Смутная пора

А что поделаешь? Ведь если бедный крестный узнает о ее отношениях с Андрием, он не выдержит такого горя… ведь он ее любит…

Подобные мысли заставляли Мотрю относиться к больному особенно чутко. Она проводила около него целые дни, ее заботливость умиляла его, отвлекала от мрачных дум. Однако болезнь шла своим чередом, здоровье гетмана не улучшалось…

… Орлик, зорко следивший за всем, что происходило в доме Мазепы, давно уже обхаживал Андрия Войнаровского, в котором видел единственного опасного соперника. Ведь в случае смерти старика Войнаровский делался его законным наследником и, вероятно, претендентом на гетманство.

Зная Андрия с детских лет, хорошо понимая его душевное состояние, Орлик всячески старался укрепить Андрия в мысли о возможности возвращения на родину, обещая даже свое тайное содействие.

Девка, – как всегда презрительно отзывался о Мотре писарь, – до сих пор в его планах роли не играла. Андрий, храня свои чувства, никогда ни словом, ни видом никому не открывался, поэтому Орлик предполагал, что между ними обычная «амурная история», и с девкой не считался. «Пусть только уедет Андрий, – думал он, – а для нее место я найду. Туркам слово шепнуть, живо в гарем продадут. Такую кралю любой басурман возьмет…»

Примирение Войиаровского с гетманом, грозившее разрушить все замыслы писаря, сразу изменило его отношение к Мотре.

Орлик догадался, что мир между племянником и дядей устроен проклятой девкой, и понял, какое значение она имеет в жизни Андрия.

Писарь изменил свой план и решил прежде всего разделаться с Мотрей.

Дом, где жил гетман, представлял огромное, похожее на сарай, каменное здание, с верхней деревянной надстройкой. Внизу помещалась кухня и девять комнат, занимаемых гетманом, Мотрей и слугами. Вверху, в двух комнатах, жил Войнаровский. Дом был окружен большим фруктовым садом и находился почти на окраине города.

Однажды вечером, зайдя справиться о здоровье пана гетмана, Орлик застал Мотрю на кухне. Девушка варила яблочное варенье, которое любил крестный.

– Добрый вечер, панночка, – приветливо поздоровался Орлик, войдя в комнату.

– Добрый вечер, пан Орлик, – недружелюбно ответила Мотря, чувствовавшая всегда скрытую неприязнь писаря. – Вы до гетмана?

– До него… Просфорку принес, коя в святом монастыре галацком во здравие благодетеля освящена…

– Гетман спит, пан Орлик. Завтра приходите… – перебила Мотря и отвернулась, не желая продолжать беседу.

Орлик не ушел. Он не спеша достал из кармана просфору, благоговейно поцеловал ее, положил на стол.

– А что, панночка, прошу прощенья, – опять начал Орлик, – не скучаете вы на чужой стороне, по своим родичам?

Мотря почувствовала, что писарь затевает какую-то хитрость, и решила промолчать.

– Я потому говорю, панночка, что жалко мне вашу милость, – вкрадчиво продолжал Орлик. – Покойный родитель ваш Василий. Леонтьевич, царство ему небесное, большой благодетель мне был…

– Уйдите, пан Орлнк… – не выдержала и заволновалась Мотря. – Прошу вас… уйдите…

– Как вашей милости угодно, – писарь взялся за шапку. – Только вы худого не мыслите… Я из жалости к вашей доле сиротской предупредить желал…

– Я не хочу слушать…

– Напрасно. Погибнете в пучине обмана и лжи, прошу прощенья… Обман горек…

– Какой обман? – вздрогнула Мотря.

– Любовь к вашей особе ясновельможного нашего пана гетмана. Мне подлинно все известно… Все суета и томление духа, как истинно сказано в писании, – вздохнул писарь.

– Вы… вы лжете! – растерялась Мотря.

Орлик быстро шагнул к ней, схватил за руку, зашипел:

– Поклянись, что не выдашь меня гетману. Я открою тебе истину…

– Какую истину?

– Душу его… совесть… кровь отца твоего…

– Клянусь, – в ужасе прошептала Мотря, – клянусь богом…

Орлик оглянулся, достал какие-то бумаги.

– Вот, читай… Он потешался над твоей особой… Бумага канцлеру Головкину… Письмо Шафирову… Видишь: рука пана гетмана. Я послал копию… Вот еще, еще…

«Она дура девка»… «поруганная невинность»… «амурный соблазн»… – прыгали строчки в помутневших от слез глазах Мотри.

«Боже мой! И это писалось им тогда… Ужели все его слова и клятвы были ложны? Как он мог… так подло кривить душой? Марать ее честь, ее самое дорогое?»

А голос над ухом продолжает:

– Когда пан судья послал донос, гетман переслал туда твои письма… Уверил, что отец мстит за твою честь… Гетман присвоил все ваши богатства… казнил твоего отца…

– Неправда, нет! Это царь, царь! – дико вскрикивает Мотря.

– Читай… Копия его письма… Он сам требовал казни, не оказал милосердия… Твоя милость тоже повинна в крови страдальца…

– Нет, нет, нет, – безумно твердила Мотря.

Она почувствовала, как силы покидают ее. Дыхание стеснило грудь. Ужас сковал язык. Потеряв сознание, она упала на пол.

Орлик растерялся, стал собирать и прятать по карманам бумаги.

В это время в комнату вошел Андрий.

– Мотря! – крикнул, он, бросаясь к девушке, – Что с тобой? Мотря… Слышишь?

– Печальное событие, – тихо вставил Орлик.

– Какое событие? Что случилось? – повернулся к нему Андрий.

Орлик сообразил: все равно история выйдет теперь наружу, надо доводить дело до конца.

– Обманул вас обоих пан гетман, вот что, – развязно и грубо сказал он.

– Обманул? Дядя?

– Сам разумей… Ее милости ведомо стало, какова любовь его была… Очнется, расскажет… Да и ты через гонор и корысть его гибнешь, изменником стал. Всех нас пан гетман соблазнил… На, прочитай да подумай…

Орлик швырнул Андрию какую-то бумагу и скрылся.

На улице его догнал дикий крик Андрия.

Писарь, творя молитву, спотыкаясь, побежал домой.

Оставленная им бумага была точной копией договора гетмана с королем Лещинским о передаче полякам всей Украины.

VI

Мазепа открыл глаза. Ночник тускло освещал комнату. Глухой шум и крик становился все явственней.. Кажется, это голос Андрея? Что там такое? Может… пришли за ним?.. Взять?.. Выдать царю?..

Гетман в ужасе поднимается. Одеяло сползает на пол. Расстегнутая рубаха обнажает старческую дряблую грудь. Крик повторяется… опять, опять… Слышны шаги… Мазепу бьет озноб. Инстинктивно он жмется в угол, хватает подушку…

Дверь открывается, вбегает Андрий. Его лицо искажено гневом и яростью:

– Ты обманул! – кричит он. – Ты лгал и богу, и людям, и мне! Ты хуже Иуды! Ты продавал народ! Отчизну! Я знаю теперь все…

Мазепа догадывается: случилось что-то непоправимое. Но он уже не может, как раньше, властвовать над собой. Сил нет… Мысли путаются… Мучительная судорога сводит все члены дряхлого тела…

– Боже милосердный, – бессмысленно шепчут его губы, – боже милосердный…

– Не смей опять лгать! – исступленно продолжает Андрий. – Не смей клясться! Ты хотел стать герцогом, королем… Тебе мало крови и слез, нищеты и горя… Ты думал сделать всех украинцев рабами… Ты изменник и кат народа!..

Словно удары бича, хлещут старика грозные слова.

Что может он возразить? Чем может оправдаться?

Андрий поднял руку. Скомканная бумажка, не долетев до постели, серым пятном ложится на ковер…

– Я ненавижу тебя! Не хочу видеть! Возьми на память!

«Что там такое?» – силится понять Мазепа, устремляя неподвижный взгляд на пятно. Он пытается встать. Ноги не слушаются. Тени от ночника начинают прыгать. Пятно неожиданно вырастает… становится огромным и белым…

– Мотря… серденько… – догадавшись, жалобно стонет старик.

– Я пришла проститься… Я не вернусь больше… Ты обманул меня… Погубил мою жизнь и мою душу…

– Неправда… – силится крикнуть Мазепа. – Я никого не губил…

Даже в эту минуту он не может не лгать.

– Ты казнил отца… Капли его крови на мне… Пусть судит тебя бог…

Пламя ночника вздрогнуло и погасло. Белое пятно исчезло. В окно смутно пробивается августовский рассвет. Ужасные тени окружили старика со всех сторон… Ему грезилось, что он видит много, много знакомых лиц… Дорошенко, Самойлович, Голицын, Семен Палий, Кочубей, Петр, Карл. Десятки других, которые обмануты и проданы. Они все грозят ему… Они пришли схватить его, пытать огнем и железом, мучить… Кто заступится за него? Кто скажет, что он не виновен?.. И на что еще может надеяться всеми покинутый и всеми проклинаемый изменник?

22 августа, утром, его нашли мертвым. Он лежал на ковре у кровати. Искаженное предсмертной судорогой лицо его было страшно. Рука сжимала клочки порванного договора. Говорят, что он отравился…

Прошло несколько лет.

Воинственный пыл короля Карла долго не утихал. Он тщетно пытался поднять турок против русских. Победоносная армия и могущественный флот царя Петра заставили султана отказаться от планов, предложенных самонадеянным, горячим королем. Тогда Карл вернулся в свою Швецию. Там встретили его холодно и неприязненно. Длительная, неудачная война с русскими принесла слишком большие страдания народу. Карл, не имея сил и средств воевать с царем, задумал «покорить» маленькую соседнюю Норвегию. В 1718 году он вторгся сюда со своей гвардией, но норвежцы стойко защищались. В одной из схваток шальная пуля поразила насмерть храброго, но неразумного короля.

Филипп Орлик, утвержденный королем в чине «гетмана» и воспользовавшийся частью имущества Мазепы, тоже пытался воевать. Он прорвался даже на Украину. С помощью татарских орд взял несколько городов.

Но народ не хотел признавать его гетманом. Он уехал со своим патроном-королем в Швецию. После смерти Карла Орлик скитался по европейским странам, получая жалкие подачки от правителей за свой громкий, но пустой титул.

Войнаровский, потрясенный ужасным неожиданным открытием предательских замыслов дяди, добровольно отдался царю:

«Я никогда не был допущен в совет с гетманом, – писал он. – Дядя всегда удалял меня из той комнаты, где сходились с ним его адгеренты. Быть может, он подозревал, что я к ним не пристану. После кончины дяди я не принял гетманского чина и тем навлек нерасположение шведского короля. Я не чинил ничего противного царскому величеству и оттого в службу шведскую не вступал. Надеюсь, что великий государь не станет наказывать меня, неповинного, за грехи моего дяди…»[41]

Петр, конечно, не мог полностью доверять раскаявшемуся племяннику проклятого изменника. Войнаровского сослали в Сибирь, где он прожил долгие годы и умер глубоким стариком, одичавший и всеми забытый.

А царь Петр продолжал неустанно трудиться над укреплением государства…

Желая загладить свою невольную вину в смерти Кочубея, он очень милостивj отнесся к семье покойного судьи. Кочубеиха и ее сыновья получили обратно все отобранные Мазепой маетности, а также ряд новых деревень. Кочубеиха долгие годы сурово и властно правила всеми делами. Богатства семейства умножались…

Каждое лето ездила Любовь Федоровна с богатыми подарками в Пушкарский женский монастырь.

Там часто видели ее в келье монахини Манефы – миловидной, доброй, набожной, но совершенно молчаливой женщины. Монашки шептались, будто Манефа – одна из дочерей старухи и будто в миру звалась она Мотрей…

… Ну, а что сталось с «лесными казаками» Петра Колодуба? – спросит читатель.

О Петре Колодубе кое-что мы узнали случайно из одной старинной летописи.

В 1734 году народ Правобережной Украины, остававшийся под властью польской шляхты, вновь поднялся против своих поработителей. Заполыхали панские палацы по всей Подольщине и Брацлавщине. Начались волнения среди селян и хлопов на Волыни и в Галиции. В густых лесах, покрывавших верховье реки Ингул, собирал повстанцев, или гайдамаков, как их тогда называли, атаман Гнат Голый.

Для подавления восстания польское правительство направило большие воинские силы, но гайдамаки долго и упорно сопротивлялись. Однажды королевским жолнерам удалось окружить обессиленный многодневными боями отряд Гната Голого, укрывшийся за каменными стенами панского замка. Гибель повстанцев казалась неизбежной. Продовольственных запасов в замке не было, порох кончался.

Зная, на какие нечеловеческие муки обрекает шляхта пленников, гайдамаки решили живыми не сдаваться, а выйти из замка, попытаться прорваться сквозь вражеское кольцо или погибнуть с оружием в руках.

И вот, когда на рассвете у стен замка закипел страшный, неравный бой, из ближнего леса внезапно вылетело несколько казачьих сотен, обрушившихся с тыла на растерявшихся от неожиданности жолнеров.

– Наши! Запорожцы! – радостно закричали гайдамаки, с новыми силами бросаясь в схватку. Королевские жолнеры не устояли, отступили…

Запорожских охочекомонных[42] казаков с Правобережной Украины, как говорится в летописи, привел на помощь гайдамакам куренной атаман Петро Колодуб.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

Над документальными материалами о Булавинском восстании я начал работать еще в тридцатых годах. Первый очерк, написанный мною о Булавине, был опубликован в альманахе «Литературный Воронеж» в 1938 году. Затем я использовал собранный материал в созданной мною народной трагедии «Кондрат Булавин», изданной в Воронеже в 1938 году, в Ростове и Москве в 1939 году. В предисловии к трагедии проф. В.И.Лебедев писал: «Восстание Булавина совершенно не было отражено ни в дореволюционной, ни в советской художественной литературе. Трагедия «Кондрат Булавин» Н.Задонского является поэтому первым ценным литературным произведением».

Однако мне казалось, что моя работа не завершена. Булавин застрелился, но множество булавинцев бежало на Украину. Какова их дальнейшая судьба? Я поехал в Киев. Здесь, используя малоизвестные и неизвестные исторические документации рукописного фонда Украинской Академии наук, я обнаружил, что многие булавинцы служили сначала в сердюках у гетмана Мазепы, а затем, когда он принял протекцию короля шведского, оставили его и вместе с русскими войсками и украинскими селянами мужественно боролись против вторгнувшихся на украинскую землю шведских интервентов. Меня заинтересовал этот исторический факт. Я начал писать очерк, который разросся в небольшую историческую хронику. Под названием «Мазепа» она была впервые, в 1940 году, выпущена Воронежским книгоиздательством. Впоследствии в значительно переработанном виде книга эта под названием «Смутная пора» издавалась Воронежским книгоиздательством в 1954 году и издательством «Советская Россия» в 1959 году.

Разоблачая изменника Мазепу, я показываю, как все хитроумие этого подлого агента польской шляхты оказалось бессильным, чтобы обмануть украинских казаков и селян, поколебать их нерушимую братскую дружбу с русским народом. Вместе с тем в хронике развернуты картины героической совместной борьбы украинского и русского народов против феодального гнета и против чужеземных захватчиков. На документальной основе рисуется также история любви гетмана Мазепы к своей крестнице Мотре Кочубей – сюжет, привлекавший некогда внимание Байрона и Пушкина.

Что же касается хроники «Донская Либерия», то она впервые в сокращенном варианте была опубликована в журнале «Подъем» в 1959 году, затем выпущена издательством «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» под названием «Кондратий Булавин». В книге широко использованы ранее собранные мною документы, а также литературные источники, список которых указывается в библиографической справке.

Ввиду того что события, описываемые в «Донской Либерии», продолжаются частично в «Смутной поре», книги помещаются в соответствующем хронологическом порядке. Для настоящего издания они заново отредактированы. На некоторых событиях, отмеченных в хронике, я останавливаюсь подробно в примечаниях для того, чтобы дать возможность читателям составить о них более полное представление.

КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ

Рукописные фонды Украинской Академии наук.

Бумаги Воронежских архивов.

Булавинское восстание. Труды историко-археографического Института Академии наук СССР. Москва, 1935 г.

Броневский И., История Донского Войска. СПБ, 1934 г.

Голиков. Деяния Петра Великого, часть XI, М., 1789 г.

Задонский Н., Кондрат Булавин. Народная трагедия и исторический очерк. Воронеж, 1938 г.

Краснов. Земля Войска Донского. СПБ, 1836 г.

Лебедев В., Булавинское восстание. М., 1934 г.

Лебедев В., Восстание Булавина. Предисловие к трагедии Н. Задонского «Кондрат Булавин», Куйбышев, 1950 г.

Плеханов Г., Движение русской общественной мысли после петровских реформ. Сочинения, т. XXI, 1925 г.

Ригельман А., История о донских казаках (рукопись), 1778 г.

Савельев Е., История Дона.

Соловьев С., История России, т. 3.

Сухоруков, Историческое описание земли Войска Донского.

Чаев Н., Булавинское восстание, М., 1934 г.

Примечания

1

К большому сожалению, довоенный архив писателя не сохранился. Во время войны в нашу квартиру (а мы с осени 1939 года жили на четвертом, последнем, этаже в доме по ул. Фр. Энгельса) попала зажигательная бомба. Сгорели обстановка и письменный стол со всем содержимым: письмами В. И. Лебедева, А. В. Шестакова, писателя Алексея Толстого, копиями писем самого Н. Задонского и проч. Поэтому нас особенно порадовала одна недавняя находка. На краеведческих чтениях, посвященных 80-летию со дня рождения Н. А. Задонского (9 октября 1980 г.) воронежский краевед доцент ВГУ Е. Г. Шуляковский преподнес комиссии по литнаследию копию письма Н. Задонского к А. В, Шестакову. Работая в Москве в архиве Академии наук СССР, Е. Г. Шуляковский обнаружил это письмо в материалах фонда № 638. Мы имеем теперь возможность привести его:

«14-IV-38 г.

Многоуважаемый Андрей Васильевич!

Внимательно ознакомившись с Вашей статьей («Пропаганд, и агитатор РККА», № 5) и оценкой булавинского восстания – я пришел к выводу, что мой замысел вполне совпадает с этой оценкой и мне, пожалуй, не придется сильно перерабатывать пьесу «Кондрат Булавин» и вряд ли стоит добавлять новые сцены. К тому же и оценка движения В. И. Лебедевым, консультировавшим меня и много помогавшим, тоже абсолютно тождественна Вашей, следовательно, больших ошибок я, кажется, не сделал.

Очень прошу Вас выбрать время и прочесть трагедию и очерк мой, напечатанный в «Лит. Воронеже», и сообщить мне Ваше мнение, или выслать копию Вашего заключения, которое будете давать Комитету по делам искусств.

У меня сложилось сейчас интересное положение: ряд крупных театров находит мою пьесу ценной, выражает желание работать над ней и… боятся!! Боятся именно того, что «булавинцы срывали прогрес. политику Петра I», – т. е. делают неправильные выводы.

Поэтому так необходима Ваша помощь! Обидно, если труд, которому отдал я много лет, пропадет!

Уважающий Вас, Ник. Задонский

Воронеж, обл. ул. Чернышевск. 40

Н. А. Задонский».

В публикации «Логика поиска» (журнал «Подъем», № 4, 1980 и № 1, 1981) напечатана переписка Н. А. Задонского с учеными – профессором В. Н. Орловым и академиком М. В. Нечкиной. В. Н. Орлов, в довоенные годы занимавшийся творческим наследием Дениса Давыдова, консультировал Н. А. Задонского во время его работы над исторической хроникой «Денис Давыдов». А при создании исторической хроники «Жизнь Муравьева» его автора во многом поддерживала академик М. В. Нечкина. Теперь же мы можем говорить о том, что создать исторически правдивое, достоверное по своим концепциям и выводам произведение о донской Либерии ее автору удалось тоже при поддержке ученых-историков В. И. Лебедева и А. В. Шестакова.

2

«Работаю над пьесой о политотделах и большой исторической трагедией «Кондрат Булавин». Эти строки были написаны Н. Задонским в «Альманахе молодых писателей», выпущенном в Воронеже в 1934 году.

3

В этом предположении Н. Задонский не ошибся. И вот тому подтверждение. Во время Великой Отечественной войны А. Н. Толстой напечатал в журнале «Новый мир» пять глав из 3-й книги романа «Петр В. Писатель В. Б. Шкловский, большой знаток отечественной истории, написал А. Н. Толстому письмо, в котором высказал некоторые критические замечания. В письме Шкловскому от 20 октября 1944 года А. Толстой сообщает: «Два месяца я не мог работать и только на днях начал… Еще затруднение – втаскивание в роман новых персонажей, расширение его поверхности. Оказывается, это совсем не легкая штука… Хочется написать о Саньке в Париже, О Булавине тоже напишу…» (Алексей Толстой. «Познание счастья». М., Молодая гвардия, 1981, с. 170).

4

Иезуиты – члены «Общества Иисусова», одной из наиболее реакционных и воинствующих организаций католической церкви, основанной в 1540 году Игнатием Лойолой. Иезуиты учили слепому повиновению церкви («если церковь римская назовет белое черным, мы должны без колебания следовать ей») и разрешали для вящей славы божьей любое преступление и ложные клятвы.

Основывая свою деятельность на принципе «цель оправдывает средства», иезуиты прославились своей хитростью и подлостью, слово «иезуит» давно уже стало нарицательным.

Вербуя в свои ряды преимущественно представителей шляхты, иезуиты Украины и Польши вели борьбу не только против православия, но и вообще проводили свою политику под лозунгом «подстрекать русских против русских, чтобы они истребляли друг друга». С помощью панов иезуиты насильственно вводили католицизм, разжигали постоянные религиозные распри среди населения и цинично уничтожали все памятники русской, украинской и белорусской культуры.

5

Чинш – налог за пользование землей, которым облагали крестьян помещики.

6

Народные предания повествуют, что Сирко родился с зубами:

«Ото як вин тилько родився, то баба взяла на руки та пиднесла до стола, а на столи пироги з потрибкою. Сирко ухопив периг руками, та и зъив. Родився, бачете, с зубами, тай весь, вик ив ворогив…»

Название реки Чертомлык тоже увязывается с именем Сирко. Он был якобы так отважен, что и черта не боялся. Шел однажды Сирко над речкой, видит, в ней черт полощется. Атаман выхватил пистоль и застрелил его. «Черт только млыкнул вверх ногами, когда луснул его Сирко».

Отличаясь редким бесстрашием, Сирко был не корыстолюбив и великодушен. Он отказывался от своей добычи, раздавая ее казакам, и никогда не преследовал слабого врага. Однажды запорожцы разорили татарский аул. Какая-то бедная татарка пришла к Сирко с жалобой; у нее угнали последнюю корову, ее детям нечего есть. Атаман приказал немедленно вернуть татарке все добро и корову, от себя подарив для детей кусок сукна.

Гетман Самойлович, проведав об этом, стал удивляться и укорять, кошевого, но тот ответил:

– Когда бы и черт, пане гетмане, помогал людям в крайней нужде, то брезговати тем не годится. Бо кажут люде: нужда и законы зминяе. А когда мы бедной татарке и малым детям ее помогаем, то сие умному человеку нимало не удивительно, пане гетмане…

Сирко подозревал, может быть и не без оснований, что несколько лет назад Дорошенко, желая уничтожить буйных сечевиков, тайно поднял против них крымского хана, внушив ему мысль захватить Сечь внезапным набегом.

В одну зимнюю ночь хан с сорокатысячной ордой, захватив сечевую стражу, напал на сонных запорожцев, но товариство отбило татар.

В отместку за предательское нападение кошевой Сирко весной того же года вторгся с войском в Крым, разорил много городов и ханскую столицу Бахчисарай, взяв огромный ясырь.

Возвратившись благополучно в Сечь, Сирко отправил крымскому хану такую отписку:

«Ясновельможнейший пане крымский, близкий наш сосед! Не мыслили бы мы, войско низовое, запорожское, воевать с вашей ханской милостью и со всем крымским панством, если бы не увидели дурного начала с вашей стороны. Подкравшись ночным временем к нашей Сечи, вы приказали (что стыдно было вам делать) не по кавалерству выбить и истребить нас, сонных и не чающих никакой беды. Так как ваш поступок причинил нам досаду, то мы решили воздать вам за обиду и огорчение равным за равное, но не тайно, как вы поступили, а явно, по лыцарски. И бог-сердцевед за нашу правду помог нам лучше погостить в вашем крымском панстве, нежели вам в нашей сечевой кучке. Если мы обеспокоили вашу ханскую милость, то извини нас на том, но мы и впредь будем платить за вашу дружбу равной дружбой… Желаем вашей милости доброго здоровья и счастливой жизни. Ваши доброжелательные приятели Иван Сирко, атаман Кошевой со всем войска низового запорожского товариством».

Хан, не стерпев обиды, обратился за помощью к турецкому султану. Тот послал своих янычар истребить запорожскую вольницу, одновременно отправив сечевикам письмо с требованием добровольной сдачи.

«Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник божий, владелец царств – македонского, вавилонского, иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, рыцарь, никем непобедимый; неотступный попечитель гроба Иисуса Христа, самого бога, надежда и утешение мусульман, на страх христианам, великий защитник – повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно, без сопротивления, и меня вашими нападениями не заставлять беспокоиться. Султан турецкий Махмуд IV».