Осколки голограммы

Мария Данилевская

Осколки голограммы: Статьи разных лет

К 200-летию со дня рождения Н. А. Некрасова (1821–1877)

К 200-летию со дня рождения А. Я. Панаевой (1820–1893)

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (ПУШКИНСКИЙ ДОМ)

Издание утверждено к печати Ученым советом Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН 01.11.2018, протокол № 4.

Рецензенты:

д. ф. н. К. А. Баршт;

д. ф. н. В. А. Котельников

© Данилевская М.Ю., 2020

© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом «СКИФИЯ», 2022

© ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, иллюстрации, 2022

© Музей-заповедник Н. А. Некрасова «Карабиха», иллюстрации, 2022

Предисловие

В сборник вошли статьи, написанные с 1999 по настоящее время. Большая их часть была опубликована в различных изданиях под фамилией Степина, которую я сменила на Данилевскую в 2019 г.

Я работала над темой «Н.А. Некрасов в русской критике 1830-1840-х годов», результатом которой стала вышедшая одновременно с этим сборником монография «Н.А. Некрасов в русской критике 1838–1848 годов: творчество и репутация». Близостью двух книг обусловлено их единое техническое оформление. Каждая из книг снабжена списком литературы и алфавитными указателями имен, произведений, произведений Н. А. Некрасова, периодических изданий, а также списком сокращений. Ссылки на издания из последнего даются за цитатой в скобках. Курсив мой по умолчанию. Курсив, полужирный шрифт и подчеркивания автора оговариваются.

В ходе сбора и изучения материала, осмысления проблемных узлов я оказалась вовлечена в изучение связанных с практическими задачами самостоятельных тем. Это методологические аспекты литературоведческого изучения: гипотетическая реконструкция и проблема многоракурсного прочтения мемуарных текстов. Это индивидуальная поэтика и связь документального и художественного. Это проблема биографии и автобиографии поэта. Меня увлекала биографика – наука, занимающаяся разными аспектами формирования и изучения биографии, – и эвристика как сопряжение методов познания творческой деятельности. Не теряя из виду основной задачи, я обращалась к отдельным вопросам творчества других писателей некрасовской эпохи. Тексты монографии и сборника статей по возможности не дублируются, хотя неизбежно содержат некоторые логически обусловленные повторы.

В статье, открывающей сборник, упоминается голограмма. Это метафора. Известно, что голограмма, трехмерное изображение чего бы то ни было, будучи разбита на множество осколков, в каждом фрагменте воспроизводит трехмерное же изображение целого объекта. Эта особенность голограммы была тесно связана для меня с мыслью об отношении частей к целому. Так центром нескольких статей, своего рода «куста», становился тот или иной эпизод биографии и творчества, отношений между творческим актом и социумом, событием и суждением; эпизод, позволяющий строить гипотетические реконструкции и интерпретировать его в разных ракурсах. При написании статей эти связи мыслились, иногда только угадывались. Но сами статьи готовились в разное время и для разных изданий, что делало необходимым некоторый повтор ключевых положений, цитат, автоссылок и т. и. Они оставлены, поскольку книга подчинена принципу «куста», а не «дерева» (монографии). Поэтому же оставлены перекрестные ссылки.

Принцип в студенческие годы был угадан интуитивно, а по мере чтения и опытов собственной научной прозы в качестве «учительных» долгое время воспринимались работы Б. Л. Бессонова и его опыты в области эвристики, книга И. Ф. Петровской «Биографика» (СПб., 2003), а также опыты гипотетической реконструкции, предпринятые Л. И. Вольперт. Прошедшее невосстановимо, а другой человек непознаваем для исследователя в той мере, в какой исследователь бы этого желал. Целое – человек внутри своей эпохи – явлено нам фрагментарно, но напоминает об изначальной системе взаимодействия частей.

Соображения, высказанные в статьях данного сборника, были частыми темами бесед с людьми, которые явились и первыми читателями их. Это Ростислав Юрьевич Данилевский, Александр Михайлович Берёзкин, Николай Николаевич Пайков, Евгения Михайловна Таборисская и Борис Лаврентьевич Бессонов, чьи труды по биографике я штудировала раньше, чем мы стали собеседниками. Первый из названных прочтет мои слова глубокой и горячей благодарности. Последние четверо их услышат там, где в слове живы все.

Н. Н. Некрасов и Селина Лефрен-Потчер: комментарии к реконструкции эпизода биографии

История взаимоотношений Некрасова с Селиной Лефрен-Потчер относится к числу эпизодов, о которых известно мало фактов. Такая ситуация объясняется, во-первых, сугубо приватным характером отношений; во-вторых, общим мнением, что образ этой женщины и отношения с ней не нашли отражения в творчестве поэта, а следовательно – бесперспективны для изучения. Краткие сведения о личности Лефрен и ее пребывании в доме Некрасова содержатся в «Литературном наследстве»[1] и нескольких трудах К. И. Чуковского[2], В. В. Жданова[3], Н. Н. Скатова[4], посвященных биографии поэта. Эти авторы в качестве источников биографии имели несколько мемуарных свидетельств.

Четыре письма Лефрен к Некрасову, хранящиеся в РГАЛИ и упомянутые в «Литературном наследстве», опубликованы с моим комментарием в пятом выпуске сборника «Карабиха»[5]. В комментарии на основании анализа содержания писем уточнена их датировка и хронологическая канва взаимоотношений поэта с этой женщиной; освещено представление Лефрен о Некрасове и своей роли в его жизни. В настоящей статье предлагается еще несколько уточнений к реконструкции эпизода биографии.

1

Первое из них – время знакомства Некрасова и Лефрен. В литературоведении этот период распадающихся отношений с Панаевой и завязывающихся с Лефрен датирован расплывчато и обозначен очень лаконично. О. Б. Алексеева, автор комментария к письму поэта к А. А. Буткевич, утверждает (не приводя никакой аргументации), что Некрасов сблизился с Лефрен в конце 1863 г.[6] В. В. Жданов пишет, что отношения с Лефрен завязались в середине 1863 г., одновременно с «выходом» из «тупика», который представляли отношения с А. Я. Панаевой (Жданов: 163). У Чуковского начало романа в одном фрагменте текста описано как «непрерывная смена» подруг в 1863 г., в другом – как «треугольник» едва ли не в 1860 г. (Чуковский: 13–14, 19). Еще одна датировка предложена в 1996 г. Н. Н. Пайковым. В подборке биографических сведений о Некрасове за 1862 г. он указывает: «февраль – А. Я. Панаева переехала от Н. А. Некрасова на другую квартиру; Некрасов сближается с актрисой французского Михайловского театра в Петербурге С. Лефрен»[7]. Эта датировка легко увязывается с тем фактом, что уже написано стихотворение «Слезы и нервы» (1861), в котором как будто бы речь идет о совершившейся разлуке: «Кто ей теперь флакон подносит…» Но она также ничем не аргументирована, более того, опровергается мемуарными свидетельствами, о чем см. ниже. Разлука же 1860 г., судя по письму Некрасова к Н. А. Добролюбову от 18 июля, для самого поэта не была окончательно решенным делом (XIV-2: 138–140).

В мемуарах упоминания о «француженке» встречаются всего несколько раз. Наиболее подробно эта женщина и домашняя жизнь Некрасова описаны Елизаветой Александровной Рюмлинг, сводной сестрой поэта, бывавшей в доме с 1857 г. на положении воспитанницы. Рюмлинг оставила несколько версий своих воспоминаний[8]. Все они включают в себя сведения о Лефрен; содержат ряд совпадений, кое в чем дополняют и ни в чем существенном не противоречат одно другому. Рюмлинг сообщает:

«Вскоре (после ухода А. Я. Панаевой. – М.Д.) она (Селина Лефрен. – М.Д.) переехала в квартиру Николая Алексеевича, а прежде жила в доме напротив, но бывала иногда и у Некрасова, еще во времена Евдокии Яковлевны» (Рюмлинг 3: Л. 10 об. – 11).

«Первая из трех женщин, которые были впоследствии близки Николаю Алексеевичу, г-жа Селина Лефрен, француженка, приехавшая из Парижа с французской труппой в Михайловский театр, исполняла маленькие роли и была на сцене долго» (Рюмлинг 3: Л. 10 об.)

Среди сохранившихся афиш Императорских театров некоторые афиши французской труппы Михайловского театра содержат имя Lefresne. Первая – 4 сентября 1862 г. Последняя – 5 октября 1863 г. Афиши за 1864 г. не сохранились ни в Российской национальной библиотеке, ни в Театральной библиотеке, однако для уточнения времени знакомства достаточно и тех афиш, которые доступны.

Спектакли, в которых выходила на сцену Селина Лефрен, были сыграны 4, 11, 15, 23 сентября, 9, 26, 27 октября, 1 ноября 1862 г.; затем – 26, 29, 31 января, 5, 7, 17, 21, 24 февраля, 4, 13, 21, 23 апреля, 29 сентября, 5 октября 1863 г.

Таким образом, по времени появления Лефрен на петербургской сцене знакомство (и, возможно, первое участие Некрасова в ней) могло состояться не ранее сентября 1862 г.

Знакомство могло произойти в театре. Сведений о посещении Некрасовым Михайловского театра в этот период нет, что легко объясняется текущими событиями в жизни поэта. В июне 1862 г. был закрыт «Современник», а 7 июля арестован Н. Г. Чернышевский. В конце июля или начале августа Некрасов уезжает в Карабиху, откуда возвращается в Петербург 8 или 9 октября, и, по-видимому, не вполне здоровый: «Кашляю и пью какое-то потогонное» (XIV-2: 177–178). Следовательно, на спектаклях 4,11,15 и 23 сентября он не был.

24 октября написаны письма Некрасова к И. А. Панаеву (по денежным делам «Современника»), прошение в С.-Петербургский цензурный комитет о разрешении публикации объявления «по истечении осьми месяцев остановки» (XIII-2: 158) и объявление «Об издании “Современника” в 1863 году» (XIII-1: 452). 28 октября председатель С.-Петербургского цензурного комитета представил текст этого объявления «на благоусмотрение министра народного просвещения А. В. Головнина» (XIII-2: 550). Данных о каких-либо занятиях поэта 9, 26 и 27 октября не найдено. Следовательно, теоретически Некрасов мог впервые увидеть Лефрен в спектакле Михайловского театра в этот день.

Следующий спектакль, в котором была занята Лефрен, был сыгран 1 ноября. В течение октября велись переговоры между Некрасовым и М. А. Антоновичем о его вхождении в обновляющуюся редакцию «Современника». Переговоры сопровождались денежными хлопотами о семье Н. Г. Чернышевского[9].

Помимо неотложных денежных дел и забот, связанных с журналом, Некрасова тяготит личное горе. В письме к Е. Я. Якушкину от 7 октября 1862 г. Некрасов пишет: «В последние два месяца смертельная болезнь отца отнимает у меня все время» (XIV-2: 177). 26 ноября 1862 г. он сообщает Ег. П. Ковалевскому: «Отец мой умирает. Я уезжаю в Ярославль, куда вызывают меня по телеграфу. Долго ли там пробуду – не знаю» (XIV-2: 180). А. С. Некрасов умер 30 ноября 1862 г. Некрасов возвращается в Петербург 20 декабря (XIV-2: 181–182).

Таким образом, 9, 26, 27 октября и 1 ноября, как представляется, были не лучшим временем для театральных впечатлений и знакомства за кулисами. Хотя и можно допустить, что, напротив, спектакль и знакомство были способом немного отвлечься и отдохнуть. Более вероятно, что Некрасов посетил Михайловский театр после того, как он похоронил отца и изменилась ситуация с «Современником». Цензурное разрешение на сдвоенный номер (январь-февраль) было получено 5 февраля 1863 г. А ближайшие спектакли с участием Лефрен состоялись 29 января, 31 января, 5 и 7 февраля.

Предположение о том, что знакомство состоялось в середине или в конце 1863 г., опровергается письмом Некрасова к сестре А. А. Буткевич, содержащим просьбу прийти в квартиру Селины (XV-1:18, 211). Соображения о датировке этого письма высказаны ниже. Датировка знакомства с «француженкой» зимой 1863 г. подтверждается другим мемуарным источником.

2

Этот источник – «Воспоминания о Н.А. Некрасове» Е. Ф. Литвиновой[10]. Елизавета Федоровна Литвинова, урожд. Ивашкина (1845–1919 или 1922)[11], в 1861/62 г. училась в пансионе при Мариинской гимназии вместе с Е. А. Рюмлинг. Она излагает историю знакомства с Некрасовым и близкими к нему людьми, а также свои впечатления и размышления того периода.

«Воспоминания…» Литвиновой, опубликованные в 1903 г., не переиздавались и не становились предметом комментария. На первый взгляд, в них наряду с упоминаниями широко известных фактов приводятся малозначительные подробности бытового характера. В ракурсе же рассматриваемой темы этот текст весьма содержателен. Мемуаристка (педагог-математик, писавшая статьи по педагогике, и автор биографий замечательных людей) спустя сорок лет после описываемых событий точно воспроизводит хронологическую канву. Все события и тогдашние размышления Литвиновой в ее повествовании привязаны к определенному периоду и могут быть датированы с точностью от нескольких месяцев до дня. Предыстория ее знакомства с Некрасовым иллюстрирует хронологическую точность мемуаристки.

Приход в пансион «воспитанницы» Некрасова и сближение девочек соотносятся с датой смерти Н. А. Добролюбова – 17 ноября 1861 г.

«К нам в пансион отдали учиться его воспитанницу, красивую, рослую девочку лет тринадцати. <…> Воспитанница Некрасова была постоянным предметом моего внимания, потому что рассказывала мне кое-что о жизни так сильно интересовавших меня людей: Некрасова, Панаева, Чернышевского и тогда уже покойного Добролюбова» (Е.Л.: 132).

Литвинова, по всей вероятности, не знала, что «воспитанница» была сестрой Некрасова. Дата рождения Рюмлинг неясна: на надгробном памятнике указана дата «14.10.1853» (Рюмлинг 2\ 212). Чуковский, говоря о связи Некрасова с П. Н. Мейшен, ссылается на мемуаристку: «Мне сообщила эти сведения побочная сестра поэта Елис. Ал. Некрасова-Рюмлинг, которая была тогда (в 1868 г. – М.Д.) 15-летнею девочкою» (Чуковский: 16). Сама же Рюмлинг пишет, что жила у брата с 10-летнего возраста, с 1857 г., а ее 16-летие отмечали за полгода до разрыва Некрасова и Панаевой (лето 1863 г.), т. е. в 1862 г. (Рюмлинг 2\ 214,216). Если год ее рождения 1847-й, то на момент смерти Добролюбова ей недавно исполнилось 14 лет.

Первая возможность для Литвиновой увидеть Некрасова соотносится с датой смерти И. И. Панаева 18 февраля 1862 г. и отпеванием покойного в Преображенском соборе. Литвинова вспоминает, что Лизаньку «брали домой в субботу, а приводили в пансион утром в понедельник. Случилось как-то, что ее привезли в воскресенье вечером; перепуганная, бледная, она объявила нам, что умер муж Авдотьи Яковлевны Панаев» (Е. Л.: 133). Панаев скоропостижно умер поздним вечером 18 февраля, это было воскресенье. Отпевание состоялось 22 февраля[12].

В хронологическом порядке описываются первый визит Литвиновой в квартиру на Литейном, 36 (спустя несколько месяцев после похорон Панаева, осенью, по возвращении с каникул) и разговор с А. Я. Панаевой, обещавшей показать ее стихи Некрасову. Затем девочка начинает бывать в доме по воскресеньям, сожалея, что долго не может увидеть Некрасова. «Лизанька мне сказала, что они обыкновенно в воскресенье обедают на половине Николая Алексеевича, но теперь выходит № “Современника”, Некрасов очень занят, а может быть, чем-нибудь и расстроен» (Е.Л.: 136). 20 декабря Некрасов приехал из Ярославля с похорон отца. 10 декабря в «Северной пчеле» было опубликовано «Письмо к издателю “Северной пчелы”»[13] И. С. Тургенева, в котором Тургенев приписывал Некрасову попытку помириться с ним по меркантильным соображениям и предавал гласности признание Некрасова, сделанное в письме от 15 января 1861 г., что Тургенев несколько раз снился ему (XIV-2: 152). Конец декабря и январь у Некрасова были заняты хлопотами по возобновленному «Современнику». Цензурное разрешение на сдвоенный номер (январь-февраль) было получено 5 февраля 1863 г.

В одно из воскресений Панаева передала девочке приглашение от Некрасова на 4 часа в ближайший вторник, когда наконец состоялось ее знакомство с поэтом, который поощрил литературные способности Литвиновой (Е. Л.: 133–137). Литвинова вспоминает, что Некрасов вошел в комнату в половине пятого (Е. Л.: 136), их беседа была довольно продолжительной, однако «была прервана Авдотьей Яковлевной, напомнившей Некрасову, что ему надо ехать по делу» (Е. Л.: 137). Во вторник, 15 января, Некрасов участвовал в литературном вечере в зале Бенардаки, начавшемся в 19 ч. 30 мин.[14]Возможно, знакомство состоялось именно в этот день.

Фрагменты воспоминаний Литвиновой содержат подробный рассказ о домашней жизни на Литейном, 36 в интересующий нас период. Литвинова точно подмечает достаточно отчужденное отношение Некрасова к Панаевой, предшествовавшее их разрыву.

Легко заметить, что описываемые события также группируются вокруг конкретной даты.

«С тех пор я часто видела Некрасова за обедом по воскресеньям, иногда он также заходил к Авдотье Яковлевне, но всегда по какому-нибудь особенному случаю. Один раз он вошел весь бледный и сказал Авдотье Яковлевне: “Знаете, что со мной случилось, я потерял рукопись Чернышевского «Что делать?»”» (Е.Л.: 138).

Рукопись первых глав романа «Что делать?» Некрасов получил у А. Н. Пыпина и потерял по дороге к дому 3 февраля 1863 г., в воскресенье (XIII-1: 177). Некоторый временной промежуток, обозначенный в тексте Литвиновой словами «с тех пор», «иногда», «один раз», подтверждает предположение, что ее знакомство с Некрасовым состоялось ранее потери рукописи и выхода номера журнала.

В следующих строках воспоминаний сообщается, как бедный чиновник принес рукопись и как он был вознагражден[15]. Размышления об этом событии спустя несколько абзацев вклиниваются в объемное описание воскресных посещений:

«Я замечала, что отношения Некрасова к А. Я. доставляли последней много огорчений и нередко она возвращалась с половины Некрасова с заплаканными глазами. “Н. А. опять обидел Авдотью Яковлевну”, – говорил тогда младший Добролюбов. <…> Я всегда радовалась, когда Н. А. заходил на половину А. Як., хотя это случалось, как я уже говорила, или по делу, или когда Некрасов был нездоров и не мог совладать с своей мнительностью; с беспредельным отчаянием в голосе он рисовал тогда самые ужасные последствия своей болезни. Помню, я утешала его, поддаваясь в то же время внушению этого ужаса. Некрасов вообще отдавался во власть всякому чувству. Этим его свойством, конечно, часто пользовались люди, умевшие играть на чувствительных струнах. У Авдотьи Як. был большой запас рассказов на эту тему» (Е.Л.: 139).

В качестве иллюстрации этой черты поэта Литвинова приводит историю создания стихотворения «Дешевая покупка» (1862), когда Некрасов из сострадания к «бедной девушке» не разглядел мошенничества (II: 383).

«Некрасов не любил вспоминать этой своей “Дешевой покупки”, – пишет далее Литвинова, – а А. Як. решалась лишь изредка и то слегка напоминать о ней Николаю Алексеевичу в том случае, когда его кошельку, да и сердцу грозила какая-нибудь новая опасность; о сердце же своем сам Некрасов говорил, что оно “попусту глупое рвется”. В данный момент его тянуло к французскому языку, кажется, мало ему тогда знакомому. Ав. Як., по просьбе Н. А., покупала ему различные учебники, разрезала их, и потом мы видели их на столе Николая Алексеевича.

Отношения его к Ав. Як., “подруге трудных, трудных дней”, с каждым днем становились все более и более натянутыми. Эпизоды из жизни Некрасова, подобные дешевой покупке, к моему удовольствию, совершенно уничтожили возникшую было во мне мысль о его скупости. Я думала, какой же он скупой, если Ав. Як. все боится, что его оберут» (Е. Л:. 139–140).

Предположение о скупости Некрасова возникло у Литвиновой, когда со слов Панаевой она узнаёт, что чиновнику, принесшему рукопись «Что делать?», Некрасов дал 50 руб., а не 300, как объявил в газете[16]. Хронологическая последовательность событий очевидна. Эпизод с потерей и находкой рукописи «Что делать?» и «мысль о скупости» (начало февраля 1863 г.) приходятся на период «с каждым днем все более и более натянутых» отношений между Некрасовым и Панаевой. В этот же период сказаны слова Некрасова о своем сердце («попусту глупое рвется»), произошли некие «эпизоды… подобные дешевой покупке» и обнаружился интерес к французскому языку. Эти события, частично привязанные к датам, обнаруживают ассоциативную связь и сгруппированы в тексте в некий блок, внутри которого развивается тема неблагополучных отношений Некрасова с Панаевой и увлечений Некрасова. Следующие абзацы воспоминаний (начиная со слов «Я продолжала приглядываться к Некрасову…») посвящены уже другим подробностям жизни в квартире на Литейном, 36. Это обеды с Некрасовым, чтения Горбунова, карточная игра, совет Некрасова играть и наживать состояние, размышления о Чернышевскоми, наконец, финал:

«Наступала весна, приближались каникулы; приходилось ехать в имение к родителям. <…> Когда я вернулась в Петербург, то в первое же воскресенье отправилась в дом Краевского; поспешно поднялась я на знакомую мне площадку, и лакей Ав. Як., всегда такой подобострастный, очень грубо сказал мне: “Она больше здесь не живет”. Тогда я спросила Лизаньку и узнала, что последняя недавно также переселилась к Авдотье Як., а Н. Ал. находится на охоте.

Вскоре я узнала, что в квартире Панаевых Некрасов поселил француженку, а Ав. Як. вышла замуж за Головачева. Все эти новости настолько меня поразили и привели в такое недоумение, что я не решилась идти ни к Некрасову, ни к Головачевой» (Е.Л.: 140–141).

Присущая стилю Литвиновой группировка фактов дает основания предполагать, что начало сближения поэта с Лефрен (для обоих затруднительное без знания языка) приходится не на конец 1863 – начало 1864 г. и даже не на середину 1863 г., а, возможно, на первые месяцы этого года, вскоре после потери и находки рукописи Чернышевского или даже раньше. И если оценки Литвиновой кажутся подчас наивными[17], то в части хронологии она предстает очень убедительной.

3

Знакомство поэта и безвестной французской актрисы могло состояться и вне театра. В одной из трех версий воспоминаний Е. А. Рюмлинг вскользь говорится, что «Николай Алексеевич познакомился с ней в кругу людей богатых и ищущих удовольствий, где г-жа Лефрен вращалась всегда» (Рюмлинг 3: Л. 10 об.)

В воспоминаниях Рюмлинг повторяется, что Лефрен часто посещала театры в качестве зрительницы, и ни разу не упомянут ни один ее выход на сцену. Вопреки словам мемуаристки («была на сцене долго» – Рюмлинг 3: Л. 10 об.), Лефрен пробыла на сцене Михайловского театра недолго – возможно один сезон и начало второго. Судя по всему, «долго» – это всего лишь описка; следует читать – «недолго». В первой версии своих воспоминаний Рюмлинг пишет, что Лефрен была на сцене «короткое время» (Рюмлинг 1\ 31). Возможно, в третьей версии мы имеем дело с обыкновенным искажением фактов вследствие давности событий. Можно было бы предположить, что Рюмлинг имела в виду выступления Лефрен на сцене впоследствии, после отъезда. С этим предположением согласуются слова Селины из ее письма к Некрасову (1866), что она будет играть в Казино в городе Трувиле (подробнее об этом см.: Письма СЛ: 190). О продолжении ее сценической деятельности Рюмлинг, впрочем, не Рюмлинг с определенностью пишет, что Лефрен «имела свою намеченную цель, составить себе хотя небольшой капитал и дорогих вещей <…> и уехать на родину, т. е. в Париж. Она всегда говорила, что иметь про запас деньги это есть liberte» (Рюмлинг 3: Л. 12 об.). Но при Некрасове, сколько можно судить по воспоминаниям Рюмлинг, Лефрен одна нигде не «вращалась». До Некрасова она «вращалась» всего несколько месяцев. Из слов Рюмлинг можно заключить, что Лефрен была содержанка со стажем. Тогда уместно задаться вопросом, до какой степени могла быть осведомлена о таких подробностях девочка, бывавшая в доме по выходным на положении воспитанницы, и откуда она взяла сведения.

Возможно, от самой Лефрен. Но утверждение («вращалась всегда») не подкреплено примером. Все четыре версии воспоминаний содержат упоминания о регулярных совместных посещениях театра и успехах Рюмлинг в разговорном французском и не содержат никаких сведений ни об интимных беседах мемуаристки и Селины, ни о каких бы то ни было знакомствах Лефрен.

Рюмлинг в принципе характеризует Лефрен несколько двойственно:

«Г-жа Лефрен не имела в Петербурге знакомств и сама никуда не выезжала, [и[18]] вообще держала себя прилично и солидно» (Рюмлинг 3: Л. 11).

Употребление слова «прилично» подразумевает некую неприличность ее положения вообще. А между тем в данной ею характеристике Лефрен повторяется определение «интеллигентна»: