Всему свое время
А два дня спустя Петечка торжественно повел Машку в ЗАГС – подавать заявление. Свадьбу назначили на июнь. Машке оставалось провести на свободе всего лишь три месяца. Впрочем, как выяснилось тут же, свобода была весьма относительной.
Свежеиспеченный жених принялся действовать буквально сразу же после подачи заявления. Первым делом он отвел нашу Марусю в парикмахерскую, где велел остричь ее знаменитые волосы. Парикмахерша чуть не упала в обморок, услышав подобное. Минут пятнадцать она пыталась отговорить Петю от этой идиотской затеи, но Петечка надулся, побагровел. И ей пришлось смириться с прихотью клиента. Машка во время их препирательств сидела тихо, как мышка, то ли потому, что уже вошла в роль будущей Петиной супруги, то ли потому, что сама ошалела не меньше парикмахерши.
КОСУ состригли. Нет, вы вслушайтесь в эти слова! КОСУ состригли!!! И в этот же момент все в Машкиной жизни изменилось. Абсолютно все. Вот только мне кажется, Маруся не отдавала себе отчет в этом.
Она встала из кресла, постарев лет на пять и превратившись в заурядную курносую деваху с банальнейшим каре на голове. Дальше – больше. Петечка проводил теперь у нас почти все свое свободное время. И проводил его не без пользы – он лепил Машкину натуру по кусочкам и мелким черточкам. Выговаривал за леность, учил расходовать деньги, выпихивал из ее жизни старых знакомых, исправлял грамматические ошибки в ее речи и излагал свои взгляды на жизнь, дабы она успела усвоить их еще до свадьбы.
Я не могла на это смотреть спокойно. Я уходила, чтобы не прикончить Петю какой-нибудь сковородкой или англо-русским словарем на пятьдесят три тысячи слов. Светка тоже старалась избегать его. Нас трясло от Пети. Нам стала вдруг очевидна причина столь внезапной его симпатии к Машке. До этого мы все гадали: как это так получилось, что они проучились на одном потоке целых пять лет и только в середине пятого курса Петя открыл для себя Марусю?
Нонсенс. Марусю нельзя было не заметить. А он и замечал. Только думал, что Маруся – звезда, потому не лез к ней. А когда совершенно случайно обнаружилось, что Маруся – это Маруся, натура мягкая, податливая и покорная, Петя чрезвычайно оживился, результатом чего и стало его появление в нашей жизни.
Они поженились 15 июня и, защитив дипломы, сразу же укатили в Новосибирск. Это было семнадцать лет назад. Все эти годы мы не виделись с Машкой, лишь изредка писали друг другу. До этого лета, когда Марусе выпала неожиданная удача и она вырвалась ко мне в гости на целых две недели.
Маруся
Петя ужасно не хотел, чтоб я ехала в Москву. Оттого что там Ирка. Он не любит ее. Говорит, она плохо на меня влияет. Мне даже пришлось попросить Ирку, чтоб письма она писала мне «до востребования». От греха подальше.
Бывает же так, мы не виделись с Иркой сто лет, а встретились – и будто не было разлуки. Все-таки старые друзья – вещь великая. Вот только жаль, что с каждым годом их становится все меньше и меньше. Честно сказать, у меня и раньше с ними не густо было, а сейчас вообще осталась одна только Ирка, которой можно поверять свои мысли без опаски. С ней я не боюсь, что она кому-нибудь об этом разболтает и будут потом какие-то совершенно незнакомые люди перемывать мне кости. А бывает и так, что самой тебе перескажут твою собственную жизненную историю, уже прошедшую не через одни руки, обросшую подробностями, которых на самом деле и не было, но которые придают истории привкус анекдота. И предложат посмеяться вместе со всеми над незадачливостью героини, или повозмущаться ее неприспособленностью к современному миру, или посочувствовать ей (это реже). И ты не знаешь, то ли действительно тебе смеяться над собой, потому что узнаешь себя с первого мгновения, то ли возмущаться, то ли сочувствовать. Сочувствовать обычно хочется чаще всего. А еще поплакать оттого, что никому ты, собственно, не нужен со своими бедами и чаяниями, кроме как себе самому. И возможно, родителям. Моих-то уже нет в живых, а с сестрой у нас никогда не получалось найти общий язык.
Вот Ирка – дело другое. Она мне за всех родственников, вместе взятых. Что странно, потому что Ирка никогда не церемонилась со мной, всегда говорила то, что думает. Даже пыталась расстроить свадьбу. Интересно, если бы ей удалось тогда, как могла бы сложиться моя жизнь? Вообще, не очень люблю давать волю своему воображению на этот счет, потому что в голову лезет всякая чепуха.
А Ирка со временем перестала донимать меня своими шпильками. Еще немного подкалывала в письмах, но в какой-то момент как отрезало. И сколько я потом ни жаловалась ей на свою жизнь, она никогда не позволяла себе больше ничего ехидного или неприятного в ответ. А может, просто ей стало некогда?
Теперь она большая шишка в своем банке. И вообще, как ловко она все устроила, чтоб зацепиться в Москве! Нашла где-то возможность прописаться и уже от этого стала плясать. Работала сначала куда возьмут, потом обросла связями и попала в банк. Говорит, чтоб взять кредит на квартиру. В результате работает в этом банке уже восьмой год. Начальник отдела. Не помню только какого. Ее недавно назначили. Надо бы спросить в первом же письме, а то неудобно. Для нее это так много значит. Я имею в виду работу, карьеру. Мне сложно даже представить, что человек может быть так помешан на своей работе. Хотя Петя тоже день и ночь пропадает в офисе, но ведь он мужчина, а для женщины это все-таки нетипично, что бы там Ирка мне ни говорила.
Жаль, что личная жизнь у нее не складывается. Замуж выйти никак не получается. Она, конечно, утверждает, что не очень-то и рвется, но кто бы ей поверил. Обычные отговорки любой незамужней женщины старше тридцати. Всем без исключения хочется замуж, но кто-то попадает в «дамки» довольно быстро, а кто-то ковыряется, перебирает, ищет своего единственного. Только не задумываются никогда, что, чем старше становишься, тем сложнее найти себе пару. И не потому, что одиноких мужчин в возрасте за тридцать меньше, чем неженатых парней. Собственные-то претензии растут, распухают, и наступает момент, когда ни один из окружающих мужчин тебя не устраивает.
Думаю, с Иркой случилось как раз именно это. Конечно, как ей теперь подобрать пару, когда она зарабатывает кошмарную кучу денег, имеет шикарную квартиру, ездит куда захочет и кроме как вкалывать с утра до вечера успевает еще массу вещей? Если разве поискать себе иностранца? Я так и сказала ей. Она глянула на меня как на тяжелобольную и ответила, что, если найдет себе родственную душу и почувствует, что готова связать с ним свою судьбу, ей безразлично, кто он будет по национальности, а выходить замуж за границу, лишь бы просто выйти замуж, она не желает.
– Почему? – спросила я.
– Потому что это для меня утрата собственной независимости. Брак «из расчета». Быть на его территории, на его содержании, мне начнут указывать, что я могу, чего не могу.
– Ну и что? Зато будешь жить в приличной стране, у тебя будет близкий человек, ты перестанешь чувствовать себя одинокой.
– Я и не чувствую себя одинокой, – отмахнулась она и перевела разговор в другую плоскость.
Заговаривает мне зубы, чтоб я не начала ей сочувствовать и чтоб самой не раскиснуть. Как же не одинока, если у нее только какие-то «гостевые» варианты? Встречается раз-два в неделю с очередным кавалером, нет общего хозяйства, а просто развлекаются. Она говорит, что это устраивает ее во всех отношениях – никаких обязательств, претензий друг к другу, только эмоциональная привязанность. Что, мол, ни один штамп в паспорте еще никого не спасал от угасания чувств и от измены. Может, и так, но все равно, штамп дисциплинирует, привязывает, создает ту основу, на которой только и может существовать семья. Иначе каждый будет думать, что ему позволительно все.
Жаль, что она так рассуждает. Мне кажется, тем самым Ирка обедняет свою жизнь. Семья должна быть. Это не нами придумано, и не нам изменять это.
Ира
Семнадцать лет… Боже мой! Время летит так быстро, что просто волосы дыбом. Мы с Машкой расстались юными особами, а встретились уже умудренными годами матронами. Сколько всего произошло… Впрочем, жизненные тяготы Машкиной внешности почти не нанесли урона. Волосы ей, правда, так и не удалось отрастить, но во всем остальном она мало отличалась от прежней Маруси. Та же роскошная фигура, слегка располневшая, но не утратившая крутизны изгибов, те же ореховые глаза, наивно глядящие на мир, застенчивая улыбка. Чуть медлительнее, чем прежде, она реагировала на мои вопросы, но это вот как раз меня не удивляло. За годы жизни в столице – а мне все-таки удалось зацепиться в Москве после института – передо мной промелькнули десятки провинциалов: родственников, друзей, знакомых моих друзей и незнакомых командированных людей, – всех их объединяло неумение быстро подстроиться под стремительный ритм столицы. Насмотревшись на них, я даже иногда завидовала размеренности провинциального бытия и в минуты неизбежных и модных нынче депрессий подумывала: а не сбежать ли мне куда-нибудь в глушь для поправки здоровья?!
– А где же Петя? – спросила я, когда мы с Машкой, покинув Внуково, мчались в такси ко мне домой.
– Ему пришлось уехать по делам фирмы в Украину, – важно ответила Машка.
Гордится Петюнчиком. Хотя чему тут удивляться… Жизнь во всей ее красе.
– А дети? – продолжала я.
– Они в Крыму в лагере до середины августа.
– Сейчас тоже есть пионерские лагеря? – изумилась я.
– Не пионерские, – принялась втолковывать Маруся, – просто летние лагеря.
– А-а, – протянула я, – ну ладно. А Петя небось примчится через пару дней из своей Украины и сломает нам весь кайф?
– Нет, – качнула головой Маруся, – он там недели две пробудет и оттуда прямо домой, а у меня обратный билет на самолет через десять дней. Так что успею даже встретить его.
– Потрясающе! – не выдержала я. – Как это он отпустил тебя?
Я не сомневалась, что меня он терпеть не может, поэтому искренне удивилась, когда Машка сообщила, что намеревается навестить меня. И не просто навестить, а погостить некоторое время.
– Не знаю. – Машка смущенно улыбнулась. – Сама удивляюсь. Но может, он просто изменился? Все же меняется. Да?
Несомненно. Меняется все. Закон жизни. И Машка не стала исключением из этого правила. Вот только перемены в ней произвели на меня удручающее впечатление. С ней совершенно стало не о чем говорить. Нет, она, конечно, не молчала – щебетала без устали. Видать, соскучилась по разговорам в своих четырех стенах. Но вы бы послушали, о чем она болтала! Петя с его бизнесом, дети с их школой, дача с ее урожаями, свекровь с ее придурью и так далее и тому подобное. «А как ты хотела? – удивитесь вы. – Привычные бытовые разговоры. Нормально. Все об этом болтают, и никто еще от этого не умер». Ну да. А после вы еще добавите, что, мол, вы же не виделись целых семнадцать лет, поэтому Маруся и торопится выложить все свои новости за прошедшие годы. Верно, только есть лишь маленькое уточнение: мне все давно известно, ведь Машка старательно описывала это в письмах.
Нового она ничего не добавила. Я, конечно, слушала ее, кивала, где-то даже поддакивала, но про себя думала: «Все меняется, вот и Машка тоже…»
А потом мне в голову внезапно пришла мысль: может, я просто смотрю картинку не с той точки обзора? Может, изменилась не Машка, а я сама? Маруся же, наоборот, какой была семнадцать лет назад, такой и осталась? Вполне возможно, особенно если вспомнить, как развивались события.
Приехав после учебы в Новосибирск, Машка устроилась экономистом в домоуправление. «Фу, какая скука!» – отреагировала тогда Светка. А вот Петя так не считал. Он вообще на задачу «Куда устроиться» смотрел с совершенно иных позиций. Машка должна была работать рядом с домом, чтобы, когда муж возвращался с работы, она уже ждала его в дверях с улыбкой на устах и борщом на плите.
Впрочем, Машка не успела даже понять, скука там, в домоуправлении, или нет – через год и два месяца после приезда в Новосибирск она родила двойню: мальчика и девочку, – и ее карьера на этом закончилась.
– Повезло Марусе, – заметила тогда Светка, – быстро отстрелялась.
– То есть? – не поняла я.
– Петя, – сказал наш доморощенный психолог-душевед, – относится к той категории мужского населения, кому непременно подавай наследника. Если бы Маруся родила девочку, он заставил бы ее рожать до мальчика.
– Думаешь?
– Не думаю – знаю.
Пока Машка нянчила малышей, в стране вовсю разворачивалась экономическая реформа, в результате которой нормальную работу стало просто невозможно найти. Петечка постановил: сидеть Машке дома, – и она подчинилась, не возразив ни слова. Сам же он развил бурную деятельность на ниве свободного предпринимательства – начал торговать, как и все вокруг, и, как ни странно, у него получалось. А выглядел ведь тюфяк тюфяком.
Да, Петя чувствовал себя прекрасно: мотался в Москву за товаром, менял, перекупал, продавал – в общем, жил. Быт их обрастал дорогостоящими модными вещами, дети подросли, пошли учиться в престижные по новосибирским меркам школы. Жизнь вокруг искрилась и постоянно менялась. Неизменным было одно – Машка сидела дома, погруженная исключительно в семейные заботы.
Петечкина страсть к морализаторству с годами расцвела необычайно пышно. Машке непозволительно было носить короткие юбки, обтягивающие джинсы, экспериментировать с яркой косметикой и высказывать собственные суждения. Муж готов был снисходительно выслушать ее соображения по поводу меню торжественного обеда или методов лечения детей от гриппа, но не более того. Машка не имела права принимать решения, где учиться ее детям, какую одежду ей носить, какие книги читать, как проводить свое свободное время.
В отсутствие мужа – а в командировки уезжал он часто, – ей безоговорочно запрещалось появляться в театре, кино и ресторанах, даже в сопровождении друзей семьи. В первые годы Петечка еще боролся между желанием похвастать образованной женой и инстинктом поборника домостроя. Но борьба была недолгой: домострой победил со счетом 10:0, и Машкины попытки поучиться на курсах английского языка и флордизайна были пресечены яростно и категорично.
В общем, назвать Марусину жизнь яркой было сложновато. Единственным развлечением у Машки оставалась наша переписка. Запретить ее Петя не мог, потому что не знал о ней. Нет, конечно, он догадывался, что Машка обменивается посланиями с внешним миром и что в числе ее корреспондентов наверняка числимся мы со Светкой, но о масштабах процесса он мог лишь догадываться. Машка проявила неожиданную для нее смекалку, велев писать ей «до востребования».
Машкины письма напоминали обычную хронику с места событий: где были, что видели, каковы успехи детей, кто чем болел и так далее. Лишь изредка они оживлялись робкими вкраплениями Марусиных размышлений о жизни. Размышления эти в большинстве своем были невеселыми и в основном состояли из жалоб на Петечку. Машка жаловалась, не делая из этого никаких выводов, а просто тихо поскуливая.
Меня поначалу это безумно раздражало, и в ответных письмах я обрушивалась на нее в резких выражениях, стремясь открыть глаза на ужасающую бессмысленность ее существования и подвигнуть к переменам.
Став старше, я несколько поубавила свою непримиримость, перестав смущать Машкин покой революционными призывами. В своих посланиях старалась щадить ее: меньше рассказывать о своих успехах, больше внушать, что жизнь еще не прожита и что в любой ситуации есть свои прелести, которые следует открывать и пестовать в себе. Да, благодарно отвечала мне Машка, действительно, это дар божий, что в наши смутные времена у нее прочная семья, замечательные дети, достаток и верный муж, который так ревностно блюдет семейные приличия.
«Ну а что еще ему остается делать? – думалось мне. – Он бы, может, и рад тебе изменить, да ни рожей, ни темпераментом не вышел. Хорошо, что хоть в этом Машке повезло. Было бы несправедливо, если бы она совсем ничего не получила от этого брака».
На четвертый день Машкиного пребывания у меня я не выдержала. Не могла больше слушать всю ту муть, которая сыпалась из Маруси. Не буду язвить, решила я, ни намека по поводу Петечки и прочих составляющих ее жизни, но, была не была, все-таки просвещу Марусю относительно того, что творится вокруг. Ничего это не изменит, но мы хотя бы проведем время не за обсуждением самых удачных способов закатки баклажанов. И я перехватила инициативу в разговоре. Машке не оставалось ничего другого, как слушать, потому что, если я начинала говорить, меня уже было не остановить.
А Марьяна оказалась удивительным слушателем. Почему-то раньше я этого не замечала. Или она развила эту способность, уже будучи замужем за Петюником? Мало того, она еще и по ходу дела задавала толковые вопросы. Кивала, реагировала, всем своим видом выражая готовность впитать каждое мое слово, – словом, делала все, что настойчиво советуют в книгах на тему «Как обаять собеседника». И при этом я была полностью уверена, что она ни малейшего представления не имеет о существовании подобных книг, в отличие от моих многочисленных продвинутых знакомых, читающих эти книги пачками, но это нисколько не отражается на их дальнейшей жизни.
Марусе бы в профессию, где главное – выслушивать клиента. Ей бы цены не было. А ведь она вообще не бесталанна. Просто все это было слишком давно.
Но я ничего не сказала ей об этом. Ни к чему. Только покой смущать.
И вот я стояла во Внукове, смотрела ей вслед. Машка шла к выходу на посадку, с трудом неся тяжелую сумку, нагруженную подарками для всей семьи. Вот она повернулась и помахала мне еще раз. И исчезла за стеклянной дверью.
Маруся
Наконец-то мы взлетаем. Уфф, не люблю это мгновение. Уши закладывает и немного мутит. Наверное, потому, что летаю я очень редко.
– Вы хорошо переносите полеты?
Я повернула голову вправо. Моя соседка, женщина лет 25—26, сидевшая у окна, с улыбкой смотрела на меня. Открытое лицо, пышные длинные каштановые волосы, спортивная фигура – она выглядела такой свеженькой, что я тут же забыла о тошноте и тоже заулыбалась.
– Когда как, – ответила я. – А вы?
– Я нормально, – улыбка ее стала еще шире, – просто посмотрела на вас – вы такая бледная – дай, думаю, спрошу. Меня зовут Алена, – на западный манер протянула она мне руку.
Смуглая кожа, красивые длинные ногти, подкрашенные бледно-розовым. На среднем пальце – очень красивый перстень с дымчато-золотистым камнем, по-моему, топаз называется.
– Очень приятно. – Я осторожно пожала ее прохладную ладонь. – Меня – Мария.
– Живете в Новосибирске или летите к кому-нибудь в гости? – поинтересовалась соседка.
– Живу. А вы?
– Я тоже. – Алена откинулась на спинку кресла. – Возвращаюсь из отпуска. Ужасно не хочется опять на работу. – Она скорчила гримаску. – Ну, вы знаете, как это бывает.
Я не знала. Откуда мне знать? На своей первой и последней работе даже в отпуск сходить не успела. Но я все равно покивала: дескать, как же, как же, понимаю.
– Приеду, – продолжала печалиться Алена, – а там ворох работы лежит, меня дожидается…
– Что, разве никто вас не замещает?
– Да что вы! – воскликнула Алена. – Делают, конечно, какие-нибудь срочные дела, а все, что может подождать, сваливают мне на стол. Никто ведь перетрудиться не хочет.
– А где работаете? – спросила я.
– В банке.
Банки популярны. Ирка тоже работает в банке.
– А кем, если не секрет? – Я смущенно улыбнулась.
– Не секрет, – охотно ответила соседка. – Специалистом по связям с общественностью.
– Как интересно! – произнесла я с некоторым сомнением.
Соседка пристально глянула на меня и быстро отвела глаза.
– Слежу за рекламой, размещаю публикации о банке в прессе, организую различные мероприятия, – скороговоркой отчиталась она.
Я почувствовала, как краска хлынула мне в лицо. Она поняла, что я не имею ни малейшего представления о том, чем занимается специалист по связям с общественностью. Боже, какая я все-таки отсталая!
Тем не менее я заметила:
– Мне кажется, работа очень интересная.
– Вы думаете?
– А вам не нравится?
– Нравится, – как-то не очень воодушевленно сказала Алена. – Раньше очень нравилась, а сейчас… Немного надоело… Знаете, везде есть своя рутина. Кажется, боже мой, какая интересная профессия. Потом начинаешь углубляться, а там как везде…
Как в семье, хотелось сказать мне. Там тоже сначала кажется, что это такая интересная новая жизнь, потом влезаешь в нее по уши и выясняется, что каждый день одно и то же. Работу поменять хотя бы можно, а вот что делать с семьей? Стоп, о чем это я?
– Да и ну ее, эту работу! – воскликнула Алена. – Давайте поболтаем о чем-нибудь другом.
– Давайте, – осторожно сказала я.
«Осторожно» – потому что болтать вот так просто с абсолютно незнакомым человеком мне давно уже не приходилось. Боязно как-то. Это тебе не Ирка.
Однако Алена оказалась удивительным собеседником. С ней было легко! Уже спустя час полета она знала почти все о моем студенческом прошлом, об Ирке и о тех замечательных десяти днях, которые я провела в Москве.
– А как же муж? Отпустил вас одну? – спросила Алена, мельком взглянув на мое обручальное кольцо.
– Он в командировке. Кстати, почему-то не очень любит Москву, он хотя тоже учился там. Мы в одном институте учились, – уточнила я.
– И в институте же поженились? – поинтересовалась она.
– Да.
– Здорово, – прозвучало у нее немного уныло.
Я взглянула внимательнее. Не замужем, ясное дело. И расстраивается по этому поводу. Но какие ее годы! Хотя… Да, морщинки у глаз и вокруг рта… Ей не двадцать пять, вдруг поняла я. Больше, может быть, гораздо больше. И не замужем. Конечно, как не расстраиваться?
Пауза затягивалась. Нужно было быстро перевести разговор на другую тему, но мне, как назло, в голову ничего не приходило. Я вообще не мастак вести непринужденную беседу. Вот слушать или отвечать на чьи-либо вопросы – дело другое. Я лихорадочно соображала, о чем бы спросить ее. Алена тем временем вытащила из сумки бутылку колы, открутила крышку и отпила глоток. Потом глубоко вздохнула и вновь заулыбалась.
– Смотрите, смотрите, какая красота! – воскликнула она.
Я глянула в иллюминатор. Небо было безоблачным, под нами проплывали изумительнейшие пейзажи, уменьшенные до размеров карты.
– Боже, действительно, какая прелесть! – искренне восхитилась я. – Никогда такого не видела. Всегда летала, когда небо закрыто облаками. Да и летала-то я, признаться, нечасто. А вы, – повернулась я к ней, – часто ездите куда-нибудь?
– Очень часто. Мой начальник считает, что даже слишком часто, – рассмеялась соседка. – Обычно делю отпуск на две части, и получается, что два раза в год куда-нибудь летаю.
– За границу?
Все ездят за границу. Вот и Ирка тоже, как вырвет неделю у себя на работе, сразу куда-нибудь уезжает. Где только не побывала! Говорит, что в Европе не осталось ни местечка, где бы не ступала ее нога. Прикалывается, конечно, но повидала она много.
– Не всегда, – сказала Алена. – На заграницу денег иногда не хватает.
– А в этот раз побывали где-нибудь, кроме Москвы? Если не секрет, конечно.
– Конечно, не секрет, – засмеялась Алена.
А она хохотушка.
– Мы с другом на несколько дней летали в Париж, потом он поехал еще по каким-то своим делам. Знаете, мужчины – у них работа всегда на первом месте. А я в Москве задержалась, у меня там сестра двоюродная, хотелось побыть у нее немного.
– Да что вы говорите? – оживилась я. – Париж?! Как интересно! Расскажите, пожалуйста, как там, в Париже!
И Алена рассказала. Я слушала, очарованная. Как будто сама побывала и на Монмартре, и в квартале Дефанс, и на Эйфелевой башне.
Потом принесли обед. Или это был завтрак? Или полдник? В самолетах никогда не поймешь, как называть еду, которую тебе предлагают. Мы выпили чай и съели по бутерброду и пирожному. Алена, похоже, не утомляла себя диетами. Я распечатала душистую салфетку, чтобы вытереть руки. В воздухе резко запахло жасмином.
– Купила духи, – вдруг рассмеялась Алена. – Хотела что-нибудь новенькое, чтоб, знаете, еще в России не было. Чтоб теток наших в банке наповал сразить. Бродила, бродила по этим парфюмерным магазинам, так ничего и не приглянулось. Или про духи надо сказать – не принюхалось?
Я тоже засмеялась.
– Но все-таки вы же купили?
– Да, – Алена развела руками, – но опять свои любимые. Уже в пятый раз. Сроднилась с этим запахом. «Ле па Кензо». Знаете?
Я кивнула. «Ле па Кензо» я, к счастью, знала. Сама как-то соблазнилась на них. Такая свежесть!
– А еще мы просто в восторге были от французской кухни, – продолжала соседка. – Вроде бы и стыдно уделять столько внимания еде, но во Франции невозможно устоять и не пасть жертвой чревоугодия – все так необычайно вкусно.
– Вы всегда путешествуете вместе? – спросила я.
