Лучше не бывает

– Подумаешь, большое дело! Не будем об этом. Забросив кухонное полотенце на плечо, я направилась к двери.

– Ты куда?

– Надо же тебе проститься с сестрой.

Немного погодя Элизабет присоединилась ко мне на кухне. Я помешивала деревянной ложкой соус, а она исповедовалась по поводу выходных.

– Это было потрясающе! Мэтт – чудо, я просто нарадоваться не могу! Господи, я хихикаю, как первоклашка! Не хочешь меня отшлепать, чтобы выбить дурь из головы?

– Нет, не хочу, – вздохнула я, разлила по стаканам вино и сразу ополовинила свой. – Знаешь, Джордж умер.

– Да ты что?! Правда? – Элизабет сразу опомнилась и перестала сиять, как только что вычеканенная монетка. – Как это случилось?

Я вкратце пересказала ей события последних дней, за исключением прощального разговора с Уолтером. Мне тоже требовалось время. Выслушав, Элизабет заключила меня в сочувственные объятия. Я высвободилась и постаралась улыбнуться.

– Все в порядке, не волнуйся. Поначалу, конечно, было тяжело, но теперь все в порядке.

На самом деле это было не так, но я не собиралась превращать нашу встречу в сеанс психоанализа. Некоторое время длилось молчание.

– Главное, что все позади, – сказала я с некоторым вызовом, ощутив на себе пристальный взгляд. – Ведь верно?

Элизабет явно приготовилась запротестовать, но в это время в дверях повернулся ключ и из прихожей послышались голоса детей.

– Поговорим позже, – сказала она, поставила стакан и отправилась встречать своих непосед.

Я вышла с кухни, как раз когда она наклонилась, чтобы заключить Кейси в объятия. Джек за порогом демонстративно дожидался, пока его пригласят войти.

– Привет, Джек! – дружелюбно произнесла она, ловко взъерошив волосы Алексу, прежде чем тот успел улизнуть к себе.

– Привет! – откликнулся ее бывший муж с заметным удивлением. – Как дела?

– Хорошо, спасибо. Надеюсь, у тебя тоже?

– Да, неплохо. Слышал по радио рекламу твоей новой передачи, и знаешь, мне понравилось. Думаю, отличная будет штука.

– Хотелось бы верить. По крайней мере мне там нравится.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу. – Кейси потянула мать за руку. – Никогда не догадаешься, что мне подарила бабушка. Набор «Юный химик»!

– Да что ты говоришь! – театрально изумилась Элизабет. – Буйная же у твоей бабушки фантазия по части подарков. Ладно уж, идем, показывай. – Она обернулась на ходу. – Я сейчас, а вы пока поболтайте.

Джек озадаченно следил за тем, как они поднимаются наверх.

– Слушай, я не видел, как она улыбается… даже и не знаю, сколько времени! – Он провел пальцами, как расческой, по своим густым волосам и с надеждой посмотрел на меня. – Похоже, работа на радио идет ей на пользу.

– Не только работа, – тихонько заметила я. – Конечно, я не вправе разглашать чужие тайны, но рано или поздно ты все равно узнаешь. У Элизабет роман, в этом все дело. Только детям не говори – еще неизвестно, как все обернется.

– Ах вот оно что… – Улыбка померкла, но Джек сделал над собой благородное усилие и попытался снова просиять. – Что ж, рад за нее. По крайней мере мужик-то стоящий?

– Я видела его только мельком, но впечатление осталось вполне приличное.

– Значит, осчастливил ее?

– Похоже, что так.

Возникла пауза. Я убеждала себя, что Джек сам вырыл себе яму и теперь всего лишь получает по заслугам – надо было думать головой, когда бегал за каждой юбкой, – но грустно было думать, что он оставлен за порогом как в буквальном, так и в переносном смысле.

– Ну что ж, мне пора, – мрачно сказал он. – Попрощайся с ними за меня, ладно?

– Ладно, – ответила я ему в тон.

Коротко пожав мне руку, Джек вышел и скоро растаял в ночи, а я захлопнула дверь и закричала во всю мощь голосовых связок:

– Спагетти развариваются! Ну-ка быстро тащите сюда свои ленивые задницы, не то останетесь без ужина!

– Чтобы так над собой издеваться, надо иметь вместо мозгов коровье дерьмо! – ворчал Боне. – Морковные волосы, это ж надо! А обкорнали-то их как! На черной, как уголь, девчонке это бы еще сошло, а на белой… черт возьми, да ты как серная спичка!

Было еще совсем рано, магазину только предстояло открыться для покупателей. Я крутанула кресло, чтобы оказаться лицом к Бонсу, и устремила недвусмысленный взгляд на его тощую темную шею, торчащую из ворота костюма, – без парика и шапки это было довольно жалкое зрелище.

– А вы как обгорелый Санта-Клаус.

– Не умничай, – буркнул он, поудобнее устраиваясь на «троне», где ему предстояло провести ближайшие несколько часов. – И подойди поближе.

– Зачем это? – с понятным недоверием осведомилась я. – Что за пакость у вас на уме?

– В жизни не видел такой неповоротливой девчонки! – рассердился Боне. – Не забывай, что мне сто лет. Я могу не дожить до той минуты, когда ты наконец соизволишь подойти.

– Ладно, ладно, иду.

Мне показалось, что старик что-то прячет в складках костюма. Из любопытства махнув рукой на подозрительность, я подошла совсем близко. Он тут же этим воспользовался – схватил меня и усадил к себе на колени.

– Это еще что за выходки! – закричала я, вырываясь. – Боне! Немедленно меня отпустите!

Куда там! Мне бы в голову не пришло, что в этом хилом старческом теле скрывается столько силы и цепкости. Я была буквально пригвождена к месту.

– Пустите!

– Хватит орать, – невозмутимо произнес он. – Смотри в камеру и, сделай такое одолжение, улыбнись пошире.

– Еще чего! – рассвирепела л.

– Ну и зануда же ты. Хочешь, чтобы я совсем выбился из сил? Их у меня не так и много, так что делай, что говорят.

Поняв, что выбора нет, я перестала вырываться, обняла Бонса за шею и в меру своего таланта изобразила счастливую улыбку. Последовала вспышка, мой Санта-Клаус разжал тиски, и я соскочила.

– Как вам это удалось?

– Дистанционное управление в наши дни – простая повседневность, по крайней мере так утверждает эта кроха Кейси. Иди посмотри, что вышло.

Взглянув на экран компьютера, я приоткрыла рот: на меня смотрела совершенно незнакомая женщина – молодая, довольная, игривая и, вот ей-богу, хорошенькая. Древний черный Санта-Клаус служил ей потрясающим фоном.

– Так я увижу фото раньше, чем помру, или нет? – раздалось от «трона».

– Потише вы, старый брюзга!

Перелистав названия бордюров, я выбрала тему «Книги», проделала все необходимое и дважды нажала на «Печать». Боне так долго изучал снимки через свои бифокальные очки, что я уже начала терять терпение. Наконец он поднял взгляд на меня:

– А теперь скажи, какой подарок ты хочешь получить к Рождеству, малышка?

– Я бы сказала, дедуля… – прошептала я грудным, чувственным голосом Мэрилин Монро, – но боюсь, вы этого не переживете.

– А что это там, на столике, за письмо? – спросила Кейси.

Был вечер, в доме царила мирная семейная атмосфера том смысле, что Алекс разносил меня в пух и прах в очередной шахматной партии. Про конверт я не вспоминала с тех самых пор, как, вернувшись из своей квартиры с вещами, второпях бросила его на первую попавшуюся горизонтальную поверхность. Дети его не замечали, Элизабет из деликатности о нем не упоминала, и письмо Джорджа благополучно пылилось все это время на журнальном столике. То был непростительный недосмотр, но, с другой стороны, хорошо, что у меня было время опомниться, прежде чем предстать перед этой проблемой.

И вот свершилось.

– Письмо от бывшего мужа, – небрежно объяснила я и склонилась над шахматной доской, имитируя глубокую концентрацию внимания. Сделала ход ферзем. – Шах!

– Тоже мне шах! – фыркнул Алекс.

Я более пристально изучила расположение фигур. Верно, не шах. В шахматах я разбиралась не больше, чем сапожник в пирогах, но детям игра нравилась, и, проглотив гордость, я раз в неделю позволяла уложить себя на обе лопатки.

– Ты хоть понимаешь, – сказала Кейси, не сводя взгляда с конверта, – что рано или поздно его придется распечатать?

– Не могла бы ты хоть пять минут для разнообразия побыть двенадцатилетней? – вздохнула я. – Скажем, забиться в уголок и поиграть в Барби?

– Что?! – На лице девочки отразилось глубокое отвращение. – Во-первых, в двенадцать лет Барби – пройденный этап, а во-вторых, я не забыла, как кто-то высказывался насчет этой куклы. Это когда я сказала про печень или почки в кукольной колясочке.

– Как же, как же! – хмыкнула я. – А я заметила, что ты становишься чересчур остра на язык.

И сделала ход слоном. Все еще не шах, но хоть по правилам.

– Если ты не в силах, я могу распечатать за тебя, – не унималась девочка.

Я не удержалась от нового вздоха: что бы там, в конверте, ни было, Кейси в ее нежном возрасте не стоило этого видеть. Это могло быть письмо, полное самых грязных выражений, или даже миниатюрная бомба.

Хотя бомба – это уж слишком. У Джорджа для этого маловат умственный потенциал. Скорее уж письмо, к тому же малогабаритное. Конверт был для него, мягко выражаясь, великоват. Оно там болталось, как дерьмо в проруби.

Что-нибудь гнусное, но безвредное. Почему бы, в самом деле, Кейси его не открыть? Она откроет, я загляну, и если то, что находится в конверте, мне не понравится, попрошу все это выбросить в ведро, а ведро вынесу. Таким образом, мне не придется даже прикасаться к конверту.

– Ну хорошо, распечатай.

Тем временем Алекс «съел» моего слона ладьей.

– Шах и мат!

– Что?! – Я вытаращила глаза на доску. – Как так?! В ответ он указал по очереди на свою ладью, коня и моего загнанного в угол короля.

В самом деле, шах и мат, ничего не попишешь.

– Вот дерьмо! – Я спохватилась, что снова подаю дурной пример. – Пардон! Я хотела сказать: вот незадача!

– С чего это вдруг ты вздумала извиняться? – удивился парень. – Мама только и делает, что ругается.

– Не только. И потом, в вашем присутствии она старается сдерживаться. Ну, а у меня и без того суровая планида, не хватало еще, чтобы Небеса покарали меня за развращение юных умов!

– Там внутри подвеска!

Глаза мои снова полезли из орбит, а Кейси уже вытаскивала из конверта за цепочку что-то круглое. Видя, что я подхожу, она вытянула руку в мою сторону. Я едва удержалась, чтобы не отпрянуть.

– Что это? – полюбопытствовал Алекс.

Не прикасаясь к медальону, я прочла надпись, идущую по кругу.

– Святой Эразм…

Как это там говорится? «Или мир полон самых неожиданных совпадений, или такой штуки, как совпадение, вообще не существует».

– Ты что, Ванда? – встревожилась Кейси, глядя на мое, видимо, побледневшее лицо.

– И это все, что там было? – придушенным голосом спросила я.

– Все. Хочешь, помогу застегнуть?

– Нет.

– Как, ты не наденешь?

Надену ли я? Надену ли медальон со святым Эразмом, дар от бывшего мужа, законченного ублюдка и к тому же мертвеца?

– Не сейчас, – сказала я, стараясь не клацать зубами. – Сделай одолжение, верни эту штуку в конверт.

– Пожалуйста.

Кейси сунула медальон назад, закрыла конверт и бросила на столик, а сама плюхнулась на мое место за шахматной доской.

– Сыграем? Я тебя в два счета обставлю.

Алекс со снисходительной усмешкой начал расставлять фигуры. Как только игра началась, я взяла конверт двумя пальцами за угол, стараясь свести контакт к минимуму.

– Ребята, скажите маме, что я решила прокатиться.

Ответом был двойной невнятный звук – дети с головой ушли в партию. Тем лучше для меня. Я вынесла конверт к машине (с отвращением, как дохлого паука), бросила на заднее сиденье и направилась в церковь Святого Бенедикта.

Глава 11

– Мне очень неловко, отец мой, но я все еще не католичка.

Шуточка приелась даже мне самой, но согласитесь, трудно каждый раз придумывать новую. Хотя на дорогу до церкви у меня ушло минут двадцать, в голову так и не пришло ничего хлесткого. Оставалось надеяться, что отец Грегори все-таки строже судит отсутствие характера, чем вялость ума.

– А, Ванда! – заметно обрадовался он. – Все еще не католичка? Ну а в остальном есть сдвиги? Удалось сделать что-нибудь стоящее?

Я пожала плечами, но тут же вспомнила, что нас разделяет частая решетка. Хочешь не хочешь, приходилось отвечать. Наклейка насчет стоящего по-прежнему болталась на стене, в компании четырех других: «Выяснить название музыки в голове», «Повидаться с родителями», «Понять, чего я хочу от жизни» и, конечно же, «Сказать Уолтеру». Но и сдвиги имелись.

– Я сменила прическу.

– Для начала неплохо.

– А мой бывший муж умер.

Наступило долгое молчание. Понимая, что такую новость требуется переварить, я запрокинула голову и углубилась в изучение церковного свода. Это был настоящий шедевр, сложная система кружевных арок и красочной росписи, все очень светлое и воздушное, так что невольно возникал вопрос, кто и каким образом содержит это в чистоте.

– Я скорблю о вашей потере, – наконец раздалось из-за решетки.

– А я нет! И не потеря это вовсе, а счастливое избавление, о котором я мечтала годы и годы. Вот только никакого счастья я почему-то не испытываю, разве что пустоту в душе. Поначалу еще была печаль, но она вскоре рассеялась, а на ее месте ничего не возникло – вообще ничего. Чувство такое странное… знаете, как когда зуб уже вырвали, а заморозка все не проходит, и ощущения притуплены. Странно, правда? Я думала, буду очень живо ощущать, что наконец свободна.

– А вы его простили?

– Само собой.

– И могли бы помолиться за его душу?

– Да пошла его душа к чертовой матери!

Выкрик породил под сводами слабое эхо. Ну кто меня опять тянул за язык?!

– Ох! Скажите, отец мой, нет ли святого, который помогает держать рот на замке?

– Ради вашего блага готов перерыть все церковные фолианты, – засмеялся священник.

Еще некоторое время прошло в мирной тишине. День был воскресный, и наверняка кто-то еще был не прочь посетить исповедальню, но спешка была ни к чему – я еще даже не приблизилась к сути дела.

Наконец за решеткой послышался шорох.

– Вот что я вам посоветую, Ванда. Идите домой и хорошенько поразмыслите. Постарайтесь найти в душе хоть крупицу милосердия к покойному, и если найдете, приходите снова. Тогда и поговорим.

– А если не найду?

– В таком случае могу вас только пожалеть. Прощение – единственный способ забыть плохое, иначе оно последует за вами, куда бы вы ни пошли. Не даст начать все заново, сколько ни старайтесь.

– Послушайте, отец Грегори, а нельзя ли со мной как-нибудь помягче? Хотя бы для разнообразия!

– Те, с кем нужно помягче, идут к психоаналитику. Ну, ясное дело. Я вытерла мокрые щеки.

– Отец Грегори!

– Что?

– Помните свой совет насчет медальона со святым Эразмом?

– Как не помнить.

– Так вот, я его получила.

– В каком смысле – получили?

– Получила от бывшего мужа. Он, знаете ли, обзавелся им незадолго до смерти, ублюдок проклятый! И пропихнул в конверте мне под дверь.

Пару минут я слышала внятное дыхание с другой стороны решетки, но и только. Ни слова в ответ.

– Я все думаю, как он мог догадаться?! Он же отлично знал, что я не католичка! С чего вдруг такая идея… и так в точку?!

– Кто знает… – Священник поерзал на сиденье. – У всех у нас бывают моменты озарения.

– Что за чушь! – разозлилась я. – Какого еще озарения? Божественного, что ли? Хотите сказать, что на этого урода снизошла благодать Божья, прежде чем он откинул копыта?

– Почему бы и нет? В сверхъестественные способности я не верю, а вот в благодать Божью…

– Рада за вас, – едко заметила я. – Лично я верю в целую кучу разных штук. Где уж мне разобраться, что к чему!

– Вот тут вы правы, – неожиданно согласился священник. – Это и есть самое трудное – понять, во что следует верить, а во что совсем не обязательно.

Внезапно я ощутила, что сыта по горло нашей духовной беседой, и в приступе клаустрофобии, кое-как простившись, выскочила глотнуть свежего воздуха. Шагая к автостоянке, я ломала голову над тем, как теперь быть, что предпринять. Конверт по-прежнему валялся на заднем сиденье, и святой Эразм, покровитель всех заблудших, так и оставался внутри.

– Ну ладно, – обратилась я к нему, поворачивая ключ зажигания. – Сейчас я просто поеду, а ты направляй, и если из этого что-нибудь получится, так и быть, не спущу тебя в сортир.

Молли опять не было дома, и ворота оказались заперты. Обойдя ограду по периметру, я уселась у задней калитки, праздно разглядывая дали. Вскоре откуда-то выбрел дог (между прочим, по имени Гольф – так Грета увековечила величайшую страсть своей жизни, помимо Молли). Заметив меня, он неспешно приблизился и прилег с другой стороны калитки. Лучшей компании на данный момент было не придумать.

Медальон оставался на прежнем месте. Я так и не прикоснулась к нему, просто не могла себя заставить. Противно было думать о том, что Джордж, быть может, купил его в надежде обратить меня в католичество и тем самым получить пропуск в рай, на который не имел никаких прав.

Еще противнее было, что он в самом деле попал в точку. Что это было – проблеск интуиции? Или одна из тех Божьих шуточек, о которых то и дело слышишь в комедиях, – щелчок по носу за то, что заигрывала со священником в исповедальне?

– Как думаешь, Гольф, какая теория верна? Что мир время от времени свертывается в точку и тогда все возможно? – Я просунула пальцы в ячейки решетки и почесала за ближайшим из двух громадных торчащих ушей. – Или что жизнь – сплошная цепь случайных совпадений? Или что все заранее предопределено?

Дог испустил один из тех вздохов безмерного удовлетворения, которые словно говорят: «Какая разница? Мы, собаки, так глубоко не копаем. Нам и так хорошо».

Молли и Грета подъехали примерно полчаса спустя, и я помогла им перенести в дом бесчисленные пакеты из супермаркета. Потом мы уютно посидели за чаем.

– Так он точно умер? Ты уверена?

Молли все никак не могла проникнуться этой необъятной новостью. Мне подумалось, что она немного завидует: ее-то муж находился в добром здравии, хотя и в тюрьме. Более того, через два года ожидался пересмотр дела, и он вполне мог быть досрочно освобожден.

– Разумеется, уверена. Я же идентифицировала тело. Он выглядел мертвее мертвого.

Молли кивнула. По-моему, для нее это оказалось еще большим потрясением, чем для меня. Наверняка она тоже истово желала Джорджу поскорее окочуриться, а когда такие желания сбываются, человек винит себя, даже если это был распоследний ублюдок.

– Проблема в том, что я ничего в связи с этим не чувствую, – призналась я. – Правда, поначалу было жутко неприятно и все такое… во всяком случае, первые минут пять. А потом – ничего.

Тут я заметила, что Молли не поднимает взгляда от своих рук. А Грета смотрела на меня полными слез глазами. С ума сойти! Ведь она даже никогда не видела Джорджа. Трудно, наверное, жить, будучи такой чувствительной.

– Ну и вот, – продолжала я, чтобы заполнить возникшую паузу, – речь о том, что я же его любила… когда-то. Он был дерьмо дерьмом, но довольно долго я любила его. А раз так, то почему сейчас я ничего не чувствую? Я что, совсем бесчувственный человек?

– Вот уж нет, – возразила Грета сквозь слезы. – Просто сейчас ты в ступоре, а в ступоре все чувства притуплены. Когда он пройдет, ты почувствуешь, и еще как.

– И когда же, по-твоему, он пройдет, этот ступор? Я интересуюсь, потому что хочу уже поставить на всем этом точку и жить дальше. Получается, что и после смерти Джордж имеет надо мной власть. Висит на моей жизни тяжким грузом. Куда ни повернусь, везде он и наше прошлое… – Поймав себя на том, что фактически цитирую отца Грегори, я оборвала монолог, а потом все же добавила: – Наверное, придется найти в себе хоть крупицу милосердия и… простить его.

– Я понимаю, о чем ты, – сказала Молли, вскинув голову. – Думаешь, получится?

– Понятия не имею, – хмыкнула я. – Я не знаю, можно ли простить такое. К примеру, ты простила своего за все, что он натворил? И будешь ли впредь прощать, если что?

– Впредь не знаю, но за прежнее… да, простила.

– И сколько тебе на это потребовалось времени?

– Пять лет.

– Пять лет! – Я воздела руки к Небесам. – Но Господи Боже мой, я не хочу тратить на это целых пять лет! Я не так молода.

– У меня есть идея! – провозгласила Грета, поднимаясь из-за стола.

Территория палаточного лагеря была почти пустой (середина декабря в Теннеси – не самое лучшее время для выездов на природу), так что места было сколько угодно, только выбирай. Стоило приличного труда выгрузить из машины Молли все, что мы с собой привезли: палатку, три спальных мешка, три надувных подушки, дрова, провизию, Гольфа…

Еще были две коробки: одна Молли, другая моя.

Пока мы с Молли ставили палатку под снисходительным взглядом дога, Грета разводила костер. Ее детство и юность прошли в диких местах Монтаны, так что можно сказать, из нее получился настоящий первопроходец. К тому времени как мы управились с раскладкой спальных мешков, сумрак и холод отступили перед весело потрескивающим пламенем.

По дороге мы заезжали в «Уолмарт», где я обзавелась плотной фланелевой рубашкой, брюками, шерстяными носками и походными ботинками. В таком наряде каждый ощущал бы единение с природой. Это ощущение не было чуждо и мне – до определенной степени. К примеру, если бы к костру приблизился пусть даже мелкий представитель этой самой природы, признаюсь, я с воплем укрылась бы за Гольфом, так что на всякий случай сразу устроилась к нему поближе.

Тем временем Грета продолжала священнодействовать у костра: она извлекла из наших запасов топлива груду мелких веточек и соорудила на периферии костра что-то вроде вороньего гнезда. Сидя на бревнах, низким срубом окружавших кострище, мы с Молли поглаживали Гольфа и наблюдали за ней.

Когда веточки задымились, Грета достала несколько штук и принялась махать ими в воздухе – возможно, это был некий первопроходческий ритуал, во имя языческих богов. Если она что-то и говорила, то треск костра и басовитый собачий храп заглушали слова. Я полюбопытствовала у Молли, зачем нужен сушняк.

– Это не сушняк, а сухая полынь, – хмыкнула та, глядя на Грету с очевидной гордостью. – Она расчищает пути для позитивной энергии.

– Для чего, для чего? – Я не поверила своим ушам.

– Для позитивной энергии, – спокойно повторила Молли. – Древнейший обряд американских индейцев, что-то вроде европейского курения ладана.

– А она разве из аборигенов?

Вот уж не подумала бы. Хрупкая белокурая Грета скорее напоминала уроженку Скандинавии.

– Совсем не обязательно быть аборигеном, чтобы верить в индейские обряды, – пожала плечами Молли. – Все на свете в конечном счете – вопрос веры.

Тем временем Грета переместилась на другую сторону костра и теперь почти не была видна за пляшущими языками пламени.

– Чем она там занимается?

– Заклинает четыре стороны света. Это завершающая часть обряда, и когда все будет сделано, зло не сможет нас потревожить.

– Сказать по правде, – заметила я, запуская руку в пакет кукурузных хлопьев, – все это не внушает мне ни малейшего доверия. По-моему, просто глупость.

– Я тоже так думала, когда Грета взялась чистить наш будущий дом. Представляешь, от комнаты к комнате! Но так или иначе, с тех пор я не ощущала в нем и намека на негативную энергию.

Я уже готова была съязвить, поинтересовавшись, а как именно эта энергия ощущается и нельзя ли это ощущение перепутать с обычным несварением желудка, однако придержала язык. В самом деле, их жилище дышало миром и покоем. Возможно, и мне стоило прихватить домой немного сухой полыни.

Покончив с манипуляциями, Грета подсела к нам.

– Вы уже решили, кто первый?

Переглянувшись с Молли, я вздохнула и потянулась за своей коробкой.

– Ну и что мне делать?

– Отпусти его.

Новый вздох вырвался сам собой – что, черт возьми, означает «отпусти его», когда стоишь перед пылающим костром с коробкой, полной всякой всячины? Взять подлинные личные вещи Джорджа мне было неоткуда, поэтому, согласно указаниям Греты, я купила то, что, по идее, должно было его воплощать. Открыв коробку, вытащила лежавшую сверху майку с «харлеем».

– Джордж!.. – начала я и запнулась, чувствуя себя полной идиоткой.

От костра веяло палящим жаром, и мне сразу же обожгло лицо. Немного отступив, я покосилась на своего духовного инструктора:

– Слушай, все это так нелепо…

– Позволь мне начать. – Грета встала, взяла у меня из рук майку и ободряюще мне улыбнулась.

Я охотно предоставила ей инициативу.

– Джордж Льюис! – воззвала она, поднимая майку на вытянутых руках. – Это я, Ванда, и я отпускаю тебя на волю!

Майка полетела в пламя, которое ярко полыхнуло, жадно пожирая краску рисунка, а затем опало до прежнего.

– Дальше!

Я выудила из коробки порнографический журнал, но вместо того, чтобы протянуть его Грете, швырнула в огонь сама со словами: «Джордж Льюис! Это я, Ванда, и я отпускаю тебя на волю!»