Сесилия Агнес – странная история

В ту пору Хульда была «просто дворниковой дочкой», которая в случае чего приходила на помощь. Она всегда находилась рядом и заботилась о малышке Сесилии, когда никто другой не мог.

Хедвиг крутилась как белка в колесе. Посещала разные курсы по искусству, рисунку, живописи. Иногда на несколько недель уезжала в Стокгольм и там тоже ходила на курсы. Но и дома бывала подолгу, писала на кухне пейзажи. Делала за городом наброски, а дома прописывала до готовности. Виды из окон квартиры тоже не раз писала. Очень изящно и красиво. У Хульды в комнате висит подаренная ею картина.

Когда была дома, Хедвиг всегда держала малышку при себе. Она прекрасно относилась к Сесилии, никогда не нервничала, не раздражалась, хотя девчушка поминутно ее теребила, елозила под ногами и мешала работать. С Хедвиг ребенку было гораздо лучше, чем с Агнес, которая, увы, смотрела на Сесилию прежде всего как на кару за позорный поступок. Так, по крайней мере, думала Хульда.

– Другие времена… И никакого выхода. Стоило кому забеременеть, как вся округа принималась высчитывать на пальцах, шептаться да шушукаться. А если бедняжка оставалась незамужней, люди вовсе не знали пощады. Принесла в подоле, вот пусть-ка теперь и испробует, что такое стыд. Поэтому Агнес тоже можно понять. Нелегко ей приходилось. Хедвиг-то было проще, она ведь всегда могла сказать, что ребенок не ее, а Агнес.

– Сесилия Агнес, то бишь Агнесина. Теперь понятно, как все это связано.

Нора посмотрела на фотографию. Мало что разглядишь. Но, так или иначе, этот ребенок вырос в той квартире, где сейчас живет она сама. И имя вовсе не двойное, она ошиблась.

– Да, мы говорили Сесилия Агнес, чтоб не возникало недоразумений.

Хедвиг хотела стать художницей, а в те времена любую девушку, которая занималась искусством, сразу записывали в распутницы.

Как и таких, что работали в ресторанах. Иначе говоря, и Хедвиг, и Агнес слыли любительницами приключений. И сосед, молодой врач, не без умысла их обхаживал. Но Хедвиг такие вещи насквозь видела. Она была человек необыкновенный, по всем статьям. Натура самостоятельная, своеобразная. Всякий, кто ее знал, проникался к ней уважением. Однако замуж она так и не вышла, хотя возможностей хватало, было бы желание.

Хульда умолкла и на секунду задумалась, потом сказала:

– Хедвиг была чуток ясновидящей. Возможно, в этом все дело. Видела она дальше других…

– Ясновидящей? Как это? – Нора насторожилась.

– Она словно бы обладала шестым чувством. Только вот не хотела его замечать.

– И в чем это выражалось? – Нора непременно должна разузнать побольше.

Но Хульда мало что могла сказать. Помнила только, что у Хедвиг бывали внезапные озарения, когда она заранее в точности знала, что произойдет. Зачастую речь шла о сущих пустяках, она вдруг случайно упоминала о чем-то, а после выяснялось, что попала в яблочко. Сама Хедвиг наверняка об этом не догадывалась, иначе бы следила за собой и помалкивала. Она была не из таких, кто пускает пыль в глаза. Оттого ее слова всегда принимали всерьез, ведь, как правило, она оказывалась права.

– А ее это не пугало?

– Нет, она только смеялась. Внимания не обращала на такие вещи. И говорить о них не любила. Больше я ничего не знаю.

Пришлось Норе тем и удовольствоваться.

Сесилией Хедвиг во многом занималась, пожалуй, из чувства долга. Но в первую очередь, конечно, потому, что вправду любила девочку. Порой целыми днями с ней играла, забыв обо всем на свете. Она вообще с увлечением отдавалась всему, что делала. Дни, когда она играла с Сесилией, были счастливыми для обеих. Они вместе рисовали красками и карандашами, пели и танцевали. Душа радовалась – смотреть на этих двоих, самозабвенно погруженных в игру.

Сесилия, понятно, очень привязалась к Хедвиг. Несколько раз Хедвиг писала портреты девочки или изображала ее фигурку на фоне пейзажа.

Одно время Хедвиг занималась скульптурой и сделала тогда для Сесилии настоящую куклу. Подлинный шедевр. Правда-правда, ей удалось воплотить в этой кукле душу девочки.

– Как посмотришь, так прямо мороз по коже. Меня от этой куклы в дрожь бросало – ну чисто живая Сесилия.

– Знаю. Эта кукла у меня.

Хульда изумленно воззрилась на Нору.

– У тебя? Как же это?

Нора рассказала все без утайки: про телефонный звонок, из которого мало-помалу стало ясно, что им с Дагом надо съездить в Стокгольм и забрать куклу в одном из магазинчиков Старого города.

Хульда с улыбкой покачала головой.

– Вот видишь! Хедвиг верна себе.

– Неужели и вправду она?

– Конечно, кто же еще?

– Выходит, Хедвиг жива?

– На прошлое Рождество, по крайней мере, была жива-здорова. Я получала от нее письма.

– Но если она хотела, чтобы кукла была у меня, почему не прислала ее прямо мне?

Хедвиг – человек застенчивый, вот в чем дело. Натура у нее такая. А на старости лет она стала вовсе отшельницей. Ей бы никогда в голову не пришло привлекать внимание к своей персоне, поэтому всё, что Нора рассказала про телефонный звонок, совершенно в духе Хедвиг, какая она теперь, на склоне лет, считала Хульда. С времен своей молодости Хедвиг очень изменилась. Ведь она подолгу жила за границей и постепенно растеряла связи с людьми здесь, на родине. Стала чужой.

– По письмам заметно. Время от времени она пишет, но адреса своего не сообщает. Так что я пишу через одну знакомую в Стокгольме.

Порой Хульда даже слегка обижалась, ведь они так много в жизни пережили вместе. Но у Хедвиг, наверно, были свои причины. Отсутствие доверия тут явно ни при чем.

– Я ее уважаю, – сказала Хульда, – и всегда уважала.

Нора думала о кукле. Все-таки почему же кукла предназначалась именно ей?

– И правда, почему? – Хульда задумалась. Кукла принадлежала Сесилии, это ясно, хотя та на первых порах ее побаивалась, а когда подросла, очень полюбила и никогда с нею не расставалась. Кукла стала лучшей ее подружкой… Ну а после кукла опять вернулась к Хедвиг.

Но почему она послала ее Норе?.. Хульда покачала головой. На это у нее ответа нет.

– Тут надо хорошенько поразмыслить, пока что мне сказать нечего.

Наверняка не потому, что Нора оказалась обитательницей той же квартиры. Слишком уж это просто, даже примитивно, не похоже на Хедвиг.

– Да, примитивной, поверхностной Хедвиг уж никак не была. Но ход ее мысли так легко не ухватишь. Она ведь немножко ясновидящая, я тебе говорила… А в таком случае, кроме нее самой, ответа никто не знает.

Хульда тряхнула головой, взглянула на Нору. Тут она готова держать пари.

– Не думай об этом, Хульда. Лучше расскажи, что было дальше.

Ну, учительницей рисования Хедвиг не стала. В общем, по-настоящему она к этому и не стремилась. С самого начала хотела стать художницей, хоть и не говорила никому. И все у нее сложилось удачно.

Первые годы дела шли замечательно. Они, Агнес с Хедвиг, и малышку вдвоем опекали, да и Агнес по-своему любила ее. Да, поначалу все было тихо-спокойно. Когда Агнес работала, с Сесилией сидела Хедвиг. А когда Хедвиг училась на курсах, Агнес брала девочку с собой в приют, где служила экономкой.

И вот тут обстояло похуже. Сесилия пугалась множества незнакомых лиц. Да и особой нужды в этом не было, ведь Хульда всегда охотно присматривала за девочкой. Но Агнес упорно таскала ее с собой. Пусть, мол, привыкает.

Никто и не догадывался, что фактически Агнес рассчитывала потихоньку определить Сесилию в приют насовсем. И Хульда, как только смекнула, к чему идет дело, уже не могла относиться к Агнес по-хорошему.

Это же отвратительно. Такая хитрая расчетливость. И ведь Агнес ничем не выдавала, что у нее на уме. Разыгрывала огорчение: как, мол, досадно, что Сесилия боится других ребятишек. Это надо непременно исправить, и приют – идеальное место для такой цели. К тому же она там при маме. Впрочем, больше Агнес вслух ничего не говорила.

На самом-то деле она встретила мужчину с «честными намерениями», так сказать. Был он коммерсантом и строил большие планы, которыми делился с Агнес. Очень скоро он откроет дело в Стокгольме. Потом станет оптовиком и эмигрирует в Америку. Словом, фигура явно не провинциального размаха.

Звали его Нильс Эрландссон. И он хотел жениться на Агнес. Но ее дочка совершенно его не интересовала.

– А Хедвиг? Наверно, она хотела взять Сесилию к себе?

Да. Конечно. Хульда помолчала. Если Хедвиг кого и любила в жизни, так это малышку. Но тут была одна закавыка. Никакой ребенок на свете не вправе препятствовать главному – ее художественному росту.

Хульда глубоко вздохнула.

– Такая вот ситуация. И Агнес о ней знала. Потому приют и был надежнее всего.

Но как объяснить это ребенку? Трудная задача, никто не решался. И в конце концов они просто пошли ва-банк.

Хульда, сообразив, что происходит, и уговаривала их, и просила за Сесилию, но все напрасно.

В 1910 году – Сесилии аккурат сравнялось четыре – Агнес с Нильсом спешно поженились и уехали в Стокгольм. Они давно все спланировали. И провернули без сучка и задоринки. Хедвиг тогда была в Париже. А Сесилия отправилась в приют.

Как раз в то время Хульдин отец захворал и умер. Потому она и не смогла проявить должной настойчивости – сил не хватило. И всегда об этом сокрушалась. По сей день так и не простила себе, что тогда ей недостало сил.

Правда, она незамедлительно написала Хедвиг в Париж и сообщила о случившемся. Хедвиг сразу же приехала, растерянная и взбешенная, и забрала Сесилию домой.

Больше девочка в приют не возвращалась. Но присматривала за ней чаще всего Хульда. Нельзя же мешать Хедвиг в работе.

У Агнес теперь был Нильс. Большая коммерция, магазины, путешествия и всякие прочие чудеса. А там и новые дети появились. Она забыла Сесилию.

Впрочем, как-то она приезжала домой и некоторое время жила в старой квартире у Хедвиг. Нильс был в Америке, и она чувствовала себя одиноко.

Сесилии тогда уже исполнилось одиннадцать. Девочка и без того впечатлительная, а уж тут, ясное дело, вконец разволновалась: после стольких лет мама объявилась.

– Обе держались как-то неестественно, скованно… Горько смотреть.

Сесилия часто приходила к Хульде во флигель. О матери она ничего худого не говорила, но казалось, будто ей хочется убежать. В ту пору Хульда уже была замужем за молодцеватым консьержем, который чуть ли не в отцы ей годился – как-никак на двадцать лет старше ее.

Потом Агнес уехала домой, и все пошло по-старому. Никто по ней не скучал.

Другое дело, когда отлучалась Хедвиг. Сесилия тогда грустила и буквально изнывала от страха, что Хедвиг больше не вернется. В таких случаях она обычно жила у Хульды. А иной раз и Хульда ночевала у нее в квартире. Что так, что этак – все хорошо.

Шли годы, Сесилия подрастала, становилась рассудительнее, смелее, самостоятельнее, уже и не скажешь про нее «беспомощный птенчик».

Нора вздрогнула. «Беспомощный птенчик»! Хульда вправду так сказала? Ее саму называли беспомощным птенчиком, когда она была маленькая. Прозвища хуже этого она не знала. Нора смотрела в пространство и вдруг задумчиво обронила:

– «Агнес сжалилась надо мной».

– Что ты сказала, Нора? – Хульда с удивлением посмотрела на нее.

Она потерла глаза, словно просыпаясь, взглянула на Хульду.

– Извини. Я вдруг вспомнила эти записки. Ведь там упоминалась Агнес. Дважды. И оба раза было написано, что она «сжалилась». Выходит, над Сесилией. Мать сжалилась над своим ребенком. Вот как. Теперь понятно, в чем дело. Эти записочки несколько лет кряду писала Сесилия и прятала в вазе.

Та записочка была помечена двенадцатым июля. Днем рождения Сесилии. Наверно, они его отпраздновали, и Агнес сжалилась.

– Когда знаешь, что это была ее родная мать, вообще жутко становится.

Нора поежилась, а Хульда вздохнула.

– Да, бедная девочка. По-моему, она испытывала неприязнь к своей матери.

В тот год Агнес наведалась к ним еще раз. Беременная, на седьмом месяце. Дело было зимой, Нильс опять куда-то уезжал. Но после она уже не появлялась. И почти не давала о себе знать. У нее родилась новая дочка, которую она баловала сверх всякой меры. Будто старалась искупить все то, чего лишила Сесилию. Обычная история.

– Между прочим, я ее видела, малышку Веру.

– Веру?

– Ну да, Агнесину Веру, новую дочку. Они приезжали к нам в город по каким-то делам. Девочка была уже довольно большая. Пожалуй, школьница. Тоненькая – того гляди, ветром сдует. Точь-в-точь маленькая принцесса. Но разве она виновата? Хоть я и осерчала, конечно, при мысли о Сесилии. Она-то что видела от матери? Ничего!

– Когда Вера родилась?

– Сейчас скажу… Должно, в восемнадцатом… В самом начале.

– А фамилия у нее какая?

– Эрландссон, конечно. Она же дочь Нильса.

– Ну да… понятно…

Нора вдруг вся напряглась как пружина. Разгадка где-то совсем рядом.

– Что же с Верой стало позднее?

Хульда задумалась. Ну, позднее она, как водится, вышла замуж.

– Но какая у нее была фамилия?.. Нет, не помню. Вышла-то она за зубного врача. Человека обеспеченного…

Нора сглотнула. В висках громко стучала кровь.

– Его случайно не Альм зовут? Хульда всплеснула руками.

– Точно! Альм. Биргер Альм. А ты откуда знаешь? Господи, что с тобой, деточка? Ты вся дрожишь.

Нора даже ответить не могла, голос не слушался. Хульда перепугалась.

– Я что, глупость какую сморозила? Нет-нет. Просто Вера Альм приходится Норе бабушкой по матери. А Биргер Альм – дедушкой.

– Вот это да! Я понятия не имела. – Хульда крепко стиснула Норину руку. – Милая ты моя, Лена рассказывала, что твои родители погибли в автомобильной катастрофе. Знаю я и о том, что у Веры Альм дочка тоже… Господи, значит, она и была твоя мама?

– Да.

Нора уткнулась головой в белую Хульдину шаль, и обе долго сидели молча.

В доме захлопали двери. Видно, рядом, в столовой, накрывают обед. Любопытные старушки то и дело заглядывали туда, чтобы посмотреть, чем нынче кормят.

Заметив, что Хульда с Норой по-прежнему сидят на веранде, кое-кто решил, что это уж слишком. Пора и честь знать, веранда, чай, не для них одних!

Словом, еще несколько человек, расположившись на веранде в ожидании обеда, храбро терпели сквозняк, чтоб Хульда, наконец, уразумела: на эту веранду есть права у всех. А не у нее одной! Вот они и сидели, ежились на сквозняке и с вызовом глядели на Хульду и Нору, пока их не позвали обедать. Тут все скопом, обгоняя друг друга, ринулись в столовую – надо в первых рядах поспеть к раздаче. Сам о себе не позаботишься – никакие права не помогут.

Нора с Хульдой поступили как раньше, остались на веранде и взяли еду туда. Стариков это привело в легкое замешательство. Они толком не знали, что и думать. Подходили к двери, заглядывали. Хульда веселилась от души.

– Видишь, до чего любопытные! Прямо сгорают от зависти.

Раз-другой какие-то старушки подходили поздороваться с Норой и разведать, кто она такая. Им ужасно хотелось присесть рядом, невзирая на сквозняк, однако Хульда с улыбкой, но твердо отрезала: им с Норой требуется одиночество. Надо очень многое обсудить.

Любопытства у стариков от этого, понятно, не убавилось.

– Можешь мне поверить, – восторженно усмехнулась Хульда, – они, того гляди, лопнут от любопытства!

Продолжить разговор не удалось. Старикам конечно же приспичило пить послеобеденный кофе на веранде, и они, гремя чашками, один за другим потянулись сюда, так что скоро помещение было набито битком.

Втайне торжествуя, все сидели, помешивали в чашках и озирались по сторонам.

Нора встала. Пора на автобус. Если она опоздает, то до дома сегодня вечером уже не доберется.

Хульда проводила ее до крыльца.

– Спасибо, что навестила меня, Нора, милая.

– Можно мне еще приехать?

– Обязательно. И не откладывай надолго.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Что именно из всего того, что она узнала, можно рассказать Дагу? В автобусе по дороге домой Нора только об этом и думала. Она была совершенно ошеломлена. Необходимо поразмыслить. Столько сразу навалилось. Сперва надо самой хорошенько разобраться. Но ведь Даг наверняка ждет и сгорает от любопытства.

Кое-что она, безусловно, ему расскажет, но не все. Пока не все. Например, насчет бабушки. Прежде чем выкладывать, нужно поговорить с самой бабушкой. Странно все ж таки. До поры до времени, пожалуй, стоит помолчать.

Больше всего ей сейчас хотелось посидеть наедине с Сесилией. С куклой. Она так по ней стосковалась. Они связаны родственными узами, теперь она знает. Но существуют и другие узы, поважнее. Потому-то Хедвиг и желала, чтобы кукла попала именно к ней. И она, кажется, догадывается, в чем тут дело. Хедвиг и Сесилия стремились сообщить ей что-то, чего прямо сказать нельзя. Она должна сама дойти до сути. Выяснить для себя, понять.

Н-да, так что же сказать Дагу?

Но эта закавыка разрешилась сама собой. Дага не было дома. Удивительно! Он же знал, что Нора поехала к Хульде! Она не сомневалась, что он будет ее ждать. А он взял и ушел. Ушел! Не похоже на него.

Потерял интерес? Невольно она ощутила легкий укол обиды.

Нора стала ждать. И ни о чем больше не могла думать. Даг вернулся, когда она уже легла в постель и погасила свет. За дверью послышались его шаги. Видимо, он проверял, не спит ли она. Можно бы, конечно, зажечь свет и встать, но она отбросила эту мысль. Если он потерял интерес, то…

Утром, когда Нора пришла на кухню, Дага уже и след простыл. Очень куда-то торопился, сказала Карин. Кое-как чашку чая выпил и ускакал. За весь день он дома так и не появился, даже ужинать не пришел. Оно конечно, выходные есть выходные, каждый волен делать что хочет.

И все же! Почему Даг так себя ведет?

Может, решил показать, что держит обещание и не любопытничает?

Но тогда он явно хватил через край. Такого она в виду не имела. Просто считала, что чужие секреты выдавать нельзя. Например, секреты Сесилии. Поговорить-то можно и о другом.

Дурачок он, этот Даг.

А вдруг он все-таки обиделся, что она решила держать ситуацию в своих руках? Нет, вряд ли, этого он бы скрывать не стал. Наверняка бы сказал.

В общем, такое поведение совершенно на него не похоже.

Андерс и Карин ничего не знали. Когда Даг не пришел ужинать, она, конечно, спросила, где его носит, но они только руками развели. В балетной студии, наверно? И ведь совершенно не волнуются. Ничего не разузнаешь… Может, он в балете, а может, и нет… И как назло, у нее целая куча новостей! А поговорить, по обыкновению, не с кем.

Назавтра та же история. Когда Нора вернулась из школы, Даг по-прежнему блистал своим отсутствием. И к ужину он опять не придет. По телефону предупредил, как сказал Андерс.

– Чем же это он занят? Где его носит?

Волей-неволей она начинала терять терпение. Андерс только смеялся. Даг не пожелал сказать, где находится. Предупредил, что вернется поздно, а когда именно – не сообщил. Взрослый уже, имеет полное право не отчитываться в каждом своем шаге.

Нора промолчала, но была крайне озадачена. Взрослые и те обычно не делают секрета из своего местопребывания. И вовсе не считают, что от них требуют отчета. А уж если человек целых два дня даже к ужину не является, ему, уж во всяком случае, не мешало бы сообщить, где он.

– Наверняка это из-за балета, – сказала Карин. – Скоро спектакль, а у него роль. Он всегда помалкивает о своих делах. Считает, что иначе все пойдет наперекосяк.

Отчасти Карин, пожалуй, права. В балете у Дага были огромные амбиции. Вполне возможно, он сейчас усиленно репетирует, чтобы избежать соблазна и не вмешиваться в ее дела. Если вдуматься, это очень даже на него похоже.

Поскольку Даг где-то пропадал, с Мохначом почти все время гуляла Нора. В общем, она ничего против не имела, если б не ответственность – ведь положиться на Мохнача никак нельзя, он мог ни с того ни с сего сорваться с поводка и удрать. Поэтому лучше выводить его на прогулку вдвоем. А у Андерса и Карин вечно не было времени.

Лена нет-нет да и выручала, хотя постоянно ходить с Норой не могла. На прогулках она составляла Норе компанию, но не вызывать же ее всякий раз, как Мохначу приспичит задрать лапу возле дерева.

Чему быть, того не миновать. В конце концов Мохнач удрал. Смылся. При Лене. Они как раз возвращались с прогулки и остановились поболтать возле Нориного подъезда.

Мохнач все время вел себя замечательно, послушно бежал на поводке. Глядя на него, никто бы не догадался, что он замыслил очередную каверзу. В общем, обманул он их.

Держала Мохнача Лена. А он улучил момент, когда девочки стали прощаться и Лена протянула Норе поводок, резко дернулся и вырвался на свободу. А секунду спустя уже стремглав мчался прочь. Нипочем не поймать: пока они опомнились, его и след простыл.

Лена предложила сходить за великами и двинуть на поиски прямо сейчас. Она была безутешна и во всем винила себя. Нора постаралась ее успокоить.

Увы, Мохнач поступал так не впервые. И она точно знает: искать его бессмысленно. Он взял в привычку прятаться. Но пропадал обычно недолго, так что опасаться нечего. Надо просто подождать, когда он соизволит явиться.

Лена уехала домой, а Нора позвонила в полицию.

Однако на сей раз Мохнач возвращаться не спешил.

В бегах он провел трое суток. Даже Карин, обыкновенно не принимавшая его исчезновения близко к сердцу, забеспокоилась. Андерс поедом ел себя. А как обстояло с Дагом, Нора не знала. Когда они ненадолго встречались, она избегала его. Отношения между ними стали какими-то странными, Нора сама диву давалась.

Короче говоря, Мохнач не возвращался, и Нора вправду начала бояться, что на этот раз с ним стряслась беда.

На четвертый день после исчезновения, вечером, Нора (она успела тем временем подхватить насморк) сидела на кухне и, уныло перелистывая газету, присматривала за духовкой. Карин пекла хлеб и оставила ее следить за выпечкой, а сама пошла принять ванну.

Андерс смотрел телевизор, а Дага, как водится, дома не было.

Весь день поливал дождь, мелкий, серый, тоскливый. Уже стемнело, но он так и не прекратился. Будто на дворе осень, а не весна. Нора совсем загрустила.

Она обещала Хульде, что очень скоро опять ее навестит, но, пока простуда не пройдет, об этом и думать нечего. Не хватало только всех тамошних стариков перезаразить.

Значит, с визитом к Хульде придется повременить. И к бабушке тоже не съездишь, как рассчитывала. Сперва надо выяснить у Хульды все до конца, а уж после подробно допросить бабушку.

И Даг, дурень несчастный, вечно где-то пропадает! Нет, Норе вправду было не до веселья.

Неожиданно в кухне раздался звонок – позвонили у черного хода. Первый сигнал был короткий, нерешительный, второй – более долгий, настойчивый.

Кто бы это мог быть в такое время? Ведь уже почти полдесятого.

Нора пошла открывать.

Лампочка на черной лестнице не горела, так что за дверью царила непроглядная темнота. И в кладовке, где стояла Нора, тоже было темно. Она нервно пошарила рукой по стене, ища выключатель, но не нашла.

Как вдруг по ногам скользнуло что-то мягкое и влажное. Она испуганно вздрогнула и чуть не закричала. Но в тот же миг нащупала выключатель и зажгла свет.

Мохнач. Насквозь мокрый от дождя. Ишь, хвостом виляет. Пыхтит, язык на плечо. Нора так обрадовалась, что мигом присела на корточки и крепко обняла пса за шею.

И тут с лестницы донеслись торопливые гулкие шаги.

Это же наверняка тот, кто привел Мохнача! Уходит, спешит вниз по ступенькам.

– Эй, послушайте! – Нора выскочила на площадку, окликнула. Она по-прежнему слышала шаги, но никого не видела, темно ведь. – Эй! Кто там? Постойте!

Шаги на миг замерли, и звонкий голос откликнулся:

– Я просто привела Геро!

Геро? Ну да, понятно, у Мохнача на ошейнике все та же старая бирка!

Голос принадлежал девочке. И она уже поспешила дальше. Почему она не захотела показаться? Нора опять окликнула ее:

– Ты молодец! Большущее тебе спасибо. Да погоди же!

Но девочка не остановилась. Внизу хлопнула дверь. Нора подбежала к лестничному окну поглядеть на нее, однако ничего не увидела. Девочка исчезла. Видно, пробежала у самой стены. Почему она не хотела показаться на глаза?

И этот звонкий голос… Вроде бы она его где-то слышала…

Нет, главное – Мохнач наконец-то дома.

Где же он шастал?

Наверняка там же, где и раньше. Стало быть, в тех местах, где пропал в первый раз. В окрестностях загадочного белого дома, окруженного мрачными хвойными деревьями. Даг еще нашел там на клумбе его следы.

Но дом и участок с виду казались совершенно заброшенными, так? Что Мохнач мог там делать?

Может, и девочка жила в тех краях?

Между прочим, в полиции Андерсу однажды сказали, что в участок Мохнача привела какая-то девочка.

Эта самая?

Почему же она в таком случае не пошла в полицию и на сей раз? А привела собаку прямо домой? Хотя показаться все равно не захотела?