Тайна рукописного Корана

– Разжалобить меня хочешь? «Брат мой»! – не без иронии сказал Саид, хотя слова, с которыми к нему никогда и никто не обращался, отозвались в его душе невольным теплом. Но Саид не дал себе расслабиться. В глазах его вспыхнули злые огоньки.

– Я заставлю тебя сказать, где ты спрятала книгу! – и он взмахнул плетью над ее головой…

Муумина глазом не повела. Она смело и гордо смотрела ему в лицо и готова была на смерть. И вдруг как гром прогремел.

– Не тронь! – раздался чей-то грозный голос, и откуда ни возьмись из зарослей выскочили с разных сторон четыре всадника. Огорошенный неожиданным окриком, Саид Хелли-Пенжи медленно опустил руку с плетью. Будь он мудрее, ему бы не следовало забывать, что смерть идет за ним по пятам.

Перед ним предстали сыновья Абу-Супьяна. Саид даже не потянулся к оружию, застыл на коне как изваяние, угрюмо насупившись, опустил голову и положил обе руки на переднюю луку.

Муумина ничего не понимала. Кто эти люди? Какие-то новые злодеи? Лесные братья – качаги?..

– Вот и настал твой час, Саид Хелли-Пенжи! – послышался глухой голос, будто донесшийся откуда-то из неведомой дали.

– Братья! – заговорил один из четырех всадников, тот, что помоложе других – почти юноша. Сейчас он очень походил на Муумину в ее мужском одеянии… – Братья мои, я младший из вас, знаю, ваш гнев не меньше моего, но позвольте мне сразиться с врагом нашего рода один на один! Прошу!..

– Самому младшему – последнее слово, таков наш обычай, и не нам его нарушать. Я – старший. И после смерти отца все его долги на земле первым платить мне. С убийцей отца рассчитаюсь я! Слезай с коня, Саид Хелли-Пенжи, вызываю тебя на кинжальный бой! – Назвавшийся старшим легко и пружинисто спешился, отложил в сторону винтовку, отвязал пояс с пистолетом и кинжалом, вынул из ножен кинжал с блестящим лезвием и рукояткою слоновой кости… – Я жду тебя, храбрый против стариков и детей! – Под детьми он, как видно, подразумевал Муумину, приняв ее за юношу.

А Муумина между тем не могла глазам своим поверить, как вдруг изменился Саид Хелли-Пенжи. Лицо его сделалось саванно-белым. Он медленно сошел с коня и, не поднимая глаз, дрожащим голосом взмолился:

– Выслушайте меня, достойные сыны почтенного отца!..

– Хватит с нас. По горло сыты твоими лживыми речами, подлец! – вскричал один из братьев.

– Но перед смертью ведь каждому дается право сказать свое последнее слово?

– Говори, только покороче!

– Во-первых, сейчас вы застигли меня на том, что я выполняю задание Хасана из Амузги… – начал Саид Хелли-Пенжи. – Это связано с тайной, ключ к которой он тщетно ищет. Я выкрал у коварного Исмаила шкатулку. Мне думается, в ней-то и скрыта разгадка тайны. Не случайно же Хасан из Амузги так просил меня добыть ее. Во-вторых, в руки к тому же Исмаилу каким-то образом попала девушка из Куймура по имени Муумина… – Он поднял голову и с мольбой посмотрел на Муумину, словно бы просил не предавать его. Братья тоже глянули на нее, только теперь поняв, что перед ними вовсе и не юноша. – Исмаил и Ибрахим-бей этой же ночью истерзали бы несчастную, но я спас ее… – продолжал Саид. – Между прочим, она невеста Хасана из Амузги.

Щеки у девушки загорелись, ее будто ожгло стыдом, хотя слышать такое для Муумины было очень приятно.

– …Прошу вас, поверьте! Если не мне, то хотя бы девушке. Она подтвердит, что это я достал ей мужскую одежду и провел мимо всех Исмаиловых дозорных…

Муумина слушала его и думала, какой же у него змеиный язык. И ведь она чуть не доверилась такому извергу…

Братья не перебивали Саида, хотя с их лиц не сходила ироническая усмешка: мол, если надеешься и на сей раз ускользнуть, это не удастся.

А Саид немного пришел в себя и продолжал уже почти без страха:

– На мне долг – я обязан, как обещал, доставить к Хасану из Амузги шкатулку и эту вот девушку… – Он помолчал.

Лица братьев сделались грозными и угрюмыми. И Саида вдруг снова прошиб холодный пот. Воздев руки к небу, он грохнулся на колени и запричитал:

– Всемогущий аллах, ты один лишь свидетель, что я не убивал почтенного Абу-Супьяна. Вразуми их поверить мне!..

– Вставай, гнусное животное! Этими мольбами ты нас не разжалобишь. Поднимайся!

– Я же говорю вам истинную правду! Поверьте мне!

– Вставай и обнажи кинжал!

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Никуда я от вас не денусь. От судьбы не уйдешь. Но прежде выслушайте, что скажет Хасан из Амузги… – И он так молил, что добрая Муумина вдруг пожалела его. Какой бы ни был, но человек ведь! И конечно же ему тоже не хочется умирать… Она уж подумала, не попросить ли ей всадников сжалиться над ним?..

– Хасан из Амузги наш молочный брат, – сказал старший из братьев, – но в этом деле мы советуемся только со своей совестью.

– Вставай, пока мы не прикончили тебя, как ползучего гада! – Один из четверых хотел поднять его, но Саид подполз на четвереньках к коню Муумины.

– Что же ты молчишь? – вскричал он. – Скажи им, пусть пощадят меня до встречи с Хасаном, я рабом твоим буду. До встречи, а потом пусть…

– Что скажешь, сестра наша? – спросил старший, тот, что стоял с обнаженным кинжалом в руке.

– Что я могу сказать, братья мои? Если он на самом деле повинен в смерти вашего отца, он должен принять смерть! – Муумина посмотрела на Саида, лицо его исказил ужас. – Но он утверждает, что не убивал. Вдруг это так? Не берите на свои души грех. Пусть будет, как он просит. С присущим вам великодушием исполните его последнее желание, дайте встретиться с Хасаном из Амузги, может, это и вам принесет ясность…

– Что ж, быть по-твоему! – Братья поговорили между собой, после недолгих споров и пререканий они решили послушать совета девушки. – Могила нашего отца жаждет, чтобы мы окропили ее кровью наглого убийцы. Так оно и будет! А сейчас поехали!

Гнев, рождающий безумие

Исмаил пришел в себя. На тахте рядом с ним, съежившись, сидела сломленная обрушившимся на них оскорблением его жена. Кто бы мог предположить, что этот изверг так трагически воспримет позор своей дочери. За несколько часов он постарел на десять лет. В уголках глаз углубились веером расползшиеся морщины, и в самих глазах-то вдруг появилось что-то человеческое! Как святыню оберегал он свой очаг и не задумывался, что вокруг рушится мир старых представлений и что эта разрушительная сила может коснуться и его очага. И вот порвалось звено в той цепи, что прочно сковывала его привычные взгляды…

А по комнате, скрипя сапогами, расхаживал готовый к походу Ибрахим-бей. Заложив руки за спину, он держался так, будто ничего и не произошло.

Исмаил не сразу сообразил, кто перед ним. Но поняв, что это турок, он вскочил с тахты, похлопал себя по бокам, но при нем, увы, не было ни кинжала, ни маузера, которым он так гордился…

– Застрелю подлеца! – взревел он и кинулся с голыми руками на Ибрахим-бея, но тот вмиг скрутил ему за спиной руки. От гнева у Исмаила вздулись вены на висках.

– Остуди свой рассудок, почтенный!

– Подлец! Я принял тебя, приютил, оказал почет и уважение, а ты здесь же, в моем доме…

– Ты должен благодарить меня.

– За что еще? Не за то ли, что дочь мою обесчестил?

– Не велика цена дочери, которую ты готов был выдать за этого сына дьявола, – сказал Ибрахим-бей, имея в виду Саида Хелли-Пенжи. – А меня ты должен благодарить за то, что я избавил тебя от комиссаров…

– Где они? Их поймали? – Только сейчас Исмаил вспомнил, что Хасан из Амузги и его люди знают о его, Исмаила, позоре.

– К сожалению, нет. Они успели скрыться. Хотели, кстати, и тебя прихватить…

– Да, муж мой, – вспомнила жена Исмаила, – они и верно хотели увести тебя с собой, а он… – она кивнула на турка, – подоспел со своими людьми, вот ты и дома…

– А где моя несчастная дочь? – спросил Исмаил.

– Я старалась ее успокоить, но она все плачет, там в другой комнате…

– Как же ты мог не отличить мою дочь от той стервы?! – ломая пальцы, проговорил Исмаил, и самому эти слова показались странными. – Какой позор! Какой позор!..

– Скоро рассвет, нам пора собираться… – Ибрахим-бей никак не хотел признаваться в своем мужском бессилии, в том, что дочь их, Зейнаб, цела и невредима. Какой смысл? Для горянки великое бесчестье и в том, что побывала в руках мужчины. – Скоро рассвет, пора в путь…

– Плевать я хотел на твой рассвет! – крикнул Исмаил.

– Это приказ не только генерала Хакки-паши…

– Плевал я и на вашего генерала и на…

– Это приказ Горского правительства.

– На всех я плевал. Мое правительство – это я. Понял? Эй, жена! – обратился он к покорной подруге жизни. – Позови-ка сюда муллу и командира моего, племянника!..

Женщина вышла.

– Это еще зачем? – удивился Ибрахим-бей.

– Не хочу встречать рассвет опозоренным, сейчас же женишься на моей дочери!

– Ты в своем уме? Бой на носу, неизвестно еще, останемся мы живы или нет…

– Тем более!

– Но у меня есть жена, и дети есть.

– Ничего, не беда! Будет две жены!

– Но я не хочу жениться на твоей дочери!

– Ты не хочешь смыть оскорбление, что нанес мне?

– Не хочу.

– В таком случае я вызываю тебя на бой! Ты мой первый враг, личный враг! У меня двести человек, у тебя и восьмидесяти нет, и мы посмотрим, кто кого…

– Ты сошел с ума! – Ибрахим-бей был похож сейчас на того бычка, которого вели кастрировать, – бычок думал, его резать собираются, и когда люди повалили несчастного наземь и стали возиться не там, где следовало, бычок, говорят, возопил человеческим голосом: «Что вы делаете, шея у меня в другом месте!»

– Напротив, я очень даже поумнел! – Исмаил повернулся к двери, услыхав, что вошел его племянник Сулейман, бывший царский офицер. – Сын мой, случилась беда! Этот негодяй, этот турок обесчестил твою сестру и теперь отказывается на ней жениться… Я объявляю ему бой, подними всех людей, я хочу быть честным! – И он сверкнул глазами на Ибрахим-бея: – Прикажи и ты своим, чтобы были готовы…

Ибрахим-бей стал молить Сулеймана ничего не предпринимать, но тот был полон решимости. Его с первых же дней бесило присутствие наглого турка.

Явился в сопровождении жены Исмаила и старик дибир – духовный судья. Входя в дом, он спросил:

– Чем я могу служить тебе, Исмаил, в такой поздний час?

– Этот «кунак»… – зло бросил Исмаил, – явился к нам и хочет жить по своему аршину. А у нас свои обычаи, и он должен им подчиниться!..

Исмаил объяснил служителю мечети, почему его побеспокоили.

– Тревожные настали дни… – хмуро проговорил дибир, почесывая голову под чалмой, – у всех теперь свои аршины.

Ибрахим-бей не знал, как же ему поступить в этих более чем странных обстоятельствах. Размышляй не размышляй, а другого выхода нет, придется соглашаться, иначе, он знал, не сносить ему головы. Исмаил как раненый зверь, в нем сейчас бушует поток оскорбленных чувств, и в слепом гневе он готов на все.

– Хорошо, я согласен жениться! – заявил наконец Ибрахим-бей.

– Позови и своего свидетеля! – властно приказал Исмаил.

Сейчас он почувствовал себя, как полководец, выигравший тяжелый бой. В душе он даже считал, что это, пожалуй, честь иметь такого зятя. Как-никак турецкий офицер. К тому же еще неизвестно, чем вся эта свара закончится. Если дело повернется к худшему, смекнул толстосум, – не такой уж у него куцый ум, как думают многие, – то он, чего доброго, подастся в Турцию, под крылышко к родственнику. Ну, а если этому зятю не суждено будет остаться в живых, и то не беда. У него ведь есть родичи, они приютят. Исмаил вмиг все обдумал.

Ибрахим-бей вызвал своего доверенного человека – это был лекарь его сотни. Прежде чем приступить к шариатскому обряду, Исмаил повелел жене привести и дочь. Все притихли в ожидании свершения обряда. Тишину эту вдруг прорезал отчаянный крик жены Исмаила. Все выбежали. Дверь в ту комнату, где находилась несчастная Зейнаб, была открыта. Мать рвала на себе волосы, царапала лицо, а дочь… висела в петле, переброшенной через балку в потолке, – не вынесла бедная девушка позора. Ибрахим-бей в душе поблагодарил покойницу за то, что избавила его от насильственной женитьбы.

А в это время рассвет рождал новый день, ждать больше не имело смысла, и Ибрахим-бей, выразив Исмаилу свое сочувствие, добавил:

– Мне пора, человек я военный и обязан подчиниться приказу.

– Ты убил мою дочь и сейчас хочешь устраниться? – рассвирепел Исмаил. – И это называется единоверец! Да ты хуже любого гяура!

– Ну хватит. Я должен выступить со своими людьми! – Ибрахим-бей направился к лестнице.

– Объяви всем, – приказал Исмаил своему племяннику Сулейману, – чтобы ни единого турка не выпустили отсюда. Да пусть еще и разоружат их!

– Будет исполнено! – с горячностью отозвался бывший царский офицер.

– А этого мерзавца арестовать! – добавил Исмаил. – Голова у него не с того конца подрублена, надо подправить дело!

Ибрахим-бей и его лекарь, не оглядываясь, ускорили шаг. Они спешили присоединиться к своим аскерам, которые уже свернули палатки, навьючили лошадей и ждали распоряжений.

Сулейман нагнал их и подчеркнуто вежливо попросил сдать оружие. Ибрахим-бей показал бы этому царскому офицерику, как турки сдают оружие, но трезвый рассудок подсказал ему, что в данных обстоятельствах лучше уступить. Эх, если бы он подоспел к своим бойцам и они были бы уже на конях, Ибрахим-бей знал бы, что ему делать! Но он опоздал… Не предугадал, что этот негодяй Исмаил может такое выкинуть.

– По какому это праву? – попробовал было воспротивиться Ибрахим-бей. – Оружие дано мне моей страной, и посланы мы сюда для борьбы с иноверцами, в ваших же интересах. Если вам не по пути с нами в этой священной войне, мы вас не насилуем, но не мешайте нам сложить свои головы в правом бою сегодня…

– Сдать оружие! – словно бы не слыша его, повторил Сулейман и, расстегнув кобуру из блестящей желтой кожи, достал наган, велел объявить тревогу, поднять всех талгинцев и снова обратился к турку: – Заруби себе на носу: ни один турецкий солдат не покинет хутора без особого на то распоряжения Исмаила…

– Вы с ума сошли с вашим Исмаилом! Еще ответите за самочинство перед Горским правительством. Даром вам это не пройдет! Вы… вы нарушили приказ!.. – скрежетал зубами Ибрахим-бей, вынужденный подчиниться слепой воле вчерашнего своего «кунака», безмозглого «правителя» вонючей долины Талги.

Он сдал оружие, и лекарь сдал свой пистолет, после чего Сулейман отвел их обратно в дом и запер в ту комнату на нижнем этаже, где накануне держали Муумину. Затем Сулейман рьяно взялся разоружать турецких аскеров, хотя понимал, что это уже совершится не столь безболезненно. Но он надеялся на силу и численное превосходство своих людей.

Глава седьмая

Пути-дороги, тропинки узкие

Хасан сын Ибадага из Амузги ждал. Ждал с не» терпением. Неужели и на этот раз не оправдаются его надежды, неужели Саид Хелли-Пенжи снова обманет?.. В Хасане была такая слабость, верил он в людей. Уж очень хотелось думать, что каждый человек носит в себе зерно добра. Потому он никогда не спешил убить даже противника. Убить человека легко, наставить на верный путь – куда труднее. Горцев и без того немного. А что от них останется, если сами они станут уничтожать друг друга? Хасан из Амузги внутренне уговаривал себя. Да, он, этот Саид Хелли-Пенжи, однажды хотел предать его, вернее, убить. Там, в Большом ореховом лесу, из-за алчности своей.

Не зная, не ведая, что в тайнике, только мечтая о богатстве, он готов был убить человека!.. Тогда Хасана спасла предусмотрительность. И он мог жестоко расправиться с Саидом, но не сделал этого. Неужели совесть и на этот раз не заговорит в негодяе… Умар из Адага, Муртуз-Али и вслед за ними и сын Али-Шейха Мустафа утверждают, что черная шерсть от мытья не белеет, что второго такого отпетого мерзавца, мол, не рожала еще на земле горянка и довериться ему нельзя… Но Хасан из Амузги уговаривал их подождать еще немного. Уж очень хотелось верить, что Саид добровольно явится к ним с Мууминой. И к тому же не плохо бы такого матерого волка привлечь на свою сторону. Он мог бы пригодиться им в деле…

– Слушай, Хасан, – прервал его раздумья Умар из Адага, – я послан комиссаром Али-Багандом не для того, чтобы сложа руки сидеть и ждать, что выкинет какой-то мерзавец… Горнам нужно оружие!

– По-моему, и я прибыл сюда с этим же заданием. К тому же раньше вас! – нахмурился Хасан из Амузги.

– Оберегать твою любовь и сентиментальничать нам сейчас недосуг! – угрюмо и даже раздраженно бросил Муртуз-Али.

– Что ты сказал?! – как ужаленный вскочил Хасан из Амузги и схватил брата комиссара за ворот бешмета. – Я спрашиваю, что ты сказал?

– Чего мы ждем? Пока ты убедишься, что твоя куймурская красотка в безопасности?

– Смотри! Меня не остановит то, что ты брат комиссара! – вскипел Хасан из Амузги.

В последнее время из-за своих неудач он стал очень раздражителен. Вот и сейчас, не вмешайся Мустафа сын Али-Шейха, не миновать бы серьезной ссоры.

Все это происходило на террасе сакли в Агач-ауле.

– Успокойтесь, только того и не хватает, чтобы мы друг друга перестреляли. Ты не прав, – обращаясь к Муртузу-Али, сказал Мустафа, – все в этом деле одной ниткой скручено. Где рукописный коран с медной застежкой, известно только Муумине, а о том, где шкатулка, знает Саид Хелли-Пенжи, и нечего корить Хасана! Однако надо действовать…

– Об этом я и говорю.

Вдруг в голове Хасана из Амузги пронеслась тревожная мысль: «Где коран, знает Муумина, где шкатулка – Саид Хелли-Пенжи, и оба они вместе. Саид Хелли-Пенжи никогда еще не был так близок к тайне, как сейчас… В такой ситуации только круглый идиот не воспользуется случаем! Неужели Муумина не раскусит этого негодяя? Он, конечно, постарается всячески завоевать ее доверие, попытается расположить к себе… Куда он мог с ней направиться? Конечно же в Куймур, ведь книга с медной застежкой там!..»

– Вы правы, надо действовать! – сказал Хасан. – На коней! Не будем больше ждать. А ты, Муртуз-Али, прости меня. Я стал не в меру раздражительным, по каждому поводу готов сорваться, как пружина. Будто зверь в меня вселился…

– Я не сержусь на тебя, Хасан из Амузги. Поверь, у меня душа болит за тех людей, которые ждут нас… – виновато проговорил Муртуз-Али. – Узнай о них любой враг, разгонит, как стадо. Они ведь понятия не имеют, с какого конца стреляет ружье, никогда пороха не нюхали.

– Думаешь, я не знаю этого? Или, может, считаешь, что мне нравится сидеть сложа руки?..

Вчетвером они выехали из Агач-аула и направили своих коней на юг. Им предстояло пересечь талгинские холмы. Ни в коем случае не обнаружив себя ни перед турками, ни перед людьми Исмаила, пройти подальше от хутора. Но едва они, придерживаясь лесочка, спустились к речушке в ущелье, тотчас услышали треск ружейных выстрелов, глухим эхом отдающихся в скалах. И стреляли не где-нибудь, а именно на хуторе. Что бы это значило? Притаившись в кустах, всадники переглянулись между собой. Стычка эта была по шуму серьезная. Бились не двое, трое, а десятки людей. Похоже, что бесноватый Исмаил не простил оскорбления. И хотя вина была на Саиде Хелли-Пенжи, но бесчестье дочери невольно нанесено турецким офицером, которого Исмаил гостеприимно приютил у себя в доме. Вот потому, наверно, он и решил расправиться с ним…

– Что будем делать? – спросил Мустафа, словно бы разгадав мысли Хасана и подтверждая их. – Клянусь кораном, который мы должны найти, это исмаиловские люди сражаются с турками.

«Я же говорил, что Саид Хелли-Пенжи бросил между ними горящее полено. Вот оно и вспыхнуло! – хотел воскликнуть Хасан из Амузги, но сдержался, ибо недостойно джигиту хвастаться, к тому же бывает очень досадно потом, если случится ошибка. – А может, ночью Саиду с Мууминой не удалось выбраться из хутора и сейчас весь этот тарарам из-за них?»

– Пройдем к тому лесу на склоне! – показал плетью Хасан из Амузги, и, повинуясь одному его жесту, белый скакун понесся вперед, увлекая за собой и остальных коней с их седоками.

Преодолев вброд речку, всадники стали подниматься вверх по крутому склону, сплошь поросшему невысокими кряжистыми дубками.

Вот он, Талгинский хутор, виден как на ладони. Так оно и есть: вчерашние единоверцы, разделявшие не только идеи пантюркизма, но и хлеб на подносе, сегодня столкнулись в лютой ненависти друг к другу.

Турецкие аскеры, узнав об аресте своего командира, поначалу пришли в замешательство, но, увидев, что люди Исмаила во всеоружии взбираются на коней и выстраиваются на майдане, учуяли что-то уж совсем неладное и насторожились. А когда к ним подъехал Сулейман, они потребовали от него объяснения, за что арестован их командир, турецкий офицер Ибрахим-бей.

– Он нарушил закон гостеприимства и осквернил дом нашего уважаемого Исмаила! – громко, чтобы слышали все, сказал Сулейман. – А вам, аскеры, я советую без лишнего шума сложить оружие, иначе… – и он показал на свои готовые к бою отряды, без лишних слов давая понять, что станется иначе.

Туманное объяснение причины ареста Ибрахим-бея не убедило аскеров в его виновности, а потому сложить оружие они отказались, и тогда… Тогда-то началась эта потасовка, по поводу которой позже острословы шутя говорили: били своих, чтобы чужие боялись. Не успевшие сесть на коней турки рассыпались кто куда и начали стрельбу… Одной из первых же пуль ранило Сулеймана, и он слетел с коня… Увидев, что их командир вышел из строя, Исмаиловы люди в остервенении выхватили из ножен сабли и стали налево-направо рубить фесконосцев…

Эта-то сцена и предстала со склона взорам четырех всадников.

– И эти люди собирались сегодня под одним знаменем выступить против бичераховцев!.. – с иронией заметил Хасан из Амузги.

– Кстати, это их выступление было бы нам на руку, – сказал Умар из Адага. – Бичерахов сейчас и наш враг.

– Отары сойдутся – собаки дерутся, собаки разойдутся – чабаны дерутся! – буркнул Муртуз-Али.

– Что будем делать? – словно сам себе задал вопрос Хасан из Амузги.

– Когда двое дерутся, третий среди них лишний, – проговорил Муртуз-Али. – Там нам делать нечего. Мы нужны своим живые, а не мертвые.

– А если для пользы… – Хасан не торопился с разъяснением.

– Вообще-то не мешало бы прибрать к рукам людей Исмаила. Я тебя понял, Хасан из Амузги! – сказал Мустафа.

– И правильно понял! Турки, хоть их и меньше, сдаваться, похоже, не собираются… Вон они уже даже теснят горцев. Смотрите, горцы дрогнули!.. Да их всех перебьют! Двинемся на помощь?

– У нас важное задание!.. – попробовал удержать его Муртуз-Али. – Мы не имеем права рисковать…

– Но они же бьют горцев. А люди нам очень нужны. Да и совесть потом покоя не даст… За мной, братья, испытаем на турках острие дамасской стали!

Выхватив саблю, Хасан из Амузги понесся к хутору, друзья последовали за ним. Они подскакали со стороны, откуда турки никак не ждали удара. Всего четыре всадника, а им показалось, будто ураган налетел. Турки даже опомниться не успели… Подбодренные неизвестно откуда взявшейся подмогой, горцы мгновенно обошли турок с двух сторон, и окруженный враг сдался. Одни повалились на колени, моля во имя аллаха о пощаде, другие, побросав оружие, подняли руки, третьи, кому удалось выскользнуть из кольца, устремились в лес.

Всех обезоруженных турок согнали на майдан. Здесь уже местный знахарь возился с раной Сулеймана. Ранение оказалось легким, а с коня он слетел больше от страха. Предусмотрительным оказался бывший царский офицер, под бешметом у него была надета кольчуга. Пуля прорвала всего несколько звеньев у правого предплечья и застряла в мякоти. Лекарь с легкостью извлек ее и, приложив листья подорожника к ране, сделал перевязку. Сулейман встал, поправил бешмет, огляделся вокруг. К нему, в окружении горцев, шел Хасан из Амузги со своими друзьями…

– Это они? – спросил Сулейман у своего помощника, настороженно рассматривая непрошеных гостей.

– Да, – ответил помощник. – Исход боя решили они.

– Не они, а я решил! – сурово отрезал Сулейман и, обернувшись к Хасану из Амузги, спросил: – Чему обязан столь торжественным появлением?

– Здорово ты расправился с ними! – сказал Хасан из Амузги, понимая, что такая лесть придется ему по нраву. – Я рад приветствовать смелого человека. Если не ошибаюсь, тебя Сулейманом зовут?

– Да. Здравствуй, Хасан из Амузги.

– Кто тебя надоумил на такое?

– Ненавижу их!..

– А где же Ибрахим-бей? Неужели убит?

– Арестован он.

– А Исмаил?

– У него своя беда. Из-за этого турка дочь повесилась. Надеюсь, вы не ищете с ним встречи? А за содействие спасибо!

– Это наш долг. Думаю, и ты поступил бы точно так же… – многозначительно произнес Хасан.

– Не знаю, – буркнул с холодностью Сулейман. – Не будь такого оборота, я обязан был бы арестовать вас. Но примите мое великодушие и продолжайте свой путь.

– А может, путь-то у нас один? У всех горцев он один. Подумай, Сулейман. Ты человек отважный. Видишь, как народ наш терзают всякого рода иноземцы. Стонет под ними земля… Ты сам хорошо понимаешь, что к чему. Будь с народом, с горцами. Вот с ними…