Нам не страшен Хуливуд

– И ты тоже спрячешься.

– Ну уж нет, только не я.

– Но ты же не собираешься помериться силою с этим Баркало?

– Но и позволить ему носиться по городу, сорвавшись с цепи, я тоже не могу.

– Это тебя не касается. Ты же не полицейский.

– У меня нет другого выбора.

И когда он собрался встать, она удержала его.

– Но не сейчас. Но не сию же минуту. Побудь еще со мною.

Все крупные предметы обстановки в квартире Баркало на улице Урсулинок были завешены белыми простынями. Выглядело это сценой из фильма ужасов – той сценой, в которой откуда ни возьмись появляются привидения.

Буш была в темно-красной шелковой блузке, застегнутой до самого горла, и в бледно-зеленом хлопчатобумажном костюме, простором которого скрадывались ее пышные формы. Как будто ей самой внезапно захотелось скрыть собственную сексуальную притягательность. Пришло время, когда она перестала обманывать себя относительно природы того, чем занималась в потайной студии. В той самой студии, где она сама и другие грустные люди разыгрывали сценки невыносимо грустного секса. И где – теперь она в этом не сомневалась тоже – некоторых людей убивали в разгаре или в конце так называемого любовного акта. Все эти слухи были, конечно же, справедливыми. Она вспомнила латиноамериканочку, которая крутилась здесь и там, а потом внезапно перестала крутиться и куда-то исчезла. Вспомнила азиатку с маленьким ребенком, которая, как говорил Баркало, снималась у него, а потом тоже куда-то исчезла. Якобы перебралась в Лос-Анджелес.

Она собрала вещи и была готова отправиться на машине в аэропорт вместе с Баркало и Роджо. Она была готова полететь с ними в Лос-Анджелес. Она уже подумывала о том, чем, попав туда, сможет заняться.

Но сейчас она боялась Баркало больше, чем когда-либо. Он собирался убить эту Шилу Эндс, и она была уверена в том, что он и ее собирается убить. Она долго укрощала этого дикого зверя, но в конце концов он окончательно отбился от рук.

И каждый раз, когда она вспоминала о Джикки Роджо, по всему ее телу прокатывались волны ужаса. Когда он вошел в комнату, черный дьявол – в комнату, наполненную белыми призраками, она отвернулась, боясь поглядеть ему в глаза. Потому что, поймав ее взгляд, он мог бы просто-напросто убить ее.

Меж тем в комнату вошел Баркало. К серому летнему костюму он одел белую рубашку и галстук. И выглядел сейчас как-то по-другому. Чуть ли не человеком. Он улыбнулся ей, и она решила, что ей не стоит думать о вещах, которыми он занимался.

– Готова? – спросил он.

– Готова, жду и страшно рада, – весело ответила она.

Они вышли из квартиры, спустились по лестнице, прошли через двор, обошли фонтан, издающий журчание, похожее на треск разбиваемого стекла, миновали чугунные ворота и вышли к такси, которое уже подъехало. И все это время у Буш вертелась одна мысль, что, попав в Лос-Анджелес, надо будет непременно что-то придумать.

Роджо был уже в машине. Он сидел на переднем сиденье, рядом с таксистом. Буш замешкалась. И почувствовала у себя на талии руку Баркало.

– Не волнуйся, Буш, – сказал он. – Скоро будем в Хуливуде.

Дел было полно, но Свистун по-прежнему оставался в постели с Шилой, время от времени погружаясь в недолгую дрему. А когда просыпался, обнаруживал, что она спит рядом с ним, прижавшись к нему сзади. А когда он разворачивал ее лицом к себе в тусклом свете, просачивающемся сквозь пыльные занавески, когда он подносил свое лицо вплотную к ее лицу, чтобы почувствовать на губах вкус ее дыхания, она открывала глаза, ничуть не удивленная, знающая заранее, что он окажется именно здесь. И обхватывала его ногами и сжимала бедрами. И легонько работала ногами, словно выбежав на прогулку ранним утром, пока у него не восстанавливались силы на то, чтобы взять ее.

И так повторялось раз за разом и затягивалось каждый раз на все более долгое время.

– Открой окно, – прошептала она. Свистун заворочался и хотел было встать, но она удержала его руками и бедрами.

– Ты не понял. Я хотела сказать: открой окно в себе.

– О Господи, что за идиот сочиняет тебе сценарии?

– Смейся-смейся, – ответила она. – Но расскажи мне о себе, Свистун, пока я не разрыдалась. Я, знаешь ли, давно не была в постели с мужчиной, который мне не безразличен.

– Не следует так себя раздаривать. Нам, мужикам, ведь только это и подавай.

– Никому я себя до сих пор не раздаривала. Только давала напрокат. Черт тебя побери, ну расскажи мне, где и каков ты был, когда тебе стукнуло, скажем, десять.

Свистун терпеть не мог рассказывать автобиографию. Более того, сам старательно стирал ее из памяти. Никаких фотографий былых возлюбленных. Никаких дневников, никаких сувениров себе на память. Ничего, кроме маленьких записных книжек, имена в которых не часто повторялись больше одного-двух раз.

– Когда мне было десять, я жил в Рочествере, Нью-Йорк, и ходил в школу, расположенную в кирпичном здании. Мне хотелось стать богатым и знаменитым. Мне казалось, будто этому можно научиться. Вроде как можно научиться кататься на велосипеде или проплывать всю длину бассейна под водой…

– Если следишь за зубами, моешь голову дважды в неделю и при моем росте весишь не больше ста двадцати фунтов, то для тебя открыты все двери…

– А мне было не выйти из десяти секунд на стометровке и не продраться с мячом сквозь лес рук и но…

– Неплохо научиться готовить и поддерживать чистоту в доме не хуже, чем твоя матушка, да и к материнству необходимо готовиться заранее. А если девушка овладеет этими премудростями, то перед ней открыты все двери.

– А с мозгами у меня было слабовато. Математику я прогуливал и…

– И, конечно, внешность. И улыбка. Улыбайся – и всем покажешься хорошенькой. Потому что все двери означают мужика. Мужа. Доктора или адвоката. Банковские служащие тоже годятся…

– А я ни в чем не мог преуспеть. Я оказался такой посредственностью. Я ненавидел себя до тех пор, пока не понял, что смогу привлекать к себе внимание, подражая некоторым киноактерам…

– Матушка учила меня бальным танцам, учила пению. Фотографии кинозвезд она вырезала и хранила в больших альбомах…

– Вот я и решил, а что если мне…

– Отправиться в Голливуд…

– Край блеска и великолепия…

– Где сны становятся явью…

– В Хуливуд. Страна Оз была сущим захолустьем по сравнению с Хуливудом. Я начал торговать алюминиевой фольгой, чтобы скопить на билет.

– Знакомый фотограф платил мне по двадцать пять долларов в час, когда я позировала в купальном костюме или в нижнем белье.

– Я познакомился с частным сыщиком, который предложил мне поработать сдельно. Надо было сидеть в машине и караулить. Это были шальные деньги.

– А другой фотограф предложил мне пятьдесят в час, если я сниму с себя все. Какого черта, подумала я. Кому-то охота поглазеть на мои буфера, помечтать о моей роще. Какого черта. Сукины дети, Мне было жалко всех.

– Обзавелся лицензией, чтобы зарабатывать регулярно и вносить квартплату.

– Но в порниках, Свистун, я никогда не снималась. Живого секса не делала.

– Провернешь там делишко, потом тут делишко, а тут для тебя и наступит великий перелом.

– Занималась то тем, то этим, лишь бы скоротать время. О Господи, Свистун, я ведь чуть не вляпалась. Чуть не сыграла в порнофильме.

– И так промелькнули пятнадцать лет. А куда, как – я и сам не знаю.

– Так оно всегда и бывает. Когда не ставишь перед собой больших задач.

– Интересно, когда это я перестал дожидаться великого перелома?

– Господи, Свистун, какая паршивая картина.

– По мне, тоже.

– Я хочу сказать: ее крутят чуть ли не каждый день.

Глава двадцать девятая

Дождь лил по-прежнему, но уличных торговцев и сутенеров, велосипедистов и гуляк это больше не отпугивало. Надо было прикупить еды, наркотиков, поторговать собственным и чужим телом. Нельзя же весь век сидеть дома: волка ноги кормят.

В час дня Свистун открыл дверь «Милорда», встал, заслоняя спиной дождевые струи, и пропустил Шилу к ароматному теплу кофейни. Щеки у нее раскраснелись, она смеялась и выглядела сейчас четырнадцатилетней девочкой, завернувшей после домашнего утренника в кондитерскую. Да и у самого Свистуна глаза сияли так, словно он внезапно стал вдвое моложе.

Канаан, сидя в своем углу, изучал меню, которое, впрочем, давно знал наизусть.

Боско, сидя за стойкой, читал подробно прокомментированное издание "Алисы в Стране чудес". Взглянув на вновь вошедших, он сразу же все понял.

– Ты когда-нибудь спишь? – вместо «здрасьте» сказал ему Свистун. – Как ни зайду сюда, неважно, в какое время, ты с книжкой сидишь за стойкой.

– Люди как сонные мухи. Должен же кто-то варить им кофе, – кротко ответил Боско.

Свистун на мгновение закрыл книгу Боско, чтобы посмотреть на название.

– Разве это не для детей?

– Это для отчаявшихся людей, которые ищут душевного здоровья в безумном мире.

– Не подашь ли ты нам в нишу два кофе и две яичницы с ветчиной?

И поглядел Свистун при этом на Шилу так, словно только что заказал улитки с белым вином в Париже у «Максима» и ему хотелось, чтобы она одобрила его выбор.

– И тосты из белого хлеба, – сказала Шила.

– Свежий белый хлеб полезней, – заметил Свистун таким тоном, словно на самом деле сказал: перевернись, я хочу войти в тебя сзади.

– Я подожду в нише.

Шила высвободилась из его рук и через всю кофейню отправилась в дамскую комнату.

Канаан окинул ее оценивающим взглядом.

Боско записал заказ и пробил его в кассовом аппарате. Свистун проводил Шилу взглядом.

– Ну, и что ты на это скажешь? – пробормотал он.

– Скажу, что ты пренебрег моим советом, ответил Боско.

– И в чем же он заключался?

– В том, чтобы ты никуда не ездил.

– А я вот поехал.

Свистун наконец посмотрел на Боско.

– Кто-то умер, – сказал Боско, пристально глядя ему в глаза.

– Да ты просто ясновидящий. Скажи спасибо, что не я.

– Спасибо.

– И что не Шила.

– Спасибо. – Боско зажал книгу между коленями, полез в карман, достал ключи от квартиры и автомобиля Свистуна. – Когда ты вернулся?

– Прошлой ночью.

И где же остановился?

– У себя дома. У меня запасные ключи в цветочном горшке.

– А на чем ты сюда приехал?

– На своей машине. У меня есть запасные ключи.

– Так зачем же ты отдал мне эти?

– На случай, если я не вернусь из Нового Орлеана. Я назначил тебя своим душеприказчиком.

– Полагаю, что слишком поздно предостерегать тебя.

– Какого черта! Что ты хочешь этим сказать?

– Ты спас жизнь даме. Как говорят китайцы, теперь ты в ответе за нее до конца своих дней.

– А может быть, мне это по вкусу, – резковато возразил Свистун.

Боско поднял руку, ладонью вверх, остужая его пыл, и косо усмехнулся.

– А голову ты нашел?

– Полицейские держат ее на льду. Я рассказал им про тело, которое у меня на глазах вылетело из машины.

– Значит, гражданский долг ты выполнил? Свистун, замешкавшись с ответом, бросил взгляд на дверь: не возвращается ли Шила и не может ли она случайно услышать его. Но она еще не вернулась.

– Дело еще не кончилось. Они собирались убить ее в Новом Орлеане. Сначала использовать, а потом убить.

– А как ты это узнал?

– Узнал, потому что обнаружил парочку трупов. Шилу зазвали туда, чтобы использовать в порнофильме. И все началось здесь. В ту ночь, когда Эммет Тиллмэн попал в аварию.

– Тиллмэн?

– Не тот калибр. Тебе что-нибудь говорит такое имя – Уолтер Кейп?

– Говорит, что ты сошел с ума. Что связывает такого человека, как Кейп, с этим несчастным говнюком Тиллмэном и с поблядушкой типа… Под яростным взглядом Свистуна он смешался.

Двое закадычных друзей чуть было не передрались из-за бабы.

– Один раз у них сорвалось, но они могут попытаться по-новой, – кротко заметил Свистун.

– Значит, вам обоим лучше убраться из города. Весело и резко застучали по паркету каблучки вернувшейся Шилы. Свистун по-идиотски осклабился.

– Ах ты, Господи, – пробормотал Боско. – Ухватил тигра за хвост, а он тебя не отпускает. Принес рыцарскую клятву. Можешь использовать мой дом в качестве явочной квартиры.

– Ты что, шпион?

– Нет, но насмотрелся шпионских фильмов.

Свистун направился в свою нишу к Шиле. Но прежде чем усесться на место, он увидел, что Канаан манит его к себе. Он подошел и, услышав приглашение подсесть, покачал головой.

– Мне надо позавтракать.

– А сейчас время ланча. Не бери пример с меня, не порти себе желудок. – Он усмехнулся. – Как я вижу, ты спас дамочку.

Усмешка Канаана была самую малость презрительной, это была усмешка человека, знающего: дамочка таких хлопот не стоит.

– Именно так.

– А насчет остального ты что-нибудь разузнал?

– Обезглавленная женщина была проституткой. Работала в Новом Орлеане. Играла в порнофильмах.

Канаан кивнул с таким видом, словно именно это и ожидал услышать.

– Человек, который снимает это дерьмо, Нонни Баркало, он сейчас в Лос-Анджелесе, – добавил Свистун.

Канаан остро поглядел на него.

– Ты это знаешь наверняка?

– Готов держать пари.

– Тебе стоило бы последовать совету Боско.

– Какому именно?

– Убраться из города вместе с дамочкой. Свистун, обернувшись, прикинул расстояние от стойки до ниши, в которой сидел Канаан.

– Я читаю по губам, Свистун. Я читаю по губам.

Свистун отвез Шилу к ней домой переодеться. Постоял в гостиной, пока она возилась в спальне, громко сетуя на то, что чуть ли не все бросила в Новом Орлеане, когда они так стремительно оттуда бежали.

Свистун подумал о том, какие странные существа женщины. Горюет о платьях, а ведь должна была сейчас утонуть в болоте.

В дверь постучали. Появилась Катарина. Теперь на ней был уже другой халат, но столь же роскошный.

– Вижу, вы вернулись, – сказала она. Услышав ее голос, Шила выглянула из спальни.

Перевела взгляд с одного на другую, словно что-то заподозрив. На мгновение Свистун и впрямь почувствовал себя покорителем сердец, хотя ему и было понятно, что это всегдашний фокус, который устраивают женщины, чтобы польстить мужскому самолюбию. Ведут себя так, будто и впрямь верят, будто любая женщина, едва встретившись с тобой любимым, скинет с себя одежду, ляжет на спину и раздвинет ноги. Лишь на основе тех сигналов, которыми обменялись сейчас подруги, можно было составить целую энциклопедию.

– Хорошо провела времечко? – спросила Катарина.

– Потом расскажу. Ты просто не поверишь.

– Но не сейчас и не здесь, – вмешался Свистун.

Катарина сделала круглые глаза, но не стала задавать никаких вопросов.

– Шила сейчас уедет со мной. На какое-то время.

– А в Новом Орлеане тоже дожди?

– Там жара.

– И надолго она уедет?

– Еще не знаю.

– А что мне говорить, если будут спрашивать?

– А кто это, интересно, будет спрашивать?

– Послушай, Свистун. В конце концов, у меня есть друзья, – сказала Шила.

– Если будут спрашивать, вы не знаете, куда она уехала и когда вернется. Вам известно только, что она уехала на съемки в Новый Орлеан и с тех пор не возвращалась.

– Какие-нибудь неприятности?

Катарина по-прежнему смотрела только на Шилу.

– И да и нет, – ответил Свистун.

– А если на нормальном языке?

– Могла попасть в неприятности, но я о ней позаботился.

Катарина кивнула, принимая такую версию.

– А где твои вещи?

– Пришлось бросить их в Новом Орлеане.

– Представляю себе, что за историю ты мне выложишь.

– Выложит, но не сейчас.

– Возьми мой чемодан, – сказала Катарина и отправилась за ним к себе в комнату.

После того как Шила напихала в чемодан остатки своего гардероба, они со Свистуном покинули квартиру.

Он отвез ее на квартиру к Боско и познакомил с кошкой последнего.

– На звонки не отвечай. Позвонят в дверь, не отпирай.

Вид у нее был испуганный.

– Ни малейших шансов на то, что кто-нибудь разнюхает про твое пребывание здесь. Но, как сказал бы Боско: "Когда нет шансов, всегда остается шанс на то, что найдется шанс".

Шила притянула его к себе.

– Береги себя… и принеси мне цветы.

Глава тридцатая

В середине тридцатых старый «чайна-таун» Лос-Анджелеса был ликвидирован с тем, чтобы на его месте воздвигнуть Федеральный аэропорт. Китайцы перенесли свой поселок на северо-запад. А когда он сгорел дотла, на пожарище вырос новый «чайна-таун». При его строительстве ориентировались на Запретные кварталы Пекина. В результате про «чайна-таун» никак нельзя сказать, что это место, на котором парочка желтолицых стариков играет в маджонг.

Городок напоминает волшебный фонарь. Снаружи – тонкая экзотическая стена или даже скорлупа, таинственная и пленительная, вечная приманка для туристов, хрупкая с виду, как сгоревший, но еще не рассыпавшийся лист бумаги. Внутри – полно всего: опиум, сайгонские проститутки, контрабандный корейский агат, поддельные храмовые статуэтки, бумажные куклы и ароматические палочки из Таиланда. Законный товар или нет, за определенную цену здесь можно приобрести все что угодно. Фальшивые памятники культуры, древней как мир, за какие-то двадцать долларов. Экскурсионный осмотр анатомического сложения китаянки – за пятьдесят. Древние церемонии, совершаемые во мраке – за сотню.

И не только китайцы, но и корейцы, тайцы, камбоджийцы, лаосцы и вьетнамцы – обитатели всей многострадальной Юго-Восточной Азии – валят сюда толпами, хотя здесь их никто и не ждет, валят потому, что в любом другом квартале этого ослепительного города их ждут еще меньше.

Белые утверждают, будто все «косоглазые» на одно лицо. Но самим «косоглазым» это вовсе не кажется.

Улицы, примыкающие к Альпино и Бродвею, кишмя кишели англосаксами и латиноамериканцами – как лос-анджелесскими, так и заезжими. Свистун протискивался сквозь толпу, представляя себе, будто попал в какой-нибудь заморский город, в котором он не бывал и, скорее всего, никогда не побывает. У него было чувство, будто он имеет дело лишь с оболочкой и с мякотью, тогда как добраться ему следовало до самой сердцевины.

В районе Спринг-стрит, строго говоря, и живут настоящие китайцы, а чужаки наведываются сюда редко. Но именно здесь, как он полагал, и надо было искать ответы на некоторые вопросы. Если, конечно, семья Лим Шу Док там по-прежнему проживает.

Многоквартирный дом находился на углу Нью-Хай и Колледж. Свистун, перейдя через дорогу, вошел в холл. Поглядел на покрытые грязными пятнами картонные таблички с именами обитателей, вставленные в прозрачные карманы почтовых ящиков. Фамилию Док он нашел среди обитателей третьего этажа. Имя съемщика или съемщицы было Мей Хай. Но оно было перечеркнуто и поверх вписано другое: Мэрион.

Открыв внутреннюю дверь, Свистун обнаружил, что лифт здесь не предусмотрен. И поплелся вверх по лестнице.

Было время ужина, и за застекленной панелью каждой двери горел свет. Из каждой квартиры доносились характерные для этого дома звуки: стук палочек, звон колокольчиков и тому подобное. В этот час доставали из печи и выставляли на стол кастрюли и миски. Не раз за спиной у Свистуна слышался шум шагов – и он, вздрогнув, оборачивался, но никого не обнаруживал. Просто само здание было наполнено неведомой жизнью и приглушенными звуками, напоминающими о массовом кормлении животных.

Свистун постучался в квартиру Док. Там сразу же замер малейший шум. После долгой паузы за стеклянной панелью появилась какая-то тень. Дверь приоткрыли, хотя и оставили ее на цепочке. Бледное лицо, черные волосы, ослепительно черный, как из гагата, глаз.

– Да? – спросила у него молодая женщина, певуче растянув один-единственный слог, а затем, резко прервавшись, словно она по оплошке заговорила с этим американцем на родном наречии.

– Меня зовут Уистлер. Я пришел по поводу Лим Шу.

– Что вам надо? – Женщина нахмурилась. Может, вы хотите повидаться с нею?

– Мне известно, что она умерла.

– Вы из полиции?

– Нет.

– Коронер?

– Нет.

– Вы с ней были знакомы?

– Нет. Но кое-что про нее мне известно. Взгляд, казалось, впивался ему в лоб, подобно снайперской пуле. Глаз и щека выскользнули из дверной щели. Женщина повернула голову – и ниспала волна черных волос. Затем глаз вновь уставился на Свистуна.

– А что вам про нее известно?

– Известно многое, причем самое разное. Мей Хай хохотнула. Не без горечи.

– Только без этих подходцев, как к обычной азиатке.

– Мей Хай? Или как вас лучше называть? Мэрион?

– Мэрион.

– Я уточняю, потому что мне ни в коем случае не хотелось бы вас ненароком обидеть.

– А зачем мне вообще разговаривать с вами? Моя сестра…

– Ее тело держали в полицейском морге, не так ли?

– Да.

В коротком словце ему почудилась свинцовая тяжесть.

– Его там больше нет.

– Что вы хотите сказать?

За спиной у нее тонкий пронзительный голос пропел что-то по-вьетнамски. Она ответила односложно – и прозвучал ее ответ резко и отрывисто, как собачий рык.

– Я хочу сказать, что ее тело забрали.

– Но что это значит? И потом, вы сказали, вы не из полиции.

– Я частный сыщик. А вам не хочется узнать побольше о том, что случилось с вашей сестрой?

Она прикрыла дверь, сняла ее с цепочки, затем отворила и отступила на шаг, давая ему возможность зайти.

С порога Свистуна обдал запах овощей, приготовленных с пряностями. В коротком холле было очень душно.

Она провела его в помещение, представляющее собой комбинацию кухни со столовой.

– В доме полно народу. Если кто-нибудь спросит, я скажу, что вы мой товарищ по работе.

Она говорила практически без акцента. Лишь делала перед каждой фразой небольшую паузу, словно для размышления. Свистун вошел на кухню. Человек двенадцать самого разного возраста – причем, как минимум, четверо были глубокими стариками, а самое меньшее трое – маленькими детьми – сидели вокруг стола, накрытого к ужину. Перед каждым стояла пиала, лежала ложка и вилка; легкий пар поднимался от больших общих кастрюль. Все сидящие за столом посмотрели на Свистуна без особого интереса, за исключением одной старухи, которая сразу же насторожилась.

Мэрион, обратившись именно к ней, заговорила по-вьетнамски. Старуха ответила – и Свистун понял, что именно ее голос он и слышал, еще когда стоял за дверьми.

Все заулыбались, потому что улыбалась Мэрион. Все закивали головами после того, как она кивнула.

Кроме старухи. В глазах у нее читалось всеведение. Она не поверила тому, что Свистун товарищ по работе. У нее было материнское чутье на несчастья.

– Поговорим в моей комнате, – сказал Мэрион.

Свистун проследовал за ней в собственно столовую, которая здесь была превращена в спальню. У стены стояла большая кровать красного дерева. Здесь же находились два шкафа и детская кроватка. Постельное белье было аккуратно сложено в стопку. И все же в комнате ощущался запашок.

В гостиной было большое арчатое окно, заклеенное бумагой. Уличный фонарь светил сквозь нее желтым светом. Значит, здесь тоже спали. В задней стене была дверь в кладовую.

Мэрион провела его в свою комнату. В углу стояло кресло-кровать под пестрой накидкой. У стены лежали большие разноцветные подушки. Маленький письменный стол белого цвета и точно такой же стул у окна с хлопчатобумажной занавеской. Маленький круглый коврик на полу. Картонный шкаф – в другом углу; здесь она хранила свои наряды.

На стенах – фотографии без рамок, по одной на каждой стене, а на маленькой стене, в которой была дверь, – единственная фотография в серебристого цвета рамке. Две юные вьетнамки. Одна – Мэрион, другая (Свистун не сомневался) – Лим Шу.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – сказала Мэрион, указав ему на стул возле письменного стола.

А сама села на краешек кресла, туго сдвинув колени.

Свистун на этом хрупком стульчике почувствовал себя неуклюжим великаном.

– Расскажите мне, что вы хотите сообщить про Лилиан. Это я ее так называла.

– Ее тело забрали из морга.

– Забрали?

– Точнее, украли.

Она побледнела. В том, что он сказал, судя по всему, таилось нечто ужасное.

– Но почему?

– Наверняка сказать не могу. Однако способен предположить две причины.

На верхней губе Мэрион выступили крошечные капельки влаги.

– Слушаю вас, – ободрила она Свистуна, однако сама отвела взгляд в сторону, словно выслушивать то, что он скажет, ей как раз и не хотелось.

– Или кто-то хотел скрыть идентичность тела, или, наоборот, удостовериться в его идентичности.

– Не понимаю.

Свистун замешкался. Но мог ли он высказать то, что ему предстояло, не причиняя боли? Какие для этого сгодились бы эвфемизмы? Он, во всяком случае, таковых отыскать не мог.

– Прежде чем тело украли, кто-то его обезглавил.