В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3. Том 2

Татьяна Иванько

В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3. Том 2

Часть 22. Северная столица

Глава 1. Мужчины Шьотярва

Я просидела над запиской Романа, наверное, полчаса: перечитывала и откладывала снова: сжечь надо, не хватало, чтобы кто-то нашёл… Сказать, что я была обескуражена и растеряна, это ничего не сказать, мне казалось, меня ударили под дых, и я всё никак не могу снова начать дышать. Я сделала сырники, сварила кофе, всё время продолжая думать над этой самой запиской и тем, как мне теперь быть. Пока я хлопотала, не видела ничего, и только взяв в руки две чашки, поняла, что наготовила на двоих, привыкла, куда теперь столько? Захотелось плакать, такое бессилье навалилось.

Я даже сходила в его комнату, уехал налегке, почти все вещи на местах, но правильно, если не соврал, куда поехал, там много тряпья ни к чему. Ох, РОман, догадался он, кто я… почему ни разу не поговорили об этом?

Марк Миренович засмеялся, когда я рассказала ему это. Он снял очки, покачивая запиской РОмана.

– Стало быть, секрет, кто ты. Но почему? Танюша, ты так и не рассказала.

– Я расскажу, теперь не время. Расскажу, слишком длинная история. Только ты, пожалуйста, романов на эту тему не пиши.

Он расхохотался.

– Не-ет, дочка, это так не работает, – сказал он, разрывая письмо РОмана на мелкие кусочки, и, сложив их в пепельницу, чиркнул спичкой и поджёг, несколько секунд и последний привет от РОмана превратился в пепел. – Истории, музыка, лица красивые лишь дают искру. Ты понимаешь?

Я улыбнулась:

– Понимаю. И у меня так, именно так. И пишешь после или придумываешь что-то совсем не относящееся к тому, что тебя вдохновило… Вот как я для этого атамана местного вашего, Паласёлова, смех и грех…

– Н-да… Только, детка, уже не нашего, вашего. При советском союзе он просто был дерзкий пацанёнок, думаю, даже до тюрьмы не дошло бы. Может, вообще бригадиром бы стал каким на лесозаготовках или директором лесхоза, если бы в нормальное русло энергию направил. А вот в ваше время он и стал… чем стал. Как ты сказала? Атаманом? Ну так…

– Наше время? Пап, мне двадцать семь, не исполнилось ещё, я только начинаю строить время, я и мои ровесники. Это вы построили то, в чём мы нынче…копошимся.

– Что ж… и это так. Но, детка, вы, наши дети, будто из клеток вырвались, будто вас там держали. А получается, держали, так, что ли?

Я вздохнула, пожала плечами.

– Не знаю, может, и держали кого. Но я что-то отвлеклась…. Что мне делать-то с ним? С Паласёловым вашим? Он, по-твоему, способен на то, о чём говорит?

Марк Миренович посмотрел серьёзно и вздохнул:

– Способен, Таня. Генриетта всегда говорила, вторая власть в Шьотярве – он, с его братками. Прежде партком, нынче – они вот. И власть они почуяли, теперь не оторвать. Это как в жажде начать пить и прерваться.

– Пить? Неужто нельзя напиться?

– Можно, а вот властью не напьёшься, пока она тебя не убьёт. В себе не растворит или не утопит. Так-то…

– Меня не убьёт, мне власти не надо.

– Она у тебя и так есть, от природы, Таня, как у царей и Богов. Поэтому можешь делать вид, что она тебе не нужна.

Я посмотрела на него.

– Ты о красоте? Красота увянет когда-то, это так… как хорошая погода, только что была, и уже нет.

Марк Миренович покачал головой.

– Нет, детка, одной красоты мало. Обаяние, уверенность, свобода… я не знаю, как это называется. И не знаю, как описать это, но я это чувствую, как и другие. Вот и Паласёлов попал в твоё силовое поле. Будь снисходительна.

– Снисходительна?! – задохнулась я. – То есть снизойти? Неужели ты это хотел сказать?

Не может быть, что он говорит мне это. Но Марк Миренович посмотрел на меня и покачал головой, что он может сделать? Пойти и наказать хулигана? Надрать уши или пожаловаться директору школы? И всё же хотелось заплакать, потому что он единственный мужчина здесь, который, кажется, должен мне помочь, должен меня защитить. Но оказалось, я преждевременно обиделась.

– Не кипятись, – Марк Миренович покачал головой со снисходительной улыбкой. – Спать с мужчиной или нет, женщины решают самостоятельно, нередко в последний момент. Но я, разумеется, против насилия. Если тебе претит, уезжай. Просто уезжай, и лучше в большой город, в Петербург или в Москву, там спрятаться проще всего… Или спрячься здесь у меня, никто не найдёт. Я ни за что не выдам.

– Ну, «не выдам»…. – я шмыгнула носом. – Прибьют и всё.

– Не надо в Москву, я спрячу тебя на заимке.

Мы обернулись на дверь, в проёме, занимая его почти полностью, стоял Марат.

Да, я подслушал их разговор. Невольно, разумеется, я вошёл в дом, они говорили и не слышали меня, так что и, не таясь, я не думал, что они не слышат. Но я знал, что Поласёлов взялся ухаживать за Таней, об этом говорили в посёлке, я даже в магазине слышал болтовню, говорили, что он направил своих людей на помощь в ремонте церкви, которым занималась Таня, и «дело сразу пошло». Правда, там на днях случился пожар, но, кажется, сам храм не пострадал. Теперь я знал, что именно произошло…

Да, единственное, что я мог, это увезти Таню и спрятать. Я смотрел на неё сейчас, в этой комнате, она стояла за креслом своего отца, пронизанная лучами солнца, и они оба обернулся на меня, она – вся из света, и он в тени спинки кресла и на него самого падал свет от Тани. Странно, удивительно, но она казалась светилом здесь, в середине этой большой комнаты, тесно заставленной, как и другие помещения в доме. Ясно, что солнце отражалось от неё, белокожей, одетой в светлый сарафан и рубашку, но казалось, что светит она сама. Конечно, она светила мне, собой освещала мою душу, всю мою жизнь, но не я один вижу её чудесный свет.

Таня улыбнулась, покачав головой:

– Спасибо вам обоим. Нельзя уезжать, он сожжет церковь и… другие церкви. И вообще, мне надо на работу.

– На какую работу, учебный год кончился.

– Библиотека с двенадцати, – она потянулась за сумочкой. – РОман уехал.

Уехал… струсил, вот и прекрасно. Мне было неловко, пока он постоянно был рядом, всё, что я мог – только приходить в церковь, где она работала после возвращения из больницы. Теперь его нет, и я не отойду от неё.

– Ну хорошо, как скажешь. Я провожу тебя.

– Да тут идти два дома.

– Ну и что? Я провожу, – тихо сказал Иван, подойдя ближе.

…А я просто чувствовал тепло, волнами исходящее от него. Надо же, я мало видел таких ощутимых даже окружающей средой проявлений чувств. Интересно, когда я был рядом с Ларисой, это было заметно так же, как от Ивана? Думаю, нет, он другой человек, в нём всё как-то… немного слишком: роста, плеч, мускулов, волос, силы, даже смуглой черноты. Вот и сила чувства его так велика, что выплёскивается вовне, в мир.

Таня кивнула, улыбнувшись.

Я выглянул в окно, провожая взглядом мою младшую дочь. Мне повезло, я могу гордиться обеими своими девочками. Одна превосходно управляет этим городом, а вторая взбудоражила его, оживила, словно разворошила улей, заставила вспомнить свою историю, начать гордиться, кровь по жилам побежала быстрей, забурлила. Даже меня. Стариком я себя не чувствую, но и я по-новому стал чувствовать себя в родном городе. И да, Иван прав, от неё исходит свет. Вот сейчас, я смотрю на них, идущих по улице, Генриетта сказала, что ей звонили из района, в понедельник пришлют бригаду – начнут перекладывать асфальт на улицах. Таня на Ивана светит собой, он всё время смотрит на неё, я отсюда чувствую, как ему хочется прикоснуться к ней, обнять, и не так как другим, нет, я чувствую и в ней, и в нём, что между ними какая-то история, ни она, ни он не рассказывали мне, хотя я спрашивал. Таню я спросил как-то напрямик:

– У вас с Иваном что-то было?

– С Иваном не было, – ответила Таня, почему-то сделав акцент на слове «Иван».

Странно, потому что я вижу: было. И есть. К чему это приведёт, всё так странно…

Мы дошли до библиотеки, я достала большой ключ и открыла амбарный замок, мы открыли скрипучую дверь, выкрашенную белой краской, я сама красила её этой самой краской, потому что она была до этого коричневой, страшенной, а теперь симпатичной, блестящей. И книжные полки мы покрасили вместе с РОманом. Н-да… с РОманом… не думала, что стану скучать по нему. Всё же успела привязаться, ну, а как иначе? Полгода прожили под одной крышей.

По дороге Марат рассказывал об этом самом «герое» Паласёлове.

– Вообще тут никто его бандитом не считает. Уважают. У нас вон ни воровства, ни мордобоя. Как-то случалось, что муж жене фингал по пьяной лавочке поставил, так он так побеседовал с этим мужем, что тот не пьёт с тех пор, ребёнка родили.

– Ну, куда там… благодетель. Все бандиты так и ведут себя. Купоны с торговцев не стрижёт, хочешь сказать?

– Стрижёт, а как же, но большинство это не касается, они не против.

– Большинство, то-то… – вздохнула я, думая, что верно, то, что их Паласёлов решил себе «черпалку» поиметь в моём лице, тоже никого не тронет. Тем более что уже какие-то поганые тётки приходили меня последними словами ругать, по всему посёлку разнесут, так и вовсе все довольны будут, что он таскает меня, как хочет…

Я огляделась, беспорядку много, книги кое-как стоят, какие-то стопки появились на полу. Ох, РОман, не расставлял по местам книги, ну что такое? Придётся порядок наводить…

– Ладно, чёрт с ним, говорить больше не хочу, – сказала я. – Ты сейчас свободен или тебе надо спешить куда-то?

– Нет, спешить не надо точно.

– Тогда давай, помоги мне, надо книжки расставить по порядку, я буду смотреть, где должны стоять, будем искать вместе и ставить. Хорошо?

Марат улыбнулся с нежностью. Ох, Маратка, ну что ты…

– Тогда давай начнём, – чувствуя, что краснею, отвернулась я.

И только мы зашли с ним в глубину за стеллажи, туда, где зияли на полках пустоты, как кто-то громко постучал в дверь, хотя она была раскрыта, и вошли несколько тяжёлых человек, доски пола гнулись и вибрировали под ними, я это почувствовала, толпами сюда люди не ходят. Почему-то я сразу догадалась, кто это. Я приложила палец к губам, тронув Марата за руку.

Тут раздался голос Паласёлова:

– Татьяна Андреевна!

– Не выходи, – прошептала я, выразительно глядя в лицо Марату.

Он удивлённо смотрел на меня, потом кивнул. Я вышла из-за шкафов.

– Добрый день, молодые люди, – сказала я. – Почитать решили? «Преступление и наказание» Достоевский Фёдор Михалыч, очень рекомендую.

Он опять засмеялся, просто прёт его от всего, что я говорю, обычно так над шутками начальников смеются, начинаю чувствовать себя тупицей, которому зачем-то хотят польстить.

– Я уже читал в школе. Но… непременно перечитаю, спасибо, – покивал он своей репой и поглядел через плечо на своих спутников, при них ему будет неловко от моих издёвок. Ну и чёрт с тобой, может, отстанешь.

Он смотрел на меня блестящими глазами, вот неловко ему, он злился, но это его и заводит больше всего.

– А вы сегодня здесь, почему? – спросил он, прохаживаясь и поглядывая на полки, на стеллажи и стопки книг. – Беспорядок здесь у вас.

– Вот поэтому я здесь, РОман запустил тут всё.

– И сам уехал. Да?

– Почему? Он в школе.

– А вот обманывать нехорошо. Там каникулы.

– Ну, может, вы и не в курсе, но у учителей каникулы не начинаются одновременно с детьми, там всегда много работы. Вот как в библиотеке даже, когда нет читателей.

Он опять покивал:

– Да-да, – проговорил он с довольным видом. – Вот только мы и там его не нашли. Он уехал, похоже. Так?

– Не знаю, Макс. Не понимаю, о чём вы говорите.

Он остановился передо мной и покачал головой:

– Ц-ц-ц, ай-яй-яй, Татьяна, нехорошо врать. Ох, как вам это не идёт. Уверен, что вы вообще не врёте, так? Поэтому привычки нет. Во всём нужно быть профи. Вы не умеете. И потому получается, что вы нарушили наш договор.

Я села на стул, подтянув к себе ящик с формулярами, но он остановил его, зацепив пальцем.

– Это неуважение. Больше того, это оскорбительно. Поэтому я должен вас наказать. Поэтому: никаких отсрочек на неделю, поедете со мной сегодня же.

Я выпрямилась, ответа, кажется, не требовалось, меня уже не спрашивали. Он смотрел на меня уже, как должно было показаться, спокойно, но я видела, я чувствовала, он зол.

– Ну? – он протянул мне руку.

Мне стало страшно, неужели меня загнали в угол? Неужели не будет даже этой жалкой недели, что он мне давал?..

– Я… мне… ну, я домой зайду, там… кошки не… кормленые…

– Не надо наших кошек кормить, не юли: а собаки у тебя нет. Вставай, во второй раз не обманешь. Всё, идём.

– Я… там сумочка у меня и… я возьму.

– Не утруждайся, Шлемофон возьмёт, – и он кивнул Шлемофону.

Тот обошёл барьер и двинулся между шкафами.

– Ну что я, в окно выпрыгну?

– А что тут прыгать… конечно, в твоём положении… Учти, Татьяна, если рассержусь, перестану быть джентльменом. Тебе не понравится.

– Как будто сейчас мне нравится, – пробормотала я, думая, не ввязался бы Марат в драку, у них, небось, и оружие есть, если его ещё и убьют из-за меня…

Я собралась было подняться, надеясь придумать что-то, чтобы как-то уговорить этого «джентльмена», чтобы он не трогал меня, придумать надо что-то, заболтать, ну словом… главное было сохранить ребёнка, с остальным разберёмся… Но вдруг за шкафами возник какой-то шум, громкий шорох, шебуршение, звук ударов, будто книга обо что-то, звук падающего тела. И вдруг Марат крикнул:

– Таня, под стол! На пол!

Как я могла отреагировать так быстро, даже не знаю, но я мгновенно бухнулась под стол, за которым сидела, загремев коленками по дощатому полу, а сверху, с грохотом на него свалился громадный стеллаж, что стоял у меня за спиной, посыпались книги… А дальше, я не видела, я могла только слышать, всё происходило так быстро, всего несколько мгновений, звуки ударов, и вот, Марат заглянул под стол.

– Ты цела? – он протянул мне руку, помогая выбраться. Ему пришлось отодвинуть поваленный шкаф, чтобы я могла вылезти.

Я обернулась вокруг, Поласёлов валялся на боку, лёжа он ещё больше, чем стоя, второй лежал навзничь. Я обернулась на Марата, в изумлении. Как в фильме-боевике он раскидал всех?..

…Ну да, Танюша, а что было делать? Пока я стоял у стены за последним стеллажом, я размышлял, что надо сделать, чтобы вывести Таню отсюда. Второго выхода здесь не было, только тот, через который пришли эти, моя голова работала ясно и молниеносно.

Когда один из троих дошёл до дальнего шкафа, за которым я стоял у стены, я встретил его кулаком, оглушил, тут и возникло это в голове: повалить стеллажи, эти стоят близко к барьеру, есть у них оружие?.. Есть-нет, рассуждать нечего, надо просто опередить их. Когда шкафы падали, я уже выскочил за барьер, перемахнув в один прыжок, бандюки лежали пока неподвижно, оглушённые и придавленные шкафами, сколько они так пролежат, неизвестно, вряд ли их сильно прибило. Откуда я научился и как сумел-то сделать это, не знаю, адреналин залил сердце, обострил мысли, что я за какие-то доли секунд сделал всё это и думал сейчас только об одном, поскорее увести отсюда Таню, пока не очнулись. Увести и спрятать.

Я потянул её за собой к окнам, вдруг у крыльца кто-то есть. Выбрался сам, оглядываясь по сторонам. Обернулся к ней, протягивая руки. Таня поняла без слов, осторожно выбралась через окошко, сверкая белыми длинными бёдрами, я подхватил с подоконника, чувствуя её снова всю в своих руках, она даже не стала тяжелее за эти два месяца.

– Куда мы? – спросила Таня, когда я потянул её за руку к машине, он припаркована возле дома Марка Миреновича.

– Я спрячу тебя на заимке, они не найдут.

– Нельзя, Марат! Он сожжёт церковь, – испугалась Таня.

– Не сожжёт. Я предупрежу Гегала, Варака, они сколотят охранную бригаду, никто не тронет церковь, не бойся.

Она остановилась, в сомнениях, я понимаю, остаться невозможно, а согласиться со мной страшно. Я обернулся на неё, открывая дверцу машины.

– Поспеши, Танюша, у нас есть фора, надо воспользоваться ею.

Заимка, куда мы ехали с Таней, была в двадцати километрах от Шьотярва, дорога туда вела петлистая, проложенная между болот ещё лет сто назад, когда строили заимку. Машину сильно толкало, хотя я старался не гнать, едва мы выехали за пределы города и никто за нами не гнался, я снизил скорость.

– Ты… где ты научился так… драться? И вообще… Или… приходилось уже?

– Да нет, не приходилось. Я вообще не дрался прежде, только сегодня и понял.

– Правда? А это… – она показала на бровь, намекая на мой шрам на брови и виске.

И я решил рассказать.

– Это я не дрался, это меня били. В тюрьме. Руки связаны… за спиной связаны, так они в живот, и по почкам, мочился кровью после… недолго, но… это страшно, знаешь, когда… Ну и это… оглушили в затылок и ка-ак шарахнули в стену, сгруппироваться не удалось, потому что оглушён, ну и… разбил об угол… хорошо, что глаз цел остался.

– Господи… – поморщилась Таня, бледнея ещё больше.

Она пристегнулась, чтобы не вылететь из кресла. И снова нам пришлось остановиться раза три не меньше, потому что её укачивало, просила остановиться, сидела, открыв дверцу и прикрыв глаза. Улыбалась, извиняясь за свою слабость, будто была виновата в ней. Поэтому ехали мы долго, почти час. К самому дому надо было пройти метров сто по широкой тропинке между деревьев и кустов, но тропку эту надо знать, слева и справа были болота.

Дом довольно большой, сруб в два этажа с большой добротной печью. Я потому и выбрал именно этот, он был самый уютный из всех.

…Я поднялась на высокое крыльцо, здесь, в лесу сегодня пахло очень сухой землёй, листвой, было как-то слишком душно, наверное, будет дождь. Идти по тропинке было приятно, намного лучше, чем ехать. Высокое, как и везде здесь, крыльцо поскрипывало подо мной легко, под шагами Марата доски немного прогнулись.

Внутри была печь, широкие лавки вдоль стен, два дивана, вытертых, но добротных, три разномастных кресла, большой стол, торцом придвинутый к простенку, в другой комнате кровать и шкаф, и ещё книжная полка «Подвиг разведчика», «20 тысяч лье под водой», «Сорок пять» первые бросились в глаза, старых изданий, героически затёртые. Лампочки под потолками, выходит и электричество есть. «Генератор», – ответил на мой вопрос Марат. Мебель отчасти старинная, даже с каким-то резными путти, отчасти из советских времён. Пол дощатый, скоблёный, но видно, что женской руки тут не бывало…

– Конечно, не бывало, на охоту нарочно от жён и едут, – засмеялся Марат.

Кухня располагалась сразу после сеней, была тут плита, как торцевая часть печи, боками и поддувалом выходившая в комнаты. Полочки с посудой, выкрашенные зелёной краской, запах спёртый, пропахший каким-то онучами, хотя, спрашивается, откуда мне запах этот знать?

Оглядевшись, я пораскрывала окна – проветрить, и спросила Марата, есть ли здесь вода.

– Колодец. Две бочки, в сенях, я наношу. На дворе позади дома ещё три имеются, туда дождевая вода собирается. И за домом летняя площадка, там шашлыки делают, печка есть и мангал, ну и стол, конечно под навесом, – сказал Марат. – Может, чаю выпьем? И отдохнёшь. Ты бледная, думаю, чаю тебе не помешало бы… Чай и сахар тут есть, есть и конфеты, леденцы.

– Ишь ты, леденцы.

– А-да, ещё сгущёнка, мёд. Тут вообще всё есть, на каждой заимке такой «НЗ»: консервы, тушёнка, сгущёнка, крупы, сахар, мёд, соль, масло подсолнечное, топлёное. Но я привезу ещё, кто знает, сколько просидим здесь. И свежих продуктов привезу.

– Найдут нас здесь, что делать будем? Отстреливаться?

Он засмеялся, качая головой.

– Не найдут. Этих заимок кроме меня и моего тестя никто не знает.

Чайник на плите согрелся быстро, Марат привычно достал заварочный, ополоснул кипятком, и заварил чай. Пока он заваривался, достал и железные кружки, почему-то чай из таких кружек всегда пахнет особенным образом, всегда вкуснее и как в детстве. Почему мне так кажется, в детстве у нас дома не было таких кружек, может быть, они были где-то ещё, но где именно? Наверное, в детской больнице… вот и помнится.

Когда Марат ушёл, думая, что я улягусь дрыхнуть, всем, кажется, если меня укачивает в дороге, значит, я больна и должна всё время отдыхать. Конечно, я понервничала, но отдыхать в таком беспорядке невозможно. Поэтому я занялась уборкой. Я вымыла и выскоблила все полы, окна, стол, полки, посуду и даже печь. Перебрала и перемыла посуду, и подумала, что у меня нет здесь ни одежды, ни даже телефона. Ни компьютера. И вернуться теперь… Ну как вернёшься? Впрочем, телефон и не нужен. Не нужен и компьютер, по большом счёту, все номера счетов Марка и коды доступа к ним я давно выучила наизусть и даже не заглядывала в его зашифрованную флэшку. А вот письма электронные… Дом теперь обшарят, надо думать, ну и пусть, во флэшке этой не разберутся, даже если поймут, что это такое. А почту не вскроют, у меня пароль на компьютере. Единственное, что мне жаль это Валерины письма. Только это… Если бы знать, я не хранила бы их, если бы знать, но кто мог подумать, что заведётся этакая глупость с этим Паласёловым. Ох, какая же глупость.

Я вышла на второе крыльцо дома, смотревшее на небольшую площадку, метров двадцать-тридцать квадратных, здесь был навес с печью и мангалом, и стол с лавками в каком-то подобии беседки. Чуть поодаль – ещё одно строение, похоже, баня, во всяком случае, рядом поленница. Ну да, холостяцкий рай. Была здесь и запертая комната, оказавшаяся оружейной, мне показал Марат, я удивилась, там, действительно было целых восемь ружей, какие-то Марат назвал карабинами, и даже научил стрелять…

…Я отправился к Гегалу, я знал, где он, потому что видел, как он заходил с Мартинкой в контору правления. Там я его и застал. Выслушав меня, он удивлённо вылупил глаза.

– Паласёлов обещал сжечь церковь? Он спятил? С этой церкви и начался Шьотярв!

– Не думаю, что он не знает этого. Но он отморозок.

– Послушай, Иван, может быть, ты сгущаешь краски? Ну, ради чего он бы решил сделать это? – нахмурившись, вгляделся в меня.

– Он угрожает одному человеку.

– Человеку? Кому? – нахмурился Гегал. – Татьяне?

– Какая разница, Гегал? Важно ведь, что наша церковь сгорит, – сказал я, направляясь к выходу.

– Таня не даёт ему? Поэтому он грозит? – спросил Гегал уже мне в спину.

Я обернулся.

– Обговори с мужиками, надо дозоры поставить у церкви, милиция здесь не поможет, как ты понимаешь.

– В милиции и слушать не станут, решат, что мы свихнулись тут, – кивнул Гегал. – А ты сам? Таня… с тобой? Ты её спрятал?

Я посмотрел ему в глаза, и он понял всё без объяснений.

– От меня никто не узнает, Иван, будь уверен.

Я кивнул.

– Удачи! – сказал Гегал.

– И тебе, – кивнул я. – Держите оборону тут. Он бесноваться станет какое-то время, а после утихнет, как поймёт, что Тани ему не видать.

Гегал, захохотав, показал кулак «no passaran», в Шьотярве добрые и дружные люди, и меня они не выдадут. И церковь свою в обиду не дадут никому.

Глава 2. Потрясения, счастливая улыбка и путешествие в другую реальность

Мы прилетели в Чечню в начале весны, ну то есть здесь была уже весна, когда в Москве не было даже её предчувствия. Туманы холодные и плотные, это здесь вместо снега, который в полной силе сейчас лежал в Москве бело-серыми горами. А здесь влажная, жирная чёрная тёплая земля. В такой растёт всё, я никогда не разбирался в таких вещах, но я это чувствовал сейчас, может быть, потому, что здесь я впервые увидел и смерть как нечто каждодневное, будничное и привычное всем. Люди ходили мимо трупов, курили возле них, разговаривали. Не то, что не замечали, замечали, уносили, хоронили, но то, что мне, сугубо гражданскому, благополучному парню, не хочется сказать, сытому, но так и есть, я понял это здесь в первый же день, то, что мне впечаталось в голову, до конца моих дней, для них было обычным делом.

Вообще они, все эти воины, настоящие мужики, даже мальчишки чуть старше Ванюшки, вызывали во мне гордость и зависть, так уверенны и сильны они были, не мускулами, на самом деле, мало кто сильнее меня в этом смысле, но духом. Я привык жить хорошо, в достатке и даже славе, как я сейчас понимаю, я привык к удовольствиям, я привык к солнцу и радостям, и вдруг попал в такой мир, где поджарые спокойные парни работали над уничтожениям бандитов и террористов. Они так именно и говорили: «работать», и они работали.

О, как они работали! Мы с моим оператором буквально сроднились за первые же дни, не расставаясь, всюду ходили вместе, даже в сортир, потому что срезу поняли, кто мы друг для друга, я для него мозг и голос, он – мой взгляд. И вскоре я понял, будь у меня какая-нибудь маленькая камера, способная снимать то, что я хотел, я и то не захотел бы оказаться здесь один. Потому что здесь я был, как говориться, не ко двору, потому что все они именно работали, а мы с моим оператором Игорем Никитиным, дурака валяли возле них, путались под ногами, мешали материться и не давали выказывать эмоции вполне. Поэтому я сказал Игорю, чтобы он снимал скрытно, не демонстрируя объектив, так получалось значительно живее и органичнее. Днём мы снимали, а ночами я просматривал материал и записывал текст на бумагу, а после приезда в Москву, мы с ним монтировали материал с моим голосом. В эфир после выходило всего минуты две-три, но мы с Игорем после нескольких таких командировок надумали смонтировать целый фильм.