Капелька скандала

На записи Миллисент легла чья-то тень. Поглощенная своим занятием, она не придала этому значения и передвинула карточку под слабый желтый свет. Спустя мгновение-другое тень снова помешала ей. Слишком занятая своим делом, чтобы посмотреть, что ей затеняет свет, Миллисент снова передвинулась туда, где светлее. Только когда все повторилось еще раз, она обратила на это внимание и подняла глаза с раздраженной гримасой.

Сначала ее взгляд уперся в широкую грудь, облаченную в белую крахмальную рубашку, которую прикрывали парчовый жилет кремового цвета и черный вечерний фрак, и все это дополнял превосходно завязанный шейный платок. Дорогая ткань и прекрасный покрой одежды свидетельствовали о том, что перед Миллисент не просто какой-то заурядный джентльмен.

«А я-то думала, что смогу спрятаться за мебелью».

Ее взгляд медленно поднялся вверх к сильному, чисто выбритому подбородку, скользнул по гладкой, почти квадратной челюсти к губам, которые были такими явно мужскими и так близко от ее собственных губ, что сердце у Миллисент замерло, а потом сильно забилось. На мгновение затаив дыхание, она продолжила свое странствие по узкой переносице и четким очертаниям скул и наконец заглянула в глаза – такие синие, что ей захотелось в них раствориться.

Густые темные волосы были коротко острижены на висках и оставлены более длинными на затылке. Хорошо сложенный и безупречно одетый джентльмен позволил Миллисент рассмотреть себя. И она рассмотрела, без всякого чувства вины или стыда. Это был мужчина с великолепной внешностью, которая без слов говорила о силе, привилегированном положении и богатстве.

Отточенный кончик карандаша сломался, потому что Миллисент слишком сильно нажала на него.

Понимающая усмешка медленно проступила на губах незнакомца, так заинтриговав ее, что она не могла отвести от них глаз. В глубине ее лона что-то затрепетало, и трепет этот, проложив дорогу к ее груди, задержался там, а затем добрался до горла и сжал его. Миллисент была совершенно уверена, что ничего подобного не испытывала никогда в жизни.

Мужчина смотрел на нее, и хотя ни единого слова не было сказано между ними, Миллисент почувствовала, что он понял: она не только испугана его появлением, но ее влечет к нему.

Она смотрела, как он, изогнув свои чудесные губы в плутоватой улыбке, скользнул взглядом по ее лицу, оглядел грудь и стан, а потом снова посмотрел ей в глаза. Этот отнюдь не робкий джентльмен стоял так близко от нее, что Миллисент могла его коснуться, если бы подняла руку.

Внезапно в узком коридоре стало жарко.

Миллисент глубоко вздохнула. Ее реакция на этого человека совершенно неуместна, и нужно стряхнуть с себя это наваждение. На нее магнетически подействовали его самоуверенность и та непринужденность, с которой он ее рассматривал. Именно против этого и предостерегала ее тетка. Нужно не обращать внимания на его властное притяжение и вести себя с ним с тем же безразличием, какое она выказывала другим мужчинам, с которыми познакомилась в этот вечер.

Несколько успокоившись и в достаточной степени овладев собой, Миллисент строго спросила:

– Чем могу быть полезной, сэр?

– Прошу меня простить. – Он слегка поклонился. – Я шел мимо и случайно увидел, что вы здесь стоите. Я хотел только удостовериться, что с вами ничего не случилось.

Обычно Миллисент за словом в карман не лезла, но сейчас вдруг растерялась. Когда она заглянула ему в глаза, ее охватило какое-то волнующее, трепетное чувство. Миллисент неожиданно поймала себя на том, что ей хочется провести кончиком пальца по четким очертаниям его губ. Ей вдруг нестерпимо захотелось узнать, что она будет чувствовать, если осторожно прижмется щекой к дорогой ткани его фрака и ощутит тепло и силу его плеча.

Отбросив столь рискованные мысли и пустив в ход самые чопорные интонации, Миллисент сказала:

– Со мной все в полном порядке, благодарю вас.

– Не заблудились ли вы?

– Разумеется, нет, сэр. Я очень хорошо знаю, где нахожусь.

– Часто ли вы удаляетесь в такие укромные места, будучи в гостях?

Миллисент окинула взглядом тесное пространство, остро осознав, как близко к ней стоит незнакомец. Нехорошо, что она оказалась в таком положении в первый же свой выход в свет.

– Полагаю, что я удаляюсь не чаше, чем вы случайно проходите по таким укромным местам, сэр.

Его глаза весело блеснули, и джентльмен кивнул, одобряя ее ответ.

– Не сочтете ли вы за дерзость, если я спрошу, что именно вы делаете в задней половине дома?

– Кое-что записываю. – Едва произнеся это, Миллисент поняла, что как раз этого-то говорить не стоило. Она выпалила это, не успев подумать. – То есть я пишу благодарственные записки. – Миллисент попыталась исправить положение, хотя и понимала, что это вряд ли удастся.

Незнакомец некоторое время пытливо смотрел на нее, а потом опустил взгляд на карточку и карандаш, которые она держала рукой в перчатке. Его губы скривились в полуусмешке.

– Это что же, новое увлечение? Писать благодарственные записки на обороте бальной карточки?

Он не захотел прийти ей на помощь.

– О нет. Конечно, это выглядит странно. Но понимаете, я хотела сказать, что только записываю то, что хотела бы включить в них, когда буду их писать. Я не закончила сегодня свои благодарственные записки и пытаюсь наверстать упущенное.

Она замолчала, поняв, что ничего не исправила, а только еще больше запутала. Вообще-то Миллисент была не из тех, кто сбивается, бессвязно лепечет и заикается, но этот человек заставил ее вести себя как захмелевшая дурочка.

Миллисент посмотрела на свой сломанный карандаш. Где она теперь возьмет другой? Все имена, которые дала ей тетка, спутались с именами людей, с которыми она познакомилась в течение вечера. Без этих записок тете Беатрисе не будет от нее никакого проку.

Миллисент заметила, что взгляд джентльмена устремлен на ее бальную карточку и сломанный карандаш. Ангелы Господни! Прежде чем продолжать, она открыла кружевной ридикюль, который висел на шнурке у нее на запястье, и сунула карточку и карандаш туда – к непригодившимся очкам.

Она не была уверена, что сможет как-то помешать ему принять ее за идиотку, но нужно было хотя бы попытаться.

– Дело в том, что вы напугали меня, поэтому я сбилась с мыслей.

– Я этого не хотел.

– Разумеется. Позвольте вам объяснить, что я записывала идеи для благодарственных записок, которые напишу завтра, когда у меня будут соответствующая бумага, перо и чернила. – Это уже прозвучало лучше.

Джентльмен сунул руку в карман фрака и протянул ей огрызок карандаша.

Миллисент кашлянула и проговорила:

– Ах нет, я не могу лишить вас пишущего инструмента.

– Прошу вас, возьмите. В конце концов, это я виноват, что у вас сломался карандаш.

– Вы виноваты? Что вы хотите этим сказать?

– Что это я вас напугал.

– Да, конечно. Но нет, карандаш мне не нужен. Как видите, я уже все записала и убрала свои записи.

Он все еще держал перед ней карандаш. Хуже того, он продолжал усмехаться с понимающим видом, и это должно было бы вызвать у нее досаду, но вместо этого крайне заинтересовало ее. Господи, неужели он понял, что она совершенно им очарована?

Миллисент попыталась сделать шаг назад, но уперлась в стену.

– Я настаиваю, – произнес незнакомец.

Чтобы как-то завершить инцидент, она сказала спокойным тоном:

– Хорошо. Благодарю вас.

Миллисент взяла карандаш, и при этом пальцы мужчины дерзко погладили ее ладонь. Даже сквозь свои и его перчатки она остро ощутила это прикосновение, и все в ней содрогнулось. Дыхание застряло в горле. То не было невинное, непреднамеренное прикосновение. Он проделал это так, что она могла не сомневаться: это дерзкий, нарочитый поступок, а вовсе не случайность.

Миллисент сделала именно то, что и полагалось делать в такой ситуации порядочной молодой леди. Она притворилась, что не заметила прикосновения, мысленно оправдав его за недостаточностью улик. Но при этом она была действительно благодарна, получив карандаш: теперь она сможет и дальше делать свои заметки. Но этому человеку вовсе ни к чему все это знать.

Торопясь изменить тему разговора, Миллисент поинтересовалась:

– Теперь, когда вы получили исчерпывающее объяснение, почему я нахожусь в этом коридоре, не скажете ли, что привело вас в эту уединенную часть дома?

Незнакомец ответил не сразу, а, прервав молчание, снова задал вопрос:

– Вы ответили мне честно или несколько приукрасили правду?

Вопрос был прямой и подтекст ясен, поэтому Миллисент ответила честно:

– Если я ее и приукрасила, сэр, будьте уверены, что только легкой штриховкой, а не тяжелой кистью художника.

Улыбка его стала шире и светлее.

– Так я и подумал, и, отвечая на ваш вопрос с той же степенью штриховки, скажу, что кое-кого искал. Мне показалось, что нужный мне человек свернул в этот коридор. Но очевидно, то были вы.

– Да, это, вероятно, была я, потому что, насколько мне известно, больше никого здесь нет.

Он чуть-чуть подался вперед и сказал, понизив голос:

– Вы – единственная, кого я вижу.

Без сомнения, такой красивый мужчина, как он, шел на условленную встречу с молодой леди. Миллисент слышала, что тайные связи – вполне обычное дело у светских людей. Но ни в коем случае нельзя, чтобы ее застали здесь и решили, что она состоит в такой связи. Либо эта леди еще не пришла, либо, заметив Миллисент, быстро удалилась. Как бы то ни было, Миллисент вовсе ни к чему, чтобы ее видели в полутемном коридоре с этим щеголем-джентльменом. Это неизбежно привлечет к ней внимание, а именно этого тетка настоятельно советовала ей избегать.

– Не сомневайтесь, она скоро придет, а я, извините, ухожу и не буду вам мешать остаться с ней наедине.

Мягким плавным движением незнакомец положил руку на светильник, загородив Миллисент дорогу. Он опустил голову, и лицо его оказалось совсем рядом с ее глазами, губами, носом. Они стояли так близко друг к другу, что Миллисент ощущала его горячее дыхание, слышала, как часто он дышит, чувствовала его мужской запах.

Столь смелое поведение незнакомого джентльмена должно было бы испугать ее или по меньшей мере смутить, но этого не произошло. Он дразнил ее так, как этого не делал еще никто. В другое время и в другом месте Миллисент призвала бы на помощь чувство юмора и высказалась бы по поводу его бестактного поведения, но здесь, в Лондоне, выполняя поручение тетки, она не могла этого сделать.

Джентльмен улыбнулся с некоторой грустью и спросил голосом низким и звучащим как-то излишне интимно:

– Почему вы думаете, что я искал некую леди?

Не чувствуя необходимости защищаться или отступать, Миллисент заглянула в его неправдоподобно синие глаза. И сказала не моргнув глазом чрезмерно рассудительным тоном:

– Вы очень хороши собой, и было бы досадно, если бы вы искали тайной встречи с мужчиной.

В глазах его промелькнуло удивление, а потом он откинул голову и негромко, но от всей души рассмеялся. Это был удивительный, заразительный смех, сделавший незнакомца еще очаровательнее, если только это было возможно.

– Действительно, это было бы досадно.

И Миллисент улыбнулась ему, давая понять, что с удовольствием продолжала бы разговор, но она и так слишком далеко зашла за рамки приличий уже одним тем, что разговаривает с джентльменом, который не был представлен ей по всем правилам. И мотивы его поведения были в высшей степени подозрительны, поскольку за то короткое время, что они здесь простояли, он не один раз нарушил границу джентльменского поведения.

– Я никогда не видел вас раньше, – не собирался отпускать ее джентльмен. – И все же вы не кажетесь... – Он резко остановился, словно поймал себя на том, что чуть не сказал нечто такое, чего говорить не следует.

– Я не кажусь настолько юной, чтобы это был мой первый выход в свет, – закончила за него Миллисент. – Так оно и есть, сэр. Но вы правы: вы действительно не могли видеть меня раньше. Это мой первый приезд в Лондон.

– Тогда я должен сказать, что вы гораздо красивее и проницательнее любой девушки, которая впервые появляется в лондонском обществе.

– Я вижу, что вы умеете льстить, сэр.

– Вы меня обижаете. Я сказал правду. А вот вы мне польстили.

«О нет. Я абсолютно уверена, что он самый красивый из всех виденных мной мужчин». И она быстро сказала:

– Скажите, а вы сможете раздобыть что-то другое?

Его лицо выразило вопрос, а потом он уточнил:

– Другую леди?

Миллисент улыбнулась с довольным и понимающим видом и подняла к его глазам карандаш.

– Мне было бы очень неприятно, если бы вы что-то упустили из-за того, что не можете вписать свое имя в бальную карточку.

Он кивнул и неохотно улыбнулся.

– Полагаю, я сумею раздобыть что-то другое.

– В таком случае извините меня – я, кажется, обещала следующий танец одному джентльмену.

Незнакомец еще раз взглянул ей в лицо, а потом поднес к губам свою руку в перчатке. Он поцеловал ладонь, а потом медленно послал воздушный поцелуй Миллисент.

Неожиданный порыв желания охватил ее. Этот жест подействовал на нее сильнее, чем если бы его губы на самом деле коснулись ее.

Миллисент задохнулась.

Не сводя снисходительного взгляда с ее лица, он медленно и неохотно убрал руку, освобождая Миллисент дорогу.

Она колебалась мгновением дольше, чем следовало бы, потом бросилась мимо него.

Миллисент не оглянулась. Но как ей этого хотелось!

Глава 3

«Быть или не быть – вот в чем вопрос». Так думают все, когда мисс Элизабет Доналдсон отклоняет очередное брачное предложение, а лорд Данрейвен теряет терпение от бесплодных усилий полицейских с Боу-стрит. Граф заявляет, что сам найдет светского вора и отыщет своего пропавшего ворона.

Лорд Труфитт

Из светской хроники

Чандлер Прествик, граф Данрейвен, сидел за столом в «Уайтсе», в ярости оттого, что он только что прочел. Он резким жестом скомкал вечернюю газету и выругался.

– Чертовы сплетники! – угрожающе пробормотал он. – Неужели нужно вставлять мое имя в каждый раздел!

Отшвырнув газету в сторону, он взял свой стакан и посмотрел на янтарного цвета бренди, плескавшееся на самом донышке, и с такой же легкостью, с какой ночь переходит в день, его мысли обратились к женщине, которую он встретил вчера вечером.

Напиток был цвета ее глаз. Глаза – это первое, что он в ней заметил, когда она оказалась перед ним. Удивительные, интригующие, золотисто-карие глаза, в которых плясали искорки. Он напугал ее, но только на мгновение. Она быстро пришла в себя, очень внимательно оглядела его, а потом ее взгляд остановился на его лице.

Кто она такая? Чандлер был уверен, что никогда не встречал ее раньше, и так же уверен он был, что ему хочется увидеть ее снова. Она была хороша – с четко очерченными и слегка выгнутыми бровями того же соломенно-золотистого цвета, что и ее густые, аккуратно причесанные волосы. Прическа была для нее слишком строгой, но не портила ее классической красоты. Губы у нее были пухлые, изящной и соблазнительной формы, цвета темно-розовой гвоздики.

Чандлер вспомнил, как подумал тогда, что девушка старается приуменьшить свою привлекательность, и удивился, зачем она это делает. Большинство молодых представительниц высшего общества из кожи вон лезут, лишь бы сделать себя покрасивее.

Нежная прелесть ее лица и влекущие очертания женственной фигуры – не единственное, что привлекло его. Он был очарован ее острым умом и той уверенностью, с которой она держалась. Черт побери, все в ней привлекало его. Он даже одобрил то, как она вела себя в этой весьма щекотливой ситуации. Пристойно, но не чопорно, взволнованно, но без излишней чувствительности.

И еще она была смела. Да, необычайно смела, потому что оставалась в его обществе и разговаривала с ним так долго, хотя было ясно, что она – молодая девушка из общества. Большинство светских дам никогда не стали бы разговаривать с ним, не будучи представлены по всем правилам, из опасения, что их репутация погибнет безвозвратно. Она таких опасений не испытывала. Это было очень хорошим признаком – девушка явно не знает, кто он такой.

Некоторые молодые леди пытались привлечьего внимание, помахивая ресницами или веерами, роняя свои носовые платочки либо разговаривая так тихо, что он едва мог их расслышать. Но эта очаровательная леди была так уверена в себе, что пожелала не только разговаривать с ним, но и бросить ему вызов своим остроумием. Он был уверен, что она ни в коей мере не старалась обратить на себя его внимание, но именно это она и сделала.

Чандлер знал, что внешне он ей понравился сразу: ведь она сказала ему, что он красив, едва успев его рассмотреть. У него же, когда она стояла рядом, по телу побежали горячие мурашки, чего он не испытывал при общении ни с одной из женщин. Чандлер улыбнулся про себя, вспомнив, как ему было приятно, что девушка оценила его внешность, и в то же время как это удивило его. Кто она такая? И не та ли это женщина, которую он хотел бы видеть спутницей своей жизни?

Чандлер покачал головой, не чувствуя себя готовым к ответу на подобные вопросы. Слишком рано задавать себе такие вопросы о леди, даже имя которой ему неизвестно. Он согласен, в ней много привлекательного, но дальше этого признания Чандлеру заходить пока не хотелось.

После того как они расстались, девушка еще не раз в течение вечера попадалась ему на глаза. Разговаривая с людьми, она держалась уверенно, но не развязно. Чандлеру, правда, не хотелось признаваться себе, что он с интересом наблюдает за ней.

А теперь он сидит в «Уайтсе» в ожидании своего друга и думает об этой девушке, в то время как ему следовало бы сосредоточиться на проклятом ворюге, укравшем ворона. Эта массивная золотая птица из могилы египетского фараона была частью обстановки дома с тех пор, как было построено поместье Данрейвен, то есть уже около ста лет. Чандлер не мог допустить, чтобы о нем говорили, что, дескать, этот граф утратил самую ценную вещь из семейного наследства.

Чандлер взболтал бренди в стакане и заставил себя отбросить мысли о молодой леди, которая с такой легкостью привлекла к себе его внимание вчера вечером. Но отбросить лишь на время. Он еще увидит ее. Если она не постарается сделать так, чтобы их познакомили на одном из ближайших приемов, он сам это сделает. Он узнает, кто она. Уж это-то непременно.

Чандлер откинул назад голову и расслабился в своем удобном кресле с высокой спинкой. Его окружали клубные шумы – приглушенные разговоры, громкий смех и звяканье тяжелых стаканов о деревянные столы. Некоторое время он прислушивался к этим звукам, а потом мысли его устремились к тем событиям жизни, которые привели к появлению похитителя ворона.

Чандлер унаследовал титул графа Данрейвена в возрасте пятнадцати лет. Став главой семьи, он отнесся к своему положению серьезно и завершил свое образование как лучший ученик в классе. Он сумел настолько хорошо управлять огромными земельными владениями, которые оставил ему отец, что его состояние увеличивалось с каждым годом.

Вопреки ворчливым возражениям матери Чандлер занялся тем, что постарался должным образом выдать замуж трех своих сестер, прежде чем задуматься о собственной женитьбе. Пока же он довольствовался тем, что хорошо проводил время с постоянно менявшимися любовницами.

Когда же последняя из сестер вышла замуж, мать сказала, что дольше тянуть невозможно. Он должен жениться и произвести на свет наследника, чтобы титул не перешел к какому-либо родственнику. С этого времени Чандлеру приходилось отражать настойчивые попытки матери женить сына на подходящей молодой леди.

В первый же год, когда он освободился от обязанности сопровождать сестер при их выездах в свет и в «Олмакс», Чандлер почувствовал себя орлом, расправившим крылья. Со своими добрыми друзьями по Оксфорду, Джоном Уикнемом-Тикнемом-Файнзом и Эндрю Тервиллгером, он позволял себе слишком много пить, слишком часто играть в карты и на скачках и развлекаться одновременно более чем с одной любовницей.

Его раздражало, что он постоянно фигурировал в светской хронике. Большая часть сведений, написанная о нем и двух других членах «скандальной троицы», как сплетники любили называть Чандлера и его друзей, была неправдой. Но Чандлер никогда не брал на себя труд оспорить какое-либо из этих нелепых обвинений, пока год назад не оказался на грани дуэли из-за истории, опубликованной в одной из газет.

Вряд ли желал он еще чего-нибудь так страстно, как узнать имя того, кто подсматривает за ничего не подозревающими людьми и пишет эти презренные заметки.

Чандлер не мог отрицать, что дебоширил в поздней молодости и что наслаждался этим, будучи свободным от всякой ответственности, но недавно его беспечный образ жизни утратил для него свою привлекательность. Он постепенно, но безвозвратно покончил со своими безумствами.

Чандлер наконец признался себе, но только себе, что его мать права. Пора ему обзавестись женой и сыном, который унаследует титул Данрейвенов.

Он не хотел, чтобы его друзья знали, что он подыскивает себе жену. Они стали бы немилосердно изводить его, а мамаши, ищущие женихов своим дочкам, выстроились бы в очередь, чтобы продемонстрировать ему своих невинных крошек. Нет, он уже давно понял, что у него нет никакого желания получить жеманно хихикающую девицу, только что вышедшую из классной комнаты.

Мать Чандлера, с тех пор как младшая из сестер вышла замуж, перестала устраивать приемы в лондонском особняке Данрейвенов. Но в этом году она нарушила традицию оставаться в Кенте и устроила один из первых приемов в сезоне, надеясь подтолкнуть сына к женитьбе.

Наутро после этого приема Чандлер был ошеломлен и разъярен: домоправительница сообщила ему, что светский вор, как лондонские газеты именовали грабителя, украл бесценную семейную реликвию – золотого ворона, стоявшего на высокой каминной полке в библиотеке Чандлера.

Мысли о поисках жены испарились тут же. Мать заявила, что возвращается домой в Кент и намерена оставаться там, пока он не осознает всю серьезность выбора своей будущей супруги.

Чандлер сознавал эту серьезность. Просто он не мог ничем другим заниматься, пока не поймает светского вора и не вернет золотого ворона, прежде чем тот будет продан или отдан в переплавку.

Стук бильярдных шаров оторвал Чандлера от грез. Он глотнул бренди. Итак, единственным результатом приема, устроенного его матерью, оказалась полученная светским вором возможность проникнуть в их лондонский дом и ограбить его. Чандлер не заметил там ни одной женщины, будь то невинная девица или вдова, которая бы заинтересовала его. Вообще он должен был признать, что со времени его короткой, но пылкой связи с красавицей леди Ламсбет никто не очаровывал его так, как молодая леди вчера вечером. Как отмечалось в разделе светской хроники, его встреча с мистером Перси Доултоном, одним из лучших специалистов по поимке воров с Боу-стрит, ни к чему не привела. Мистер Доултон расследовал участившиеся кражи в лучших домах Лондона. Но откуда узнали об этом скандальные писаки?

Хотя Доултон и славился на Боу-стрит своим умением ловить воров, до сих пор он и его полицейские ничуть не продвинулись в поисках светского вора. Мало того, они заставили большую часть светских людей почувствовать себя под подозрением своими неуместными и глупыми вопросами относительно украденных произведений искусства и драгоценностей.

Конечно, думал Чандлер, самое примечательное во всем этом то, что кражи произошли в трех разных домах и никто из присутствующих не признался в том, что видел кого-то, хоть чем-то вызывающего подозрение. Но, как он напомнил Доултону, люди редко замечают, как карманник вытаскивает у них кошелек.

Преступники – мастера таких дел. Однако здесь все странно и непонятно. Ведь почти все гости, присутствовавшие на этих приемах, были известны кому-то в обществе. Во время сезонов приемы в частных домах практически не посещают случайные люди. А это значит, что среди них есть грабитель, выдающий себя за джентльмена.

– Ты заказал бренди? Вот и славно. Но что это? Только один стакан? Или ты забыл, что я должен присоединиться к тебе? Быстро же мы бросаем друзей!

Чандлер посмотрел в темно-карие глаза своего давнишнего друга Джона Уикнема-Тикнема-Файнза, больше известного в Лондоне как лорд Чатуин. Это был высокий, красивый молодой человек с густыми волосами, такими же темными, как и его глаза. Подобно Чандлеру, его друг был широк в плечах и груди. Держался он с должной степенью самомнения и обладал умением улыбаться так, что у женщин начинала кружиться голова.

– По правде говоря, ты здорово опоздал. Я уже решил, что ты не придешь, и готов был смириться с тем, что все кончилось, не начавшись.

– Прости, что заставил тебя ждать.

– Ничего страшного, – сказал Чандлер. – Я думал, ты все еще веселишься, то есть танцуешь с барышнями. Их в этом году как-то больше обычного.