Горбачев и Ельцин как лидеры

Коллеги описывают Горбачева как человека огромной энергии, страсти, ума, стремящегося активно решать проблемы [Черняев 1993: 8–9; Palazchenko 1997: 107][19]. Один из помощников описывает способность Горбачева искренне увлекаться всем новым – черту, которая вряд ли была характерна для старых членов брежневского Политбюро в 1970-е годы [Palazchenko 1997:107][20]. Другой помощник, А. С. Черняев, сопровождал Горбачева в поездке в Западную Европу в 1972 году и сильно впечатлился тем, насколько «яростно и красочно» Горбачев описывал бельгийским коммунистам «битву за хлеб», которая тогда велась в СССР, а также своим энтузиазмом и живостью: «…он явно выделялся на фоне партийных вождей местного масштаба своей неординарностью, страстью» [Черняев 1993: 8]. Вернувшись в Москву, Черняев сказал своему начальнику Б. Н. Пономареву (главе международного отдела ЦК), «что в Горбачеве мы имеем “кадр”, который очень нужен, чтобы держать “имидж” КПСС среди братских партий, что таких, наверное, очень немного, я, во всяком случае, не встречал» [Черняев 1993: 8].

Страстный пыл и энтузиазм Горбачева не были показными. Черняев также описывает их совместную поездку в 1972 году по сельским районам Бельгии и Нидерландов: «Сидели рядом, он почти не смотрел по сторонам… [Вместо этого] хватал меня за локти и “доказывал”, “доказывал”, “доказывал”, как важно и нужно сделать на Ставрополье то-то и то-то» [Черняев 1993: 8]. Со временем Горбачев «докажет», что что-то нужно сделать или возможно сделать, и тем самым убедит своих слушателей в том, что сделать это необходимо. Здесь мы видим как бы предварительный образ генсека, стиль руководства которого основывался на убеждении людей в том, что перестройка желательна, необходима и осуществима: «другого пути нет». Действительно, Горбачев был самоуверенным спорщиком, человеком, который гордился своей способностью к логической аргументации и впечатляющей самопрезентацией. В своих мемуарах он утверждает, что уже на первом курсе юридического факультета мог дискутировать не хуже лучших из своих однокурсников. Он гордился тем, что не боялся проявлять слабость, задавая вопросы; это отточило его навыки спорщика [Горбачев 1995: 61].

Многие политические лидеры уверены в себе и обладают сильным эго; фактически это можно считать необходимым условием для достижения «величия». Но самоуверенность Горбачева сочеталась с искренним оптимизмом. Многие очевидцы вспоминают молодого Горбачева как оптимиста, что особенно примечательно, если учесть апокалиптические обстоятельства его юности (коллективизация, Большой террор и Вторая мировая война). Его официальный переводчик сообщает, что генеральный секретарь Горбачев был крайне оптимистичен относительно осуществимости начатых им реформ [Palazchenko 1997: 123]. Другие видели эту его черту, но не разделяли его оптимизма. В конце 1980-х годов один из ближайших советников сказал: «Я знаю, что мы не сможем добиться успеха. Но когда я оказываюсь перед этим теплым и очаровательным человеком, который так сильно хочет сделать что-то для страны, у меня не хватает смелости, чтобы сказать ему, что мы не можем добиться успеха» [Doder, Branson 1990: 304]. Будь то на уровне местных кампаний в Ставрополе или в отношении реформы советской системы в целом – Горбачев явно был идеалистом, чьи убеждения и действия дополнялись страстной и оптимистичной, но тщательно контролируемой личностью.

Оптимизм, страсть, энергия, любознательность, эгоцентризм, ненасытная энергия и уверенность в себе в сочетании с контролем над рисками, рассудительностью и расчетливостью в отношении самого себя и других – вот какие черты собственной личности Горбачев продемонстрировал при выборе своей политической стратегии реформирования системы, когда у него появилась такая возможность. Но все эти черты характера не раскрывают содержания убеждений человека: в отношении чего он оптимистичен, страстен и энергичен, с какой целью проявляет осмотрительность и контролирует риски? Чтобы ответить на эти вопросы, нам нужно изучить политические убеждения Горбачева.

Политические убеждения Горбачева

Политическому взлету Горбачева, вероятно, поспособствовало сочетание в нем явной политической надежности с личным динамизмом, что проявлялось как в «продаже» системы внешней аудитории, так и в экспериментировании с системой с целью заставить ее работать лучше. Действительно, когда он вступил на пост генерального секретаря, эти черты придавали убедительность его заявлениям, что он заставит систему полностью реализовать свой потенциал. Но во что он верил? И почему стал генсеком-реформатором!

В научной литературе существуют значительные разногласия по поводу идеологических убеждений Горбачева. Однако большая часть споров касается того, насколько сильно изменились его взгляды и мироощущение за годы его пребывания на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Одна точка зрения состоит в том, что благодаря сочетанию внутренних и внешних обстоятельств он к 1989–1990 годам превратился в социал-демократа и антиленинца, приблизившись в этом отношении ко взглядам руководства Социалистической партии Испании [Brown 1996; English 2000]. Сторонники противоположной точки зрения полагают, что он эволюционировал в «социалистического демократа» наподобие меньшевиков 1917 года, но не социалистов бернштейновского типа или социал-демократов [Jowitt 1992, ch. 6; Hanson 1997, ch. 6; D’Agostino 1998]. Другие же считают Горбачева запутавшимся, некомпетентным или последовательно деспотичным человеком[21].

Гораздо меньше разногласий возникает по поводу политических и идеологических убеждений Горбачева до его прихода к власти в 1985 году. Горбачев разделял патриотический пыл, который многие представители его поколения испытывали после Второй мировой войны и периода послевоенного восстановления. Позже, по мере построения им карьеры, на его политические взгляды сильно повлияла кампания Хрущева по десталинизации, а также повсеместная коррупция и социально-экономическая стагнация эпохи позднего Брежнева[22]. Кроме того, в поездках в Восточную и Западную Европу в конце 1960-х годов он увидел относительное богатство Запада, особенно по сравнению с жизнью Ставрополья [Mikheyev 1992: 32; Brown 1996: 41–43], тогда как во время вторжения в Чехословакию он не составил однозначного мнения о том, было ли решение о подавлении Пражской весны мудрым и справедливым [Brown 1996:41; English 2000:181–182]. Эти привлекающие и отталкивающие моменты сделали его восприимчивым к новым идеям о том, как реформировать систему – или как помочь ей реализовать свой потенциал, – едва в конце 1970-х годов у него появилась возможность что-то изменить[23].

По словам соратников и помощников, к началу 1980-х годов Горбачев уже был антисталинистом и коммунистом-реформатором, убежденным, что советская система нуждается в изменениях («так жить дальше нельзя»[24]), но представлявшим себе куда более скромные изменения, чем те преобразования, которые он в конечном итоге возглавил в конце 1980-х [Brown 1996, ch. 3; Smith 1990: 68–72]. В соответствии со своим воспитанием в партийном аппарате, Горбачев, придя к власти, полагал, что корень большинства проблем лежит в коррумпированных кадрах и что необходимым (хотя и недостаточным) условием для их решения является подбор неподкупных кадров. Он думал, что реформы увенчаются успехом и система сможет реализовать свой потенциал только в том случае, если на ключевые посты в партийном аппарате будут набраны правильные кадры [Черняев 1993: 123; Горбачев 1995:286–292 (глава «Кадры решают все»); Болдин 1995: 45–47]. По словам его ближайшего помощника, первоначальной целью Горбачева была замена кадров, а затем построение «деловых, товарищеских и честных» отношений внутри коммунистической партии [Черняев 1993: 23]. Это видение заставило его пойти на чистку коррупционеров и мобилизацию неподкупных кадров, убеждая их присоединиться к нему в построении реформированного ленинского политического строя. Это подразумевало реструктуризацию властных отношений, хотя и не предполагало таких масштабов реструктуризации, которые потребовались бы для восстановления легитимности и эффективности политического строя.

Что касается международных отношений, Горбачев также отказался от некоторых фундаментальных убеждений и предубеждений брежневской эпохи. Еще до прихода к власти он был убежден, что прекращение холодной войны является необходимым условием для восстановления жизнеспособности Советского Союза внутри страны и его престижа за рубежом, что советская внешняя политика нуждается в демилитаризации (включая уход из Афганистана), что господству Советского Союза в Восточной Европе с помощью военной силы следует положить конец и что Советский Союз должен установить более тесные связи с западноевропейскими государствами [English 2000: 183–184, 194, 199–200]. Более того, он заявлял о своей приверженности ненасилию как о принципе политического порядка («не стрелять») [Грачев 1994:113], что в итоге будет иметь серьезные последствия для его контроля над процессами изменений в Восточной Европе и Советском Союзе. Сомнительно, чтобы он был убежденным пацифистом, но он явно предпочел бы, чтобы обновление социализма основывалось на убеждении, а не на насилии. Таким образом, вместо того чтобы рассматривать Горбачева как «беспристрастного мыслителя» [Stein 1994:155–183], более целесообразно полагать, что он начинал свою карьеру генсека в качестве антисталиниста, «коммуниста-реформатора» и антимилитариста, уже приверженного созданию менее милитаризованного международного порядка и реформированного социалистического политического строя внутри страны. В остальном же многое свидетельствует о том, что Горбачев активно искал и нащупывал свой путь и действительно был очень «мотивированным учеником» [Stein 1994].

Такие убеждения не мешали ему быть человеком системы и находиться в хороших отношениях с начальством. Многие журналисты, ученые и официальные лица были тогда «внутрисистемными» диссидентами, пришедшими к тому мнению, что брежневизм стал помехой, и искавшими ему реформистскую альтернативу. Хрущевская десталинизация стала для них, как и для Горбачева, определяющим опытом. Более того, марксистско-ленинская традиция придерживалась идеи однопартийной социалистической демократии, и это позволило им рационалистически утверждать, что а) альтернатива сталинизму – не капитализм, а реформа ленинизма и б) социализм вполне возможно сделать совместимым с процедурной демократией[25].

Горбачев считал, что достижение этой цели требует не только организационных мер. Оно требовало также кропотливого доктринального обоснования. Горбачев придавал большое значение силе идей, как устных, так и письменных, как средства вооружения сторонников и разоружения потенциальных противников. Это было результатом его воспитания в вере в марксизм-ленинизм, его юридического образования и уверенности в себе как в полемисте. Еще будучи региональным партийным функционером, он придавал большое значение логической аргументации как средству оправдания политических решений. Коллеги по Ставрополью вспоминают о том, что он хорошо знал историю партии, труды Ленина и основоположников марксизма-ленинизма [Brown 1996: 31–32]. В первые годы перестройки Горбачев вновь погрузился в произведения Ленина, перечитывая их; у него в кабинете находился полный комплект собрания сочинений Ленина, и он часто читал вслух отрывки начальнику своего штаба В. И. Болдину. По словам Болдина, Горбачев считал, что публикации делают возможным распространение информации, имеющей решающее значение для прогресса: «…он считал свои слова главным, одним из важнейших методов работы» [Болдин 1995: 12][26]. Для Горбачева это было больше, чем просто оправдание политических решений; его внимание к «слову» также было частью активного интеллектуального поиска в последних работах Ленина актуальных истин о том, как реформировать советский социализм.

Как генеральный секретарь Горбачев с большим энтузиазмом вновь и вновь редактировал тексты своих статей и выступлений. Свой отпуск в августе 1987 года он посвятил завершению работы над книгой «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира»[27]. Еще в 1988 году в связи со своим желанием реорганизовать аппарат Горбачев читал стенограммы первых партийных съездов после 1917 года [Черняев 1993: 223]. Так он искал политическую риторику, которая предоставила бы убедительные лозунги, развернутое теоретическое обоснование политических перемен и руководство по программному развитию.

В спорах Горбачев избегал спонтанности или импровизации. Он любил обдумывать вопросы, развивал мысли посредством размышлений, обсуждений и записей. Он постоянно искал свидетельства своих успехов или неудач в государственной политике и одновременно – новые теоретические формулировки или обобщения, чтобы согласовать эмпирическую реальность с социалистической теорией. Таким образом, он был созерцателем, который, по ленинским меркам, сохранял непредвзятость и стремился учиться. Он любил долгие прогулки по лесу с женой или коллегами, в ходе которых можно было обсудить проблемы и развить свои идеи[28]. Находясь в 1983 году, во время правления Андропова, в Канаде, Горбачев отказался от официальной программы и часами беседовал с тогдашним послом Яковлевым о будущем России [Грачев 1994:140][29]. И в Ставрополе, и в Москве Горбачев искал общения с информированными, культурными людьми, в том числе с иностранцами, для длительных дискуссий, в ходе которых он вырабатывал свои собственные идеи [Грачев 1994: 177–178; English 2000: 180–186]. Во время долгой прогулки с Шеварднадзе в 1984 году они сошлись на том, что «все прогнило» [Brown 1996: 81; Ekedahl, Goodman 1997: 30].

Учитывая его сочетание идеализма, оптимизма, энергии, интеллекта, продемонстрированной им политической надежности и осторожной манипулятивной политической тактики, Горбачев, возможно, идеально подходил для выполнения поставленной им перед собой задачи: вырвать Советский Союз из брежневских стереотипов дома и за рубежом, прежде чем потенциальные противники смогут мобилизоваться, чтобы помешать ему в этом. Труднее предположить, чтобы со всем этим успешно справился Ельцин, будь генеральным секретарем в 1985–1987 годах он.

Политическая личность и убеждения Ельцина

В 1985 году, пробыв у власти всего несколько месяцев, Горбачев перевел в Москву для работы в аппарате ЦК провинциального партийного лидера Ельцина, который почти десять лет возглавлял свердловскую партийную организацию, одну из крупнейших в стране. Как нам теперь известно, ни Горбачев, ни большинство других членов Политбюро не предполагали, какие неприятности они навлекли на свою голову[30].

В рядах региональных первых секретарей в позднебрежневскую эпоху можно было встретить несколько типов лидеров. Различие между ними не было поколенческим. Все они по идейным или материальным причинам разделяли общую приверженность «ведущей роли партии» в политической системе. Но за пределами этого их политические личности различались. Некоторые, такие как В. В. Гришин (Москва) и Г. В. Романов (Ленинград), были «аристократами» дурного брежневского пошиба; они лично воплощали и подкрепляли коррупцию той эпохи и выступали за преемственность в политике. Другие, как Е. К. Лигачев (Томск), были пуританами, считавшими коррупцию постыдным явлением и оттачивавшими свои навыки в попытках бороться с ней в своей провинции. Третьи, как Г. П. Богомяков (Тюмень), были по своей ориентации технократами и стремились интегрировать рациональный, научный опыт и упорядоченные процедуры в решение проблем в своей сфере. А некоторые другие, как Шеварднадзе из Грузии, были смелыми реформаторами, искавшими способы децентрализовать командную систему и разработать такую партийную систему, которая была бы более эффективной и более легитимной. Пути пуритан, технократов и реформаторов в итоге разойдутся, но изначально все они считали себя противниками коррумпированного брежневизма и сторонниками перестройки.

Ельцин был первым секретарем Свердловского обкома КПСС с 1976 года. До этого большую часть своей профессиональной жизни он был инженером-строителем и прорабом на строительстве разных объектов. Его любовь к строительству видна в его первой автобиографии; явно это было его страстью в начале жизненного пути [Ельцин 1990:43–56,78-79][31]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Определение лидерства как процесса «растягивания ограничений» (англ. stretching constraints) см. у Уоррена Илчмана и Нормана Апхоффа [Ilchman, Uphoff 1969].

2

См. также [Richter 1994; Anderson 1993]. Рихтер и Андерсон в своих исследованиях применили мою концепцию к внешней политике при Хрущеве и Брежневе и обнаружили, что модели, которые я выделил во внутренней политике, в равной мере наблюдаются и в политике внешней. Кроме того, Андерсон разработал и обогатил эту концепцию, синтезировав теорию принятия решений новым способом и тем самым подкрепив наши выводы с помощью дедуктивной логики. Уильям Томпсон опубликовал политическую биографию Хрущева, где он использовал архивные источники, ставшие доступными благодаря гласности [Tompson 1995]. В книге Томпсона не ставилась цель проверить какую-либо теорию или хотя бы увязать закономерности и результаты изысканий с существующей западной литературой о Хрущеве. Тем не менее его периодизация правления Хрущева хорошо согласуется с моими выводами, равно как и его защита политики Хрущева. С. Н. Хрущев [Хрущев 2003] в своем солидном исследовании-мемуаре сосредоточен на внешней политике; его книга – ценный источник информации о приоритетах внешней политики Н. С. Хрущева, его миропонимании и чувствах. В то же время она не дает глубокого понимания сути и эволюции политических стратегий и представлений Хрущева, возможно потому, что, как автор отмечал в своей более ранней книге, отец нечасто доверял членам семьи сведения о кремлевской политике [Khrushchev 1990: 186–187].

3

Напр., [Selznick 1957; Tichy, Devanna 1986].

4

Это не стандартное словарное определение «власти» (англ, authority); скорее оно соответствует формулировке Амитая Этциони [Etzioni 1968: 360], который определяет это понятие как «легитимная власть».

5

Об этом неплохо сказано у Михаила Хеллера и Александра Некрича [Heller, Nekrich 1986], а также у Мартина Малиа [Malia 1994].

6

Чрезвычайная важность подведения подо все идеологической базы в коммунистических режимах – главная причина, по которой мы уделяем так много внимания публичным заявлениям лидеров при изучении политики этих режимов. Из-за канонизации Сталиным мыслей и слов Ленина слова лидеров в этих обществах стали играть ключевую роль в актах политической коммуникации и координации. Это было известно всем чиновникам и большинству граждан. Поэтому чиновники, в частности, очень внимательно вчитывались в слова лидеров на предмет мелких вариаций в значении и тексте. Они разбирали различные нюансы фраз для постижения более глубокого смысла. Когда западные кремленологи использовали туже технику для подтверждения изменений в курсе и политике, над ними на Западе нередко насмехались, ошибочно полагая, что речи лидеров коммунистических режимов можно читать, по существу, так же, как речи лидеров либеральных демократий. Фактически кремленологи относились к этим выступлениям так же, как и коммунистические партработники. Поразительно, сколько мемуаров, опубликованных за последние десятилетия, относят речи и газетные статьи к ключевым моментам советской политики.

7

Термин придуман Джеком Снайдером [Snyder 1987/88: 103].

8

Некоторые утверждают (походя, без уточнения или документального подтверждения), будто Хрущев не считал, что в 1960–1964 годах он занимал в политике оборонительную позицию и что изменения, которые он вносил в этот период, были попытками спасти его программу, а не политический авторитет [Lebow, Stein 1994: 403–104, fn. 57]. По этому поводу мне также писал один из читателей. Это же возражение лежит в основе всех публикаций, в которых советский генсек рассматривается как пользующийся непререкаемым авторитетом (см., напр., [Volkogonov 1998]). Оно глубоко задевает мой подход к изучению политики, и его стоит опровергнуть. Такое толкование не объясняет, почему Хрущев был так предан своей программе (чистый идеализм?), и неправдоподобно звучит предположение, будто у него было достаточно власти, чтобы не обращать внимания на то, что его ошибки и недостатки в перспективе могут быть незамедлительно поставлены ему в вину другими в руководстве – предположение, особенно неправдоподобное в условиях режима, при котором политическая борьба была столь интенсивной и столь дорого стоила проигравшим. Напротив, я рассматриваю лидеров в политически конкурентных режимах как субъектов, видящих как в сохранении власти, так и в поддержании ее предварительные условия для реализации своих программ и живущих в постоянной неопределенности относительно состояния своей власти, авторитета и доверия. Они могут столкнуться или нет с оформленной фракционной оппозицией: меня убеждают свидетельства того, что ни Хрущев, ни Брежнев не сталкивались с такой открытой, устойчивой оппозицией. Но они должны были постоянно следить за возможными реакциями соратников, способными подорвать их политическую безопасность. Следовательно, даже если они не заявляли публично: «Я занимаю политическую оборону!» (что не было бы разумно в политике), защитная риторика и переход в контрнаступление, когда их программы дают сбой, – хороший индикатор усилий лидеров по повторному овладению политической инициативой, когда амбициозные программы, которые они продвигали, уже дискредитированы. Они обладали огромной властью, позволяющей определять политику даже на третьем этапе их правления. Но их вероятный уровень политической незащищенности рос по мере того, как снижалось доверие к их программам и обещаниям. В конечном счете мои утверждения, возможно, следует рассматривать как предположение, высказанное в рамках этого исследования, а не как полностью задокументированный тезис, поскольку личные представления и опасения лидеров – что бы они ни говорили открыто на заседаниях Политбюро, протоколы которых сейчас хранятся в архивах, – это то, что они испытывали, но предпочитали держать при себе.

9

Как однажды написал Кейнс: «Я уверен, что власть корыстных интересов сильно преувеличена по сравнению с постепенным распространением идей» [Keynes 1936: 383].

10

О марксистско-ленинских элитах и их вере в способность своих систем преодолевать исторические ограничения см. [Hanson 1997].

11

«Чем ниже стоимость выражения своих убеждений, тем важнее убеждения как фактор, определяющий выбор» [North 1990: 43].

12

Эта точка зрения изложена в [Richter 1994]. Отсутствие фиксированного срока полномочий также характерно и для парламентских режимов. Однако в режимах ленинизма ощутимая потребность в чрезмерной политической подстраховке усугубляется из-за непривлекательности политической отставки и отсутствия в обществе таких автономных арен, где можно было бы построить альтернативную карьеру или начать процесс возвращения в политику.

13

Иными словами, политики с большей вероятностью высказывали свое истинное мнение в частных кругах или публично, когда им больше не приходилось бояться расстрела за то, что они оказались не на той стороне в споре или в политической борьбе.

14

О циклах правления в коммунистических и демократических системах см. [Bunce 1981].

15

Эту разницу впервые отметил Дмитрий Михеев [Mikheyev 1996: 4].

16

Такое впечатление сложилось у одного американского журналиста, поговорившего с людьми, которые знали Горбачева в молодости [Smith 1990:41,49]. Арчи Браун более осторожно заявляет, что у Горбачева была «способность ладить с людьми разных взглядов и нравов» [Brown 1996: 37]. Как сообщается, психологи, работавшие в Центральном разведывательном управлении США и наблюдавшие за Горбачевым в течение его пребывания у власти, пришли к выводу, что «у него острая интуиция; он моментально просчитывает ситуацию и прочитывает людей, управляет своими внутренними реакциями, может мгновенно перейти от обаятельности к жесткости, от уступчивости к угрозе» [Sheehy 1990: 10].