Первый. Второй том

Владислава Николаева

Первый. Второй том

– Истоки искусства, ради которого вы сюда притащились, – без запала вещал Алцест, – лежат на трёх основах. Первый вдохновитель Питер Брейгель Старший, с его многосюжетными многолюдными полотнами, изображающими курьёзные своей буквальностью ситуации голландского устного творчества. Второй вдохновитель – Ренессанс, обратившийся к красоте человеческой натуры. Наконец, третьим, немаловажным фактором зарождения, послужили дела инквизиции и притязания католической церкви. Первые два были переняты и усвоены буквально, но последнее было извращено и подвергнуто саркастическому осмеянию, подрывая всё, что могло считаться церковью заповедным. Отрицание явилось логической реакцией на сожжение некоторых магов на кострах инквизиции и было закономерным для свойственной магам психологии…

Алцест странно поворочал языком в открытом рту, как будто он показался ему чужеродным. Похоже, маг был недоволен своим выступлением.

Студенты, пришедшие на экскурсию в музей, не издавали ни звука. Мужчина брезгливо посмотрел на них и хмуро продолжил:

– Инквизиция уничтожила больше мирян, чем магов. Это даже вам должно быть известно. Некоторые из казнённых магов совершили некоторое подобие самоубийства чужими руками. В целом деятельность католической церкви привела наше общество к переходу на максимальную доступную секретность, а потом как многое человеческое сошла на нет. Миряне с тех пор стали чуть менее зашоренными, но в нашем обществе развилось понимание, что секретность навсегда наше благословение.

– Может, – девушка с отросшими корнями волос впервые на моей памяти дерзнула открыть рот, и Алцест похмельно поморщился, – однажды они настолько эволюционируют, что мы сможем жить открыто?

– Может, к тому времени мы эволюционируем настолько, что будем летать меж звёздами? – голос даже не звучал, как обвинение в идиотстве. Неужели Алцест стал чуть терпимее к последнему курсу? – Итак, историческая коллизия, не нашедшая физического воплощения, не могла не найти выход в сфере искусства. И сегодня мы исследуем самую выразительную и бессловесную форму – средневековую магическую живопись.

Экскурсовод мялся поодаль без дела. На входе требовалось подтвердить возраст. Студенты нетерпеливо прошагали в первый зал, боясь спугнуть удачу.

Алцест осклабился в похабной улыбке, наблюдая как киснут его студенты. Магическое искусство предполагало континуальное расходование энергии. Да, это был тот самый музей, куда не пускали несовершеннолетних. Это был тот самый музей, который плакал по резной спинке кровати Мага. В первом зале располагались картины, больше напоминающие Брейгеля.

– С этого начиналось, – злорадно указал Алцест на сглаженные в пегий и палевый краски большого полотна. Люди, которых можно было принять за инквизиторов, распускали руки с ведьмами. Некоторые из ведьм были вооружены. В беспорядке одежды проглядывало буквальное холодное оружие. Некоторые, подвешенные к дыбам, только плакали. – Фигуры шевелятся, но не каждый заметит.

Старшекурсники прильнули ближе, собираясь впечатлить воспитателя наблюдательностью.

– Это самые первые одушевлённые полотна. Художники сначала прибегали к слову «одушевление», потом перешли на более плотское и отражающее суть «овеществление», поскольку души тут никакой, естественно, нет.

Проклятый ничего не говоря развернулся и пошёл, студенты не заставили себя ждать. Второй зал был оживлённее. Кроме группы Алцеста других посетителей как ветром сдуло. Ни единой душе прежде не приходило в голову водить сюда образовательные экскурсии, этот музей не нуждался в рекламе и дотациях. Этот музей не тосковал по посетителям.

– По задумке музейщиков в этом месте, которое невозможно миновать, находятся полотна с нарушенной структурой. Здесь двигаются, но без гармонии и грации. По задумке музейщиков – не выкидывать же.

Группа зависла у северной стены, ловя адреналин ещё и на том, что могла себе такое позволить при своём моральном вдохновителе, который неделя за неделей вгонял их в этические рамки, а потом взял и притащил, куда остальные не пускали.

– В ваших чугунных головах медленно ползут очень прозрачные мысли, – фыркнул Алцест. – Она ничего не чувствует. Мастер был неумел и овеществил только одну фигуру. Он делает тяжёлую утомительную работу, как маятник в часах. Год за годом.

Алцест стремительно покинул зал. Четвёртый курс хвостиком нагнал.

– Отсюда – даже если вам доводилось проникнуть сюда, едва ли знаете – начинаются именные залы. Отверженный арабской диаспоры, талантливый самоучка, чьё нестандартное мышление привело к подъёму ранее не получившего популярности направления. Он сохранил национальный вкус.

На полотнах, оживившись на посетителей, женские фигуры избавлялись от излишков одежды. Ткань в принципе была только на лицах, остальное механистически выверено извивалось, как современная наживка для модерновых спиннингов. Лица фигур действительно были самыми интересными фрагментами фигур, на которых было мало надето и скрыто. Лица с невыраженными улыбками смотрели бархатными глазами с каким-то скрытым смыслом.

– Новизна мышления араба как раз и заключалась в упрощении схем. Основываясь на его опыте, более одарённые мастера смогли увеличить количество простых схем в составе большого полотна взаимодействующих фигур.

Алцест повёл молчаливую группу дальше и какое-то время молчал, позволяя таращиться поражёнными глазами то туда, то сюда. Серые глаза насмешливо наблюдали за самими студентами. В четвёртом зале преобладали пары, потом их сменили тройки, и последний самый большой зал поражал воображение широтой взглядов.

– Лучшие образцы… – вкрадчиво заговорил Алцест, и воспитанники сбежались на его голос как хамельнские крысы на дудку, – хранятся в частных коллекциях.

Разочарованный полувыдох.

– Шедеврами этого жанра считаются всё же не живописные полотна, а рельефные работы. Но такое вам не светит! – добро-добро заулыбался Алцест, указывая рукой на выход.

Поход в музей должен был стать апофеозом воспитательской деятельности Алцеста и её венцом. Проклятый собирался торжественно получить расчёт, для чего впервые за долгое время переступил порог цитадели Мага. Лакей рассыпался перед ним в любезностях и очень вежливо сообщил об отъезде главного по важному делу. От нечего делать нерастроенный Алцест пошёл куда глаза глядят и через некоторое время обнаружил, что почти вернулся на работу. Ему пришло в голову, что в принципе обставлять уход Высшими представителями власти необязательно, и можно уволиться у ректора. Алцест не привык откладывать дела – рисковал не дожить.

В вестибюле проигнорировал приветствия разбегающихся студентов, для каждого курса предстояла своя практика, и хотя учебный год продолжался, лекциям наступил конец. С неоформившимся чувством удовлетворения Алцест захотел посмотреть, как его имя снимают с расписания.

Первый курс, практ. часть под рук. Проф. Шпигель. Прекрасно, уже на новое заменили. Второй курс. Проф. Хайнс. Чудно, прощайте навсегда. Не поминайте. Третий курс. Преп. Альтова. Наипротивнейший сброд фокусников. Четвёртый… Что?!

Алцест ещё более утвердился в желании увидеться с ректором. Он практически не бывал в комнате персонала, куда профессора бежали со всех ног в перерыв, чтобы вернуть себе подобие душевного равновесия и компенсировать растраченную на лекции влагу. Проклятый в перерывах между растратой жидкости на презренных дилетантов магического мира наводил трепет на дилетантов, ходящих по коридорам.

Ректор в голубой и излишне подчёркнуто старомодной мантии нашёлся в библиотеке за подбором пособий для пускающегося в практику с мелочью Шпигелем. Неопрятный, но очень увлечённый профессор был тут же и улыбался своей благожелательной лягушачьей улыбкой. Ректор складывал пухлой начальственной рукой наиболее потрёпанные книжки на растерзание незрелым магикам.

– Как это понимать?! – перед бледным ректором грохнулась грифельная табличка.

– Распоряжение Мага, – проблеял он, и нижняя губа его задрожала. Шпигель как в любой стрессовой ситуации уткнулся в книжку. Ей оказалось ерундовое пособие для первогодок, но профессор старательно читал.

– Я отказываюсь.

– Маг не позволяет обсуждать своё решение. Работа начата и должна быть доделана. Вы отправитесь на выездную практику со старшим курсом. Маг упоминал, что вы серьёзно критиковали стандартную систему практической отработки. Сейчас, когда вам предоставляют организовать её, разве честно отказываться? Со стороны легко критиковать, – горько добавил ошеломлённый излучаемой Алцестом ненавистью ректор. Шпигель дочитал пособие до третьей главы.

Алцест испытывал не меньшую горечь. Маг загнал его в очередные силки. Всегда говорил, что практика фуфло, и вот, пожалуйста – на, сделай правильно!

Мужчина шумно задышал от дикого раздражения. Выставил в ректора угрожающий палец, собираясь сказать очень грубо, что он об этом думает… и исчез под шкафом. Профессора застыли. Застыли едва-едва задевшие шкаф студенты.

Пришлось проявиться, так как окружающие намеревались и дальше упускать время. Шкаф был тут же поднят, пришибленный Алцест отодран от пола, проверен на переломы, обтёрт водой… но не приведён в чувство. Пришлось нести домой. Пострадавший был разбит, чудом не раздавлен.

Через какое-то время тишину сумрачной комнаты потревожил бессознательный скулёж. Я засомневалась, что поступила правильно. В том здании наверняка кто-то учил лечить…

Маг явился на мысленный призыв. Зажёгся свет. Я сидела на табуретке и нервно дышала – такая вот помощница, пока он водил ладонями над телом, будто оглаживая ауру.

– Прости, что отвлекла, – прошамкала я бесчувственными губами.

Виска коснулись чуть тёплые губы, рука огладила по волосам. Замерли в обнимку вдвоём у постели проклятого. Глаза Алцеста закатились, обнажая белки, рот чуть приоткрылся. Нижняя часть лица оказалась ободрана сильнее, глубоченные ссадины застыли коркой цвета засохшей курицы. Зубы брат выправил.

– Кто-то ещё пострадал? – опомнилась я.

– Нет.

– Я про…

– Я понял. Новых жертв не было.

– Ну давай! – насмехался отравленный обезболивающим Алцест.

Он утверждал, что ничего особенного не чувствует, но реакция говорила за себя. Голос его взлетал куда-то в нелогичных местах, приходилось следить за собой, чтобы не вздрогнуть, смеялся он дольше, чем того заслуживали слова, и на самом деле впервые на моей памяти затруднялся занять Мага беседой. Зелье затуманило сознание, сам проклятый не знал, что принял особую микстуру, а мы изо всех сил поддерживали видимость того, что всё по-обычному. По крайней мере, никто больше этого не видел…

Маг, неподвижно положив на старый стол руку, грел в другой высокий бокал. Взгляд опаловых глаз наводил на неприятные мысли о питоне. Алцест подначивал меня, терзая даже в таком ослабленном состоянии. У меня как раз-таки имелся вопрос, искренний и сложный – неподходящий для фарса ситуации, в которой такого человека как Алцест приходилось убеждать в его интеллектуальном соответствии, в хрустальной прозрачности его разума – единственном, что оставалось при нём, даже когда остальное выходило из строя…

Я старалась не плакать. Алцест не сможет ответить и поймёт, что не в порядке. И будет сомневаться в себе и впредь. Далось ему добиваться от меня участия в их разговоре! Маг сыграл бы эту партию, как шахматист, сводя её к ничьей…

– Перед сильным магом, – копая себе яму, начинаю я, – двое покалечившихся. Маг может помочь обоим, но помогает только одному. Почему?

Один смотрит на меня через стол, другой со впалой тахты. Я долго подбирала слова, но теперь они, конечно, все разлетелись, пропали и канули. Я хаотично припоминала, что ещё должна была сказать и не сказала, не стоит ли чего прибавить, но в итоге оставила паузу висеть, отказавшись дополнять и лишь выровняв лицо в самоуверенный ожидающий кирпич.

Этот вопрос мучил меня, зомбировал, не позволяя ничего другого сказать. Пока он крутился с башке, я ни на что другое не была способна.

– Травмы равноценные? – задал существенный вопрос Алцест.

Я с облегчением заговорила:

– Нет. У одного серьёзные ожоги в результате нападения, другой сорвался с высоты, сильно рассёкся.

– «Сильный маг» увидел их одновременно?

– Нет. Обгоревшего на несколько дней раньше.

– Тебе достаточно информации для ответа? – ухмыльнулся Алцест, глядя на Мага.

Я отвернулась, чтобы не видеть небрежной ухмылки. Он не понимал, что это больно. Возможно, начнёт задавать себе вопросы завтра…

– У меня много ответов и один вопрос, – глубоким голосом ответил Тимур, не меняясь в лице. – Кому я не помог, Васса?

Если бы моё благословение изгнало проклятие Алцеста, я бы незамедлительно благословила его за своевременное выключение. Комнатка была маленькой, когда в ней что-то с кем-то случалось, это сложно было не заметить. Мы нависли над Алцестом, готовясь реанимировать, но брат определил, что его приятель неконтролируемо заснул, будто по щелчку тумблера. Вернее всего, сработало подсунутое зелье.

На моих плечах сжались руки. Маг усадил меня в изножье и смотрел мне в глаза снизу вверх, встав на колено на оттёртый, в изъеденной краске пол.

– Одного уже лечили, другого – нет. Одного могли лечить другие, другого нет. Один был маг, другой нет. У меня много ответов, Васса. Я редко лечу. Я должен этого избегать, чтобы не оказаться втянутым в бесконечную конфронтацию с законами природы. Люди ранятся, болеют, умирают. То, что я могу, не значит, что должен, обязан, и что это правильно.

Он говорил приглушённым твёрдым голосом, заглядывая в глаза из-под изломленных чёрных бровей. Ладони сползли с плеч на запястья и убеждающе согревали, чуть потряхивая в соответствующих эмоциональных частях высказывания.

– Это было у тебя в голове, когда ты пошла с Венькой в Чертоги, – он поджал челюсть, подавил злость, и, выронив мои запястья, выпрямился.

Наверное, надо было пойти за ним.

– Чё-то я… – прошамкал Алцест, с чмоканьем дегустируя слюну во рту, не успев открыть глаза. – Подпоили!

Он резко сел. Не было другого выхода, кроме как кинуться и остановить, но Алцест не дался. Корка на подбородке потемнела, лицо всё корчилось от боли, но на ноги он встал уверенно. Вышел на улицу в одеяле на худых бёдрах и с недвусмысленным звуком вытошнил содержимое желудка с крылечка. Назад ноги вели его петляющей дорожкой, плечи трясла дрожь, а серые глаза блестели злобно.

– Что ты там вчера… – давясь выбил из себя Алцест, пытаясь закутаться в одеяло кругом, а лучше два раза. – Рассказывала, что Он меня вылечил… Он только меня лечит! Никто больше не станет. Даже если я буду вырываться, всё равно вылечит! Даже подпоит дрянью, которую я требовал держать от меня подальше! Никаких зелий, мать твою, кроме съестных… Он мне в глаза смотрел и всё равно куда-то подсунул…

Последовало несколько злых беспомощных ругательств. Я решила их проигнорировать, засунув в судорожно сжатые на груди руки пластиковую бутылку с горячей водой, а когда она была принята, подложив ещё газеты.

– Чего это? – ленился читать Алцест. Глаза его были открыты лишь на эпилептическую треть.

– Пишут гадости про Веньку.

– И что я могу сделать? Исправить орфографические ошибки и написать жалобу?

– Сомневаюсь, что они есть.

– Тогда пунктуация, – маг прижался небритой щекой к высунутому боку бутылки. – Всегда можно придраться… Чего это? Чтоб я из твоих рук пил? После вчерашнего?

Себе дороже спорить. Легче выпить кофе самой. Только перелью в больший стакан и залью ударной дозой сливок.

– Ты что, пьёшь мой кофе?

– Ты всё ещё не убрала газеты.

Выпростав одну руку ради чашки, Алцест соизволил открыть один глаз и заметить, что я продолжаю стоять над ним с крупноформатными местными изданиями. Паршивец молчал, даже из вежливости рта не раскрыл.

– Я хочу, чтобы ты разгадал их знаменитые ребусы и сделал им так же обидно, как они сделали мне.

– А деньги? – с ложным ажиотажем на лице просиял он. – Куда ты распределила выигрыш? Может, там сараи покрасить или фонтаны подновить?

– Я ищу только морального удовлетворения. Сможешь себе аккумулятор купить. Чем тебе не хорошо? Интеллектуальный труд.

– Мне плохо!

– Так ты намерен себя весь день жалеть?

– Разгадай сама, получишь более острое моральное удовлетворение!

– Я получу трату времени и дополнительное расстройство. Из нас двоих ты осилил свою библиотеку.

Алцест посмотрел с прищуром:

– Твоя больше.

– Постараешься, я может быть даже тебя туда пущу.

– Новое место заключения? – криво улыбнулся проклятый.

– Как знаешь.

С Алцестом быстро постигалась наука проигрышей. Проигрывать было легко и спокойно, спорить – бесполезно. Чтобы не чувствовать себя дурой оставалось соглашаться и делать исходя из наименьшего зла. Нет и нет, не заставлю же я его.

Так что я наполнила ванну и без лишнего сотрясения воздуха улетела в загаженное алкашское лежбище. Совсем недавно здесь порядок наводила, можно начинать заново. Опять горький запах, но теперь не лекарств и тела, а сигарет. Под потолком темно от пелены дыма, ни один светильник не включен, только светится спираль обогревателя. Почему-то в доме холодно, хотя снаружи весна и комфортно в ветровке. Стол заляпан, заляпано мимо стола. Кругом Гришкины перлы, скомканные и подстеленные, под шелухой и остатками пищи, в кругах от подошв стаканов. Стул покалечен, будто им швыряли. И бутылки.

Угловатое тело натягивало коленями скомканное покрывало. Ткани на всё не хватало, хотя могло хватить, если кутаться не в таком состоянии. Картина, открывавшаяся с высоты роста, вызывала брезгливость. Я закатала рукава.

Остап отвлёкся от стройки гостиницы, когда я с грохотом и ругательствами провезла мимо на его прежней коляске спелёнутого несвежими простынями всклокоченного Прохора. Дружине нужен начальник. Предстоял Фестиваль Воды, гостиница была не готова, и ситуация с обвинениями Веньки наводила на мысль всё перенести или вообще отменить.

Коляска с грохотом преодолела мост, судя по виду взрывая дублю мозг подскоками по брусчатке. Его ругань меня не впечатляла, а больше он мне ничего сделать не мог.

Дружина конечно не тренировалась, как должно быть сачковала весь запойный период. Мне стоило давно принять меры, но меня тоже можно было понять.

Жрицы сбежались посмотреть, что я им привезла. И это действительно было что, а не мой прежний друг Прохор. Оно плевалось, шипело и материлось на зависть Алцестовым студентам и ему самому.

Вайю по моему велению собрала вокруг дружину. Вид старшого деморализовал, но спустя такое количество дней не мог быть новостью, даже если Гришка не опустился до того, чтобы написать о запое начальника городской обороны.

– Посмотрите на него – может этот человек отвечать за вас, за город?

– Так ты со мной, да? – прохрипел дубль набычившись.

– Ты очень ошибаешься, если думаешь, что поступил со всеми нами красивее, – ответно прошипела я, нагибаясь к его лицу и захлёбываясь запахами. Хотелось сделать так же, как Алцест, почувствовавший на языке послевкусие зелья. – Во главе дружины встанет тот, кто победит Прохора в честном поединке!

Дружина буксовала. Прохор, освобождённый от пут, выдал фирменный зловещий оскал. Мои крепкие загорелые ребята видели не опустившегося алкоголика, а человека, который укладывал всех бойцов одним мизинцем и скидывал с остальных пальцев искры размером с дом.

Подоспевший Остап не стал бы тревожить самолюбие лучшего друга, и это вызывало досаду, так как я могла бы в нём не сомневаться. Сергей мялся, всю жизнь огребавший от Прохора больше всех.

Жрицы видели, как есть. Стриженная под мальчика Агни подняла руку и с надеждой посмотрела на меня:

– Я хочу побороться в честном поединке с Прохором.

Дубль презрительно фыркнул, но я уже показывала предоставить место. Агни была самая миниатюрная, смуглая, с острым носиком. В отличие от сестёр, она не стала болтливой после инициации и волосы не стала заплетать в изощрённые косички, а наоборот обкорнала ещё короче. В каких-то прежде моих просторных брюках и необлегающем топе. Одежда просторно и упрощающе висела на ней.

Прохор заблуждался, если думал, что выглядит лучше. Выставил вперёд правую ногу, по привычке красоваться на турнирах, отчего корпус похмельно повело. Он предоставлял первый ход другим, всегда, когда речь шла о дуэльном противодействии, и теперь ждал. Агни заняла позицию и холодно наблюдала противника. Поза оставалась расслабленной, в большей мере, чем отрепетированная заготовка Прохора. Приходило на ум, что она не простила ему небрежных прозвищ типа «Кнопка», которыми начальник дружины одарял её регулярно. Пока не пил. Чем-то его задевало существование такой Жрицы Огня. Похоже его слова задели Агни.

Публика безмолвствовала. Дубль притомился стоять прямо и решил со всем быстро покончить. Фитюшка, сорвавшаяся с руки в землистом необновлённом загаре, пошла криво и разочаровала, обнажив деградацию мастерства самого многообещающего когда-то адепта. Несколько дружинников попятились, избегая удара, но Агни подхватила фуфло-снаряд, притянула к себе через несколько метров и моющим движением растёрла по маленьким ловким кистям.

Здесь собрались суровые люди из охраны, адепты, более умеющие разрушать и уничтожать, чем совершать бытовые преображения. Выражения на их лицах менялись, крепкие пальцы задумчиво тёрли каменные подбородки. Прохор их не видел, захваченный досадой по поводу промаха. Должно быть, Стахий учил его не распаляться, но он и это забыл.

Агни с вызовом скопировала его изначальную позу и продолжала ждать. Её сёстры и я – одни знали, что ей не свойственно обороняться. В холодности её головы не приходилось сомневаться, она сознательно испытывала противника. Из большой распахнутой двери Храма высунулись старики и заковыляли к нам с озабоченными лицами, но о них все быстро забыли.

Прохор ударил. Сполох вышел на профессиональном языке грязный. Агни повела кистями, «надевая» заряд в равных частях и сбрасывая под углом в подсыпанный на площадку песок. Теперь она стояла ближе. Прохор выругался в том духе, что надо бить сильнее, и ударил.

Когда развеялся чад и копоть, Агни ожидала на половине прежней дистанции. Прохор будто осознал, что недооценивал противника, будто бы смирился. И приготовился к взрослой битве, вскинув кулаки для удара молниями. Только в его идиотском состоянии можно было поверить, что ему хватит на это концентрации. Молнии изошли в те же банальные всполохи, что и прежде. Агни прихлопнула их ладонью в сторону Прохора, ему же от них и досталось.

Жрица стояла перед сутулящимся, тяжело дышащим мужчиной. Он был на голову выше, в потемневшей майке. От последнего удара на левой жилистой руке спалились волосы, в воздухе стоял их запах.

Агни открыла рот, чтобы закричать Прохору в лицо, но вместо звука полилось пламя. Жрица извергалась пламенем, как демон из преисподней, и дубль ошеломлённо отпрянул и рухнул навзничь у её ног.

Девушка как ни в чём не бывало потухла, будто для этого достаточно щёлкнуть тумблером. Сёстры накинули на неё плащик, пока с тела не слетели остатки одежды. Не шла и не красила, не жалко. Я наклонилась над лежащим на локтях Прохором, даже Остап не спешил подать другу руку, переминаясь за спинами Жриц.

– Ты… тот, на которого я должна была рассчитывать… ты подвёл меня!

Я вздёрнула его на неуверенные ноги, раздирая ветхую майку, оттолкнула на инвалидную коляску и отвернулась.

– Вы все подвели меня!

Они смотрели на меня: предприимчивый Андрей, новичок Мишка, богатыри Савва и Макар, когда-то встретившие меня у ворот, вечно озабоченный проблемами Сергей. Я хотела быть злой, но голос звучал с болью, когда я смотрела на дружину. – Чем вы занимались, пока меня не было в городе?! Как я могу вам доверять, взрослые мужчины, которые не делают ничего, что им положено, если за ними девчонка не приглядывает… – из горла вырвался какой-то звук, который было тяжело назвать, но он произвёл впечатление. – Вы были мне нужны! Я должна была полагаться на вас! Но вы бесполезны! Сидите здесь, за стенами, живите за счёт людей, что сейчас пашут в огородах! Я забираю Жриц…

Плевать мне, что они там думают. Назначила Жриц Земли и Воздуха сторожить ворота, Жриц Огня и Воды потащила с собой. Зла не хватает… Выстроила за собой, огненных изолировала прослойкой воздуха, прежде чем замаскировать под облако, Водных сильнее завернула водной дисперсией. Максимальная скорость не годилась для транспортировки других, пришлось лететь шесть часов, в два раза дольше обычного раздумывая невесёлые со всех сторон мысли. Переть на рожон, когда ещё в тылу никакой поддержки, мда…

Разбивать собой облака – что может быть лучше для поднятия настроения? Но сегодня даже эйфория от полёта обратилась в утомительную работу. Жрицы Огня разделяли мои ощущения, затосковав в изоляции. Встав обеими ногами на землю, Агни, Аймара и Фулани тут же начали разминаться на выметенной площадке у лесного дома, обмениваясь впечатлениями между своими, пока Водные ничуть не утомлённо щебетали и потягивались, как спросонья. Так и есть, они спали во время перелёта.