Сказ о Люте, Красе и Змее

Андрей Драченин

Сказ о Люте, Красе и Змее

Узкая ладонь взъерошила жесткую пронизанную серебром гриву, пропустила пряди между пальцев, скользнула ниже, коснулась плеча, легла на широкую грудь. Полные губы прижались к затылку, тонкий нос вдохнул родной запах. Нежность женской руки накрыла крепкая грубость мужской. Статная красивая женщина, подойдя сзади, обнимала мужчину, который сидел перед очагом из угловатого камня. Сам он был под стать этому очагу и грубо сколоченному креслу из потемневших узловатых частей почти необработанного дерева: такая же выдубленная временем кожа, надежная твердость перевитого жилами тела, строгая суровость облика. Словно часть дикого леса каким-то чудом попала к домашнему теплу, в уют человеческого жилья. Отражение пламени делало его темно-зеленые глаза то желтыми, то красно-оранжевыми. При этом казалось, что в нем пробуждается кто-то другой, до поры сидящего глубоко внутри, и что возможно огонь тут совсем не при чем.

– Мой серый зверюга, – негромко произнесла женщина.

– Да какой уж там серый… Когда это было? – послышался размеренный ответ.

– Я помню, всё помню, – глаза ее поддернула дымка воспоминаний.

Сидящий немного помолчал, не мигая смотря на танец огня, словно увидел в его переливчатой глубине те далекие времена.

– Да-а, царевичу-то я тебя не отдал. Хорошо, что не отдал. Коня его съел… М-да… Ну да будет с него других добытков, пустым домой не вернулся. А девицу другую найдет, – задумчиво произнес он наконец.

– Не отдал он… О-о-ох мужчины… – легкая улыбка проскользнула в мелодичность женского голоса.

– Ну-у… Дай уж предаться грезам юности, коли взялись вспоминать. Не лишай героя его гордой добычи, – игриво ответил мужчина и поцеловал нежащуюся в его руке ладонь. – Пошла же всё ж со мной во темные леса.

– Пошла… И не жалею. Мой серый, – повторилась женщина.

* * *

Мягкий свет солнечного утра, что заливал через окно убранство горницы волшебством начала нового дня, оборвался густой тенью, будто одним махом затопившей весь мир снаружи лесного жилища. За стенами зловеще загудел и затрещал лес. Что-то с шумом ударило в землю, добавив в общую какофонию звук рвущегося дерна. Краса встревоженно оторвалась от почти замешанного теста – пироги затеяла. Солнце опять заглянуло в окно, но свет его уже казался потускневшим и безрадостным, словно лик светила покоробило от вдруг налетевшей напасти.

Противясь чужой руке, скрипнула дверь. На пороге воздвиглась массивная фигура: на голове железный венец, глаза, как у змеи – давят тяжелым взглядом вертикальных зрачков, – лицо блеском чешуи отливает и плащ черный кожистый за спиной, как сложенные нетопыринные крылья.

– Встречай гостя, царевна! Аль не рада? – раздался шипящий голос, таящий за легкой иронией нечто угрозное.

– Кто такой, да без стука? Не зван не прошен, лесом трещишь да солнце заслоняешь, – спросила Краса, не проявляя тревогу. – Хозяин будет скоро, а мне недосуг – тесто подошло.

– Кто таков, говоришь? Не спеши. А и хозяин мне твой без надобности – к тебе я. За тобой, точнее, – прошипел вошедший, внимательно следя за реакцией Красы. – Всё честь по чести, царевне – внимание царское. Сам за тобой прилетел, цени! А то живешь не по чину. Ну что это? Царевна и пень лесной, мхом поросший. Бросай пироги, не царское дело, со мной пошли. У меня с золота есть будешь.

– А не боишься? Вернется хозяин, а вдруг осерчает? – спокойно спросила Краса, продолжая вмешивать муку в тесто.

Змееглазый, закипая, злобно прищурился, бросил надменно:

– Кто? Я? Не заговаривайся женщина! Я – Змей! Железным венцом коронованный! Я таких лапотников дюжину на ужин сырьем жру! С потрохами!

– О, вот уже и не царевна, а женщина! Еще холопкой своей назови, невежесть коронованная! Ой не подавиться бы тебе, Змеюшка с тех лаптей! – насмешливо бросила Краса, всё же взглянув с сожалением на недоконченное тесто: по всему видать – не испечь сегодня пирогов.

– Утомила ты меня болтовней своей никчемной. Захочу, так и рабой назову, – налился злостью шипящий голос, взвился выкриком: – Конец разговору!

Взмахнул плащом незваный гость – закрутился черный вихрь по горнице, скрыл гудящим мраком Красу, выметнулся наружу и только тень в небе мелькнула, всё уменьшаясь.

* * *

Солнце почти скрылось за частоколом могучих елей. Лют вышел тропой из окружающих объятий леса. Остановился, пристально вперив взгляд зеленых глаз в настежь распахнутую дверь. Внимания не минуло отсутствие вьющейся ленточки дыма из трубы и ожидаемого запаха хлеба. Мягким шагом он преодолел оставшееся до избы расстояние и скрылся внутри. Немного погодя вышел: из побелевшей хватки правой руки свисали концы припорошенного мукой рушника.

В быстро сгущающихся вокруг сумерках зеленые глаза Люта вдруг налились огненной желтизной: словно пламя потухшего очага ожило в них своими отблесками. Лес всколыхнулся общим вздохом. Волк, размером с годовалого теленка, стоял на пороге разоренной чужим вторжением избы. Нос его чутко читал историю событий в еще висящих в воздухе родных и посторонних запахах. Шкура была будто подернута инеем, только не таяла та изморозь, хоть до морозов было еще далеко. Матерый зверь встряхнулся всем телом, словно хотел сбросить с себя осевший налет, обежал вкруг избы, тщательно обнюхивая землю. Поднял лобастую голову к выкатившему на небо полному диску луны, и ночная тишина зазвучала хрипловатой протяжностью волчьей тоски.

* * *

Лют размеренным легким темпом бежал сплетением троп. Волком было быстрее, но в последние годы он слишком много времени провел на двух ногах, и еще почему-то казалось важным решить это дело человеком. Не потому, что ему стала претить его звериная сущность, нет – скорее было некое наитие, которое Лют привык слушать. Перевертывался он, если места становились труднопроходимыми для прямоходящих, и чтобы уточнить путь. Нюх его был сильнее, чем у обычных лесных обитателей. И даже не просто сильнее, скорее это было нечто большее, чем простое обоняние: он мог чуять не только тончайшие оттенки и направления запаха в воздухе и на земле – он чуял еще и мысли. А вслед за этим в сознании всплывали образы, которые подсказывали правильный путь. Всё это оставляло в мире след более стойкий, чем обычные ароматы живого и неживого.

Он уже знал, что идет по следу Змея и что тот зол и раздосадован: в нем мешалось вожделение добычи и ослабляющее триумф раздражение от того, что она, добыча, не покорялась и не боялась. Спокойствие любимой отчасти тушило переживания Люта, трогало его сурово сжатые губы легкой улыбкой.

«Я иду, любушка моя. Уже скоро, скоро», – версту за верстой звучало внутри наговором. Направление тонкой струйкой слабого, но вполне различимого аромата вело его чутье: Краса знала, думала для него. «Скоро. Уже скоро…» – и похожая на оскал улыбка хищной вспышкой мелькала в бороде Люта, когда он возвращался мыслями к похитителю, чуя зловонные нотки его мыслей.

Лес сменился выжженной каменистой местностью: видать, резвился Змей в своем царстве, злобствовал. Палил с разбором и без, наводил темные порядки.

Сколько ни длился путь, а любой дороге конец настает, если на месте не стоять – привело его чутье к высокому замку из чёрного камня. Обнесен был тот замок стеной под стать себе, без ворот да калиток – стоит мрачной громадой, поди подступись. Змею самое оно: садись сразу на вершину главной башни и всех делов. Ну а бескрылым подход искать надо, не перепрыгнешь с наскока.

Запрокинул Лют голову, зубцы стеновые оглядел. Чтоб такое место да без стражи… Полезешь наверх, в надежде на крепкость пальцев, а тут и стрелою приветят.