Балашиха-блюз. Саркастический детектив

– Я свой хрусталь не дам под шампанское, прошлый раз два фужера разбили, пришлось новый комплект покупать, – и на меня смотрит подозрительно.

– Меня, Любань, прошлый раз с вами не было, не надо так на меня смотреть, – отвечаю.

– А ты тут и ни при чем. Это Вася Шляпин постарался, у него ж вечно не понос, так золотуха.

– Ну, елы-палы, Люб, это ж ребенок, чего ты хочешь от него, – сама даже не смотрю в ее сторону, картошку чищу, уж больно морда у нее ехидная.

– За ребенком смотреть лучше надо, – Любка картинно выпустила колечко дыма.

– И чего? – цежу сквозь зубы.

Против такого железного аргумента Любка устоять не смогла, затушила свою лучинку и потрюхала к себе.

– Вот овца декоративная! – прошипела Оксанка.

– Ладно, брось, Ксюх, не слушай ее.

– Знает ведь, скотина, что не на что мне ей хрусталь этот гребаный покупать, а то б заткнула ей глотку, пусть подавится. Вот уж Витек твой ее правильно окрестил – Кабуча. Слово такое хорошее. Откуда он взял-то его только?

– Да анекдот такой есть. Приходит как-то мужик-алкаш домой и с порога на женины вопли выдает ей это самое слово заплетающимся языком. Жена задумалась, порылась в словарях всяких-разных, нашла. На языке людоедов племени ням-ням слово «кабуча» означает «любимая». Баба духом воспряла, дом выдраила, обед праздничный забабахала, мужа ждет. Тот приходит с бодунища домой и не въедет, в чем дело. Она ему объясняет, что она старалась, потому что он ее любимой назвал. «Когда это?» – мужик говорит. Жена: «Ну, вчера ты же сказал «кабуча». Он и отвечает: «Кобыла ты ебучая!»

– Класс! – хохочет Оксанка. – Молодец Витек. Юморной мужик.

– Юморной мужик сегодня в гости приедет.

Вот так вот слово за слово, кое-чем по столу, мы с Оксанкой добрались до конца наших бдений на кухне. Мужики, правда, успели нас задолбать беготней к мискам с салатом, всем попробовать хочется, с утра не жрамши. Мы их быстренько спровадили столы двигать, а сами марафет пошли наводить.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. НОВЫЙ ГОД, ЁЛКА

Ближе к ночи, часиков в десять, Витек приехал, да еще и не один. Жору с собой приволок. Жора его старый приятель по боевой юности, – вместе когда-то в палатке продавцами работали, Витек тогда прогорел, а Жорик, армянская его душа, до сих пор торгует чем-то. Когда Жора в Москву только приехал, по-русски почти не говорил, а теперь ничего, лопочет почти без акцента, а всего-то лет семь-восемь прошло. Любка до сих пор от своего говорка отделаться не может, а уж лет пятнадцать в Москве, вечно у нее «скзала» да «у вкзала»… Про Сазона я вообще молчу, этот как загнет чего-нибудь по-своему, по-бразильски, хоть стой, хоть падай. Хрен с ними, как хотят, пусть так и разговаривают, это так, к слову пришлось.

В общем, веселенькая у нас подобралась компания. Мужиков в таком составе собирать вообще-то нельзя, нажрутся, сволочи, обязательно. Ну, раз уж собрались, не разгонять же их. Сели за стол, выпили-закусили, проводили старый год, и понеслась гулянка. Жора, как обычно, тостами кавказскими сыплет направо и налево, барышням подмигивает. Вот с этих-то несчастных тостов все и началось, как мне, по крайней мере, кажется. Не помню, кто сказал, что «слова это камни», но сказал этот товарищ верно. Сглазили мы своими червивыми языками в ту новогоднюю ночь свое спокойное существование. Дело было так. Встает очередной раз Жорик (уже нетвердо) со стула и произносит тост: «Я хочу выпить за то, чтоб в этом году на нас в темном переулке напали деньги и мы от них не смогли отбиться!» Все радостно закивали, мол, неплохо бы. И тут же понеслись базары на тему «если бы да кабы»…

– Слышь, Витек, а ты бы чего сделал, если б чемодан с баксами нашел? – Сазон уже теплый, раз такие вопросы задает.

– Казино задавил бы бабками, – сел Витя на любимого конька. – Бесконечно богатый человек может выиграть в казино. Если бабок много впендюрить, можно хорошо приподняться.

– А че, лохам не везет? – хохотнула я.

– Ну, почему… Иногда везет. Редко, но везет. У нас тут один мужичок пришел, разменял тысячу рублей, играл скромненько по минимуму. Утром ушел с полторашкой баксов в кармане.

– Че, полторы штуки баксов выиграл? – удивляюсь.

– Да. А ты, Варюх, что бы сделала, если б чемодан нашла, – Витек хитренько щурится.

– Отдала бы тому, кто потерял.

– Ты больная что ли? – фыркает Любка Пухова. – Серьезно?

– Абсолютно.

– Деньги не нужны, мать Тереза? – Любка смотрит на меня с нескрываемым презрением.

– Нужны. Не до такой, правда, степени, чтоб на чужих костях их хапать.

– Почему «на костях»? Тебе ж толкуют, если найти вдруг бабуськи, а не убивать, не грабить, – кипятится Сазон.

– Вдруг, Юрик, бывает только пук. Если кто-то потерял такие деньги, значит, потерял не по своей воле, и даже, возможно, не свои. Соответственно, кому-то за это отвернут голову. Радости мало от таких денег.

– Значит, отдала бы? – смеется Витек.

– Отдала бы, – вздыхаю.

– Молодец, честная девочка! Я бы ни в жисть не отдал, – вставляет слово Федя Пухов, – мне б такой чемоданчик, уж я бы своего не упустил.

– Че б ты сделал, Федор, – не отстает Сазон.

– Хату бы купил, а то пятый год уже очереди жду. Дом вроде построили, ордер без пяти минут в руках был. Отдали наши квартирки. Офицерам из Чечни. Я-то чего, не в обиде, Любка, правда, злилась. Подбивала жалобу написать, а у меня рука не поднялась… Дешево еще государство отделалось. Подумаешь, квартиры дали! Люди там так настрадались, никакие квартиры в радость не будут…

– А ты-то тут причем, недоделанный? – Любкино лицо пошло красными пятнами, нехороший признак.

– Люб, ну, че ты, че ты? – примирительно забормотал Федя. – Это ж в прошлом уже.

– Ага!!! В прошлом! А будущее мое теперя – вот этот вот клоповник! Спасибо тебе, добренький мой Федя! Пусть теперя в нашей квартире чужой дядя живет, портянки свои сушит! – Любка завелась не на шутку, да и выпила прилично.

– Знаиш, – как тебя? – Люба, – подал голос в сосиску уже пьяный Жора. – Я на тебе жынюс!

Лица присутствующих начали медленно вытягиваться, в том числе и Федино. Уж он-то точно такого поворота не ожидал. До меня начало медленно доходить, что Жора никого за этим столом, кроме меня и Витьки не знает, поэтому попутать мог смело, тем более в таком состоянии. Жду дальнейших событий. Любка первая пришла в себя и с плохо скрываемым удовольствием посмотрела на Жору. (Вот кошка драная, никогда случая не упустит свои свинячьи глазки кому-нибудь состроить, пусть даже и Жоре).

– Жынюс! – уже более торжественно заявил Жора. – Ты мне никогда не изменишь, я знаю!

– Хля! Во ярик хорош! Это почему это? – Любка была явно озадачена таким поворотом дела.

– Да кто ж тэбя, такую страшнэнькую, ебать-то будэт! – Жорино лицо было абсолютно непроницаемым, даже я не поняла, шутит он или говорит серьезно.

– Ну, все, – вздохнул Витя, – пиздец котеночку.

Любка минут пять хватала ртом воздух, я даже испугалась за ее здоровье, мало ли, может, астма у человека или еще чего… Федя встал из-за стола в гробовом молчании, хватил Жору за шиворот и выволок за дверь. Жора даже не сопротивлялся, ничего кроме откровенного испуга его бархатные армянские глаза не выражали. Впрочем, небольшой диалог у них все же был.

– Ты чего, брат? – прошептал Жора.

– Ничего, я – муж, – Федя кивнул на Любу. Жора как-то сразу обмяк и послушно засеменил на подогнувшихся ножках к выходу, поддерживаемый Фединой могучей рукой. Люба, «как каравелла по зеленым волнам», удалилась в свою комнату. Федя вернулся и, не обнаружив своей половины, распрощался. Из-за двери в пуховскую комнату еще долго доносился Федин бубнеж, видать Любка не на шутку обиделась. Правда, Федя-то тут причем? Витек приобнял нас с Оксанкой за плечи и предложил прогуляться «к елочке». А чего б не сходить-то? Народ гуляет, и мы будем. Водки взяли, шампанского, и пошли. Сазон с нами не пошел, ему утром рано на рынок надо было, «точку» с товаром выставлять, продавцов похмелять, дел, короче, по горло. Я, конечно, разозлилась немного, потому как бардак-то мне разгребать и посуду мыть тоже мне, ну да ладно, мне не привыкать. На елке народу – прорва, все пьяные, само собой. Витька Деда Мороза водкой напоил, это его одноклассник в шубу нарядился, чтобы на халяву нажраться, в общем, весело мы погуляли. Домой вернулись уже часа в три ночи, посуду по быстренькому убрали, и спать полегли перед телевизором. Под телевизор спится слаще: бубнит себе и бубнит, а все не так одиноко, я ведь одна еще не очень привыкла жить. Оксанка к себе пошла, я Витьке на диване постелила, а себе кресло-кровать разобрала, поближе к телевизору. «Чародеев» вполглаза поглядела и баиньки.

ГЛАВА ПЯТАЯ. «ЧЁРСТВЫЕ ИМЕНИНЫ»

Такой сон мне хороший приснился, прелесть! Как будто я в саду яблоки собираю (яблоки – к исполнению желаний), а помогает мне моя дочка (девочка – к удивлению), хотя детей-то у меня нет пока. Так мне хорошо было, а какой-то паразит начал под дверью орать и меня разбудил. Я глаза продираю, гляжу, а время-то уже о-го-го! Витьку разбудила, ему работать в ночь. Прислушиваюсь, Сазон разоряется, Федя Пухов комментирует. Закуриваю, чтоб не просто так стоять в коридоре, и выхожу к ним. Сазон руками машет, как мельница.

– Не, ну, ты прикинь, Варь, Игнатьевы сгорели! Во выродки!

– За что ты их так?

– Да не их! Пацаны петардами китайскими баловались, одна в окно влетела к старичкам, и пипец! Домик почти весь выгорел, хорошо их дома не было, а квартирант сгорел, ебать через коромысло! Одни угольки остались. Черепушку такую менты вытащили, у меня бабы-хохлушки все печенье обдристали со страху! Торговать некому!

– Какой квартирант-то?

– Да сдавали они две комнаты мужику какому-то. Я его с соседом нашим на рынке видел недавно. Не местный мужик. Я токо не пойму, почему его к Игнатьевым понесло. Бабуськи, видать, есть у него, мог бы в гостинице жить или хатенку получше снять, чем дедову самогонку нюхать.

– А дед все самогонку варит? – подал голос Федя Пухов.

– Конечно, а чего ему не варить, он дешевле водки ее, родимую, продает. Влет идет. Я, кстати, пробовал, нормуль, даже похмелья не было.

– У тебя и с одеколона похмелья не бывает, – Любка Пухова, как всегда, не поздоровавшись, вылезла в коридор и встряла в разговор. – Федор, сходил бы в магазин.

– Да, – засуетился Федя, – ща пойду. Никому ничего не захватить?

– Пива!!! – Витька, как раненый вампир, орет из комнаты.

– Ага, принесу. Варь, ты с бабами на стол накрой, посидим, похмелимся.

– Разрешите бегом? Пусть помогают. Оксанка где?

– Она на вокзал поехала, к ней бабуля пожить приедет, чтоб за правнуком присмотреть, – Сазон достал деньги и протянул Феде. – Купи, Федор, шампанского мне, я к бабам пойду.

– Они ж у вас там, на рынке, все чесоткой болеют, сам говорил, – Федька ржет. – А ты их шампанским поишь!

– Мне одну не чесоточную Жора обещал подогнать, – Сазон серьезен, как никогда.

– Ну, бог в помощь, – Федька вышел за дверь, на ходу застегивая куртку.

Не знаю уж почему, но первое января мне больше нравится, чем новогодняя ночь. Я вообще по жизни любитель «черствых именин». Здорово сидеть тихо-спокойно у телевизора, «Песню…» смотреть и салатики доедать под пиво. Супер! Краситься-одеваться, опять же, не надо, в смысле, не обязательно. А нажрется кто, так тоже по барабану: новогоднюю ночь уже никто не испортит своим хамством, потому что она уже прошла.

В этот раз у нас получились бы хорошие посиделки, если бы Любка, сучка с ручкой, все не испортила. Неймется бабе. Вот она опять Федьку пилит и пилит. Хреново, видите ли, он за нее заступился перед Жорой. Витька пивка дернул, ему уже хорошо, он еще, дурак, подначивает.

– Надо было, Федор, рога Жоре обломать, зря ты его так отпустил.

– Да, правильно! Рогами его надо было ломать! – кипятится Любка. – Рохля ты, а не мужик! Другие знаешь, как за своих жен рожи чистят!

– Не скажи, Любань, – Витька все-таки встал на сторону Феди. – Слушай поучительную историю. Едет как-то новый русский в купе с женой. Жена у него мало того, что страшна, как жисть моя, так еще и стервища редкая, пилит его, пилит… Сосед по купе ему и говорит: «Слушай, я по профессии пластический хирург. За штуку баксов я могу из твоей жены красотку сделать, может она подобреет немножко после этого». А новый русский на него руками замахал: «Тихо, тихо, братан, ща до Ростова доедем, мне ее там братаны за пятьсот пристрелить обещали!»

– А я-то тут причем? – озадачилась Любка.

– Ты? Ты ни при чем, – заулыбался Витек.

– Ну, к чему ты это сказал? – не унимается Любка.

– Да отвали ты, кабуча, просто так я анекдот рассказал.

– Сам ты это слово. Я ему про Фому, он мне про Ерему. Вить, ну, скажи, ты б за Варьку заступился?

– Само собой.

– Ну, вот! А этот импотент с плоскостопием плевать на меня хотел! На хрена я вообще за него замуж выходила! А ведь какие мужики ухаживали…

Про мужиков Федя не дослушал, молча встал и вышел. Хлопнула входная дверь. Любка взметнулась из-за стола, как анаконда, и понеслась за ним.

– Ну и вали на все четыре! Плевок майонезный!!! – донеслось с лестничной площадки.

– Любк, хватит буянить, – это Оксанка приехала наконец-то со своей старушкой.

– Да пошла ты! – Любка полетела в свою комнату, и больше в этот вечер мы ее не слышали.

Ну, почему, едрена-макарона, люди не могут жить в мире и спокойствии?! Ну почему обязательно собачиться по каждому поводу и без него? Как же они мне надоели! Ведь не поругайся эти придурки в тот вечер, ничего б не было и все жили бы спокойно, а так…

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПРОПАЖА

Пять дней Федьки не было. Любка ходила, задрав нос, ни с кем не разговаривала. Типа феминистка: бабы сами по себе и без мужиков проживут. Не вынесла душа поэта, в смысле Любкина, на шестой день забеспокоилась, но виду вроде не подает, но я-то знаю, слышу, как она сопит за дверью, телевизор даже не смотрит. Для Любки пропустить очередную серию какой-нибудь «Мануэллы» – потеря невыносимая, а тут – молчит телевизор. Всем было интересно, где ж Федор наш обитает, но с Любкой заговаривать никто не решался. Я, в конце концов, плюнула на приличия и стукнула соседке в дверь.

– Любка, ну-ка открой на минуту, дело есть.

– Чего тебе? – Любкина испуганная физиономия высунулась в коридор.

– Федор где? – я оттеснила Любку плечом и проникла в пуховскую комнату.

– Не знаю… А зачем он тебе?

– Нужен по делу, – я еще не придумала, что ей ответить на этот вопрос, но Любку, похоже, это мало волновало. – Когда хозяин будет?

– Откуда я знаю? Эта сволочь как уперся тогда, так и нет его, пусть, скотина, побомжует до конца отпуска, явится потом, козлина вонючая!

– Так ты, чего, не знаешь, где он теперь? – удивлению моему не было предела.

– Не-ет, – Любка увидела мое вытянувшееся лицо и тоже озадачилась. – А чего?

– Да как ты так можешь?! Может его в ментовку загребли или еще чего похуже! Родной же мужик! Ты чего, кулема, на жопе-то сидишь, искала б его что ли!

– Да чего с ним будет-то? Денег у него с собой нет, не ограбят, не убьют. Явится, никуда не денется.

– Сейчас и просто так грохнуть могут за здрасьте… Тьфу, не дай Бог! Хоть по друзьям позвонила бы!

– Ладно, позвоню, но я скажу, что это ты его ищешь, а не я.

– Детский сад какой-то… Чего хочешь, говори, главное, удостоверься, что мужик живой – здоровый.

Через часочек Любка вышла вразвалочку из комнаты и села к телефону. Мы с Оксанкой сидели на кухне и пили чай с пирожными. Васька от чая отказался, с бабушкой сидел. Этот ребенок теперь бабке целыми днями не дает покоя, требует страшилок. Бабка имела дурость рассказать внуку про каких-то там деревенских колдунов или другую какую дребедень, ребенок увлекся и достает теперь бабушку с утра до вечера. Оксанка еще кошку завела, так что ребенок теперь при деле: либо бабка под раздачу попадает, либо кошак ни в чем не повинный. Я краем уха прислушивалась к Любкиному трепу. Пропадает в человеке артист. Звонит Любаня очередным своим знакомым и томным голосочком, как бы между прочим задает вопрос: «Ле-енк, а мой-то не у вас сейчас? Ушел куда-то, зараза, третий час нету!» Наконец, Любка отлипла от телефона и притопала к нам. По своей давней привычке (идиотской, кстати) хлебанула из моей чашки чайку и угнездила свою недвижимость на табуретку. Мы с Оксанкой молча уставились на нее, ждем, может, чем порадует. Сигарету выдернула из пачки, закурила и молчит, глядя в пол.

– Ну?! – меня начал раздражать этот театр одного актера.

– Нет его нигде, – шепчет Любка, я гляжу, а у нее глаза на мокром месте.

– Всем позвонила?

– Всем, больше некому звонить.

– А на работу?

– Так в отпуске он. И чего ему, скоту, не хватало?! – неожиданно зло крикнула Любка, швырнула недокуренную сигарету в пепельницу и убежала к себе в комнату.

Мы с Оксанкой переглянулись. Я так чувствую, у нас обеих на рожах было написано чего, конкретно и вообще, Федору не хватало с евонной супругой. Я поняла, что от разговоров нужно уже переходить к действиям, а то, мало ли чего с соседушкой случилось. Пришел мой черед к телефону топать.

– Кому звонить-то собралась? – Оксанка любопытствует.

– Угадай с трех раз. Ментам, кому ж еще!

– Так это Любке идти надо, заяву катать.

– На фига? Я Лехе позвоню, одноклассничку своему.

Пришлось копаться в записной книжке, номер Лехин искать, давно не звонила. Леха был на дежурстве, пришлось у его жены выцарапывать служебный телефон и звонить ему на работу, что, оказалось кстати: он быстренько выяснил, что Федор, по крайней мере, не у них в обезьяннике и, слава богу, не в морге. Пару мыслишек дельных я у него вытащила, хоть мент он и в Африке мент. К тому времени, как я закончила свою болтовню, в кухне уже народ кое-какой собрался, так что было с кем поделиться своими соображениями: Сазон приперся, бабуля Оксанкина вышла внука кормить.

– Ну, че, жители Вилларибо и Виллабаджо, давайте решать, где нашего Федора искать.

– Какого Хведора? – баба Дуся наливает Ваське суп.

– Соседа нашего, Любкиного мужа.

– Да пес его знае, куды он делси, – ворчит.

– Есть у меня один вопросик, к тебе, Юрик, – говорю Сазону.

– Н-ну.

– Не нукай, не кобыла… Ты мне вот чего скажи, бабы-то у Федора не было случайно?

– Не, вряд ли. На хрена? У Любки во какая срака толстая, Федору за глаза, – и тычет пальцем в календарь, который у нас над столом пришпилен. – Любка у нас эт-та, – читает, – Венера Милос-с-ка-я! А хля, похожа как! – ржет.

– Угу, токо руки отшибить, – бубнит Оксанка.

– Кончайте цирк, придурки, я же серьезно спрашиваю. Леха мне сказал, что в ментовке заяву могут не принять, скажут, к бабе другой от жены сбежал, тем более, они поругались.

– Да нет у него бабы, Варек.

– Ну, где тогда он может быть? Не в подвале же он ночует! Любка всех знакомых сегодня обзвонила, нет его нигде.

– Да от нее не только в подвал, вообще неизвестно куда сбежать можно! – Оксанка завелась.

– Тише ты, не ори так, услышит.

– У нас у сяле мужик один тож с бабою своей пособачилси и убяжал от нее на погорелки, пил там, собака, няделю мож, а мож и боле, – тихонько забубнила баба Дуся.

– Федор-то наш тоже, наверно, на погорелки побег, – гогочет Сазон.

– А чего, это мысль, – я встрепенулась, – надо проверить.

– Ты о чем? – Оксанка аж чаем подавилась.

– Об Игнатьевых, вернее, об их фазенде. Домик-то не весь сгорел, вовремя потушили, почти полдома целехоньки. Вот так, ребятки.

– Ты совсем обалдела! Че ему там делать?

– Ты не слышала, чего баба Дуся сказала? Чего-чего! Водку жрать, вот чего. Короче, я собираюсь и иду на проверку, кто смелый, может со мной прогуляться.

– Мудаков нет, – брякнул Сазон.

– Мудаков всегда навалом, – я так на него глянула, что все сразу поняли, кого я имею в виду. – Ладно, одна смотаюсь, не развалюсь.

– Иди, если тебе делать нечего, – бурчит Оксанка.

Я бодрым шагом пошла одеваться. Ничего, ради такого случая можно и прогуляться, идти все равно не далеко. Поздно уже, правда, ну да ладно, меня здесь каждая собака знает, не убьют по дороге, надеюсь. Ну, разве что маньяк какой попадется… А впрочем, мы барышни крепкие, любого маньяка сами так заманьячить сможем, пожалеет, что на свет маньяком появился.

Быстренько я добралась до Игнатьевского домика, остановилась перед калиткой, стою и думаю, как мне пролезть по снегу к дому, гляжу, а там дорожка аккуратненькая протоптана. Побрела по дорожке к дому. Сдуру вспомнила Юркин рассказ про обгорелый труп, который там нашли, меня аж передернуло, я ж живой человек, мне тоже страшно бывает. Думаю, не буду по развалинам шататься, пойду сразу в ту часть дома, которая не сгорела. Там даже одно крыльцо сохранилось, дом-то раньше на двух хозяев был, с двумя входами с разных сторон. Дверь подергала, а она закрыта. Кто ж ее запереть-то додумался, интересно, менты что ль? Приезжали же вроде… Собралась было домой идти, как мне почудилось, что в доме кто-то ходит. Света, само собой в доме нет, проводка гавкнула, а в темноте кто-то шляется! Опять думки о покойниках в голову полезли, я уж думала деру дать оттуда, слышу, поет кто-то и голос до тошноты знакомый. Громыхнула сапогом в дверь.

– Федь, открывай! Напугал до смерти!

– Варь, это ты? – Федька и сам испугался.

– Нет, насрали… Открывай, говорю.

– Ты чего здесь делаешь? – Федор отодвинул засов и пропустил меня в дом.

– А ты чего здесь делаешь, любезнейший? Водку жрешь? – перегаром от Федьки несло не по-детски. – Шел бы домой, че ты как пацан себя ведешь.

– Ага… Опять к этой…

– А дальше чего делать будешь?

– Поглядим. Не пойду я домой, Варюх, тошно мне там.

– А кому сейчас легко… Ты хоть жрал чего?

– Откуда? Денег-то нет.

– На водяру, значит, есть?

– Не-е, это мы с Иванычем в гараже три дня квасили, он ставил. А здесь я недавно, второй день всего.

– И как?

– Везде люди живут.

– Ладно, Федор, я могу тебя понять, в смысле Любки, но так тоже нельзя. Ты чего здесь навеки поселиться собрался? Хозяева приедут, выпрут тебя отсюда.

– Пусть. Домой все равно не пойду.

– Да разведись ты с ней, если жить не можете по-человечески! Ты мужик еще молодой, найдешь бабу нормальную, без заходов.

– А Любка? Куда ее? Комнату ведь не разменяешь.

– Откуда явилась, туда пусть и отправляется, большая проблема.

– Да не, нельзя так, Варь.

– А в говно тебя втаптывать на глазах у изумленной публики можно? Мужик ты или нет, в конце концов!

– Да я уж сам не знаю, кто я есть… Плохо мне, сестричка, ей-богу.

– Да уж вижу. Ладно, пойду я. Ща Сазона пришлю к тебе, он пожрать притащит.

– Любке не говори, где я.

– Ага, разбежался. Пусть ей, заразе, стыдно будет. Скажу обязательно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ГДЕ ТЫ, ФЕДЯ?

Домой я летела на крыльях. Еще бы! Как бы там ни было, а Федор все-таки нашелся, живой – здоровый. Захожу, а эти халявщики фестивальные сидят в кухне, лясы точат.

– Сидите, значит? – говорю.

– А че еще делать-то? – Сазон сидит и жрет чего-то.

– Тебе-то я сейчас мигом дело найду.

– В чем дело-то, объяснить можешь? – Оксанке интересно стало, чего это я влетела, как буревестник, можно подумать, не знает, куда я ходила.

– Федя нашелся. Иди, Юрок, ему пожрать отнеси и свечек, что ли, а то у него там темно, как у негра в одном месте. Вот, щей ему отнеси, я колбасы отрежу… Оксан, у тебя хлеба нет? Я сегодня еще не ходила.

– Постой, расскажи сначала, где ты его нашла-то? – Оксанка от новостей таких ошалела.

– Где искала, там и нашла, на погорелках. Сидит там в темнотище, страдает с перепоя. Юрик, ты ему пива купи, что ли, а то уж больно жалкий он, пусть здоровье поправит.

– Ну, блин, сосед дает! – сияет Сазон. – Бомжует, значит?

– Ничего смешного, между прочим. Я его уговаривала домой вернуться, он не хочет. Может, одумается через пару дней и придет все-таки… Пойду Любке скажу, где ее благоверный обретается.

Сказала, блин. Этой дуре, хоть говори, хоть кол на голове теши. Ей говорят, что мужик от нее на край света готов свалить, а ей хоть бы что. Я б со стыда сгорела. Наверное, я никогда в ее политику не въеду. Неплохо бы ей самой разобраться, чего она от жизни хочет и от мужа своего. Вышла я из ее комнаты, как говном облитая, хреново, когда тебя не понимают. Всегда так: хочу как лучше, а получается хрен знает чего. Может, и не надо мне было в это дело лезть, пусть бы сами и разбирались, но Федька-то там голодный в этом бомжатнике сидит. Родной сосед все-таки.

Пошла я к Оксанке. Сели мы с ней, лимончик порезали и вмазали коньячку, который мне клиент один презентовал. Посидим, думаем, Сазона дождемся. Может он Федьку по-своему, по-мужицки, уговорит вернуться. До двух часов ночи мы сидели, так и не дождались. Часов в двенадцать соседушка наш пропащий появился, который в Люськиной комнате живет. Он, наверное, ошизел от наших базаров, пока в кухне кофе себе варил. Мы его пригласили на оставшийся коньяк, а он неожиданно согласился и даже принес еще чего-то выпить, не помню, правда, чего. Обычно он даже не здоровался почти никогда ни с кем, а тут, надо же, едрена-макарона, примкнул к компании. Я тогда подумала, что он на Оксанку глаз положил. Оксанка довольная, сияет, как новый гривенник, но такую чушь несет! Можно подумать, мужику интересно про Федьку слушать! А он такой вежливый весь из себя, так слушает внимательно, поддакивает, вопросы даже задает, куда деваться! Вот с ним и просидели мы до двух ночи. Сазон, думаем, и не придет сегодня, не иначе опять по бабам подался, ему ж вечно его стручок покоя не дает. Так и разошлись спать по комнатам.