Сказ о Люте, Красе и Змее

Андрей Драченин

Сказ о Люте, Красе и Змее

Узкая ладонь взъерошила жесткую пронизанную серебром гриву, пропустила пряди между пальцев, скользнула ниже, коснулась плеча, легла на широкую грудь. Полные губы прижались к затылку, тонкий нос вдохнул родной запах. Нежность женской руки накрыла крепкая грубость мужской. Статная красивая женщина, подойдя сзади, обнимала мужчину, который сидел перед очагом из угловатого камня. Сам он был под стать этому очагу и грубо сколоченному креслу из потемневших узловатых частей почти необработанного дерева: такая же выдубленная временем кожа, надежная твердость перевитого жилами тела, строгая суровость облика. Словно часть дикого леса каким-то чудом попала к домашнему теплу, в уют человеческого жилья. Отражение пламени делало его темно-зеленые глаза то желтыми, то красно-оранжевыми. При этом казалось, что в нем пробуждается кто-то другой, до поры сидящего глубоко внутри, и что возможно огонь тут совсем не при чем.

– Мой серый зверюга, – негромко произнесла женщина.

– Да какой уж там серый… Когда это было? – послышался размеренный ответ.

– Я помню, всё помню, – глаза ее поддернула дымка воспоминаний.

Сидящий немного помолчал, не мигая смотря на танец огня, словно увидел в его переливчатой глубине те далекие времена.

– Да-а, царевичу-то я тебя не отдал. Хорошо, что не отдал. Коня его съел… М-да… Ну да будет с него других добытков, пустым домой не вернулся. А девицу другую найдет, – задумчиво произнес он наконец.

– Не отдал он… О-о-ох мужчины… – легкая улыбка проскользнула в мелодичность женского голоса.

– Ну-у… Дай уж предаться грезам юности, коли взялись вспоминать. Не лишай героя его гордой добычи, – игриво ответил мужчина и поцеловал нежащуюся в его руке ладонь. – Пошла же всё ж со мной во темные леса.

– Пошла… И не жалею. Мой серый, – повторилась женщина.

* * *

Мягкий свет солнечного утра, что заливал через окно убранство горницы волшебством начала нового дня, оборвался густой тенью, будто одним махом затопившей весь мир снаружи лесного жилища. За стенами зловеще загудел и затрещал лес. Что-то с шумом ударило в землю, добавив в общую какофонию звук рвущегося дерна. Краса встревоженно оторвалась от почти замешанного теста – пироги затеяла. Солнце опять заглянуло в окно, но свет его уже казался потускневшим и безрадостным, словно лик светила покоробило от вдруг налетевшей напасти.

Противясь чужой руке, скрипнула дверь. На пороге воздвиглась массивная фигура: на голове железный венец, глаза, как у змеи – давят тяжелым взглядом вертикальных зрачков, – лицо блеском чешуи отливает и плащ черный кожистый за спиной, как сложенные нетопыринные крылья.

– Встречай гостя, царевна! Аль не рада? – раздался шипящий голос, таящий за легкой иронией нечто угрозное.

– Кто такой, да без стука? Не зван не прошен, лесом трещишь да солнце заслоняешь, – спросила Краса, не проявляя тревогу. – Хозяин будет скоро, а мне недосуг – тесто подошло.

– Кто таков, говоришь? Не спеши. А и хозяин мне твой без надобности – к тебе я. За тобой, точнее, – прошипел вошедший, внимательно следя за реакцией Красы. – Всё честь по чести, царевне – внимание царское. Сам за тобой прилетел, цени! А то живешь не по чину. Ну что это? Царевна и пень лесной, мхом поросший. Бросай пироги, не царское дело, со мной пошли. У меня с золота есть будешь.

– А не боишься? Вернется хозяин, а вдруг осерчает? – спокойно спросила Краса, продолжая вмешивать муку в тесто.

Змееглазый, закипая, злобно прищурился, бросил надменно:

– Кто? Я? Не заговаривайся женщина! Я – Змей! Железным венцом коронованный! Я таких лапотников дюжину на ужин сырьем жру! С потрохами!

– О, вот уже и не царевна, а женщина! Еще холопкой своей назови, невежесть коронованная! Ой не подавиться бы тебе, Змеюшка с тех лаптей! – насмешливо бросила Краса, всё же взглянув с сожалением на недоконченное тесто: по всему видать – не испечь сегодня пирогов.

– Утомила ты меня болтовней своей никчемной. Захочу, так и рабой назову, – налился злостью шипящий голос, взвился выкриком: – Конец разговору!

Взмахнул плащом незваный гость – закрутился черный вихрь по горнице, скрыл гудящим мраком Красу, выметнулся наружу и только тень в небе мелькнула, всё уменьшаясь.

* * *

Солнце почти скрылось за частоколом могучих елей. Лют вышел тропой из окружающих объятий леса. Остановился, пристально вперив взгляд зеленых глаз в настежь распахнутую дверь. Внимания не минуло отсутствие вьющейся ленточки дыма из трубы и ожидаемого запаха хлеба. Мягким шагом он преодолел оставшееся до избы расстояние и скрылся внутри. Немного погодя вышел: из побелевшей хватки правой руки свисали концы припорошенного мукой рушника.

В быстро сгущающихся вокруг сумерках зеленые глаза Люта вдруг налились огненной желтизной: словно пламя потухшего очага ожило в них своими отблесками. Лес всколыхнулся общим вздохом. Волк, размером с годовалого теленка, стоял на пороге разоренной чужим вторжением избы. Нос его чутко читал историю событий в еще висящих в воздухе родных и посторонних запахах. Шкура была будто подернута инеем, только не таяла та изморозь, хоть до морозов было еще далеко. Матерый зверь встряхнулся всем телом, словно хотел сбросить с себя осевший налет, обежал вкруг избы, тщательно обнюхивая землю. Поднял лобастую голову к выкатившему на небо полному диску луны, и ночная тишина зазвучала хрипловатой протяжностью волчьей тоски.

* * *

Лют размеренным легким темпом бежал сплетением троп. Волком было быстрее, но в последние годы он слишком много времени провел на двух ногах, и еще почему-то казалось важным решить это дело человеком. Не потому, что ему стала претить его звериная сущность, нет – скорее было некое наитие, которое Лют привык слушать. Перевертывался он, если места становились труднопроходимыми для прямоходящих, и чтобы уточнить путь. Нюх его был сильнее, чем у обычных лесных обитателей. И даже не просто сильнее, скорее это было нечто большее, чем простое обоняние: он мог чуять не только тончайшие оттенки и направления запаха в воздухе и на земле – он чуял еще и мысли. А вслед за этим в сознании всплывали образы, которые подсказывали правильный путь. Всё это оставляло в мире след более стойкий, чем обычные ароматы живого и неживого.

Он уже знал, что идет по следу Змея и что тот зол и раздосадован: в нем мешалось вожделение добычи и ослабляющее триумф раздражение от того, что она, добыча, не покорялась и не боялась. Спокойствие любимой отчасти тушило переживания Люта, трогало его сурово сжатые губы легкой улыбкой.

«Я иду, любушка моя. Уже скоро, скоро», – версту за верстой звучало внутри наговором. Направление тонкой струйкой слабого, но вполне различимого аромата вело его чутье: Краса знала, думала для него. «Скоро. Уже скоро…» – и похожая на оскал улыбка хищной вспышкой мелькала в бороде Люта, когда он возвращался мыслями к похитителю, чуя зловонные нотки его мыслей.

Лес сменился выжженной каменистой местностью: видать, резвился Змей в своем царстве, злобствовал. Палил с разбором и без, наводил темные порядки.

Сколько ни длился путь, а любой дороге конец настает, если на месте не стоять – привело его чутье к высокому замку из чёрного камня. Обнесен был тот замок стеной под стать себе, без ворот да калиток – стоит мрачной громадой, поди подступись. Змею самое оно: садись сразу на вершину главной башни и всех делов. Ну а бескрылым подход искать надо, не перепрыгнешь с наскока.

Запрокинул Лют голову, зубцы стеновые оглядел. Чтоб такое место да без стражи… Полезешь наверх, в надежде на крепкость пальцев, а тут и стрелою приветят.

– Есть кто?! – крикнул он, никого не заметив.

– Чево надо? Дань в корзину грузи, да вали. Кто там шлет таких убогих? – раздался полный ленивого презрения голос.

Невдалеке и впрямь стояла у стены некая конструкция из лебедок, канатов и объемного короба: такого, что быка поднять можно.

Меж зубцов всё же высунулось щекастое лицо с узкими, заплывшими жиром глазками увенчанное железным остроконечным шлемом. Видать сытая да спокойная жизнь на службе у Змея.

– Э-э, да ты без дани? Тогда просто вали, че приперся? Бродягам не подаем.

– Мне к хозяину твоему, – коротко бросил Лют.

– Ха! Ну ты чудила! К хозяину ему… Да он таких даже не жрет – брезгует! Ты из какой норы выполз, недоделанный? – обладатель сытых щек явно нашел свое удовольствие в разговоре.

Лют опустил голову, попинал камешки у подножья стены – страсть как хотелось подраться. Давненько с ним так разговаривать не пробовали, жгла внутри слепая ярость: сорваться бы в нее да на стену броситься. Глядишь, этот кусок сала пока лук со стрелами отыщет, пальцы цепкие вынесут наверх. А там уж зубам острым волю, разгуляться зверю лютому – мясо, жилы в клочья, кровь брызгами. Тут рука сама на котомку легла – память толкнула.

…Хоть и двужильность понятно чья, а все же в долгом пути останавливаться пришлось. В один из таких моментов вышла из лесу ветхая старушка с коробом на плечах, полным грибов.

– Заплутала, мать? – спросил Лют, после того как встретил, тяжесть с плеч подсобил снять и у огня усадил с кружкой травяного отвара.

– Нет, – коротко ответила гостья.

На расспросах настаивать было не с руки, но неприветливость малость задела, ковырнула душу.

– За отвар спасибо, – сказала немного погодя старушка и, зорко глянув, добавила, будто с наставлением: – Горяч, ох горяч!

– Дак подуй, мать, или давай в холодок на землю поставлю, поостынет, – безуспешно попробовал сдержать раздражение Лют.

– Я т подую. На тебя кто подует иль в холодок поставит, как до дела дойдет? Э-эх, башка седая, а туда же – па-а-ду-уй! – проворчала бабуля.

Люта как водичкой охолонуло, смыло злую накипь с души. «И впрямь, чего эт я? Взъелся на старинушку…» – подумал он, вслух же сказал:

– Не серчай, мать. Беда у меня, Царь-Змей жену схитил. Сердце не на месте. Вот и…

– Ниче, я не злобливая. На кось, шапку тебе, должна пойти. Лишнее в душу не пустит. Как в ярость бросит – одень. Размысли: как, что, прежде чем в глотку бросаться. Царь-Змей, эт тебе не царь Афон – на хромой козе не подъедешь. Коварен, и сила его не когтях да зубищах, хоть и их у него на многих хватало. Так что берегись, молодец, Змей прямыми тропами не ходит, – протянула старушка обычный на вид войлочный колпак. – Да на волчью башку не пяль, ему без надобности, он пустых обид не знает.

Принял Лют подарок. В руках вертел, рассматривал озадаченно, слушал голос старушки. Всё-то прознала про него, ветхая. Ай не проста бабушка.

– И девицу в светлу горницу вести надо. На свет, стало быть, выйдет. А вот его, милок, поискать придется, но это сам.

Поняв, что уже некоторое время ночную тишину тревожит только потрескивание костра, Лют поднял глаза: нет никого, и короб пропал. Лишь кружка ополовиненная на земле да подарок в руках – не показалось. Пожал плечами, сунул шапку в котомку…

Сейчас и потянулся за ней – не мыслью, привычкой наития слушаться. Вынул из мешка да на голову нахлобучила: как тишина на душу свалилась. Да, говорил там что-то этот щекастый: слова неприятные, если внутрь взять и на себя примерить. Ну дак что, нечисть всякая в руки тряпье рваное да смердящее пихать будет, сразу натягивать? Дрянной человечишка, пусть болтает до поры, тешит себя придуманным возвышением. Да и слепо на стену бросаться не след. Кто знает, сколько там народу с острым железом, все ли такие заевшиеся? Опять же сполох пойдет. Что там Змею в голову взбредет? Схватит любушку да махнет в далекие дали на своих крыльях. Или еще что пакостное сотворит, пока Лют со стражей возиться будет, ярость свою радуя не ко времени.

Снова поднял Лют голову к стеновым зубцам, уже без пелены злости на сытое лицо стража посмотрел, изучил его внимательно с тишиной на душе. Поубавилось у того в глазах глумливости, озадаченность вперед вышла.

– А не потрудишься ли ты, доблестный страж, меня на верх стены доставить и к хозяину своему сопроводить? Несмотря на свои сомнения в значимости для него такого гостя, как я. А то ведь уйду, а весть до хозяина твоего обязательно дойдет, что приходил я. Как бы не ошибиться тебе в своих суждениях, доблестный страж, – размеренно сказал Лют и, видя, что не до конца слова его броню самоуверенности щекастого проняли, добавил: – Ты ж не один на стене? Кто ни будь, да шепнет словечко – у людей завсегда счеты имеются…

Судя по тому, как невольно стрельнули глаза стражника, попал Лют. Не подавая виду о своей догадке, он развернулся и неспешно двинулся по дороге обратно. Не прошел и десяти шагов, как окликнули:

– Ты это! Стой давай, вертай взад! В корзину лезь, – крикнул толстый, стараясь держать начальственный тон, но явно досадуя, что дело так обернулось.

Залез Лют в подъемный короб. Пополз тот вверх под натужный скрип лебедки, с краем стены поравнялась как раз у широкого просвета меж зубцами. А там уже встречают со знакомцем во главе. Дюжины полторы: оружие под рукой, у пары даже стрелы на тетиву брошены. Смотрят с интересом – что это за человек такой, с виду простой, а хозяину важный? Один толстый губами желчно жует. Ага, одет получше и булава начальника караула за поясом. Понятно, есть чем рисковать. Не доволен, что лицо потерял, на попятные пошел. А как не пойти? Теплое местечко, сытное. И чего сам первый сунулся, за зубцы глянуть? Видать не терпелось чего ценно в принесенной дани увидеть.

– Здравия вам, люди добрые, – поприветствовал Лют стражников. – Ну как, проводит кто меня или самому дорогу искать?

– Ага, размечтался! Сам он будет по крепости шастать. Сопрешь еще чего, а мне отвечать. Провожу, – пробурчал щекастый. – За мной иди и не отставай давай.

Лют молча усмехнулся и последовал за пыхтящим и тяжело переваливающимся на ходу главным караульным. Следом пристроились еще пара стражников. Остальные потянулись по своим местам.

Долго шли темными коридорами с факелами, чадящими на стенах и стоящими через разные промежутки воинами в чешуйчатых доспехах. Лют поглядывал да прикидывал, как бы пошло, сорвись он сразу в лихую драку. Это ж сколько пробиваться! А и сейчас непонятно, не поторопился ли к Змею в пасть не разведав. А с другой стороны, годить шибко, незнамо что выгадаешь. Наконец подошли к высоким дверям с охраной по краям в уже позолоченной броне.

– Как он там? В настроении? – спросил, слегка заискиваясь, начальник караула у одного из воинов.

Тот свысока посмотрел на него, надменно застыв лицом. Затем перевел внимание на Люта.

– Хотел что? – уточнил неприветливо, продолжая мерить приведенного взглядом.

– Да вот, человечек до него притек. Утверждает, что шибко важный, – начал объясняться толстый, явно всё больше жалея, что дернуло его глянуть за край стены. Сидел бы сейчас, пиво тянул, а вот.

– Не шибко похож твой человечек на важного гостя, – процедил позолоченный, оглядывая простую, запылившуюся в пути одежду Люта. Тот равнодушно пожал плечами под оценивающим взглядом: дескать, судите сами, мне объясняться не досуг.

– Ну что, попробуй, коли привел. Будет на ком настрой поправить. Не строптивицу же огнем палить, – многозначительно бросил страж, – Мешок пусть оставит и нож с пояса сними у него.

От щек начальника караула кровь отхлынула, будто меньше стал, съежился. У Люта от слов про строптивицу теплее на душе стало, но виду постарался не подать. Позолоченные стражи злорадно ухмыльнулись и толкнули каждый свою створку, не оставляя пришедшим выбора. Двери распахнулись, открыв просторный тронный зал с высоким потолком, впустив избавленного от вещей Люта и сопровождающих. Стены были богато украшены резьбой, правда местами со следами копоти.

В середине зала возвышался трон. Сидящий на троне поднял глаза от мрачного созерцания пола и вперил их в вошедших: жёлтые, с вертикальной чернотой зрачков, змеиные. Куют своей давящей неподвижностью, к подчинению клонят.– Кого привел? – разнесся эхом шипящий голос.

Начальник караула на колени бросился, шишаком железным о пол звякнул.

– Не велите казнить, ваше змейство! Голову задурил бродяга, наплел, что знаете его! Важным прикинулся! – запричитал совсем обалдевший от страха толстяк, не отрывая головы от пола.

– Да не вопи ты, недоумок! Без тебя голосистых хватает. Спалю! – пригрозился сидевший на троне, и, когда толстяк тотчас примолк, добавил, с вниманием присмотревшись к Люту: – Похоже не совсем врал гость незваный. Догадываюсь, кто пожаловал. Никак месть замыслил или жену вернуть, лапотник? Смел, смел… Но дурен. Другую б нашел, по плечу да по званию, пожил бы еще. Эй, кто там! Забирайте. Ремней с него, что ль, нарежьте за наглость. А мне недосуг.

И Царь-Змей встал с трона, явно потеряв интерес к происходящему, повернулся и направился в дальний конец, к виднеющейся там двери.

– Не тебе, паскуда, о жизнях чужих судить, – бросил Лют в уходящую спину Змея.

Тот встал как вкопанный. Оборачиваться начал медленно, на глазах раздуваясь от темной мощи . Тишина разлилась по зале, как бывает за миг до бури. Все потрясенно застыли.

Два раза сердце ударило – вскачь все понеслось: от входа воины, стражники, что со стены Люта вели, разом к нему бросились, в плечи вцепились. Давай голову к земле гнуть, шапку сбили, ворот треснул. Как слетел с головы чудесный подарок – совсем ничего держать не стало. Поднялась изнутри сила утробным рыком, жилы на теле узловатыми канатами вспухли, утвердился Лют ногами на Земле-Матушке, все потуги недругов словно в один кулак собрал да и стряхнул одним яростным всполохом, как щенят с матерого волка. Помнилось всем: был человек в их руках, и вдруг ураганом бешеным обернулся – захочешь, не удержишь. Встал среди них Лют, пока еще человеком.

Змей с большим вниманием во взоре оглядел гостя, высмотрел что-то – тень понимания по лицу скользнула.

– Ага. Вот ты, однако, каков! Да-а, не разглядел я удальца под рваной рубахой. Ну так даже лучше, что сам пришел. Ну а коль таков, будет тебе встреча по чину. Мог ведь легко отойти, ну а теперь уж я потешусь, – зашипел он зловеще, а потом властно крикнул: – Стоять всем! Сам уж теперь разберусь, бездари. Не по вам гостенёк. – Взмах руки повелителя осадил набежавших на шум свалки воинов.

Массивная фигура Змея сдвинулась с места. Чуть не доходя на расстояние броска, пошел он завораживающим шагом кругом Люта, творя всем собой вкрадчивый ритм. Помнилось: не человек ступает – змея гигантская кольцами вьется, взгляд затягивает, тело цепенит. И шелест чешуи потек на краю слышимости. Чуть не поддался Лют мороку, уж было застыл безучастно. Шибанул в ноздри едкий запах змеевых мыслей, когда тот почти бросился – почуял сидящий внутри волк, спас, бросил Люта навстречу врагу. Когда кинулся Змей, не в безвольное тело вцепился – рви, не хочу, – сгусток яростной силы встретил. Охватила Люта жесткость вражьей хватки— дух из рёбер безжалостно давит. Вроде и человечий руки тело мнут, а чудится – змеи кольца скользят, сжимаясь всё сильнее. И плащ кожистый, как живой, коконом захлестывает, удушить норовит, закрывает схватившихся от прочего мира. Заворочались двое, закружились: плетутся руки в смертельном танце, стремят ребра крушить, горло вырвать, загривок сломить.

Подвела Змея привычка из безвольного жизнь выдавливать – извернулся Лют на грани возможного, вырвался. Сам перехватил врага, крякнул натужно, в воздух взметнул да о пол хребтом приложил. Выгнулся тот, на полу каменном закорчился, зашипел пронзительно. Подумалось Люту, что сейчас и стража на подмогу кинется: давай разворачиваться, а они еще дальше в стороны подались, да не на него смотрят с испугом.

Корчи боли от неласковой встречи с каменной твердью переросли в нечто другое: крутит Змея, суставы выламывает, тело корежит да плотью новой прирастает, всё чешуей черной. Руки да ноги мощными кривыми лапами обернулись, когти кинжалами выдвинулись, челюсти страшными клыками клацнули. Плащ на спине взгорбился и нетопыриными крыльями развернулся. Хвост по полу хлестнул в память о змеиных кольцах, зацепил не успевшего отбежать воина – пополз бедолага с перебитыми ногами. Вот почти человек на полу извивался, разве что кожа в легком рисунке мелкой чешуи да глаза змеиные. А вот уже и впрямь Змей воздвигся, крупнее раз в пять. Зашипел угрозно страшной пастью, шею вытянув в сторону Люта. А в глубине глотки жар багрянцем наливается, того гляди дыханьем палящим вырвется.

Как время в кольцо свернулось: поймали отблеск того пламени глаза Люта, желтизной огненной налились, напружинилось тело. Тут Змей и плюнул жаркой смертью. Прыгнул Лют, от огня спасаясь, а на землю уже четырьмя лапами встал. Всё же зацепил жар змеиного дыхания, опалил серебро меха. Встряхнулся волк всем телом – осыпался пепел легкой дымкой. Потемнела шкура, серым подернулась.

– И что? Ничего? – вдруг выдал обескураженно Змей.

– Да как в баню сходил. Хотя… Бывает и жарче парюсь, – ответил Серый Волк.

Кинулся Змей, крыльями ударил, лапами когтистыми. Сшибся с ним Серый Волк: напор сдержал, хватило ярости – затрещали кости, но выдержали. Хоть и с годовалого теленка волчара, а вражина всё ж больше вымахал. Крыльями да хвостом еще, проклятый, хлещет, зубищами к загривку тянется. Хватанул его Серый Волк клыками за основание шеи, отскочил в сторону: крепка черная чешуя, не порвать. Пару раз еще извернулся, опять пламя мимо пустил: как не хорохорься, а всё же печет, не спасает толстая шуба. Задумался. «М-да. В таку тварь перекидываться не приходилось. Да и нужды опять же не случалось. А что делать? Надо пробовать».

Мелькнула мысль, а следом плевок огня от Змея – еле ушел. Кончилось время годить. Образ Змея внутри создал, кувыркнулся через голову, словно ныряя в него, одевая на себя: поменьше всё вокруг стало, потеснее. Стража совсем по стенам распласталась, побелела лицами от страха. Серый неловко переступил, толкнул что-то боком – загремело. Покосился – трон на боку. И одновременно крыло увидал, что из спины его вымахнуло – почти как у Змея, только масть другая. А вот тело и лапы разве что больше стали, мясом приросли, да когти посолидней. В общем, тот же волк, только с крыльями. «Вот не мое все же, не та природа. От жеребца есть что-то, да и женского начала, если покопаться… Вон как ловко, бывало, перекидывался. А тут не задалось», – успел еще подумать Серый Волк, как следующая порция испепеляющего дыхания Змея всё же пришлась ему прямо в грудь. И ничего. В этот раз прям вообще ничего: стекли языки огня как вода с плотного ворса. «Ага, однако не только веса прибавил», – воодушевленный открытием Серый взбил воздух крыльями, будто не раз так делал, взмыл тягучим прыжком в воздух и пал на Змея всей мощью усиленного перевоплощением тела. Забился тот, заизвивался, а всё равно не ушел. Взял его Серый Волк пастью за горло, прямо под челюстью, и в этот раз ощутил податливость плоти: достанет только чуть зубы сжать, чтоб положить конец жизни. Вмиг обмяк Змей, ушла из его тела воля к борьбе, распластался крыльями по полу, даже хвост не бьется.

Подержал еще немного Серый Волк, да разжал зубы: не к душе сдавшегося добивать. Лишь отблеск разочарования в глазах Змеевых углядел, да не понял. Отпустил и как-то само собой в облик человеческий вернулся: не было внутри опаски. Оставил врага Лют, пошел к двери, что в дальнем конце зала приметил, а тут свистящий смех в спину ударил. Обернулся – так же лежит супротивник, разве что тоже в человека перекинулся. Чуть на бок перекатился, да на локте приподнялся – лежит да от веселья нежданного давится. Глаза безумием горят, рот радостью злой кривится.

– Ну что герой? Иди, забирай суженную, – бросил с издевкой и следом короткую фразу на неизвестном языке прошипел: пронзили скрежещущие слова воздух, сгустилось нечто темное, пронеслось по зале с еле слышным призрачным стоном. Лют с внезапно вспыхнувшей тревогой метнулся к намеченной двери и распахнул ее.

Силуэт желанный у окна стрельчатого: сидит Краса, на небо ясное смотрит.

– Любушка моя, пришел я, – промолвил Лют, внутри обмерев от предчувствия неладного.

Повернулась Краса – сжалось всё внутри Люта: черты любимые, родные… и надменная пустота в глазах надменная.

– Ты кто? Где супруг мой, Змей?

Как оглоушило Люта: только вот врага неодолимого поверг, об руку со смертушкой прошелся да своей дорогой уйти сумел, а тут никаких сил не хватило, ни человеческих, не звериных. Пошатнулась земля, сердце стучать забыло, поплыл мир перед взором. Только одно картинкой ясной – глаза любимой, что не знают тебя. Себя не помня, попятился он от двери, за которой Краса сидела, побрел тронным залом, куда ноги несли. Вокруг грязной пеной вскипел глумливый смех, все смелее зазвучали злые речи. Будто и не жался никто по стенам, скуля от страха. Ожили, хохочут над над ним, радуются. Так, дескать, до этого в игрушки играли, а на деле чья взяла, заброда? Пустой да раздавленный прочь тащишься. А Лют и впрямь словно силу всю растерял, просто уйти хотел, и всё.