Город больной совести Книга 1

Звонила председатель Московской коллегии адвокатов, в которой, со времени присвоения ей звания «Заслуженный юрист России», числилась Таборная, что бы справиться о делах, здоровье и пригласить на торжественное заседание к дню юриста, которое почтит своим вниманием и выступлением сам Владимир Владимирович. От таких приглашений отказываться не принято и, прикинув, что до 3 декабря она успеет, если потребуется, поправить здоровье в санатории или в клинике, Матильда ответила заверением непременно прибыть в белокаменную насколько смогла бодрым и даже весёлым голосом. Председатель коллегии попрощалась, и Матильда, наконец, набрала номер Маняши, которая принеслась буквально через двадцать минут, бросив все свои дела и многочисленную ораву внуков. Матильду выбешивал её неизменно здоровый вид, хотя она была всего на год младше Матильды, но заменить её на другую домуправительницу она не могла. Маняша некогда была её помощницей в адвокатуре и могла бы стать вполне успешным юристом, но выбрала семью, родив своему Мишане пятерых детей, так и проработав до досрочной пенсии помощницей адвоката Таборной. Маняша знала все привычки и предпочтения Матильды до мелочей и умела угодить и угадать как никто другой, что нужно Тильдочке, как она её называла, когда они были вдвоём. Так звала Матильду её бабушка, единственный близкий и дорогой для неё человек, которую Маняша знала с детства, т.к. дружили девочки с детского садика.

Маняша всплеснула своими полными жизни и здоровья жилистыми руками, увидев в кресле зала растрёпанную и бледную Матильду, сумевшую накинуть поверх ночной сорочки банный халат и теперь зябко кутавшейся в него.

– Тильдочка, неужто что несвежее у мэра вчера подали ? Отравилась никак? – заверещала Маняша и приложила ладошку к потному лбу Матильды. – Ой, да ты вся мокрая и просто ледяная. Я сейчас доктору позвоню, Тильдочка, я сейчас, милая, потерпи я скоренько, – засуетилась она и через полчаса в квартиру влетел перепуганный Ефим Абрамович с двумя молодцами и девахой, которые сняли кардиограмму, мудрёными прибамбасами к миниатюрному прибору взяли какие-то анализы и измерили всё, что велел профессор Цукерман. Просмотрев результаты, доктор успокоился и уже обстоятельно осмотрел Матильду. Он подробно расспросил о предшествующем дне, что было и что ощущала. Матильда так же обстоятельно ответила на все вопросы, уже понимая, что единственной причиной её недомогания является ночной кошмар, но рассказывать об этом не спешила, подозревая, что профессор тут же вызовет психиатра, и они отправят её в лучшем случае в НИИ Психиатрии при Холмском медицинском университете, что тут же станет известно всем, включая московскую коллегию.

Цукерман, будто услышал её мысли, внимательно посмотрел на Матильду и спросил прямо :

– Что снилось сегодня ночью, как спалось, Матильдочка. Давай как на духу, что так встревожило мою девочку ?

Матильда вздрогнула и затравленно посмотрела в глаза старого друга, уличенными стеклами дорогой и стильной оправы брендовых очков. Цукерман велел всем, включая Маняшу, удалиться на кухню и попить чайку или кофейку, которые в этом доме всегда отменные и, плотно притворив дверь спальни, присел на кровать рядом с лежащей на подушках Матильдой.

– Колись, дорогая, судя по твоему состоянию дело серьёзное и проблемы опять только в твоей головушке, умница ты разумница. Опять горе от ума Что стряслось? Неужто опять Андрюшку во сне видела или Вася опять приходил тебя душить? Уж больше двадцати пяти лет прошло, как мы с тобой с этими видениями справились, неужто вернулась болячка?

Матильда хотела отрицательно помотать головой, но воспоминания вдруг навалились всей тяжестью и по сморщенным щекам помимо её воли полились горячие и очень солёные слёзы.

Андрюшенька, её единственный ребёнок, плод греха. Ненавидимый её мужем, оформленным в свидетельстве о рождении его отцом, рос сын с самого нежного возраста неслухом и своевольником, несмотря на усиленную заботу его прабабушки и прадеда, взявших на себя его воспитание при вечно занятых родителях и рано ушедшей в иной мир их дочери, матери Матильды и бабушки Андрюши.

Сначала Матильда пыталась стать сыну хорошей матерью, но он, видимо чувствуя фальшь её увещеваний слушаться папу, которого он не воспринимал ни в каком качестве, отвечая взрослому непробиваемому бирюку взаимностью, отдалился от неё и замкнулся. Матильда, решив по совету бабушки переждать подростковый период и уже с взрослым сыном наладить отношения, стала отделываться от Андрюши дорогими подарками, что только усугубило положение. Когда ему исполнилось 18 лет умерла бабушка, а следом за любимой через месяц ушёл и дед. Сын стал жить в перешедшей ему по завещанию прадедов квартире самостоятельно на оставленные ему же денежные вклады. Соседи сначала жаловались родителям на частые шумные компании в квартире соседа, но скоро поняли, что родители для него не авторитет, а привлекать милицию не решались.

А потом пришли лихие девяностые и Андрюшенька сначала скупал ваучеры, потом их продавал, что-то вкладывал куда-то, но на все попытки Матильды предостеречь, выяснить суть сделок, предложения помочь, отвечал надменным отказом и советом заниматься своими делами, ублажая любимого мужа и деловых партнёров.

Гром грянул в середине девяностых, ровно на двадцатый день рождения Андрюшки. Она, как всегда, с самого утра, чтобы не помешать планам сына, прихватила пухлый конверт с пачкой стодолларовых купюр в качестве подарка, приехала к сыну и позвонила в дверь. Минут через пять дверь открыла зачуханная деваха, сам вид которой, подтверждённый исколотыми руками, выдавал сходу наркоманку со стажем. В квартире, куда, стараясь не наступить на валяющихся в коридоре и комнатах тела, прошла Матильда в поисках сына, был настоящий наркопритон. Она нашла Андрея на кухне. Трясущимися руками он набирал в шприц из столовой ложки, которую он держал над зажжённым фитилём керосиновой лампы, бурую жидкость. Матильда вскрикнула и Андрей выронил ложку, расплескав жидкость по полу. Он медленно поднял на мать мутные глаза и заорал страшно и надрывно:

– Пошла вон, пошла вон, убирайся !

Под ногами Матильды зашевелились тела и, перескакивая через копошащихся на полу наркоманов, Матильда выскочила из квартиры сына и, вылетев из подъезда на улицу, трясущимися руками набрала номер мужа. Уже не боясь пересудов и скандала, Матильда железной рукой затолкала на лечение сына и отчистила от следов вольной жизни квартиру. Муж самоустранился от проблемы с Андреем и это подвигло Матильду к юридическому расторжению давно уже формально существующего брака. Она ничего не потеряла от развода, скорее приобрела, а вот Васеньке вдруг перестало фортить и уже примеренное им к заду кресло заместителя руководителя в областном управлении безопасности занял варяг и соседней области, а Васеньке предложили почётную пенсию по выслуге лет. И Вася запил по-чёрному, но Матильду это уже не волновала ни в какой мере, ей и с сыном хлопот привалило достаточно. Она Андрея и в дальнюю обитель отправляла, где из медикаментозно вычищенных наркоманов пытались воспитать полезных членов общества , нагружая трудом и заботой о других нуждающихся в помощи. Она и на Урал в екатеринбургский Фонд Евгения Ройзмана «Город без наркотиков» обращалась. Все попытки заканчивались одним и тем же, Андрей снова срывался.

А потом случилось то, что случилось. Как-то таким же как сейчас, тёплым осенним вечером, она решила прогуляться по шуршащим золотой листвой тротуарам прибрежного парка и добрела домой позже обычного, когда соседи дружно погрузились в несчастья и страсти рабыни из бразильского сериала. Подъезд был пуст. Матильда поднялась на свой третий этаж и уже открыла дверь, когда сзади кто-то схватил её за горло и стал душить. Пахнуло жуткой вонью перегара и давно не мытого мужского тела. Этот хрячный запах бомжей Матильда не переносила и, изловчившись, двинула со всей силы локтем по немного отшатнувшемуся в этот момент телу. Мужик сзади охнул и слегка ослабил хватку. Матильда резко обернулась и приготовилась пнуть носком ботинка в коленную чашечку или в пах, если повезёт достать, как учили её некогда на курсах самообороны, организованных московской коллегии адвокатов в её сибирских филиалах. Нога так и зависла в полусогнутом состоянии, потому что перед ней, согнувшись, глядя на неё из под бровей запавшими и воспалёнными глазами на давно не бритой физиономии, стоял, пошатываясь, бывший муж. Матильда оперлась на дверь и, дрожащим от пережитого страха голосом, спросила :

– Вася, ты с ума сошёл? Ты меня не узнал или забыл где я живу? Что с тобой случилось, Вася ?

Василий помотал нечёсаной головой с весьма уже очевидной лысиной на макушке и выдохнул, распространяя жуткую вонь изо рта, выдающую уже весьма серьёзные проблемы и с желудком.

– А ты, типа не в курсе, что со мной , курва, подстилка беспросветная? Меня же по твоей указке на пенсию попёрли вместо повышения. Я сразу понял, что ты мне за своего нагулянного невесть с кем ублюдка-наркомана отомстила. Убью, сука конченная!– заорал во всё горло Василий и снова сомкнул потные лапищи на шее Матильды.

Очнулась Матильда уже в палате клиники Цукермана и о том, что случилось в подъезде у её квартиры узнала из коряво написанного, как и все милицейские рапорта и прочие документы, опросов и допросов свидетелей и подозреваемого-обвиняемого, её сына Андрея.

Андрей шел к матери, надеясь разжиться деньгами на дозу под видом намерения вернуться в обитель в Могочино. Больше взять денег было негде, а ломало уже конкретно. На первом этаже он услышал возню, потом крик и поспешил наверх, где и увидел, что отец душит мать, и она уже закатила глаза, обвисла без сопротивления, сползая по дверному полотну входной двери её квартиры. Андрей снизу пнул отца в ногу и ударил его кулаком в голову. Как потом оказалось, он попал прямо в висок, проломив височную кость. Василий Таборный захрипел, и , свалившись на лестничном пролёте, покатился вниз, а Андрей кинулся к матери и стал звать на помощь. Соседи, наконец, оторвались от телевизионных страстей, и включились в соседскую трагедию. Приехавшие милиционеры вызвали скорую помощь, но врач констатировал смерть Василия, а Матильду отвезли в клинику к Цукерману, как велел Андрей. Сына же увезли в отделении милиции, где вызванные врачи облегчили его страдания от ломки, что бы он мог более менее внятно пояснить, что и как произошло, т.к. соседи видели уже финал драмы.

Матильда вызвала в клинику Маняшу, сказала ей где и сколько взять денег на достойные похороны Василия, как и где всё организовать, кому позвонить в московской коллегии и вызвать в Холмск для защиты сына, пока она будет проходить лечение в клинике.

Васю в морге привели в порядок, побрили, постригли, загримировали, и в гробу он выглядел весьма пристойно, как сказала Маняша. Матильда на похороны бывшего мужа не смогла пойти, да и не стремилась.

Андрюше дали четыре года, и Матильда сама настояла на реальном сроке, надеясь, что в колонии сын распрощается с пагубной привычкой. В колонии за Андреем строго следил сам начальник и за страх и за денежки, поэтому наркозависимость сыну удалось побороть. Он вышел условно-досрочно через два года с небольшим и, поначалу, всё было спокойно и достойно. Они с сыном даже начали общаться, и Матильда уже решила, что все позади, как Андрей снова подкатил ей проблему, взяв у откровенных бандюганов, сменивших спортивный костюм на цивильный мужской пиджак и брюки, крупную сумму под немыслимые проценты на какой-то сомнительный бизнес с астраханской икрой и вяленой воблой.

Пригнанная в Холмск икра оказалась с душком и мешки с вяленой воблой спасти положение и перекрыть ущерб от тонны икры не смогли. Братки воблу забрали к пиву, списав проценты за пару дней, а остальное повесили долгом на Андрея. Матильда попыталась прибегнуть к своим связям, что бы урезонить новоявленных бизнесменов хоть в части процентов, но помочь пообещали многие, а в результате не помог никто.

Пришлось продать квартиру дедов и, добавив из своих накоплений, загасить долг сына. По праву наследования по закону Андрею могла бы отойти квартира юридического отца, но вдруг объявившаяся из ниоткуда неизвестная Матильде двоюродная сестра Васи, по суду признала Андрея недостойным наследником, и Матильда ничего не смогла сделать, потому что сестричка дошла бы до Верховного суда. Андрею пришлось снять однокомнатную малосемейку, но через год он опять влез в какую-то авантюру, и Матильда отказалась одолжить ему денег, резонно рассудив, что если она каждый раз будет его вытаскивать, он так и продолжит встревать в истории. Если бы она знала, что в этот раз сын говорил правду и эти несчастные 200 тысяч рублей будут стоить ему жизни, она, конечно же, дала бы эти смешные для неё деньги. Сын тогда, в их последнюю встречу, плакал всерьёз, а она подумала, что он опять притворяется. Андрюша так серьёзно посмотрел ей в глаза и произнёс как-то печально и спокойно, как никогда с ней не говорил :

– Прости меня, мама, и прощай!

Ей бы тогда удержать его, а она закрыла за ним дверь и пошла к печатной машинке, набирать очередное исковое заявление очередному клиенту. Оплата двух таких несложных гражданских дел спасла бы жизнь её единственному сыну, но она ничего не почувствовала, ни когда её Андрюшеньку пытали, ни когда он умер, она спокойно печатала текст пояснений к исковому заявлению, составляла ходатайства. Мать ничегошеньки не почувствовала в то время, когда её сыну, её кровинушке было больно, очень больно…

Маняша долго не подпускала Матильду проститься с сыном. Он лежал в красивом лакированном гробу в элегантном черном костюме. Обычно зачёсанные назад волосы, которые Андрей собирал в хвост, сейчас обрамляли лицо необычно оформленной стрижкой, и, когда Матильда наклонилась, чтобы поцеловать сына, через просвечивающие волосы отчётливо увидела швы и заметила очень толстый слой грима. Она осторожно приоткрыла покрывало, прикрывшее руки кроме правых большого и указательного пальцев, с воткнутой в бумажку свечкой, и опытным взглядом зацепила деформацию на закрытых пальцах. Одновременно с осознанием, что Андрея зверски пытали перед смертью из-за несчастных 200 тысяч рублей, Матильда едва не потеряла сознание. Нет она не упала в обморок, но как будто выпала из действительности и дальнейшее уже не помнила. А ночью после его похорон Андрей пришёл к ней в первый раз. Он ничего не говорил, а только смотрел на неё тем прощальным взглядом и уходил в темноту. Она кричала ему вслед и пыталась вернуть, но ноги были ватными. Матильда не могла их оторвать от булыжной мостовой, грязной и скользкой по ощущениям, в которой её ноги странно тонули без погружения, но как в топком болоте. Сына уже не было видно, а она всё кричала и кричала, а утром проснулась с осипшим до свистящего шёпота голосом. Потом он пришёл перед девятым днём и на сороковины. А потом они стали приходить вместе. Сначала приходил Андрей, а когда он растворился в пустоте, Матильду окутывало хрячным зловоньем и одновременно в её шею вцеплялись холодные и склизкие пальцы. Она начинала задыхаться и …просыпалась вся в ледяной испарине от пережитого страха.

Промучившись несколько дней практически без сна, Матильда позвонила Цукерману и попросила с ней встретиться. Ефим Абрамович внимательно её выслушал и тут же набрал кого-то в своём сотовом. Говорил он на иврите, и Матильда не поняла ни слова, но когда Цукерман закончил разговор, она по его взгляду уловила всю серьёзность проблемы и попросила только где-нибудь подальше ,и сугубо конфиденциально. Лечилась она почти полтора месяца в израильской частной клинике коллеги Цукермана. Для всех Матильда поехала на мёртвое море на отдых и профилактику после перенесённой трагедии. Начатые дела она передала Толику, приставила к нему для надзора за качеством работы Машуню и велела всех страждущих записывать лично к ней на приём месяца через два.

Из Израиля адвокат Таборная вернулась буквально помолодевшей, как отметили все коллеги и стали просить адресок столь чудодейственного места. Матильда к вопросам была готова и сходу называла самый дорогой пансионат с санаторно-курортным лечением от ведущих израильских клиник, щедро раздавая всем желающим специально добытые и привезённые с собой проспекты. От сумм в долларах, указанных в них, кто-то присвистывал, другие изумлённо охали, а Матильда всем отвечала, что деньги для того и существуют, что бы их тратить, иначе зачем их зарабатывать и постепенно тема омоложения перестала быть актуальной, потому что такие заработки были далеко не у всех её коллег.

Лечение в израильской клинике тогда помогло, и Матильда продолжила жить привычным распорядком, выполняя деликатные поручения от власть имущих по обману Фемиды и граждан. И вот страшные видения в снах вернулись, но теперь это было нечто совершенно непонятное и ,как об этом рассказать даже старому другу, когда и сама понимаешь, что это сущий бред сумасшедшего?

Слёзы лились и лились беспрестанно, а Матильда молчала, она даже не всхлипывала. Старый врач терпеливо ждал, поглаживая руку Матильды, и она решила попробовать прикрыть правду яко бы вернувшимися давними проблемами.

_ – Фима, а можно проконсультироваться с моим прежним врачом, он жив?

– Увы, Матильдочка, погиб Мойша при обстреле лет уж десять как, но его клиникой, где ты лечилась, руководит его дочь, и я попрошу её поднять из архива твою историю болезни. Наверняка Мойша всё внёс в компьютер, он одним из первых его освоил, а твой случай был ему очень интересен и лечение оказалось удачным и с весьма стойким эффектом без поддерживающей медикаментозной терапии. Дочка у твоего доктора вся в отца пошла, такой же фанатик своего дела и такая же умная и светлая голова. Мы вместе с Сарочкой подумаем, чем тебе помочь. Скорее всего есть и новые препараты, и новые методики, возможно не требующие столь длительного курса, как прошлый раз. Отдыхай, я сегодня же свяжусь с Сарой, и мы тебе поможем, даже не сомневайся. Ну, а сейчас я оставлю тебе хорошее новое снотворное, и ты его примешь часиков в девять и поспишь уже спокойно до утра. Договорились ?

Матильда благодарно кивнула, и Фима поставил на прикроватную тумбочку красивый тубус с таблетками, выдаваемыми по одной за нажатие , и удалился, подмигнув ей на прощание глазом доброго доктора Айболита.

И снова была сумрачная улица с густым и тяжелым воздухом, раздирающим лёгкие, снова странно вязнущие в грязной булыжной мостовой ноги, вонь от тычущего в спину конвоира, темная комната, лавка из не струганных досок, пронизывающий могильным холодом взгляд страшного мужика, и её очередная исповедь о делах, которыми не принято хвастаться. И боль, нестерпимая боль, которой не способно причинить ничто в земной жизни. Матильда, воя от непереносимой боли, стирая эмаль с крошащихся остатков зубов, раз за разом молила простить её и прекратить эти муки, но равнодушный голос мрачного мужика раз за разом напоминал ей, как тупому двоечнику терпеливый учитель, лишь повторял, что это выбранное лично ей наказание, что это вечные муки за прожитые в смертном грехе годы, за продажу божьей искры, дарованной при рождении, за неправедные блага. Она всего лишь чувствует ту боль, которую именно она причинила ни в чём не повинным людям.

Теперь Матильда не просто понимала, а переживала каждым оголённым нервом, что означают слова, которые она не раз слышала от тех, чьи справедливые надежды разбивались её усилиями вдребезги с помощью связей, договорённостей и правовой эквилибристики, естественно, хорошо оплаченной противной стороной, которой посчастливилось обратиться именно к ней, Матильде Исааковне Таборной:

– Тебе вернётся, всё вернётся, стократно !

МЧС вызвала домработница, когда обнаружила, что дверь закрыта изнутри на щеколду, а хозяйка квартиры не отвечает ни на стук в дверь, ни на звонки по телефону. Прибывшие по вызову спасатели бронированную дверь решили не вскрывать, слишком хлопотно. Подогнав автовышку как можно ближе к фасаду дома, двое спасателей поднялись в люльке к кухонному окну и ,через несколько минут, они открыли квартиру изнутри. Взору вошедших открылась странная картина. Весь пол комнаты плотным ковром покрывали мелкие кусочки искромсанного меха, ткани с пуговками и без них, кружев и денежных купюр как российских пятитысячных, так и пятисотенных евро и сотенных долларовых. На красивом антикварном диванчике в ворохе меховых, кружевных и денежных лохмотьев с большими портновскими ножницами в обтянутых морщинистой кожей с яркими пигментными пятнами руках сидела хозяйка квартиры и смотрела в потолок мертвыми закатившимися глазами. Седой всклокоченный паричок висел на левом ухе, открыв взорам вошедших плешивую голову с редкими клочками волос непонятного цвета. Сморщенное пожелтевшее лицо было искажено ужасной гримасой. Участковый быстро прикрыл входную дверь от любопытствующих и вызвал по рации спецмашину.

Похоронили заслуженного юриста России Таборную Матильду Исааковну на аллее почетных граждан городского кладбища.

Глава 2.

Сырой и крайне неприятный запах камеры штрафного изолятора, который было не спутать ни с чем, до боли знакомый ей со времён службы в исполнении наказаний, забил легкие, и Ленка надрывно закашлялась. Отхаркнув липкий комок мокроты и , сплюнув его на грязный пол, она открыла глаза и тут же заорала от ужаса, увидев прямо перед носом грязные пятки висящей фигуры в мятой ночной рубашке . Звука своего голоса Ленка почему-то не услышала, но мгновенно облилась холодным потом, таким же липким, как сплюнутый комок мокроты. Она хотела вытереть лоб, но ни правая, ни левая рука не слушались. Ленка попробовала встать, но и ноги отказали, а когда она решила закрыть глаза, не послушались и веки. По правой ноге, висевшей в женской застиранной до сероватого оттенка сорочке фигуры, медленно сочилась тонкая струйка мочи и каплями падала ровно на середину тыльной стороны кисти правой руки Ленки. В сознание вдруг резко ворвалось понимание, что она уже это видела и чувствовала, и она вспомнила вдруг сразу всё, что так хотела забыть навсегда и никогда не вспоминать, ведь именно в этот день началась в её жизни не просто чёрная, а чернущая полоса, из которой она чудом выскочила, оказавшись беременной. Ленке, залетевшей от вора-альфонса, тогда удалось внушить начальнику областного управления, что она понесла именно от него. У престарелого холостяка детей не было, и Петрович, на радостях расстарался и даже растратил более чем приличные суммы из своих накоплений, чтобы замять скандал, и вывести Ленку из-под удара. После её декретного отпуска, млеющий от одного взгляда на ленкиного сына, счастливый до невменяемости «папаша», пристроил мать «своего» сына, уволенную по выслуге лет и в звании полковницы внутренней службы, в правовой комитет администрации закрытого городка Холмск-5. Буквально в течении первого месяца на новой работе Ленка с удивлением увидела с десяток, спешащих в кабинеты власти, любителей малолетней «клубнички» из созданного ею борделя при колонии несовершеннолетних девочек, при чём как мужчин, так и пару женщин, занимающих весьма серьёзные посты. Ленке повезло, что она всегда была так сказать «за кадром» и её в лицо не знал никто из клиентов борделя, где любителей нимфеток обслуживали девочки колонии, иначе её дни были бы сочтены, и Ленка решила забыть навсегда опасные лица, фамилии и должности от греха подальше.

До воспитательно – трудовой колонии для девочек 14-18 лет в областном центре, Ленка, работала уже девять лет в женской колонии, расположенной вблизи одного из десятка тысяч бывших рабочих посёлков, с некоторого времени гордо именуемого посёлком городского типа, но от того не переставшего быть убогим, нищим и унылым, как и населявшие его жители. Счастье привалило Ленке, как признанному знатоку всех тонкостей любовных утех, после одной проверки в колонии. Начальник всегда просил её по-особому встретить проверяющего, что бы всё прошло гладко, и Ленка его никогда не подводила. Очередной проверяющий мужлан, оказался сластолюбцем и всё, как всегда прошло без сучка и задоринки, но, после проведённого с ней весьма веселого и пикантного вечерочка, через месяц он умудрился перевести её в областной центр. Она думала, что этот проверяющий старался исключительно для себя, но мужик решил использовать Ленку и для тела, и для дела, пристроив её к весьма прибыльному для него дельцу, периодически используя Ленку и в своё удовольствие. Перевели Табакакашкину в воспитательно – трудовую колонию областного центра, где содержались несовершеннолетние правонарушительницы и даже преступницы, специально, в качестве наставницы юных нимфеток искусства сладостных утех, при чём по разным профилям. Ленка уже изведала всё и могла научить, как довести до сладкой разрядки и себя, и мужчину, и женщину. Ленка с энтузиазмом взялась за порученное ей дело по организации элитного борделя для избранных, судя по финансированию, из которого ей перепадало не мало. Воспитанницы весьма охотно соглашались на такую замену работы в крольчатнике, свинарнике или швейном цехе и недостатка в девочках бордель не испытывал, а к официальному ленкиному окладу и премиям добавились постоянные суммы, кратно превышавшие и то и другое. Двухкомнатная квартира в крепеньком шлакоблочном двухэтажном особнячке неподалёку и от места работы, и от автобусной остановки с потоком городского общественного транспорта, так же грела душу после комнатки в спецобщежитии с дощатыми перегородками, пропускающими любой шум. Быт в областном центре, как и оплата её работы, были несопоставимы с первоначальными, ведь женская колония, где она целых 9 лет отрабатывала блага и ртом , и вагиной, и анусом, ублажая трёх мужиков ради званий, спокойной службы и нормального питания, но ни разу не получив и тени сексуального удовлетворения, была в захолустье. Теперь она сама могла выбирать себе мужчин как для дела, так и для тела, благо толстенные стены особнячка лишних шумов не пропускали. Для дела Ленка приручила старого бирюка, засидевшегося в полковничьей должности в кресле начальника областного управления, но человека влиятельного, с весьма прочными, весомыми связями и не прогадала. За 9 лет каторжного труда с тремя членами, Ленке удалось заработать только капитанские лычки, да и то только при переводе в областной центр, а за четыре года регулярных встреч раз в неделю с Петровичем, она уже дважды топила очередные звёздочки в проставленной сослуживцам водке. Правда развести Петровича на брак никак не удавалось, как Ленка ни старалась. Добродушный и по-отечески заботливый с ней мужик, который доводил до оторопи одним лишь взглядом не только подчинённых, но и матёрых зэков, быстро ущучив её прозрачные намёки, откровенно признался, что муж из него никакой и, если она встретит достойного мужчину, то он, как названный отец, сам поведёт её в отдел записи актов гражданского состояния и будет счастлив, если она позволит ему, как дедушке, возиться с их детками, как с родными внуками. Ленка приняла обозначенные Петровичем условия, боясь смены отношения к ней, если она начнёт настаивать на браке, кто его, бирюка сибирского знает. Возьмёт и сменит благодушие на гнев и посадит на её место одну из воспитанных ею талантливых девочек, уже вышедших на свободу с чистой совестью и нарабатывающих опыт, как вольнонаёмные, в областных борделях. И выпорхнет тогда Ленка обратно в женскую колонию, угнездившуюся под очередным убогим районным «Мухосранском», коих в стране была не одна тысяча, таких же нищих, с полуразвалившимися деревянными бараками, разбитыми дорогами и вечно пьяными мужикам.