Милая чаровница [Милая колдунья]

«Надо позвонить его секретарше», – подумала Зария и смущенно вспомнила, что не знает ее имени.

Конверт был не запечатан. Она раскрыла его и выложила содержимое на стол перед собой.

Здесь был новый паспорт на имя Дорис Браун, билеты – от вокзала Виктории до Дувра, от Дувра до Кале, от Кале до Марселя, небольшая сумма в франках и два письма. Одно было адресовано мистеру Корнелиусу Вирдону, другое предназначалось мисс Браун и, по-видимому, содержало точные инструкции относительно ее путешествия. Оно тоже не было запечатано, и Зария из любопытства прочитала его.

Мисс Браун полагалось сесть на семичасовой поезд, отправлявшийся с вокзала Виктория и по приезде в Марсель остановиться в отеле «Британия», где для нее был забронирован номер до прибытия яхты. Когда яхта войдет в гавань, ей следовало сообщить о своем присутствии капитану и передать мистеру Вирдону адресованное ему письмо.

Инструкция была подробной и точной и не оставлял, по мнению Зарии, ни малейшей возможности для ошибки.

Раздался стук в дверь, и, прежде чем Зария успела произнести «Войдите», в дверь просунулась голова Дорис Браун.

– Извините, что потревожила вас, – сказала она. – Я уже подходила к лифту, но вдруг вспомнила, что забыла у вас перчатки.

Зария окинула взглядом комнату и увидела их на ручке кресла, на котором до этого сидела Дорис.

– Да, вот они, – сказала она.

– Слава Богу! Я всегда теряю перчатки, – воскликнула Дорис. – Мне это недешево обходится, потому что, как я считаю, перчатки придают костюму особую пикантность…

Она внезапно остановилась, словно осознав, что Зария вряд ли носит дорогие перчатки, если вообще они у нее есть.

– О, вижу, это мой паспорт! – продолжала она, взглянув на бумаги, разложенные на столе перед Зарией. – В некотором смысле мне жаль, что я не смогу поехать. Мне хотелось бы взглянуть на Корнелиуса Вирдона. Судя по всему, он очень интересный мужчина.

– Я думала, он человек в возрасте, – удивилась Зария.

– Старикан? Как бы не так! Вы что, газет не читаете?

Она снова взглянула на Зарию и быстро поправилась:

– Ну, разумеется, такими газетами вы не увлекаетесь. В прошлом году, когда он раскопал замок в Перу, его имя появлялось на первых полосах. Я следила за ходом раскопок, потому что в то время работала на сэра Мортимера Гривза, а он был знаком с мистером Вирдоном и часто говорил о нем. После этого я, если можно так выразиться, не упускала его из виду. Разумеется, когда я узнала, что мне предстоит путешествовать вместе с ним, я была страшно взволнована.

Дорис Браун рассмеялась.

– Но вот чем все кончилось! Я никогда особенно не увлекалась археологией. Случайно занялась этой работой, когда мне было восемнадцать. Профессору Джонсону нужна была помощница, а мой отец был тогда хранителем музея в Ливерпуле. Можно сказать, я выросла в соответствующей атмосфере.

– Неужели вас не заинтересовала археология? – удивилась Зария.

– Она всегда казалась мне слишком скучной, – улыбнулась Дорис Браун. – Сказать по правде, мои познания в арабском весьма ограниченны. Так что, если бы не Тед, я бы очень нервничала перед встречей с вами.

Она снова засмеялась и, натянув на одну руку перчатку, заспешила к двери.

– Пока! Поезжайте вместо меня на встречу с Корнелиусом Вирдоном. Это пойдет вам на пользу. Судя по вашему виду, вам надо развеяться…

Она резко замолчала и приложила палец к губам.

– Простите, мне не надо было так говорить. Надеюсь, вы не обиделись. Я всегда говорю первое, что приходит в голову.

– Нет, нет, я не обиделась, – спокойно ответила Зария.

Дверь за Дорис закрылась, и Зария опустилась в кресло. Что за глупости болтала эта девица? Разумеется, она не собирается занимать ее место и становиться секретаршей Корнелиуса Вирдона!

Но вдруг эта мысль захватила ее, и она с минуту растерянно смотрела на паспорт в своей руке.

А почему бы ей не поехать? Она действительно разбирается в археологии. И пусть она долго не практиковалась, но говорит по-арабски.

Некоторое время она никак не могла собраться с мыслями и продумать детали. Но потом намеченное путешествие предстало перед ней с удивительной ясностью. Все было так просто осуществить. Единственное, что от нее требовались, – это следовать инструкциям, оставленным для Дорис Браун.

Перед ней лежали билеты, деньги и рекомендательное письмо. Ей не понадобится объяснять, кто она такая. Не надо представлять себя в качестве владелицы яхты. Надо просто занять место Дорис Браун, которая отправляется в Йоркшир знакомиться с родителями жениха.

Нет, нет, это какое-то сумасшествие! Разве она сможет так поступить? А почему бы и нет? И, если на то пошло, что еще ей остается делать?

Зария окинула взглядом номер. Он не то чтобы не нравился ей, но вызывал у нее страх своей роскошью, резко отличаясь от привычной ей обстановки.

Будь она чуть меньше испугана, она повернула бы назад уже в тот момент, когда такси остановилось у входа в отель. Швейцар в роскошной униформе отворил перед ней дверь и провел к столику администратора. Не успела она опомниться, как оказалась в небольшом номере, который забронировали для нее поверенные – гостиная, спальня и ванная комната. Не слишком претенциозный номер, но Зарии он показался вершиной незнакомой ей роскоши.

Она заказала обед в номер, потому что слишком боялась спускаться вниз, в ресторан. Не зная, какие блюда выбрать, она отчаянно уцепилась за яичницу с ветчиной, но официант убедил ее остановиться на омлете и слегка поджаренном бифштексе. Девушка была так напугана, что не спорила с ним, хотя цены, которые были указаны в меню, чуть не повергли ее в обморочное состояние.

Когда принесли обед, ей так захотелось сразу же все съесть, что она заставила себя посчитать до двадцати, шагая взад-вперед по комнате, и только потом села за стол. Она старалась есть не торопясь, выдерживая паузу между каждым глотком, но тем не менее в считанные мгновения от омлета ничего не осталось. Правда, потом она с ужасом поняла, что не в силах приступить к бифштексу. Ей казалось, что она подавится, если съест хоть кусочек, и, ничего не поделаешь, бифштекс унесли нетронутым.

«Надо сохранять благоразумие, – сказала себе Зария. – Я прекрасно знаю, что со мной. Я не настолько глупа, чтобы не понимать. Недоедание! Мне необходимо молоко и пища в небольшом количестве с непродолжительными перерывами. И я могу это себе позволить. Великий Боже, дай мне не забыть о том, что я действительно могу это себе позволить!»

И тут же она вспомнила, что может позволить себе и многое другое – костюм, как у Дорис Браун, даже лучше, туфли на высоком каблуке, шелковое белье. Но мысль эта вызвала у нее только отчаяние: все бесполезно. Она не знает, с чего начать, куда пойти, что покупать. Когда она в последний раз покупала платье? В Инвернессе? Во всяком случае, это было много лет назад. Большей частью она перевязывала для себя старые джемпера отца и пыталась шить. Один раз ей даже удалось сшить себе юбку из его старого твидового костюма.

Отец не позволял ей тратить на себя ни единого пенни. У него это превратилось в манию.

Однажды, год назад, она предприняла попытку убежать от него, чтобы найти работу и таким образом вырваться из этого ужасного темного дома среди лугов. Он догнал ее, когда она почти уже добралась до шоссе, и избил так, что она некоторое время была на волосок от смерти.

«Ты будешь жить здесь и работать, – кричал он. – Если ты думаешь, что я позволю тебе шататься по округе, то ты сильно ошибаешься. Я хочу, чтобы ты работала, и добьюсь этого. Немедленно приступай к этим рукописям».

Она никогда больше не осмеливалась повторять свою попытку, даже когда он уезжал из дома и оставлял ее одну с Сарой. Это была старая женщина, которая работала у ее родителей с тех пор, как они поженились. Она была очень стара, глуха и неразговорчива, ее мучил артрит, и она очень боялась, что профессор выгонит ее и ей некуда будет деваться.

«Работай. Ты же знаешь, он очень сердится, что рукопись еще не окончена», – обычно выговаривала она, когда Зария на мгновение поднимала гудящую голову и слезящиеся глаза от древних папирусов или надписей с тысячелетних камней, которые она пыталась расшифровать.

Временами голова у нее раскалывалась от боли, однако она продолжала работать. Она была слишком утомлена, чтобы протестовать, слишком слаба от недоедания, чтобы уклоняться от ударов отца.

«Что же мне делать?» – спрашивала себя сейчас Зария, и этот вопрос казался ей непосильно трудным.

Она чувствовала себя потерянной, беспомощной и испуганной. Лондон был таким большим, таким чужим ей городом. Если бы можно было позвонить мистеру Патерсону! Но во всяком случае, был добр и дружелюбен с ней.

Правда, сейчас он играет в гольф. Да и зачем его беспокоить? Разве ему есть дело до нее? Судя по блеску в его глазах, она показалась ему просто смешной.

Зария поднялась со стула, подошла к камину, возле которого стояло большое зеркало, и посмотрела на свое отражение. Прямые, неопрятные волосы, которые она сама стригла, отвратительные очки в металлической оправе, которые заставил ее носить отец, когда она пожаловалась, что с трудом разбирает стершиеся буквы рукописей. Зария поспешно сняла очки, но от них на лице остались четкие красные следы, а круги под глазами стали почти черными на фоне пепельно-серой кожи. Медленные, тяжелые слезы потекли у нее по щекам. Она много страдала в своей жизни, однако не помнила, когда плакала в последний раз.

«Я безобразна, – повторяла она себе, – безобразна, беспомощна и абсолютно одинока. Я не хочу жить!»

Она отпрянула от зеркала и бросилась на софу, зарывшись лицом в подушку. Она собиралась плакать, но мягкий шелк подушки повернул ее мысли к шелку, атласу и бархату – всем тем очаровательным вещицам, к которым так любят прикасаться женщины.

Она снова подумала о Дорис Браун, о ее шелковых чулках и замшевых перчатках, которые она так боялась потерять.

«И у меня будет все это! Обязательно будет!» – сказала себе Зария.

Ведь она может пойти в магазин и купить все, что она только не пожелает. Можно заплатить чеком. Но ей сразу же стало страшно. Она не осмелится, ей не выдержать презрительного выражения на лицах продавщиц.

«Откуда она такая взялась?» – будут спрашивать они друг друга.

Зарии внезапно захотелось убежать назад, в Шотландию. К старой Саре, к дому с грязными стенами и уродливой викторианской мебелью, со спертым воздухом, из-за которого она никак не могла избавиться от мысли, что отец еще жив, что вот-вот войдет в дверь, заметит какие-то неполадки и обрушится на нее с проклятиями. По крайней мере, там все было знакомо, а жизнь здесь пугала ее.

Она застонала и села. Что-то упало на пол. Нагнувшись, девушка увидела, что это был паспорт Дорис Браун. При падении он раскрылся на том месте, где была фотография. Она была не очень четкой. Почти любая девушка могла назвать ее своей – глаза, нос, рот, волосы непонятного цвета, который в реальности мог быть любым, открывают уши, завиты и зачесаны назад по последней моде.

– И я могу так выглядеть, – прошептала Зария и поняла, что жребий брошен. Она должна занять место Дорис Браун по той простой причине, что слишком боится оставаться в этом незнакомом отеле и ждать, когда что-нибудь произойдет. Да и произойдет ли? Ей предстоит слоняться по улицам, кишащим занятыми, спешащими по своим делам людьми, живущими своей, незнакомой ей жизнью. Предстоит возвращаться сюда и сидеть в одиночестве. И так день за днем, ночь за ночью, изнывая от безделья, ожидая разве что поступления денег.

Можно сменить этот отель на другой, но и там она будет чувствовать себя такой же одинокой, такой же испуганной. Можно поехать в Нью-Йорк или на юг Франции, как предлагал ей мистер Патерсон, но и там она будет одна, совсем одна.

– Нет! Нет! – вскрикнула Зария и тут же вздрогнула от звука собственного голоса.

Такой жизни она не вынесет. Не вынесет одиночества, вынужденного безделья. Она не сможет существовать без ждущих своей очереди рукописей, без принуждающего ее к работе отца, без копошащейся на кухне Сары, готовящей неизменные овсянку и чай.

– Надо ехать! – Зария произнесла эти слова с решимостью, которой она в действительности не ощущала, позвонила в звонок. Услышав его звук, она, дрожа, присела на диван и напряженно застыла в ожидании.

Наконец в комнату вошла горничная – довольно симпатичная, бойкая молодая женщина. Зарии показалось, что она была несколько недовольна тем, что ее вызвали в такое время.

– Вы звонили, мадам?

– Да, пожалуйста, вы не могли бы помочь мне?

– Разумеется, мадам. Что я могу сделать для вас?

– Дело в том… что… – запинаясь, произнесла Зария, – мне надо уехать… за границу сегодня вечером. А я приехала из Шотландии и… не взяла с собой никакой одежды. Мне нужен костюм, блузка, несколько пар чулок и туфли. Я… мне нельзя ехать в таком виде. И, пожалуйста, мои волосы… Надо, чтобы их уложили.

Горничная окинула ее презрительным взглядом:

– Мадам, наверное, не сознает, что сегодня суббота.

– Да, да, я знаю, что все магазины закрыты. Но, возможно, можно купить эти вещи у кого-нибудь из ваших знакомых? Может быть, у вас есть костюм, который вы могли бы продать мне?

Горничная посмотрела на нее так, будто перед ней была сумасшедшая.

– Ну пожалуйста, – умоляла ее Зария, – я вас очень прошу. Мне это так важно.

Это была мольба о помощи в решении той единственной проблемы, которая объединяет всех женщин на свете независимо от их социального положения, веры, цвета кожи и национальности – проблемы одежды.

– Ну хорошо, мадам, я попробую что-нибудь придумать, – с сомнением в голосе ответила горничная.

Глава 2

Зария стояла у окна отеля «Британия» и смотрела вниз на залитую солнцем улицу и поток проносящихся по ней машин. Отсюда Марсель выглядел муравейником, и это только усиливало в ней чувство отчужденности и одиночества.

Всю ночь она пролежала без сна в комфортабельном мягком вагоне. Она снова и снова думала, что сошла с ума, что надо вернуться в Лондон, позвонить мистеру Патерсону и сообщить ему о своем намерении, однако так и не пришла к окончательному решению. Попав в Марсель и узнав, что отель находится рядом со станцией, Зария подхватила чемодан и пошла туда.

Оказалось, что комната для нее забронирована, как и следовало из письма мистера Патерсона. Вышколенный слуга с вежливой предупредительностью провел ее в номер, дверь за ним закрылась, и Зария снова осталась одна.

Она повернулась от окна и увидела свое отражение сразу же в нескольких зеркалах, украшавших комнату. Ей трудно было поверить, что это она и есть. Костюм, который нашла для нее горничная, разумеется, не был сшит у известного портного, но он, безусловно, больше подходил ей, чем ужасный старый пиджак из твида и юбка, которую она носила годами. Зария выбросила все это в корзину для мусора. В первый раз в жизни она поступила настолько экстравагантно, выбрасывая то, что еще можно было использовать.

Очень трудно было подобрать для нее одежду: так она была худа, но горничные – к тому времени их собралось уже четверо – вошли в положение и буквально перерыли свои гардеробы.

– От вас остались только кожа да кости! – в отчаянии воскликнула Элси, когда очередной костюм оказался безнадежно велик.

К этому времени они стали уже почти друзьями, и, отбросив былые формальности, горничные перестали звать ее «мадам» и относиться к ней, как к почетной гостье. Она превратилась для них в обычную девушку, и почему-то в первый раз за долгие годы у нее стало тепло на душе.

– Вы такая худенькая, наверное, сильно болели, – заметила одна из девушек. – Сейчас-то вы выздоровели?

– Да, сейчас все в порядке, спасибо, – ответила Зария, не вдаваясь в объяснения того, что не болезнь, а годы недоедания сделали ее такой.

Все это время перед ее глазами стоял образ Дорис Браун с точеной грудью, с порывистостью и живостью уверенной в себе, благополучной женщины.

«Я тоже должна так выглядеть! Просто должна!» – повторяла себе Зария.

Но, даже побывав в опытных руках горничных, она не стала выглядеть так же.

Костюм, который ей подобрали, был темно-серым. Блузка из белого крепдешина была похожа на ту, которую носила Дорис, но Зария была слишком худа, и она болталась на ней как на вешалке.

– Вам обязательно надо поправиться, – сказала Элси.

Остальные с завистью вздохнули.

– Хотела бы я, чтобы и мне сказали такое, – заметила Хельга, пышнотелая девушка, уроженка Германии.

– Если ты перестанешь трескать пирожные с кремом и шоколад, то наверняка похудеешь, – одернула ее Элси.

Все рассмеялись.

– Мне кажется, костюм очень хорош, – робко сказала Зария, рассматривая себя в зеркало. – Сколько я вам должна?

Вместе с чулками, туфлями, бельем и шляпкой вышло восемнадцать фунтов. С величайшим трудом Зария взяла себя в руки, чтобы пальцы у нее не дрожали, когда она отсчитывала деньги. Ей казалось, что нельзя тратить такую огромную сумму на одежду. Она боялась, что сейчас услышит окрик отца, увидит его глаза – темные, сверкающие от ярости, как это всегда бывало, когда он выходил из себя.

Долгое время ей казалось, что он принимает странный наркотический порошок, который вывез с Востока. А может быть, что-то содержалось в его сигаретах – они так странно пахли.

– А теперь ваши волосы, – сказала Элси. – Вы не можете ехать в таком виде.

– Не могу, вы правы, – согласилась Зария. – Мне хочется, чтобы их уложили и завили на концах.

И снова она подумала о Дорис Браун с ее очаровательной модной прической.

– Все парикмахерские закрыты… – начала Элси и вдруг вскрикнула: – Вспомнила! У нас же есть Генри!

– Генри! – откликнулись девушки. – При чем тут Генри?

– Разве вы не знаете, что до прихода сюда он работал парикмахером? Он мне об этом рассказывал. У него появилось нечто вроде аллергии на духи, как он говорит, и он сделался официантом.

– И теперь вместо духов вдыхает запахи пищи, – заметила одна из девушек, и все они рассмеялись.

– Пойду позову его, – сказала Элси. – Он должен уже закончить уборку в столовой.

– У тебя будут неприятности, если тебя засекут на первом этаже, – предупредили ее.

– Ничего, не засекут, – весело ответила Элси.

Она вышла из комнаты и удивительно скоро вернулась вместе с Генри, который оказался худым молодым французом. Девушки хором объяснили ему, что от него требуется.

Он окинул Зарию оценивающим взглядом и разослал горничных с поручениями: одну – за яйцами, чтобы сделать ополаскиватель для волос, другую – за шампунем, третью – за полотенцем. Элси, которая теперь опекала Зарию, словно готовя ее к роли кинозвезды, вспомнила, что у одной женщины, остановившейся в отеле, есть фен.

– Ее светлость уехала на выходные, – сказала она. – Она даже не узнает, что мы им воспользовались.

К этому времени Зария уже перестала удивляться чему бы то ни было. Только когда Генри вымыл, высушил и уложил ей волосы, она осознала, насколько изменилась ее внешность. Прическа была не совсем такой, как у Дорис Браун, но безобразные прямые пряди исчезли. Волосы мягкими волнами спадали ей на щеки.

– Мадам довольна? – с удовлетворением спросил Генри. Зария не знала, как благодарить его, сколько заплатить. В конце концов, сильно смущаясь, она вытащила из сумочки несколько фунтов и сунула ему в руку. Только потом она поняла, что дала ему три фунта, и подумала, что сошла с ума. «Целых три фунта!» – шептала она про себя в поезде. Они с Сарой могли существовать на такую сумму в течение нескольких недель. Им часто приходилось так жить, когда отец был в отъезде или становился особенно прижимист в отношении денег, отпускаемых на хозяйство.

И, однако, то, что сумел сделать Генри, стоило этого. Он помог ей убежать от самой себя. Да, пересекая канал, садясь в шумный французский экспресс, отправлявшийся из Кале, летя в нем сквозь ночь, она бежала от себя, от своего прошлого. Она оставляла позади свою боль и отчаяние, голод и жестокость, на которые так долго была обречена.

Она знала, что только страстное желание избавиться от воспоминаний и страха толкнуло ее на этот невероятный шаг. Не смелость стояла за ее поступком, в глубине его лежал страх, страх перед людьми, перед Лондоном, перед будущим, перед всем тем, что было ей незнакомо.

«Тебя зовут Дорис Браун», – убеждала она себя, глядя на отражение в зеркале, и тут же рассмеялась: как бы оскорбилась настоящая Дорис Браун, услышь она сейчас ее слова.

От смеха по обеим сторонам ее рта появились морщинки. Не важно! Главное то, что даже губы у нее теперь стали другими.

– Я поняла, что тут не так, – внезапно произнесла Элси, когда они изучали ее новую прическу, серый костюм и белую блузку.

– Что же? – спросила Зария.

– Ваше лицо, – ответила Элси. Горничные смутились, будто она сказала вслух то, о чем они все думали, но не хотели упоминать из вежливости. Элси покраснела и поспешно добавила:

– Я не хотела обидеть вас. Я только имела в виду, что вы совсем не накрашены. В наше время никто не ходит с не накрашенными губами. Из-за этого у вас несколько… странный вид.

– Ты права! – воскликнула одна из девушек. – Помада – это то, что вам нужно! У меня я где-то была совсем новая, нужного вам оттенка. Я купила ее только вчера за семь шиллингов и шесть пенсов. Если хотите, я вам ее принесу. И пудра у меня есть, – добавила она, – только, пожалуй, она для вас темновата.

– Да уж, – насмешливо подтвердила Элси. – Вот у Лидии должна быть пудра нужного цвета. Из нас только к ней одной не пристает загар.

И Зария рассчиталась за пудру, крем, который Элси наказала ей втирать в кожу каждое утро и на ночь, и за новую помаду.

Кроме того, она выбросила свои очки. Она прекрасно видела и без них, а если ей трудно будет разбирать рукописи, которые даст ей мистер Вирдон, она всегда сможет купить себе приличные очки в черепаховой оправе. Почему-то она чувствовала, что эти старые уродливые очки будут всегда напоминать ей отца с его издевками. «Устала! Что значит устала? Ты должна перевести это к завтрашнему дню. За что только Господь дал мне такую слабоумную дочь? Все предельно просто. Нужно только немного сосредоточиться».

«Но я устала, отец. Я всю неделю засиживалась по ночам. У меня очень болит голова».

«У тебя всегда что-нибудь болит! Только и знаешь, что хныкать! Принимайся за работу. Ты довольно лентяйничала, пока я был в отъезде». Бесполезно было объяснять, что, уезжая на три месяца, он оставил ей столько работы, сколько могло хватить на все шесть. Всегда у него находился какой-нибудь трактат, новая книга или каталог, которые надо было перевести.

Однажды, набравшись смелости, она предложила нанять кого-нибудь себе в помощь, но он так ударил ее по уху, что она полетела через всю комнату. «Ах ты ленивая дрянь! – разбушевался он. – Ей нужна помощь, скажите пожалуйста! А зачем ты еще нужна, кроме как выполнять то, что я тебе говорю? Закончишь эту рукопись к концу недели, не то я все кости тебе переломаю».

Это была не пустая угроза. Он был свирепым человеком и никогда не стеснял себя в действиях. Не один раз возникали неприятности из-за его жестокого обращения с туземцами, которые помогали ему при раскопках. Один раз ему даже пришло уведомление от местного комиссара.

«Слизняки! – как-то разразился он напыщенной тирадой. – Мягкотелые слизняки! Неудивительно, что черные возомнили о себе! Скоро они станут господами. Мы сами на это нарываемся. К черным надо относиться как к собакам, тогда они будут повиноваться».

Подчас Зария сомневалась, а выдержала бы собака то обращение, которое она терпела от отца. Но выхода у нее не было.

Даже когда отец умер, она не могла уехать из Шотландии. У нее не было денег. Ей казалось, что весь мир ограничился этим пустым, уединенным домом. А важнее всего было то, что она утратила волю. Она стала слишком боязлива, чтобы бежать. Но сейчас все изменилось. Теперь она стала и свободной, по крайней мере, на некоторое время. Она в Марселе, и нет никого, кто бы мог запретить ей делать все, что ей вздумается. Во внезапном порыве протеста она достала из сумочки губную помаду и ярко накрасила губы. Пусть красный цвет будет символом непокорности, воли, энергии, жизнерадостности, которые до сих пор она никогда не могла позволить себе. И вдруг дверь в ее номер распахнулась. Никто не стучал, поэтому она изумленно обернулась. С ощущением вины она вспомнила, что оставила ключ в замке. В комнату очень быстро и почти бесшумно вошел мужчина. Не успела Зария осознать, что Я происходит, как он закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной.

– Что вы хотите? – Зария так растерялась, что произнесла эти слова по-английски.

– Вы – мисс Дорис Браун? – спросил он ее на том же языке.

– Да… я, – поколебавшись, ответила Зария.

– Это замечательно! Я так и понял, что не мог ошибиться комнатой.