Ангел в моей постели

– Что ты собираешься делать? – охваченная гневом, спросила Виктория.

– Я еду за своим сыном.

– Ты не можешь. Он тебя не знает. Дэвид вплотную подошел к ней.

– Конечно, не знает. Ты позаботилась об этом, не так ли? Но он вправе знать, что у него есть отец. А не какую-то чертову ложь, которую ты сочинила, чтобы спасти свою проклятую шкуру.

– Ты лицемер! – Она с силой толкнула его, и он отшатнулся. Девять лет назад она узнала, почему он на ней женился. Все ночи, которые она провела в его объятиях, мечтая о будущем, которое никогда не наступит, и веря в его любовь, она была для него всего лишь работой.

– Чья ложь была хуже? Моя, потому что я боролась за свою жизнь и жизнь будущего ребенка, или твоя? Ты продал душу королеве и стране, как какой-нибудь интриган Лотарио, зная, что обманываешь меня. И не читай мне проповедей о лжи, когда сам совершил самую страшную ложь. – Она заколотила кулачками по его груди, но он крепко схватил ее за руки. – Ты должен на коленях вымаливать у меня прощение! У тебя нет сердца!

Она почувствовала, как напряглось его тело.

– Вряд ли ты когда-нибудь знала, что у меня на сердце. Но она уже не думала о приличиях. Не корила себя за ошибки, совершенные в прошлом. В том, что влюбилась в негодяя, который прикрывался высокими целями, чтобы затащить ее в постель.

– Твои высокомерные начальники приговорили меня к повешению еще до суда. Мой отец послал своих дружков по моему следу за то, что я предала его. Мне оставалось лишь бежать. И я выжила. Спасла себя и сына.

– Ты бередишь свою рану.

Он отпустил ее, и она отшатнулась, хватая ртом воздух.

– В тот день я могла бы убить тебя. Но не убила!

Он не сводил с нее горящих глаз и вдруг оглянулся. Виктория растерялась. В дверях стояла Бетани. В глазах ее блестели слезы.

– Идите спать, Бетани. – Дэвид поднял плащ, который выронил. – Все хорошо.

На глазах Виктории выступили слезы, она снова посмотрела на мужа. Бетани вышла.

– Не думай, что твои грозные приказы имеют какую-то силу в этом доме, Дэвид.

– Я – владелец этого дома, черт побери.

Виктория с ужасом смотрела, как он направился к двери.

– Натаниел знает мистера Шелби, – бросил он ей на ходу. – Я поеду вместе с ним в Сейлхерст. Так что не беспокойся, я не собираюсь похищать своего сына.

– А что потом? – Голос ее дрогнул.

Он остановился у лестницы, положив руку на перила.

– Пока не решил.

Он вышел, внизу хлопнула дверь. В коттедже наступила мертвая тишина. Виктория еще никогда не чувствовала себя такой одинокой, растерянной и испуганной. У нее перехватило дыхание. Она вошла в свою комнату и, не обращая внимания на холод и кровь на своей одежде, упала на кровать. Снаружи до нее донесся стук копыт по дороге.

– Виктория? – Бетани обняла ее за плечи и крепко прижала к себе. – Все будет хорошо.

Это было выше ее сил. У нее перехватило дыхание, из глаз хлынули слезы.

– Прости меня.

Виктория уткнулась лицом в подушку. Она была уверена: впереди ее ждут черные дни.

Стоя в ванне, Дэвид поливал себя ледяной водой из кувшина.

Наконец поставил кувшин на комод и оперся о него ладонями. Покрытые грязью сапоги стояли рядом с ванной. На полу валялись рубашка с пятнами крови на спине, брюки и оторванные пуговицы. Ему не хотелось возвращаться в Роуз-Брайер, и он приехал в городской дом. Он поехал бы сразу в Сейлхерст, но боялся загнать лошадь.

Шорох у двери заставил его повернуть голову. Рядом с шелковой ширмой стояла Памела и смотрела на него. На ней было ярко-красное платье с низким декольте, отделанным кремовым кружевом. На плечи ниспадали белокурые локоны.

Он чувствован на себе ее взгляд, и, если его реакция ничем не отличалась от реакции любого другого мужчины, ее это, видимо, не смущало.

– Дверь в твою гардеробную была открыта, – сказала Памела.

Расплескивая воду, Дэвид вылез из ванны.

– Дверь не была открыта.

– Она не была заперта. – Она снова окинула его взглядом, когда он направился к ней. – У меня был ключ. – Памела показала его.

– Очень кстати. – Дэвид выхватил у нее ключ.

– К твоему сведению, я стучала, – сказала она. Дэвид взял халат, висевший на ширме. – Ты не ответил на стук, и я заволновалась. Особенно после того, что произошло.

Дэвид набросил халат.

– Где ты пропадала со вчерашнего дня?

– Разве я обязана ночевать здесь?

– А ты как думаешь? Йен беспокоился о тебе. Я обещал ему разобраться с тобой.

– Здесь местный судья, – сообщила она, скрестив на груди руки. – Расспрашивает о тебе. Видимо, направляется в Лондон в поисках доказательств того, что ты мошенник. Час назад его не впустили в Роуз-Брайер. Это по твоему приказанию?

Дэвид туже затянул пояс халата.

– Это все?

– А чего еще тебе надо? – Бросив на него взгляд, отчасти кокетливый, отчасти похотливый, она кивнула на чуть заметный след от укуса на его шее: – Кто-то уже залезал тебе под одежду.

Он сурово посмотрел ей в глаза:

– Ты считаешь себя шлюхой, Памела? Или так вошла в эту роль, что уже не замечаешь разницы?

Дэвид прошел в комнату.

– Ты все еще любишь ее, не правда ли? Хотя заверял нас с Йеном в обратном.

Он чуть дрогнувшей рукой достал из буфета графин с виски.

– Любовь тут ни при чем.

– Значит, влечение плоти. Для большинства мужчин это одно и то же. Но не для тебя. – Шурша алым шелком, она подошла к нему. – А ты не думал, что она уже не та женщина, какой была раньше?

– Люди не так уж сильно меняются.

– Ты изменился. Когда-то ты мог убить человека, не испытывая никаких угрызений совести. Насколько я знаю, это ты застрелил вероломного внука прусского эрцгерцога в Мюнхене. Сколько лет прошло? Тринадцать? Четырнадцать? Какой скандал ты вызвал в международном сообществе! Личность убийцы так и осталась тайной.

Дэвид знал, каким образом она получила эти засекреченные сведения.

– Очевидно, нет.

– И для выполнения тайной грязной работы они зовут тебя. Сколько лет тебе было, когда ты совершил это убийство?

Ему было двадцать два года, когда он нажал на спуск и раскрыл заговор, угрожавший жизни королевы. Двадцать четыре, когда приобрел репутацию одного из самых востребованных агентов секретной службы. Двадцать шесть, когда встретил Маргарет Фаради.

Он впервые увидел ее на поле для гольфа у британского консульства в Калькутте. Это было начало конца его прежней жизни.

Его грех и его спасение.

Его проклятие.

– Меня не будет неделю или около этого. – Он плеснул виски в стакан. – Может быть, дольше.

– Ты уезжаешь прямо сейчас?

– У меня есть личные дела. – Не предлагая ей виски, он пристально смотрел на нее поверх стакана. – Ты – наша связь с Кинли. Пока я буду отсутствовать, я хочу, чтобы ты узнала, где жил Фаради последние девять лет, кто оплачивал его расходы и сколько его бывших дружков еще живы.

– Зачем?

– О, я не знаю, Памела, – пошутил он. Ему не терпелось поскорее уехать. – Возможно, существует какая-то связь с тем, кто пытался убить меня и вместо этого выстрелил в дочь Фаради.

– А почему ты думаешь, что тебя пытались убить?

– На ней был мой плащ. Зачем кому-то убивать человека, который, как подозревают, знает, где спрятаны драгоценности и золото? – Он поставил стакан. – Даже если стрельба в человека с расстояния шестьсот ярдов когда-то могла быть делом рук Фаради, то после девяти лет, проведенных в тюрьме, для него было бы большой удачей, если бы он сумел с двадцати футов попасть в стену амбара.

– В Англии есть всего горстка людей, способных на такой выстрел. – Она сдержанно улыбнулась. – В том числе и ты. Но ты в это время находился совсем в другом месте.

Дэвид захлопнул дверцу буфета. Его порой удивляло, зачем Памела провоцирует его, как будто может что-то доказать, особенно в тех случаях, когда у них с ее мужем было одно задание. Он подошел к двери и распахнул ее.

– Я не собираюсь задерживаться. Она встала в дверях.

– Ты так и не объяснил мне, зачем уезжаешь.

– У меня есть сын, Памела. А теперь, ради моей безопасности, уходи. – Он широко улыбнулся.

– Сын? Понимаю, – помолчав, сказала она. – Прости меня, Дэвид.

– За что? Не твоя вина, что об этом никто не знал.

– Что мне сказать Манро о тебе? Он раздосадован тем, что ты сумел вырвать Роуз-Брайер у него из-под носа, а теперь не даешь ему видеться с леди Манро. Я предупреждала тебя, еще когда ты сюда приехал, что следует остерегаться его.

– Выстави Неллиса за дверь. – Он хотел уйти, но замешкался. – После того как закончишь дела с Кинли, побольше разузнай о судье, пока он будет в Лондоне. Мне нужна история Роуз-Брайера, хочу знать, почему он так стремится приобрести это имение.

Глава 13

– Боже мой, дитя! – такими словами встретила Викторию Эсма, войдя в кухню, и приложила руку к ее щеке. – У вас все еще лихорадка. Прошла всего неделя. Что вы здесь делаете? Почему не в постели?

– Решила постоять на своих ногах. – Виктория посадила Зевса на стул, и кот сразу же бросился к стоявшей на полу миске со сливками. – Сэра Генри нет в его комнате.

– Он в травяной кладовке, мэм.

Виктория взяла чашку горячего чаю, удобно, насколько это было возможно, расположилась на табурете и смотрела, как Эсма резала морковь к ужину.

– Сэр Генри говорил с тобой после вчерашней ночи? Эсма покачала головой:

– Он ни с кем не разговаривает с тех пор, как лорд Чедвик уехал за Натаниелом.

Виктория страдала, но эта боль не имела ничего общего с ее раной. От Дэвида не было никаких вестей. Она старалась не думать о нем, но его отсутствие, как и беспокойство о благополучии сына, лишали ее сна, а она так нуждалась в отдыхе.

Сэр Генри продолжал лечить ее рану, хотя уступил свое место в ее сердце другому, более глубокому чувству.

Она любила сэра Генри как отца, которого никогда не имела. Он был единственным дедом, которого знал Натаниел. Она не имела права просить у него прощения, но он имел право знать правду, чего бы это ей ни стоило.

Накануне, когда он пришел сделать ей перевязку, ложь стала непереносимой. Она рассказала ему, как десять лет назад в Калькутте вышла замуж за Дэвида, а потом, спасаясь от него, бежала из Индии и по дороге познакомилась с вдовой Скотта Манро.

Она не находила слов, чтобы выразить, как ей тяжело причинять ему боль.

Вчера впервые после того, как мать бросила ее, Виктория раскрыла душу перед другим человеком. Какую часть этой откровенности сэр Генри захочет признать перед всеми, решать ему. Достаточно и того, что Натаниел сын Дэвида и теперь все об этом узнают.

Утром, когда она собралась сама себе сделать перевязку, возле дома раздался смех, и Виктория подошла к окну. Во дворе она увидела Рокуэлла и Бетани с кобылой.

Нахмурившись, Виктория поставила чашку на блюдце. Кроме ямочки на щеке, Йен Рокуэлл, агент секретной службы, ничем не мог привлечь внимания жизнерадостной семнадцатилетней Бетани.

– Он не сделал ничего неподобающего, мэм. – Эсма словно прочла ее мысли. – Мой Уильям говорит, что мистер Рокуэлл разбирается в лошадях, а девочка любит эту лошадь.

– Бетани следовало бы общаться с молодыми людьми ее возраста. Время от времени посещать чаепития и званые вечера, где она могла бы встретить приятных молодых людей.

– А когда это будет, мэм? – Эсма высыпала морковь в кастрюлю с водой. – Она даже не заикнулась о рождественском вечере в нынешнем году. Знает, что у нас не на что купить ткань для нового платья. Попросили бы лорда Чедвика помочь деньгами.

– Я не могу этого сделать, Эсма.

– Не мое дело спрашивать, что произошло между вами, сэром Генри и его милостью. Возможно, лорду Чедвику лучше бы не приезжать сюда. А жаль. Мне нравится этот молодой человек. – Экономка заговорила о другом: – Но поскольку он открыл хозяйский дом, вам надо бы поговорить с Лидией Гибсон, не вернется ли она в Роуз-Брайер. Там некому готовить еду.

– Было кому, пока ты вчера не оскорбила кухарку. Эсма помахала ножом.

– Если вы считаете, что вареная курица – это обед. Мужчин надо сытно кормить, а я не могу бросить здесь все.

– Миссис Гибсон заботится о мистере Дойле.

– Мистер Дойл будет счастлив, если вы попросите его подготовить луковицы в оранжерее к весенней посадке. Многие из нас были бы очень признательны его милости, если бы Роуз-Брайер снова ожил и стал таким, каким бывал весной. Это было бы хорошо для всех нас, и для вас, мэм, тоже.

Но для Дэвида, купившего Роуз-Брайер, усадьба ничего не значила. Глядя на чашку, Виктория рассеянно дотронулась до места, где откололся кусочек фарфора. Как она могла объяснить Эсме, кто такой на самом деле Дэвид и почему он здесь? Она даже не могла сказать ей, собирается ли Дэвид вернуть Натаниела или будет ли она сама здесь весной.

Эсма перестала рубить овощи и положила руки на доску.

– Никто из нас никогда не спрашивал вас, от кого вы прятались все эти годы, потому что есть вещи, о которых не следует говорить. Но вы живете здесь уже давно, и мы стали одной семьей. И если вам хочется поговорить, облегчите душу, никому не скажу ни слова.

– Вы с Уильямом всегда были добры ко мне, Эсма. Но есть вопросы, которые я должна сама решить.

Виктория сняла со стены накидку и набросила на плечи: Дэвид забрал свой плащ.

Она вышла из дома, солнце ослепило ее. Снег, наметенный ветром к стенам коттеджа, еще не растаял. Пробираясь между луж, Виктория пересекла двор и спустилась в подвал, где хранились лечебные травы. В тишине раздавался лишь звук лопаты, врезавшейся в землю.

Удар. Скрежет. Удар. Скрежет. Стены усиливали звук, доносившийся из глубины подвала. Виктория сжала губы. С замиранием сердца она пошла на звук. Если есть что-то страшнее, чем оказаться парией в собственной семье, то это страх вообще лишиться семьи.

– Зачем ты встала с постели, Виктория? – донесся из темноты голос сэра Генри.

Услышав, что он по-прежнему называет ее по имени, под которым знал ее, Виктория в нерешительности остановилась у лампы, стоявшей на рабочем столе, не зная, идти дальше или вернуться.

– Я хочу поговорить с вами, сэр Генри.

– Если ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы ходить и говорить, то подай мне горшочек.

Виктория сняла с полки горшочек и прибавила огня в лампе. Сэр Генри давно выкопал ямки в ее саду. Она опустилась на колени рядом с ним и помогла положить хрупкую луковицу в горшочек. Потом Виктория достанет ее и высушит, потому что в горшке она не сохранится, и сэр Генри, конечно же, это знал.

Следя за его руками, насыпавшими землю, Виктория поняла, что он снова и снова делает одну и ту же работу без всякой цели. Она взглянула на него, и глаза ее наполнились слезами.

– Я уже разложила большую часть трав, собранных в прошлом месяце. А остальные...

– Он привезет моего внука сюда? – Сэр Генри продолжал разгребать горку земли.

Руки Виктории замерли над крышкой, но она кивнула, хотя не была в этом уверена:

– Дэвид не держит на вас зла, сэр Генри.

– Уезжай в Роуз-Брайер, Виктория. Возьми с собой все, что тебе нужно. Здесь, в коттедже, нет ничего, что было бы мне дорого. Только книги, Когда я умру, заберешь их себе, если останешься здесь.

Она растерялась.

– Мне не нужны ваши вещи, сэр Генри.

– Твое место рядом с мужем. Ты принадлежишь Чедвику, хочешь ты этого или не хочешь.

– Не хочу.

– А сильно ли ты любишь своего сына?

– Как вы можете в этом сомневаться?

– Будет ли Натаниел в безопасности со своим отцом? Она вытерла щеку и кивнула:

– Дэвид ни за что не допустит, чтобы с ним что-то случилось.

– Значит, и ты будешь с ним в безопасности.

– Ошибаетесь, – сказала она. – Он меня презирает.

– Чушь, Виктория. – Произнеся излюбленное словечко, сэр Генри вытер руки о штаны. – Он в тебя влюблен.

Она не стала возражать сэру Генри, поскольку он слишком хорошо ее знал. Виктория считала, что любить еще не значит вверять любимому человеку жизнь. Во многих отношениях Дэвид был таким же обманщиком, как и она.

Бледный луч света упал через узкое окно подвала в сад.

– В этой жизни мы получаем мало наград. – Сэр Генри снова взялся за лопату. – Одна из них – семья. Вторая – любовь. С матерью Скотта у нас было и то и другое, но это лишь заставило меня понять, что жизнь слишком коротка. Мне все равно, кем были вы оба десять лет назад. Главное – какая ты сейчас. Только за это ты несешь ответственность.

Виктория вглядывалась в лицо сэра Генри, находившееся в тени.

– Это не так просто.

– Я старый солдат и врач, Виктория, – сказан он. – Мы с сыном стали чужими еще задолго до того, как он вступил в Восточно-индийскую компанию и отправился искать удачи, оставив мне Бетани. Моему сыну не хватало мужества или упорства, чтобы устроить свою жизнь и жизнь дочери.

До Виктории когда-то доходили слухи, что Скотт Манро и сэр Генри поссорились и не общались до самой смерти сына. Но она не считана себя вправе подробно расспрашивать об этом сэра Генри.

– Что произошло между вами и вашим сыном?

– После рождения Бетани я хотел, чтобы он стал главой семьи. Он был нужен Роуз-Брайеру. Нужен дочери. Нужен городу. Но он не пожелал выполнять свой долг. – Сэр Генри вонзил в землю лопату. – Мы проспорили всю ночь, и он, разгневанный, ушел. На следующее утро, по пути к пациенту, я нашел его. Он ехал в карете, и с ним случилось несчастье. Никогда нельзя допускать, чтобы дорогой тебе человек уходил в гневе. Мне следовало бороться за нас обоих. Прошло полгода, и Скотт почти полностью восстановил свое здоровье. Но мы так и остались чужими друг другу до самой его смерти.

– Зачем вы мне это рассказываете? Он печально покачан головой:

– После несчастного случая Скотт больше не мог иметь детей.

Виктория вздрогнула.

– Значит, вы все время знали...

– Каковы бы ни были причины, я думал, что Скотт любит тебя достаточно сильно, чтобы жениться и дать твоему ребенку имя. Мне этого было достаточно. – Он присел на корточки. – Я никогда не соглашусь, что все это было ложью, как бы искренне ни любил тебя. Но я не могу позволить тебе уехать отсюда в гневе.

Виктория кивнула.

– У человека в жизни только две дороги, Виктория. Делать добро или творить зло.

Он вытащил из глины большую луковицу и, положив в горшочек, накрыл крышкой.

– Больше мы не будем говорить на эту тему. Поняла?

Не глядя на нее, сэр Генри с трудом поднялся. Виктория не стала помогать старику. Знала, что это будет ему неприятно.

– Этот молодой повеса, Иен Рокуэлл, – он указал лопатой на окно, – возьми его с собой в Роуз-Брайер. Ты не должна находиться в доме одна.

Виктория наконец нащупала на туалетном столе часики. Вечером она приняла большую дозу настойки розмарина и заснула, не дождавшись обеда. Она положила часы и обвела взглядом спальню. В доме царила предрассветная тишина.

Переезд в Роуз-Брайер занял у нее всего день. У нее не было ничего, принадлежавшего лично ей. А то, что было, Йен забрал из коттеджа.

– Мэм? – В дверях появилась Мойра, одна из девушек, приехавших вместе с Блейкли из Ирландии.

Виктория повернула голову.

– Я не хотела никого будить.

Виктория не собиралась беспокоить малочисленную челядь.

– Подбросить еще угля в камин, мэм?

– Нет, мне не холодно. Пойди еще поспи.

Когда девушка ушла, Виктория вылезла из постели и умылась водой из кувшина, который вечером оставила Мойра. Взглянув в зеркало, осмотрела рану. Кожа вокруг раны была покрыта красными пятнами, и к ней было больно прикасаться. Рана заживала, но не так быстро, как Виктории хотелось бы.

Виктория оделась, взяла лампу и вышла из спальни. Две горничные и дворецкий, которых нанял Дэвид, спали в другой части дома. Здесь была только Мойра.

Виктория бесшумно прошла по коридору и по задней лестнице поднялась на чердак. Все вокруг было покрыто пылью и паутиной. У стен свалены сундуки, корзины и старая мебель.

Опустившись на колени у второго слухового окна, она под грудой вышитых гобеленов и старинных вещей, накопившихся за долгие годы, нашла наконец то, что искала. Шкатулка из атласной кожи оказалась на месте, там, где она когда-то ее спрятала. Это была память о том, что она хотела бы забыть, но не могла.

Виктория открыла шкатулку. Золотой медальон лежал на подушечке из выцветшего бархата. Она раскрыла его, там находился дагерротип ее матери. Она как будто смотрела на собственное изображение. На медальоне не было выгравировано никаких дат, только латинская надпись.

Отец подарил Виктории медальон, когда ей исполнилось семнадцать. Подарок удивил ее, потому что отец ненавидел ее мать. Но Виктория дорожила медальоном, ибо это было единственное, что связывало ее с матерью. Это был подарок, сделанный отцом тайно от небольшой группы его приятелей, членов «Союза девяти». Позднее Виктория догадалась, что медальон означал какое-то коварство, предательство и был ей подарен не потому, что отец любил ее, а потому, что был одержим желанием привязать ее к себе. Она не лгала, когда говорила Дэвиду, что не знает, где спрятаны сокровища. А отец знал.

Все годы после побега из Калькутты Виктория молилась, чтобы он забрал эти сокровища с собой в могилу, тогда, верила она, их похищение не будет связано с ней.

Ибо она была замешана в этом преступлении не меньше, чем другие, принимавшие в нем участие. В шестнадцать Виктория уже стала профессиональной воровкой. Она провела отца в хранилище. Кража была осуществлена с такой четкостью и изяществом, что прошло шесть дней, прежде чем власти обнаружили пропажу. Но сокровища уже были тайно вывезены из Индии. Проходили месяцы, безмерная самонадеянность ее отца начинала вредить им всем. К тому времени Виктории исполнилось восемнадцать, она встретила Дэвида, и ее единственным желанием стало избавиться от власти отца.

Но полковник Фаради не отпускал никого.

Когда власти вышли на ее отца, она взяла медальон и бежала из Калькутты. Но не продала его. Не нашла в себе сил. Он единственный связывал ее с матерью.

Закрыв медальон, Виктория огляделась.

Рядом с лампой она увидела сундук, принадлежавший Натаниелу. Открыла его и слабо вскрикнула при виде детской одежды и игрушек, хранившихся в нем несколько лет. Она перебирала вещи, вынула маленькое одеяльце, поднесла к свету и со слезами на глазах прижала к щеке. Желтые стеганые квадраты, потертые от постоянного прикосновения маленьких ручек, сохранили запах ребенка.

Что-то коснулось ее бедра. Она вздрогнула, к ней на колени забрался Зевс. Она привезла его с собой из коттеджа. «Ты тоже скучаешь по нему?»

Что бы ни думал о ней Дэвид, Натаниел вырос окруженный любовью. Его рождение оказалось благом во всех отношениях. Ради него она изменила свою жизнь. Стала той матерью, которой могла бы быть ее мать, проживи она дольше, которую никогда не смог бы заменить ее отец, живи он хоть сотню лет. Сэр Генри предоставил ей основу, на которой она начала заново строить свою жизнь, и она по кирпичикам постепенно построила ее, преодолевая препятствия. Начала читать медицинские книги в кабинете сэра Генри, взяв на себя роль его помощницы, принимая участие в городских делах, и в конце концов нашла свое место в жизни, заслужив уважение людей. Постепенно научилась ценить каждую удачу, мечтая о большем. Забыв о том, что от прошлого не скроешься, что оно остается в ней.

Теперь, прожив столько лет во лжи, она не знала, как привести в порядок свою жизнь. Да и возможно ли это? Сэр Генри сказал, что человек может выбирать только между добром и злом, но ей предстоит либо вообще ничего не делать, либо в корне все менять.

Виктория знала лишь одно: ради сына она готова на все. У нее никогда не было родного дома, и то, что он был у Натаниела и Бетани, приобретало все большее значение для Виктории, и она всем сердцем стремилась сохранить его, тем более что отец угрожал тому, что было ей так дорого.

Виктория закрыла сундук. Прижав к себе мурлыкавшего Зевса, подошла к слуховому окну и, поглаживая кота, выглянула наружу. Над верхушками деревьев показалась первая бледная полоса света и золотистыми крыльями распласталась по небу. Колокольня засверкала в лучах восходящего солнца.

Виктория задержала взгляд на шпиле, как будто обладала способностью проникнуть сквозь расплывчатые тени, и подумала, не наблюдает ли кто-то за этим домом даже сейчас.

Действительно ли кто-то пытался убить Дэвида, выстрелив в нее? Эта мысль ее испугала. При сложившихся обстоятельствах в этом был смысл, однако никто не нападал ни на мистера Рокуэлла, ни на Памелу, а они все находились здесь с одной определенной целью. Ее отец обладал многими качествами, но не был метким стрелком даже в лучшие свои годы, а это значило, что у него есть сообщник. Этот человек знает о пещерах, прорытых в этих холмах.

Об этих пещерах рассказывали легенды, когда-то их использовали пираты, но лет пятьдесят назад их замуровали. Даже сборщики налогов теперь не знали, где делать обыски во время их ежегодных наездов в эти края. Но Виктория подозревала, что Томми Стиллингз это знал.