Сайчик. Минское антифашистское подполье в рассказах его участников

Сайчик

Минское антифашистское подполье в рассказах его участников

Евгений Иоников

© Евгений Иоников, 2022

ISBN 978-5-0059-2295-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Василий Иванович Сайчик был чужим человеком в Минске.1 Он родился в 1888 году в деревне Лядины Слонимского уезда Гродненской губернии в крестьянской семье, получил лишь начальное образование и до 1939 года проживал на территории Западной Белоруссии, работал в сельском хозяйстве, перед присоединеием местности к БССР – плотником на крахмальном заводе в деревне Борки. С 1917 по 1921 г. Василий Сайчик был членом Российской коммунистической партии (большевиков), до марта 1918 года она называлась РСДРП (б) – Российской социал-демократической рабочей партией (большевиков). В 1925 году вступил и до 1938 г. состоял в компартии Западной Белоруссии (КПЗБ) – автономной части польской коммунистической партии. В дальнейшем (после роспуска КП Польши и КПЗБ по решению Коминтерна) – оставался беспартийным2.

«Под панами» он проживал в Козловщине Барановичского повета Новогрудского воеводства (с 1940 года – районный центр Барановичской области, сейчас – деревня в Дятловском районе Гроднеской области) и, естественно, участвововал в просоветском коммунистическом подполье. В свое время был арестован и 37 месяцев провел в польской тюрьме в качестве политического заключенного. В 1936 году был освобожден «… по манифесту, не досидев трех месяцев до окончания срока»3.

Сайчик В. И. Послевоенный снимок

Примечание: Упомянутый Сайчиком Манифест был принят 2 января 1936 года по случаю первой годовщины вступления в силу апрельской 1935 года конституции Польши и объявлял амнистию политическим заключенным. Это была, как полагают современные польские исследователи, самая обширная и далеко идущая амнистия в истории Второй Польской республики. В ее рамках все смертные приговоры были заменены на пожизненное заключение. Так, например, под амнистию 1936 года попали Сергей Притыцкий и Степан Бандера, которым смертные приговоры заменили на пожизненные сроки. Кроме того, произошло массовое освобождение политических заключенных. Всего под амнистию 1936 года попали около 17000 заключенных по всей Польше, в том числе, многие активисты украинского и белорусского националистического и коммунистического подполья4.

В октябре 1939 года Василий Иванович Сайчик участвовал в заседаниях Национального собрания в Белостоке, провозгласившего присоединение Западной Белоруссии к БССР. Потом, до июня 1941 года он работал председателем волостного исполкома в Барановичской области и, одновременно, с его слов, был секретником (осведомителем) НКВД5.

В первые дни войны районное управление НКБ в Козловщине включило Василия Сайчика в состав сформированной из местного актива группы и отправило в Барановичи. К моменту их прихода, однако, город уже был занят немцами. Сайчик со спутниками вынужден был двигаться дальше на восток, к Столбцам. Но и в тамошнем райкоме им рекомендовали для получения дальнейших указаний отправляться в Минск, на Комсомольскую, 42 (местонахождение этого здания нам не удалось установить, возможно, Василий Сайчик неверно указал номер дома).

В столице по указанному адресу они также никого не застали: 28 июня, за несколько часов до их появления в Минск вошли передовые части танковой группы Гудериана. Не подозревая о присутствии немцев в городе, Василий Сайчик со своими попутчиками не торопились покинуть столицу. Шел сильный дождь. На восточной окраине города возле кладбища они остановились отдохнуть. Мимо них на Борисов прошли две наши танкетки, потом несколько автомашин с продуктами и ранеными.

Эта заминка им дорого стоила: на 35 километре московского шоссе путь беженцам перезал десант (скорее всего, это были подразделения 6-й танковой дивизии Гота, двумя днями ранее перерезавшеие магистраль у Смолевичей). 30 июня 1941 года они вынуждены были вернуться в Минск6.

Сайчик рисует весьма колоритную картину первых дней оккупации города. Поначалу мужское население старалось особо не выделяться, на улицах были видны в основном женщины и подростки; они тащили остатки всякого добра со складов, магазинов, заводов и фабрик. Особенно много вещей и продовольствия было вынесено со складов на улице Долгобродской (вниз по Слепянке, около железной дороги). Там хранились запасы крупы, муки, масла, в подвалах было вино. По улицам валялось много пьяных. Позже немцы поставили у складов часовых и попытались если и не остановить мародерство, то хотя бы его упорядочить. Сайчик, рассказывает о том, что сначала немецкие патрули заставляли более удачливых добытчиков делиться «нажитым» с женщинами или стариками – например ящик с консервами разбивали и делили на четверых. Потом, с 1 июля они ставили население в очередь и раздавали макароны, разные консервы (рыбные, мясные, гороховые). На следующий день, правда, раздачу продовольствия прекратили, и начали его автомашинами вывозить со складов. Небольшие пайки получали только те, кто помогал грузить продукты. Вечером пришел какой-то офицер и разрешил выдать толпившимся у складов людям по две банки консервов. При появлении в очереди мужчин немцы их били палками и ружейными прикладами.7

***

Впрочем, короткое время спустя (после ухода фронтовых немецких частей, вероятно) ситуация в городе изменилась коренным образом. 3 июля 1941 года, как вспоминал Сайчик, военным комендантом Минска был издан и распространен по городу приказ о регистрации мужского населения (на деле этот приказ вышел 30 июня8). Регистрация проводилась в большом здании по улице Фрунзе9 – в те времена она пересекала Советскую и вела к Оперному театру.

Впрочем, большинство других свидетельств показывают, что на улице Фрунзе (в воинских казармах 40-го кавалерийского полка) регистрировали лишь невоеннообязанных – юношей от 16 до 18 лет и мужчин старше 45 лет. Военнообязанных (от 18 до 45 лет) регистрировали в здании Большого театра оперы и балета10.

На регистрационном пункте собралось много народа. Сайчик решил не участвовать в этом мероприятии, но пошел посмотреть, что делается в местах регистрации: «всех явившихся… немцы погнали в лагерь за Сторожовку, а потом, кажется, 5 июля перегнали всех в Дрозды около реки… Кушать [в этом] лагере ничего не давали. Сразу были поставлены пулеметы по всем 4 углам и когда люди подходили к реке напиться, немцы их расстреливали».11

В Дроздах военных отделили от гражданского населения, евреев – от людей других национальностей. Вскоре минчан начали выпускать из лагеря, еврейское население – со многими исключениями и транзитом через тюрьму на Володарской улице. Большинство военнопленных до октября месяца перевели в Масюковщину (шталаг №352).

***

Сайчик со своими товарищами поселились на Подлесной улице (с 1982 г. – улица П. Бровки), «… в бараках, где было много людей»12. Тогда это была уже окраина города, на выходе к совхозу «Слепянка», около болота у Клинического городка. Они заняли бараки общежития Главминстроя.13

«В Клиническом городке лежали больные и раненые, военные и гражданские. Числа 5 или 6 июля немцы перевели их в помещение дезинфекционной станции на дальней окраине Клинического городка. Больным ни лекарств, ни пищи не давали. Что успели захватить из складов Клинического городка, тем и держались»14.

Рисунок 1. Клинический городок. 1930-е.

Директором Клинического городка был некто Иванов. Его же назначили главным врачом. «Санитары назвались фельдшерами, а многие врачи стали фельдшерами». Одни хотели понизить свой статус, а другие повысить. «Правда, никто не знал, какой выбор лучше», – размышлял о происходящем Василий Сайчик. Он же утверждал, что в Минске в то время не было большого количества немецких войск: до 3 – 3,5 тысяч, и то проездом: сутки побудут и едут дальше, а на их место появляются другие.

С этим было связано очередное мероприятие военной комендатуры. Спустя короткое время работа дезинфекционной станции была восстановлена, там же была открыта прачечная для проходящих воинских частей. Обитавших на станции больных и раненых из числа гражданского населения и застрявших в госпиталях красноармейцев перевели в казарму по Ворошиловской улице, рядом со спиртоводочным заводом (сейчас – ул. Октябрьская). Иная участь постигла тех военнослужащих, которых сочли выздоравливавшими. Из клинического городка (№1 на рисунке 2) их стали переводить в расположенные в городе лагеря: на Выставке (№2 на рисунке, сейчас это территория часового завода по проспекту Независимости) и на улице Логойской (№3 на рисунке) – за Выставкой, так называемые Пушкинские казармы.

Рисунок 2. Северо-восточные окраины Минска

«… По пути в этот лагерь многие бежали. Некоторые санитары, сопровождавшие больных …, закрывали глаза на это. Шофера были хорошие – остановят машину и иди себе, куда хочешь. Раненые переодевались у знакомых, а иногда и у любого жителя в вольную одежду. В военной одежде немцы задерживали.

Все (раненые и больные) старались убежать. Документы себе находили на покинутых квартирах, в учреждениях было много паспортов. На паспортах меняли фотокарточки. Подделывали печати. Вначале все это легко было сделать»15.

Сайчик и сам воспользовался такой возможностью. Первого июля он «… пошел в клинический городок и в фельдшерской школе захватил все документы, сколько смог взять. Это были паспорта и трудовые книжки»16 умерших до войны минчан.

Позже немцы начали практиковать прописку паспортов – на документах нужно было проставлять штамп городской управы, потом второй штамп – для прописки по адресу места жительства17.

После этого Василий Сайчик некоторое время жил безо всяких документов, в город не ходил, а если и появлялся там, то избегал центральных улиц. Скоро без документов жить стало невозможно.

В начале декабря он познакомился с девушкой, которая работала в паспортном столе; она достала ему настоящий паспорт: «я пошел 15 декабря и сейчас же получил паспорт, правда, с красной полосой» (временный, действительный до шести месяцев).

В бараке вместе с Сайчиком жили еще трое беженцев постоянно, а еще двое были «приходящими» – появлялись и опять уходили. … На первых порах он занимался сапожничеством – ему приносили в починку обувь больные и немцы. После приобретения паспорта Василий Сайчик устроился работать сторожем в авторемонтную мастерскую.18

***

В середине августа он завел несколько знакомств. Фельдшер Лаптев из клинического городка свел его с Терентием Кудиновым, майором из разгромленной в приграничном сражении 208-й механизированной дивизии РККА. Несколько дней спустя Кудинов познакомил его со скрывавшемся в городе командиром этой дивизии полковником Владимиром Ничипоровичем19.

Ничипорович дал ему адрес на окраине города. Там в деревянном доме на Комаровке проживал Степан Омельянюк с семьей. Так, по протекции полковника Ничипоровича Василий Иванович Сайчик вошел в круг общения так называемой Комаровской подпольной группы – одной из первых в Минске.

Правда, собственное его положение в подполье на первых порах было довольно скромным. Он не занимал руководящей должности ни в созданном поздней осенью 1941 года партийном комитете (после роспуска КПЗБ Сайчик не состоял в партии) ни в Военном совете партизанского движения (ВСПД) – он не был военным. Тем не менее, в многочисленных рассказах и воспоминаниях о тех временах он оставлял за собой роль этакого закулисного наставника минского патриотического движения. «Когда зашла речь о создании организации, я, как бывший подпольщик Западной Белоруссии, мог дать некоторые советы. Я предложил… организовать городской подпольный комитет»20, – так, в частности, уже после войны рассказывал он о своем влиянии среди городских подпольщиков.

На самом же деле до первого, мартовского разгрома минского подполья Сайчик если и участвовал в заседаниях партийного комитета, то только по приглашению руководства, при обсуждении дел, к которым имел то или иное отношение. Он и сам упоминает лишь о двух совещаниях, на которых ему было предоставлено слово. 6 декабря 1941 года стоял вопрос о средствах и формах коммуникации между руководством комитета и рядовыми подпольщиками. «… если кому нужно „Славку“ (Казинца) из Военного совета (?), то его нужно искать неделю, – обозначил Василий Сайчик в своем выступлении очевидную, вероятно, в тех условиях проблему и предложил свой способ ее решения. – Нам нужно город разбить на районы, а районы на отдельные секции, чтобы человека, когда он нужен, можно было найти»21. Члены партийного комитета, однако, не согласились с его советами и вплоть до лета 1942 года подпольные группы напрямую подчинялись партийному комитету.

Месяц спустя, 6 января 1942 года проходило еще одно совещание подпольного комитета с его участием. На этот раз Сайчика вызвали на конспиративную квартиру в связи с возникшими в его отношении подозрениями. Участвовавший в заседании представитель партизан из отряда полковника Ничипоровича выразил ему недоверие. Собравшиеся стали говорить, что он западный, из бывшей Польши. Василий Иванович, однако, имел твердый характер, умел быть решительным и отличался резким способом ведения дискуссии. «У меня спросили фамилию, имя и адрес (все меня звали „Батька“). Я сказал, что [вот] я им налицо, работа, мною сделанная, известна, а имени, фамилии и адреса у меня для вас нет»22, – подводил он итог установивших (м) ся у него взаимоотношений с руководством подполья.

ПРИМЕЧАНИЕ: Среди подпольщиков Сайчик был известен под несколькими именами: в районе немецкого кладбища имел кличку «Василий Иванович», в Серебрянке – «Дед», (у него была большая борода), в остальной части города его звали «Батька» (НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659, Л. 84)

Его работа в подполье в этот период носила, если можно так сказать, прикладной характер, в том числе, он участвовал в снабжении немногочисленных еще партизан медикаментами и оружием. Однажды едва не произошла катастрофа. В январе или феврале 1942 года он принимал участие в вывозе из Минска большой партии оружия. «… на площади, где сейчас стоит памятник Сталину, поломались сани. Хлопцы испугались, распрягли лошадей и ушли. Сани остались на площади. На следующий день [мы] взяли новые сани, поломанные поставили на них и увезли с площади. Немцы не обратили внимания на простоявшие всю ночь сани», – так описывал Василий Иванович произошедшее уже в 1958 году, выступая на заседании комиссии ЦК КПБ по минскому подполью.23

Как-то его сфотографировал немецкий офицер. Это было числа 16 или 17 марта.

Они с Жаном (Иван Кабушкин) везли радиоприемник в одну из деревень. Жан шел впереди, а Сайчик вез приемник в санях. «Лошаденка была худая, сивая. У меня большая борода. Шел по дороге немецкий офицер-кавалерист. Он меня задержал на переезде у Червенского базара. Я думал, что хочет, чтобы мы его подвезли. А он сфотографировал. Жан, думая, что он меня задержал, хотел его сшибить, но тот меня сфотографировал. Взял под козырек и ушел.»24

***

До мартовских арестов 1942 года находившихся на нелегальном положении участников подполья документами снабжало руководство Военного совета. Работавшие в заявочном бюро городской управы Минска Валентина Соловьянчик и Лидия Драгун похищали из этого учреждения и передавали Рогову и Антохину (руководитель ВСПД и его помощник соответственно) бланки паспортов, различного рода пропусков и справок в довольно большом количестве.

ПРИМЕЧАНИЕ: Некоторые источники утверждают, что заявочное бюро существовало не при Минской городской управе (орган так называемого местного самоуправления), а являлось структурным подразделением городского комиссариата – органа управления немецкой оккупационной власти. В частности, об этом писала Вера Давыдова в докладной записке заместителю директора Института истории партии при ЦК КПБ Сергею Почанину по поводу признания семьи Драгун участниками подполья (Материалы о взятии на дополнительный учет как участника Минского партийного подполья Драгун-Пастревич Лидии Даниловны – НАРБ, Ф. 1346, Оп.1, Д. 147, Л. 1). Это, вероятно, ошибочное утверждение, поскольку сама Лидия Драгун о своей должности и месте работы говорила так: «В августе-сентябре 1941 г., работая в заявочном бюро городской управы в должности зав. делопроизводством…» (Протокол допроса Драгун- Пастревич Лидии Даниловны от 6 ноября 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 4)

Валентина Соловьянчик вспоминала, что в разгар событий (осень 1941 года) она выносила по 5 – 6 бланков важных документов ежедневно, а однажды, вскрыв сейф, они с Лидией Драгун за раз похитили две пачки чистых бланков паспортов и аусвайсов по 50 штук в каждой25. При этом есть основания полагать, что городскому подполью документы доставались по остаточному принципу, Военный совет в первую очередь обеспечивал паспортами и пропусками скрывавшихся в Минске командиров РККА. Дело дошло до того, что многие подпольщики стали подозревать руководителя ВСПД Ивана Рогова в спекуляции паспортами, полагая, что тот продавал их в гетто по 50 рублей золотом за бланк26.

Пошли споры из-за паспортов. Сайчик предлагал изъять обеспечение подпольщиков документами из ведения Военного совета: «Какое право имеет Военный совет вмешиваться в дела комитета? Ему этого права никто не дал», – сетовал он на собеседовании в БШПД в декабре 1942 года.27 И далее: «Я доказывал, что Военный совет никак не имеет права содержать паспортный стол, так как комитет должен делать свое дело, а Военный совет – свое и не соприкасаться с нами в городе. Они могут получать свою информацию, разрабатывать свои планы, а от нас требовать документы, людей…», – так сформулировал он имеющееся противоречие в упомянутой выше беседе с начальником Белорусского штаба партизанского движения Петром Калининым. Члены подпольного комитета, однако, с ним не согласились и вскоре после этого, по словам Сайчика, «стали его обходить»28.

Между тем, обстановка в городе в начале весны 1942 года кардинально изменилась. В 20-х числах марта в Минске были проведены обширные аресты среди членов Военного совета, в результате чего эта организация прекратила свое существование (подробнее о ее организации, деятельности и разгроме читайте в очерке «ВСПД. Рогов, Антохин и Белов»). В ходе разгрома ВСПД серьезно пострадало и городское подполье – в апреле аресты продолжились уже среди групп, поддерживавших связь с партийным комитетом. Всего той весной немцы арестовали более четырехсот человек, 212 из них были казнены29. Городской подпольный комитет понес при этом весьма серьезные потери. 7 мая был повешен Исай Казинец, Степан Заяц и Георгий Семенов были расстреляны30. (В отношении Семенова сообщавший об этом Алексей Котиков был не вполне уверен – в протоколе допроса он делает оговорку о том, что судьба «Жоржа» (подпольная кличка Семенова) ему неизвестна, «… были слухи, что он расстрелян»31). Чуть раньше, в апреле, на улицах Минска погибли Василий Жудро и Иван Рогов.

Уцелевшие подпольщики из числа руководителей комитета (Иван Ковалев, Константин Григорьев, Алексей Котиков и Вячеслав Никифоров) долгое время скрывались на конспиративных квартирах и за городом.

Не имея сведений об их судьбе, остававшиеся в городе подпольщики пытались искать новые возможности для продолжения сопротивления. В те дни несколько групп заявили о необходимости восстановления подпольного комитета, для чего требовалось сформировать его новый состав. С этой целью, вероятно, по инициативе подпольщиков гетто32, было созвано совещание остававшихся на свободе подпольщиков, занимавших накануне разгрома относительно видное место среди участников движения.

Собрание проводили на Торговой (ныне Зыбицкой) улице в доме №20. Один из лидеров сопротивления в гетто, заявлявший об участии в подготовке этого совещания Григорий (Гирш) Смоляр, датирует его проведение маем 1942 года33.

На нем присутствовали инструкторы Ворошиловского и Кагановичского райкомов партии довоенной поры Назар Герасименко и Михаил Гебелев, председатель ПП швейников [профсоюза швейной промышленности] Семен Гапоненко и несколько других подпольщиков – включая Сайчика; по некоторым данным на совещании присутствовал случайно оказавшийся в городе Николай Никитин, еще в апреле 1942 года посланный комитетом в Узденский район для организации партизанского отряда (подробнее об этом см. в очерке «Капитан Никитин»). Он по стечению обстоятельств был втянут в события, посетив по непонятной надобности город в разгар арестов; позже Гебелев и Герасименко случайно обнаружили его на чердаке одной из конспиративных квартир Военного совета в Грушевском поселке, где тот пережидал опасность34.

Помимо формирования нового состава подпольного комитета (а это был основной вопрос совещания), учитывая ошибки разгромленного подполья, собравшиеся планировали перевести его новое руководство и типографию за город, на базу одного из партизанских отрядов35.

Вынесенные для обсуждения вопросы, однако, даже не успели озвучить перед собравшимися. Как сообщал в своем отчете Георгий Смоляр, «во время беседы, вдруг, неожиданно, неизвестно кем извещенные, появились старые работники комитета Невский и Ватик [Ковалев и Никифоров]. Они поблагодарили собравшихся за инициативу, но сказали, что нет надобности избирать новое руководство ввиду того, что в основном прежний комитет уцелел… В дальнейшей своей работе комитет примет во внимание необходимость использования актива, собравшегося на данном совещании. На этом все закончилось»36.

Подпольщик с довоенным стажем, Василий Сайчик «остался в большом недоумении» от произошедшего. Он полагал, что «… старых членов комитета никак нельзя принять, если мы их не проверим, так как комитет провалился». Большинство других участников этого совещания, однако, убедили его согласиться с требованиями, предъявленными Ковалевым и Никифоровым. Упомянутый Николай Никитин сказал ему: «если мне доверяешь, оставь старый комитет, подчинись, не делай второй». Сайчик согласился на это и старый состав комитета и продолжил свою работу37.

Собрание на Торговой улице вряд ли нужно расценивать как направленную на раскол подполья инициативу некоторой его части – повторим, что его участники не располагали сведениями о судьбах руководства городской подпольной организации. Несостоявшимся «сепаратистам» не было известно, что избежавшие ареста и гибели члены комитета Иван Ковалев, Константин Григорьев, Алексей Котиков и Вячеслав Никифоров еще в апреле месяце сумели разыскать друг друга и восстановить связи с частью уцелевшего подполья. 18 или 19 апреля 1942 года в Минске на улице Заславльской они провели первое после разгрома подполья организационное собрание38, которое и констатировало восстановление деятельности подпольного комитета уже в качестве горкома партии.

На том же апрельском совещании в состав горкома был введен пятым членом Владимир Омельянюк – в качестве редактора газеты «Звязда», которую руководство подполья решило издавать в нелегальной типографии (которую предстояло организовывать наново, так как созданная в январе 1942 года типография была разгромлена в ходе мартовских событий).

Потом случился не до конца понятный демарш Константина Григорьева, который перестал посещать собрания подпольного горкома и отошел от участия в подпольной работе. В том же мае, 26 числа, был убит Владимир Омельянюк. В составе подпольного горкома их места заняли Дмитрий Короткевич (вместо Григорьева) и Константин Хмелевский (заменил Омельянюка)39.

Василий Сайчик не получил места и в составе подпольного горкома партии, возможно, по названной выше причине – после роспуска КПЗБ он не состоял в партии. «Я входил как участник всей этой процедуры и я бы сказал, что со мной каждый информировался»40, – утверждал он в своем выступлении на заседании комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью 7 июля 1958 года.

После весенних событий 1942 года его положение в иерархии участников минского подполья, однако, существенным образом изменилось – за ним закрепились две немаловажные функции, которые требовали практической деятельности, смекалки, ловкости и напора.

Ватик (Никифоров) и Володя (Омельянюк), с его слов, «очень бедовали о паспортах»41. «…они [подпольный комитет] часто ко мне обращались какие вопросы решать. Я сказал, что основное… чтобы мы могли делать документы нашим людям, которым невозможно официально жить в городе»42.

В свое время он с умом распорядился вынесенными из клинического городка документами умерших до войны минчан – они дали ему простейшие навыки их «исправления» для дальнейшего использования. Вероятно, не был случайным тот факт, что после разгрома Военного совета обеспечение подпольщиков документами перешло к Василию Сайчику – признаем, что он приложил немало усилий для создания в условиях подполья так называемого «паспортного стола».