Мои друзья
Почти на каждой остановке он ходил ругаться с дежурными и начальниками станций, требуя, чтобы его поскорей отправляли дальше.
– У меня же собаки, животные, живые существа, понимаете вы это или нет! – убеждал он. – Они же есть-пить хотят…. А если сдохнут, кто отвечать будет?
Но что они могли сделать! Они сочувствовали ему, кое-кто угощал горячим чаем, колбасой и булками, другие отмахивались, как от надоедливой мухи. Много тут ездит разных, все хотят ехать быстро, кому-то же приходится уступать! По дорогам двигались грузы пятилетки– оборудование для фабрик и заводов, строительные материалы, ехали люди на стройки – их продвигали в первую очередь, а ему со своим рычащим товаром приходилось опять ждать.
Уже совсем на подступах к дому поезд попал в крушение. Это задержало на четверо суток. Как только прошли эти четверо суток! Казалось, они не кончатся никогда! Собаки уже не вздыхали и не подскуливали: жалобный лай, вой, визг раздавались по всему вагону, не затихая ни на минуту.
Еды для животных не оставалось больше ни крошки. Только щенков Шестаков подкармливал еще черствым хлебом.
Но уже близок был конец этого тяжелого пути.
То-то поднялось ликование, когда в клубе зазвонил телефон и Шестаков слегка изменившимся голосом сообщил, что «собачий транспорт с Кавказа прибыл». Обрадованный Сергей Александрович (он как раз в эти дни собирался предпринять розыски Шестакова) немедленно собрал всех свободных от работы вожатых и во главе своих людей поспешил на вокзал.
Когда собак выводили из вагона, их шатало и они были смирные, как телята. Не в лучшем виде был и сам Шестаков. Он был невероятно худ, зарос густой бородой, и только живые серые глаза по-прежнему смотрели бодро, весело: у него всю усталость как рукой сняло, едва он завидел крыши и трубы родного города. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Еще бы: как ни трудно пришлось, но он сохранил всех, даже щенков! Собаки объели у него полы шинели, оторвали рукав, превратили в лоскутья рубашку. Последние четверо суток он почти не ел и поддерживал свои силы кипятком. Вообще натерпелся он немало. Путешествие продолжалось месяц. Зато многие уральские предприятия получили отличных сторожей.
НА СОБАКАХ ОТ УРАЛА ДО МОСКВЫ
Правительство объявило о выпуске денежно-вещевой лотереи Осоавиахима. Я не помню уж, какие были выигрыши, да и не в этом суть. Важно то, что все средства от лотереи должны были пойти на оборонные нужды.
Для, распространения билетов лотереи и пропаганды идей оборонного общества наш клуб решил провести тысячекилометровый агитпробег на собаках по маршруту Урал – Москва.
Сейчас что-то уже давно не слышно, чтобы устраивались такие пробеги, а в свое время это вызывало немалый интерес и бесспорно приносило серьезную пользу.
Командором пробега Сергей Александрович назначил Шестакова; каюром – ну кого же еще? – конечно, малютку мужичка Маркова.
На городском пруду был дан старт пробега. Провожать упряжку собралось много людей. О начале пробега заблаговременно сообщили в газетах и по радио, и стоило упряжке появиться на улице, как сейчас же образовывалась толпа, которая следовала за нею. Упряжка была празднично украшена, в постромки вплетены алые ленты. На санях был укреплен фанерный щит с призывом: «Покупайте билет лотереи Осоавиахима!» И на другой стороне: «Осоавиахим – опора мирного труда и обороны СССР».
Сергей Александрович произнес краткую прочувствованную речь. Его громкий голос доносился до самых дальних слушателей. Кончив, он махнул рукой. Шестаков сел на нарты, Марков гикнул, и упряжка резво взяла с места. Некоторое время мы видели, как она мчалась по широкому простору пруда, взметая за собой снежную пыль; собаки шли мелкой рысью, в темп своему черно-пегому вожаку Бурану; затем упряжка скрылась. Народ стал расходиться. Медленно пошли прочь и мы.
Шестаков был аккуратен, и каждое утро, приходя в клуб, Сергей Александрович находил у себя на столе телеграмму, содержавшую точные указания, какие пункты прошла упряжка.
Все шло хорошо, упряжка двигалась с заданной скоростью, строго по графику, пока не пришла телеграмма, всполошившая всех нас:
«Напали волки. Стаю разогнали взрывпакетами. Две собаки зарезаны, две ранены. Пробег продолжаем. Шестаков».
Приходилось ли вам ехать на легких санках-нартах, которые во весь опор мчат ездовые собаки? Смею вас уверить, это такая езда, от которой дух захватывает, особенно, если дорога укатана, а собаки выезжены и знают свое дело. Хорошая упряжка свободно пройдет за сутки сто километров. Почти с такой скоростью и двигались Шестаков и Марков, лишь время от времени давая непродолжительную передышку животным.
Сегодня ночевка в одном селении, завтра – в другом. Остался позади Урал с его лесистыми возвышенностями, начались равнины Татарии. Каждая, даже самая кратковременная остановка в населенном пункте собирала вокруг много народу. Речистый Шестаков коротенько рассказывал слушателям о цели пробега, призывая запасаться билетами осоавиахимовской лотереи. Он так и говорил – «запасаться», уверяя, что еще день, два, ну неделя – и не останется ни одного билета: раскупят все. Его агитация имела успех.
Маршрут был составлен таким образом, что упряжка двигалась в стороне от главных дорог, через пункты, зимой почти отрезанные от внешнего мира. Везде, где останавливались, разбрасывали листовки.
Погода благоприятствовала путешественникам. Первую неделю пути стояли ясные, солнечные дни с легким морозцем; ночи были светлые, снег хрустел и искрился, радужно переливаясь.
На перегоне собаки, набрав хорошую скорость, шли дружной стайкой, казалось без всякого усилия увлекая за собой нагруженные сани. Шкалик, приземистый аккуратный пес с крепко сбитым телом, любил иногда полениться и незаметно сбавлял ход, о чем свидетельствовали слегка провисающие постромки. Но он побаивался строгого вожака Бурана, и стоило тому только повернуть голову, как Шкалик немедленно принимался тянуть усерднее.
Однажды мне довелось увидеть роль вожака в упряжке.
Около клуба, во дворе, где обычно привязывались собаки, отдыхала упряжка, но без Бурана – Бурана Марков куда-то увел с собой. И вот, пользуясь тем, что старшего среди них нет, лайки начали ссору. Одна, как это часто бывает, лязгнула зубами на другую, та ответила тем же, одна проворчала: «Ррр», другая тоже: «Рррр», а через несколько секунд уже невозможно было разобрать, чей хвост, чьи лапы: в схватку ввязалась вся свора.
В эту минуту из-за угла показался Марков с Бураном. Вожак, мгновенно вырвавшись из рук каюра, ринулся в гущу свалки. Я решил – для того чтобы принять участие в общей потасовке. Но не прошло и минуты как драка прекратилась: Буран восстановил порядок.
Превосходно изучив повадки собак, Марков считал даже не всегда нужным разнимать ссорящихся или наказывать лентяев – Буран делал это за него.
Я хорошо помню Бурана, его смышленую, похожую на лисью, несколько хмурую мордочку с поблескивающими глазами. Сравнительно некрупный, он отличался большой силой и выносливостью. Его привезли с Севера. Не знаю, ходил ли он там в упряжке, но он сразу показал себя как хороший вожак.
Марков и Буран были главными героями этого пробега. Попробуй-ка посиди с утра до ночи на обжигающем морозном ветру, не спуская глаз с собак, подгоняя их в гору и тормозя на спусках, ловко соскакивая с нарт, чтобы не дать им опрокинуться; попробуй проехать так полторы тысячи километров – тогда узнаешь, что значит быть каюром, «собачьим кучером», как любовно называл приятеля Шестаков.
А Буран – он с полным напряжением сил бежал в голове упряжки, то прокладывая путь по свежему снегу, то сползая почти на брюхе по скользкому круглому спуску; время от времени он сдержанно рычал на своих товарок, чтобы и они работали во всю мочь. Право, поведение вожака ездовых собак порой представляется как вполне осмысленное, разумное.
Внезапно погода изменилась – резко похолодало. Началась какая-то изморозь, покрылись инеем и сани, и вся поклажа, и Шестаков с Марковым. Все вокруг заволокло туманом, и казалось, что сейчас во всем мире только они одни – собачья упряжка да два человека.
– Ты щеки чаще три, Спиридон, – говорил озабоченно Шестаков и, подхватив пригоршню снега, сам первый принимался натирать лицо, пока оно не становилось бурачного цвета. – Да три, говорят тебе! – сердился он, заметив белые пятна на скулах товарища. – Дай-ка я…
Повернув Маркова к себе, он бесцеремонно тер его физиономию.
На одном раскате нарты опрокинулись. Командор и каюр вылетели, а Марков еще несколько десятков, метров тащился за упряжкой, которая остановилась не сразу.
Поломался щит с лозунгами, вывалилась поклажа. Пришлось все укладывать и прикреплять заново. Это сильно задержало упряжку. Но Шестаков не хотел нарушать графика. Посовещавшись, друзья решили «затемнять» в пути, то есть ехать, пока не наступят потемки, а уж потом искать пристанища в какой-нибудь деревне.
Как нарочно, захромал Буран, поранив лапу острой льдинкой. На снегу отпечатывался кровавый след. Пришлось сбавить ход. А ночь уже приближалась. Начинало вьюжить. Дорогу перемело, и скоро друзья поняли, что сбились: упряжка шла прямо по снежной целине.
В полумраке они увидели, как из-за ближнего увала вдруг метнулись две похожие на собачьи тени.
Волки! Собаки сразу прибавили рыси, потом пошли вскачь. Волки не отставали.
– Догоняют, проклятые! – ругался Шестаков. – Ты следи за упряжкой, а я попробую их попугать…
Марков кивнул головой.
Волки были уже недалеко. Их было пятеро. Они шли своим обычным бесшумным и стремительным нарыском, с каждой минутой сближаясь с упряжкой. В полутьме зелеными светлячками горели их глаза. Казалось, звери не бегут, а несутся по воздуху, – настолько легки и свободны были их движения.
Чувствуя хищников за своей спиной, собаки рвались вперед, напрягая все силы, дыша учащенно и хрипло, грозя оборвать постромки.
У Шестакова был пистолет. Вынув оружие, он сделал несколько выстрелов. Волки чуть поотстали, но потом начали опять нагонять. Они не хотели упускать добычу,
– Надо бы взрывпакетами, – сдавленным голосом обронил Марков не оборачиваясь. Все его внимание было устремлено на собак.
– Сейчас… – отозвался Шестаков.
Но он не успел привести свое намерение в исполнение.
На пути вдруг встали запорошенные снегом кусты, деревья. Оттуда наперерез упряжке выскочили еще два волка, задние догнали, и в тот же миг все смешалось в один рычащий клубок.
Собак было больше, но они были связаны друг с другом и крепкий потяг не пускал их. Кроме того, лайка меньше волка, хотя она и вступает смело в борьбу с ним. Волки нападали – собаки защищались. Им помогали люди. Марков колотил хищников остолом – короткой толстой палкой для торможения нарт, Шестаков стрелял из пистолета.
Наконец Шестакову удалось достать сумку с взрывпакетами. Несмотря на напряженность момента, он не стал бросать взрывпакеты в дерущихся животных, понимая, что могут пострадать собаки, а принялся один за другим швырять их в снег, неподалеку от себя. Этого оказалось достаточно. Резкие и оглушительные хлопки взрывов, никому не причинившие ни малейшего вреда, испугали хищников, и они пустились наутек.
Схватка прекратилась так же мгновенно, как и началась. Волки исчезли, оставив одного убитого. Рычание, вой, лязг челюстей стихли, с минуту в наступившей тишине слышалось лишь повизгивание собак и тяжелое дыхание людей, еще не успевших прийти в себя от такой неожиданной и опасной встречи.
Две собаки бились в конвульсиях, истекая кровью; остальные принялись зализывать раны.
Отличился Шкалик: он не только отважно дрался, но даже кинулся преследовать серых, когда те обратились в бегство. Пронзительный свист Маркова вернул его назад.
– Куда! Али жить надоело? – крикнул каюр.
Сильно искусанным оказался Буран. Но, когда его снова впрягли в постромки, он сразу же потянул с привычной силой. Бедняга стал трехцветным: на бело-черной шерсти красовались бурые пятна йода, которым залили его раны.
Потеря двух собак не должна была помешать пробегу, хотя, конечно, собак было жаль. Хуже, что пострадал Буран: без вожака упряжка не упряжка. Словом, как ни храбрился Шестаков, но всем требовался отдых – и людям, и животным.
За перелеском замерцали огоньки деревни. Там и состоялся ночлег, а позже – суточный отдых, который скрепя сердце разрешил Шестаков.
В деревне, кстати, нашелся и ветеринарный фельдшер, который осмотрел всех собак, оказав четвероногим участникам пробега необходимую медицинскую помощь.
Эти сутки в деревне были заполнены непрерывными разговорами о собаках. Как-никак, а пробег на собаках колхозники видели впервые. На следующий день, в воскресенье, в избе, где ночевали Шестаков и Марков, пекли пироги. Буран удостоился особой чести: он был пущен в избу. Хозяйка дома протянула ему аппетитно пахнущий пирожок. Буран понюхал, затем отвернулся и выразительно посмотрел на каюра.
Марков важно объяснил (он любил мудреные слова и многословные обороты):
– Атмосфера комнатная не позволяет ему взять пирожок.
И верно: вышли во двор, снова дали пирог – Буран его взял.
Постоянный житель улицы, к тому же выросший на Севере, он чувствовал себя куда увереннее под открытым небом.
Дальше пробег продолжался без особых происшествий. И вот настал день, когда впереди, в сизоватой морозной мгле, замаячили строения Москвы. В столицу наши товарищи прибыли как раз в канун того дня, когда должен был начаться тираж выигрышей лотереи.
Москвичи, радушно приветствовали участников пробега. Около заставы их встретили представители Центрального комитета Осоавиахима и работники Московского клуба служебного собаководства. После кратких приветствий упряжка проследовала через центр Москвы, она проехала по улице Горького мимо Моссовета.
Тащить сани по асфальту было тяжело, и Шестаков сошел с них и шагал рядом с одной стороны, Марков – с другой. Собаки трусили, прижав уши и не обращая никакого внимания на проносившиеся автомобили и трамваи. Прохожие, спешившие на работу в этот утренний час, останавливались и с улыбкой смотрели на собак.
В тот же день собаки, измерившие своими лапами расстояние от Урала до Москвы, были помещены в карантин питомника Осоавиахима, а домой, на Урал, полетела телеграмма-рапорт:
«Сегодня в шесть часов утра упряжка благополучно достигла столицы нашей Родины Москвы. Все здоровы, самочувствие бодрое. Шлем привет и поздравление с благополучным окончанием пробега.
Командир пробега Шестаков, каюр Марков».
ЧЕТВЕРОНОГИЕ ШКОЛЬНИКИ. ОШИБКА, ЕДВА НЕ СТАВШАЯ РОКОВОЙ
С весны я начал заниматься с Джери на дрессировочной площадке. К этому времени ему исполнилось восемь месяцев, то есть он достиг возраста, когда начинается регулярное обучение собаки.
Джери вырос долговязым, костлявым псом, более похожим на жеребенка, чем на собаку. Но ум, светившийся в глазах, блестящая шерсть и важная, полная достоинства поступь уже говорили о породе.
Площадка была оборудована в одном из центральных парков города, в дальнем тихом углу его.
Здесь был поставлен разборный барьер, устроена учебная лестница со ступеньками различной формы и частоты и крохотным «пятачком» наверху, на котором собака могла передохнуть после трудного подъема.
Недрачливый и спокойный по природе, Джери быстро освоился с площадкой, с шумом и гамом многочисленного беспокойного сборища и прекрасно вел себя даже на групповых занятиях, когда люди и собаки выстраиваются в общую шеренгу и согласованно выполняют команды инструктора-дрессировщика.
Занятиями руководил Шестаков, часто на них бывал и Сергей Александрович. «Собачью школу», как прозвали нас зеваки, всегда задерживавшиеся, чтобы поглазеть на занятное зрелище, регулярно посещали тридцать – сорок человек со своими хвостатыми «учениками».
На площадке я начал дрессировать Джери на выдержку. Посадив дога, я отходил на расстояние десяти – пятнадцати шагов и командовал: «Лежать!», «Голос!» Пес послушно исполнял. Раз от раза расстояние увеличивалось. Увеличивалась и продолжительность выдержки. Джери великолепно дрессировался на кусочек черного хлеба, в то время как другие собаки нередко отказывались работать даже на мясо. Виноваты были в этом сами владельцы, которые либо задергивали собаку, либо чрезмерно закармливали ее.
Быстрые успехи Джери вызвали удивление среди многих моих знакомых по площадке. Почему-то распространено мнение, что дог глупей овчарки, добермана, а потому и хуже поддается дрессировке. Джери мог служить живым опровержением этого ни на чем не основанного предрассудка. Просто дог более упрям, к тому же он очень велик, и с ним трудно справиться, если полагаться только на свою физическую силу. Нужно подчинить его своему влиянию. А это-то самое трудное. Я же теперь мог с гордостью отметить, что мои заботы не пропали зря. Джери понимал и слушался меня с полуслова. И наши занятия продвигались настолько успешно, что мой дог обогнал даже многих овчарок, начавших обучение раньше его.
Это не значило, разумеется, что Джери мог научиться чему угодно. Так, например, он не годился для работы по следу, то есть не мог сделаться ищейкой. Для службы розыска пригодны сравнительно немногие породы: восточноевропейская овчарка, доберман-пинчер, эрдельтерьер и некоторые другие. Они обладают таким удивительным чутьем, что могут найти нужный след по слабому запаху среди множества других запахов. Однако это отнюдь не значит, что другие собаки хуже их. Просто каждая порода имеет свои особенности. И каждая по-своему ценна и нужна, хотя одни, как, например, восточноевропейская овчарка, имеют большее применение, другие, как дог, меньшее.
Дрессировкой я постоянно занимался и дома. Стремился развить в Джери выдержку и безотказное исполнение приказа. Поставишь перед собой чашку с кормом и скомандуешь: «Фу!» – нельзя, значит. Пес сидит, как истукан. Глаза не отрываясь устремлены на чашку. Слюна в два ручья бежит из закрытой пасти. Я ухожу в другую комнату. Все равно пес не прикоснется к еде, пока не услышит долгожданной команды «Возьми» или «Кушай». Тогда с жадностью накинется он на пищу и не оторвется, пока не опустошит чашку до дна.
Как-то раз, посадив собаку перед кормом, я забыл о ней. Вдруг слышу из соседней комнаты голос матери: – Что с Джеркой? Почему он сегодня не ест?
Выскочил в прихожую. В углу нетронутая чашка с едой, перед ней лужа слюны. Джери обиженно укладывается спать на своей постели. Он ждал-ждал и решил, видимо, что пообедать ему сегодня не удастся, и с горя пошел спать.
Дрессировочная площадка находилась на берегу реки, и с наступлением теплых дней я начал приучать Джери к воде. Произошло это так. Кинув в воду палку недалеко от берега, скомандовал: «Апорт!»
Дог резво подбежал к кромке берега, осторожно вошел по грудь в воду, но дальше ни с места! Тщетны были все уговоры и понуждения. Не помог даже кусок хлеба, проплывший по течению у самого носа собаки. Дог из кожи лез, стараясь дотянуться до него, но плыть отказывался.
Тогда я сам отплыл на лодке на середину реки, ласково зовя Джери за собой. Но и это не помогло. Джери тревожно бегал по берегу, входил в воду, жалобно повизгивал, но, как только чувствовал впереди глубину, поспешно пятился назад.
Пришлось пойти на крайние меры. Прицепив к ошейнику собаки конец длинного прочного шнура, я снова отплыл на лодке от берега, держа другой конец шнура в руке. Командуя собаке и поощряя ее ласковой интонацией голоса, я вдруг стал быстро-быстро выбирать шнур на себя. Джери оказался в воде. Рванулся, хотел выскочить на сушу, но шнур не пустил его. Пес завизжал, заметался; я еще подтянул шнур – голова собаки ткнулась в воду, дог фыркнул и… всплыл. Всплыв, сейчас же повернулся затылком ко мне, намереваясь поскорее выбраться на берег, но я опять потянул к себе, и Джери, неловко шлепая по воде лапами, поплыл в мою сторону.
Конечно, был некоторый риск: пес мог сильно испугаться (поэтому этот способ рекомендуется не всегда). Но день был жаркий, бока собаки учащенно вздымались, язык, словно тряпка, свисал из пасти – а вода прохладна… и Джери скоро почувствовал, что купание вовсе не такое уж неприятное занятие.
Лиха беда начало! С каждым купанием страх уменьшался, а вскоре пропал совсем. К середине лета Джери уже любил воду, как утка. Забыты были времена, когда его приходилось втаскивать в воду на веревке. С утра до вечера пес мог с наслаждением плескаться в воде, отфыркиваясь и откашливаясь от попадавших в ноздри брызг. Его даже приходилось удерживать: он мог броситься в реку или озеро с высокого берега и погрузиться с головой, а некоторые старые собаководы говорили мне, что, если вода попадет в уши, собака может утонуть.
Здесь, на воде, я заметил еще одну особенность, которой наградила моего друга природа. Если в обычном состоянии концы лап у Джери были собраны в крепкие упругие комки, то в воде они распускались, пальцы напрягались, между ними натягивалась перепонка и вся лапа становилась похожей на утиную. И плавал Джери, по-утиному загребая воду.
Очень полюбил он приносить из воды «апорт».
Я швырял в реку, насколько позволяли мои силы, какой-нибудь предмет. Пес кидался за ним, мигом догонял плывшую по течению деревяшку и доставлял мне.
Иногда я оставлял собаку сидеть на берегу, а сам садился в лодку и принимался усердно работать веслами. Бедный Джери. вот где испытание для его выдержки! Он напряженным взглядом следит за моими действиями. В такой момент ему можно было наступить на хвост, и он, вероятно, не оглянулся бы. Вся его наружность выражает один мучительный вопрос: «А как же я? Хозяин уезжает, но почему же оставляют меня?»
С середины реки я командую: «Ко мне!» Пес только того и ждал. Теперь его не удержит никакая сила. Он молниеносно срывается с места, не разбирая, глубоко или мелко, в фонтанах брызг обрушивается в реку и стремительно плывет ко мне. Вода вокруг него кипит ключом – так энергично работает Джери лапами. Затем волнение на воде успокаивается: теперь над зеркальной поверхностью видна только массивная голова дога с маленькими светлыми глазками да порой доносится его легкий всхрап. Я в это время поспешно гребу к противоположному берегу. Приплывали мы обычно вместе. Плавал Джери необыкновенно быстро – никакой пловец не угонится!
Всякий раз Джери бросался в воду с такой поспешностью, что иногда даже пугал меня.
Раз он, не разбирая высоты, прыгнул с двухметрового берега и «ухнул» в воду головой. Испугавшись за него, я чуть сам не бросился вслед за ним. Но пес мигом вынырнул, потряс головой, освобождаясь от воды, залившейся в уши, и как ни в чем не бывало поплыл дальше.
Наши занятия по дрессировке не прекращались и на прогулках. Гуляя за городом, я заставлял Джери прыгать через все встречные препятствия: изгороди, канавы, кучи хвороста, поленницы дров. И это приносило заметную пользу. Он быстро мужал. Все мои приказания он выполнял с величайшей готовностью и охотой. Иногда это приводило к неожиданным результатам. Я заметил, например, что Джери прыгает через каменную ограду, когда рядом открыт вход; а однажды он перескочил через парапет набережной и едва не утонул в пруду. Вода попала в уши, и он долго потом тряс головой. После этого я стал осторожнее и не отдавал необдуманных приказаний, а своего ретивого друга удерживал от проявлений чрезмерного усердия.
Теперь мне думается, пора познакомить читателя с общими принципами дрессировки.
Еще совсем недавно научить собаку действовать по усмотрению хозяина – вставать, ложиться, «давать голос» – мне казалось чуть ли не волшебством. Я не представлял, как собака поймет меня. И вот оказалось, что никакого волшебства тут нет, все очень понятно и просто. Чтобы уяснить это, нужно хотя бы в общих чертах знать научную основу дрессировки, или учение о рефлексах.
Великий русский ученый-физиолог академик Иван Петрович Павлов в течение многих лет исследовал нервную деятельность животных, главным образом собак. Он создал стройное учение о рефлексах, на котором, между прочим, основана вся современная теория и практика дрессировки.
По учению Павлова, все проявления нервной деятельности животного делятся на два вида: безусловные, или врожденные, рефлексы и рефлексы условные, благоприобретенные. К безусловным рефлексам, или инстинктам, относятся: пищевой (когда у собаки желудок пуст, она сама стремится утолить свой голод, и этому ее не надо учить); оборонительный (если собаку ударить, она или отбежит, или сама бросится на обидчика, и здесь также не требуется никакого предварительного обучения); инстинкт родительский (животное любит своего детеныша, выхаживает, кормит его, пока он не достигнет определенного возраста) и другие.
Условные рефлексы – это уже более высокая ступень нервной деятельности. Условные рефлексы приобретаются в течение жизни; животное не родится с ними.
