Франкфурт 939

Адалар расхаживает весь из себя важный и деловой. С пером и книгой, пересчитывает товары на разгрузке. Рядом при нём крутятся двое стражников. Всё без конца болтают и смеются. По сторонам вовсе не смотрят. Важный толстяк на них порой поглядывает недовольно, но ничего не говорит.

Изрядно же он постарел. Под глазами морщины, из-за работы часто щурится. Манфред до сих пор помнит распорядок его дня. Вот кончит здесь с товарами, пойдет считать бочонки с рыбой. Перед обедом проверит, сколько денег насобирали на переправе. Потом поест в таверне «У Причала» – у него там свой стол (хозяин держит его свободным перед обедом и ужином) – а после вновь на разгрузку.

Плоты переправляют людей и товары на другой берег и обратно. Порой очередь желающих тянется аж до ремесленных кварталов. Что тут сказать? Переправа не справляется. Некоторых за деньги перевозят рыбаки. Незаконно, но Адалар закрывает глаза, он понимает. Приятный человек. Нудный до жути, но честный. Счёт любит больше, чем жену. Может, потому у них и нет детей.

Рыбацкий причал дальше всего от центра города. Негоже порядочным людям морщить нос от запаха рыбы. Да и внешне рыбаки – ободранные хмурые мужики – мало чем приятны. Многих смутит, как они сваливают рыбу на землю, а после грязными руками пихают её в бочки. Нет, такое зрелище лучше держать подальше от глаз покупателей. За стеной, например. Она делит рыбацкий причал надвое. Когда-то город здесь кончался, но Франкфурт очень любит рыбу, ест её столько, что в реке скоро не останется. Когда население растёт, растёт и спрос, но стены не полнеют. Рыбаков нужно больше, а разместить их негде. Вот и нашли им место за стеной. Лачуг выросло столько, что из них штук двадцать осадных башен можно сколотить. Кто-то умный прикинул, да и огородил их ещё одной стеной. Причал-то общий, но на нём только лодки, а что там дальше не видать. Пройти никто не мешает, но вонь желающих отпугивает.

Манфред не из пугливых. Преодолел пристань, а когда та закончилась, не вернулся к тесноте улиц, а побрёл дальше по берегу. Сюда прибивает весь городской мусор, рыбьи потроха и разбитые надежды. Крысы, коты, птицы и бездомные, что чураются трущоб, облюбовали это место. Живут в шалашах. Собирают их из обломков мебели, прогнивших досок, да рыбацких снастей. Помойка, как не назови. И люди здесь выброшенные судьбой. Никому они не нужны, по ним не горюют. Умрут – никто и не заметит. Часто, когда ищут какого-нибудь незатейливого дурака, стража первым делом идёт сюда. Громят ветхое жильё, переворачивают всё вверх дном. Обычно никто не жалуется, все мирно терпят. А будешь возмущаться, прирежут и делов. Тут у людей прав нет.

Манфреда сторонятся даже кошки. В обычный день приличный человек сюда не сунется. Сегодня их тут уже четверо. Гвардеец заметил их ещё на площади. Тогда это только предчувствие, но Манфред к нему прислушался. Петлял по городу, чтобы проверить. На рынке и у церкви краем глаза их поймал. И вот сейчас последние сомнения развеялись – за ним следят.

Таверна «Пивной Когг» поблизости, как нельзя кстати. Манфред раньше в ней жил. Очень удобный чердак и крыши все на одном уровне, а главное – бесплатно. Оказал хозяину услугу в обмен на проживание. Тот думал, это ненадолго, а Манфред считал, что навсегда.

В дверях столкнулся с человеком. Хмурый вид, мешки под глазами, морщины у висков, острая борода с частой проседью, а на груди кулон церковного посланника. Годов на пятнадцать старше, но с виду вылитый отец. Так бы он выглядел, доживи до этих лет.

Храмовник уставился на доспех. Узнал символику королевской гвардии? Да не, куртка – не плащ, нет герба во всю спину и броского узора спереди. Так, мазня на груди, но при таком свете не разглядишь.

Теперь пялится на руку. У Манфреда на пальце кольцо с руной. Выменял в Бремени за волчью шкуру и сапоги из телячьей кожи. Там у портовых торгашей полно подобных безделушек. Снимают их с мёртвых северян, погибших при набеге. Кольцо магически действует на всех служителей Христа. Как увидят, так сразу закипают.

Не то чтоб Манфред ярый еретик, у него и крест есть. Носит его глубоко под одеждой. Он ясно видит разницу между верой и церковью. Хранит Бога в сердце, а не выпячивает напоказ.

– Отойди, не до тебя сейчас, – пробасил храмовник. Гвардеец отошёл. Почему нет? Повод, конечно, идеальный, но слишком уж близко к порогу.

Утром и вечером в таверне кто-то пьёт. Одни чуть-чуть, другие больше, а третьи здесь, чтобы нажраться до свинского состояния в кругу друзей, знакомых, первых встречных, да кого угодно. Это неважно, когда ты пьян. Общество, может, и пестрит, но как напьются, всё – долой различия. Словом, завести здесь знакомство или напороться на неприятности можно всегда и с легкостью.

Спертый воздух и стойкий аромат еды, смех, голоса людей, удары глиняной посуды о стол, топот, лязганье кольчуги, журчание пива, чавканье и прочие менее приятные звуки. Ничего не изменилось. Не то чтобы в других тавернах всё совсем иначе, но тот, кто в них живёт, всегда заметит разницу.

Есть причина, почему гвардеец заглянул именно в эту. Хозяин её, подлый мерзкий гад, наклеветал на Манфреда. И то, что всё до последнего слова – правда, ничуть его не оправдывает. Он изменился – поседел, схуднул, щёки обвисли. Едва увидел на пороге гостя, онемел, застыл, не шевелится, забыл даже про пиво. То полилось через край кружки на стойку, а оттуда на пол.

«Узнал, значит, старый козёл. С тебя сегодня взыщется. Даже не думай об обратном, и не надейся, не молись».

Из кухни показалась его дочка. Ого как выросла. Выбежала с двумя тарелками похлёбки, отнесла её стражникам. Один в благодарность ущипнул её за ляжку – получил в ответ смачный шлепок по руке. Друзья заржали, а девчонка-то улыбается. Ну, понятно. Похоже, в мамку пошла. Та ещё потаскуха. Где она теперь, интересно? Из-за неё, пожалуй, Манфред тут и не прижился. Даже несмотря на его успех, жена к хозяину таверны не вернулся, и он нашёл виноватого в том, кто мешался.

Дочка меж тем уже метнулась на кухню и вернулась ещё с двумя тарелками для стражников. Ох уж эти стражи таверны. Манфред-то знает, что они не на службе у города. Хозяин где-то раздобыл доспехи франкфуртской стражи. Поит и кормит четырёх бездарей, лишь бы те сидели и изображали из себя закон. Так спокойней, никто не дерётся под носом у стражников.

Через стол от них жулики. Раздевают очередного дурака. Только кретин подумает, что там решает случай. Нет, ловкость рук и хитрость. Эти ребята с детства кидают кости, они в этой игре собаку съели. Если ты новичок, тебе дадут выиграть. Вошёл во вкус? Играешь по-крупному? Попрощайся с деньгами. Зато у них за столом всегда весело.

Что за громила в углу? Обычно там сидят вербовщики. Щуплые или увечные. А этого хоть в плуг запрягай, все руки-ноги на месте. И Манфред велик, широк в плечах, но не настолько. Наверно, верзила съел вербовщика, чтобы занять удобное место. Или сел на него и раздавил. Гвардеец скорей поверит в подобный бред, нежели в то, что этакого бугая отправили поднимать ополчение. Он-то знает, как не хватает людей принцу Генриху.

«Ого, вот это да!»

Манфред с трудом сдержал смех, когда увидел стол восточных купцов. Он и не сомневался в том, к кому подсесть. Беспардонно занял свободное место на скамье, отщипнул от кабана, отпил прямо из кувшина. Купцы уставились на него, недоумевая. Да и не только они, вся таверна обратила внимание. Манфред вписался в их компанию как ворон в стаю голубей. Голуби переглянулись, и давай дальше уплетать за обе щёки, будто всё как надо.

Сэр Наглый меж тем отведал лосося, заел сыром, запил пивом. Громко отрыгнул и поставил кувшин с такой силой, что брызги разлетелись во все стороны. Попало и на купцов. Те вновь оторвались от еды. Теперь уже не столько растерянные, сколько недовольные. Ну ещё бы.

– Прощу прошение, Ув́жяемый… – заговорил с сильным акцентом один из них.

– Нет, не прощаю, – перебил Сэр Грубый. Обычно Манфред не такой. Он наблюдательный, в беседах рассудительный и сдержанный. А если нагрубил, значит – так надо.

– Нам не нужно проблема, – вставил второй, которому германский язык даётся легче.

– А мне нужно, – разъяснил гвардеец. Обжоры занервничали. – Откуда вы?

– Из римский империя, – ответил всё тот же.

– Нет такой страны. Может, ты имел в виду Византию?

– Да-да, Визант́ью, – подтвердил первый довольным голосом. Говорят только эти двое, ещё трое просто молчат. Языка не знают?

– Так вы греки?

– Именно та́к, – кивнул второй.

– Какие вы, к чёрту, греки. Сразу ведь видно – нехристи.

– Чё те надо? – высказался третий, до сели хранивший молчание. Акцент ни разу не византийский, а хорошо знакомый – трущобный.

– Ну, наконец-то, а то ваш ломаный германский уже утомил. Да вы, прям, мастера маскировки. Хоть бы дырки на одежде прикрыли. И чем вы лица вымазали, дерьмом что ли?

«Восточные купцы» завертелись по сторонам. А вдруг кто-то услышал? Да всем плевать! Хоть ты в короне голым тут сиди и называйся Карлом Великим. Платишь, и ладно. А-а-а, стражники и этот странный громила в углу?

– Так чё те надо? – повторил тот же тип – главарь, наверно – и потянул руки под стол.

– Вот не поверишь – справедливости, – гордо заявил Манфред, и даже сам себе поверил.

– Ты кто, стражник?

– Нет, что ты, я королевский гвардеец.

Чёрт, как звучит-то, а. Эти аж затряслись от страха.

– И какое тебе дело до кучки купцов? Разве гвардейцы не охраной короля занимаются?

– А ещё защищают престиж короны, – разошёлся Сэр Гордый.

– Чего ты хочешь, денег?

– Хочу, чтобы ваши головы насадили на колья у городских ворот, и всякой твари впредь неповадно было резать гостей из далёких стран. Из-за таких как вы, все думают, что мы тут сплошь дикари да варвары. Мне обидно, знаешь ли.

Главарь бросился было на гвардейца, но Манфред наготове. Он под столом пнул гада в живот и тот вернулся на скамью, завалил её и всех, кто на ней сидел. Гвардеец без промедлений локтем врезал своему соседу, а поднявшись, ещё и стукнул его головой об стол. Угодил между колбасами и виноградом. Как раз, где лежала кучка обглоданных костей. Одна вонзилась в щёку. Убийца купцов завизжал, как порось, а Манфред уже взял кувшин и врезал последнему, кому ещё не досталось.

Дальше, как в любой пьяной драке – куча мала. В каждой таверне время от времени такое происходит. Здесь – впервые, и Сэр Злопамятный очень рад. Битая посаду, мебель, погром, неразбериха.

Один из купцов улетел на стол к играющим. Сломал его, кости и деньги во все стороны. Одни бросились собирать монеты. Даже те, кто не играл. Другие – их отгоняют. У них там своя драка.

Ещё один ряженый гад получил кулаком в лоб и чудно попятился. Будто он с наковальней на руках внезапно потерял равновесие. Угодил в угол вербовщика, завалился к нему на стол, опрокинул кувшин. Тот глянул грозно, улыбнулся и добавил ему полбу. После встал, откинул стол к стене и с рёвом ринулся в толпу.

Хозяин мельтешит то тут, то там, всё пробует угомонить народ, но получил сапогом в челюсть и уполз на кухню. Стражи таверны втянулись последними. И то долго думали, как бы улизнуть. Мебель, кружки, тарелки и кувшины очень быстро кончились. Что странно, никто не хватался за ножи. Всё правильно, пока это просто драка, всем плевать, а вот убьёшь кого, будут искать.

Сэр Буйный уже получил по роже пару раз, но уложил троих и горд собой. Однако вот он встретился лицом к лицу с верзилой-вербовщиком. Этот ломает людей будто хворост. Швыряет их, словно мешки с пухом, сгибает в подкову или в крендель скручивает. Манфред увернулся от гигантской руки и дважды стукнул в бок, но бугай только усмехнулся. Схватил его, будто кота плешивого, и поднял над собой. Кот-то не растерялся, уцепился когтями за балку и прилип к потолку. Руки с него соскользнули, громила такого не ожидал. Уставился наверх, а Сэр Цепкий уже летит ему навстречу и со всего маху коленом по макушке. Великан пошатнулся и свалился на пол, подняв такой грохот, словно стена рухнула.

На шум сбежались стражники. Не эти ряженые, а настоящие. Вломились, будто за дверью поджидали. Раздался лязг стали и громкий командный голос. Что было дальше, гвардеец не видел. Как, впрочем, и его в таверне «Пивной Когг» никто не наблюдал. Манфред знает, как незаметно улизнуть через чердак. В суматохе никто и не заметил его, скользнувшего по лестнице наверх.

Теперь он спокойным шагом покидает рыбацкий квартал, а хвост остался в таверне, разбирается с тем бардаком, что он устроил. А ещё там погром и убытки для одного скверного старика, и, наверно, неприятности для всех прочих. Об этом гвардеец как-то не подумал. Да ладно, там сплошь негодяи да подонки.

А Манфред – Манфред не гад и тому целый ряд обоснований. Он не берётся за любое дело, у него свой моральный кодекс – женщин и детей не трогать. Он вежлив и приветлив, если не грубят, и помогает людям, коль не сильно занят. Не так давно, с месяц назад, вступился за юную девушку. Её избивал отец. У него умерла жена, а он, нет бы радоваться, что хоть дочь при нём, вымещал на ней злость. Манфред сломал ему пальцы, выбил зубы. Не скоро сможет девчонку ударить. Странно, но та благодарности не выразила. Наоборот, умоляла оставить их с отцом в покое.

Ещё как-то спас семью от грабителей на дороге. Те, правда, тоже сволочами оказались. За бандитов награда полагалась. Манфред не знал, да и спешил. А ведь ему сразу странным показалось, что спасённые не хотят с ним до Нюрнберга доехать. Позже-то он узнал о вознаграждении, захотел получить, а ему пинок под зад. Дескать, бандитов до него уже убили и даже головы в доказательство принесли. Глянул – головы те самые. Нашёл этих героев, потребовал деньги. Ни в какую делиться не хотят. Пришлось напомнить им о благодарности.

Из города уезжал в спешке. И чего такой шум подняли? За воровство испокон веков руки отрубают. Ох и выдал тогда галоп Счастливчик. Да, он может. Манфреду с ним повезло. Быстроногий конь в его промысле неоценим. А ведь раньше ездил на этом ужасном вороном скакуне. Ещё и купил его втридорога. До чего же был глупый конь. Глупый и капризный. Зато, блядь, красавец писаный. Такого только на парад. Манфред в парадах не участвовал, а вот Сэр Манфред непременно будет, но Счастливчика на безмозглого жеребца – покрасоваться дабы – не променяет. Лучшего друга у Манфреда нет. Он вырастил его с жеребца. Чуть не умер из-за него, ещё до того, как тот родился.

К слову, весьма занятная история. Манфред – тогда ещё просто Манфред, не рыцарь и уж точно не член королевской гвардии – обменял в Боппарде вороного породистого скакуна на беременную гнедую кобылу. Не самая, конечно, выгодная сделка, но чёртов непослушный конь так одолел, что Манфред был готов сменять его даже на мула. Справедливости ради стоит сказать, что сделка прошла не совсем по обоюдному согласию. Ну, то бишь, проще говоря, Манфред украл кобылу, оставив чёрную заразу в утешение. Когда жутко спешишь, некогда сделки заключать. Просто берёшь, что нужно. А если продавец и вовсе говорить не может, так как лежит в речном порту, оглушённый веслом, то уж тем более нет смысла с ним трепаться.

Манфред тогда ночью удирал из города – поссорился с серьёзным человеком, сломал тому челюсть, а днём ранее переспал с его дочерью. Что тут сказать? Он хорош собой, высокий, стройный и красивый, и оттого, возможно, неразборчив в связях. Чуть заподозрит, что на него положили глаз, сразу тащит девку в постель. Потом, как правило, проблемы.

Но в тот раз боров сам напросился, получил сполна. Ещё одна особенность натуры Манфреда, из-за которой его часто хочется придушить – он безоговорочно верит, что даже из самой безнадёжной ситуации всегда есть выход, и он найдётся, стоит лишь взяться за дело. Руководствуясь этим догматом, даже самую безрассудную мысль он никогда не обдумывает дважды. Боится впасть в сомнения и оттого не любит размышления, предпочитает им метод «проб и ошибок».

Всякий, кто пытался разубедить его и доказать, что правильнее принимать взвешенные решения, не понимает проблемы Манфреда. Стоит ему поддаться ереси и начать крутить в голове какую-либо мысль, как та из лёгкой, прямой, незатейливой становится запутанной и сложной. Начав думать, он уже не остановится, провалится в мысли, словно в трясину. Увязнет в бесконечной череде догадок и предположений. Одно ведёт ко второму, к третьему, к четвёртому, и так до бесконечности, пока он уже и не вспомнит, с чего начинал.

Нет, ему проще исправить последствия неправильных решений, чем думать наперёд. К примеру: сломать челюсть бургомистру16, прихватить в качестве обещанной платы первое, что попалось под руку, а потом удирать со всех ног. Гербовая печать – штука красивая, но бесполезная за пределами города; дорогая, но просто так не продашь, ибо за решётку кинут, если с ней поймают. И нужный человек-то, наверняка, есть в Боппарде, но туда лучше не соваться, пока жив бургомистр. На редкость злопамятная сволочь, награду за Манфреда объявил. Да и не к чему, печать давно переплавил и продал по дешёвке.

Так вот, та кобыла, отобранная у стражника в порту, оказалась беременной, из-за чего он и застрял в ближайшем городе, докуда смог на ней добраться, а то был Оксенфурт. Впрочем, тогда это даже сулило выгоду, стоило лишь продать жеребца. Вот только конюх, согласившийся принять роды, его надежд не разделял. Он хотел сам купить помёт по низкой цене. Манфред готов поклясться, что предприимчивый старик с жидкой козлиной бородой самый настоящий колдун. Как бы ещё он отвадил от конюшни ВСЕХ? Загон был полон лошадей, когда Манфред только приехал в Оксенфурт, а после даже псы обходили его стороной. Колдовство, не иначе.

На время родов он поселился в таверне за городскими стенами, где кров, пропитание и выпивка дешевле, а риск лишиться кошелька или оказаться с ножом в спине во время пьяной драки куда меньше. Крестьяне и лесорубы тоже любят вечером насладиться прохладой хмельных напитков. Есть и свои задиры, конечно, но они не чета городским бандитам. Чего уж говорит о Манфреде? Все вмиг затихали, когда он показывался на пороге, боялись даже поглядывать на него, а кое-кто и вовсе вспоминал, что дома ждет жена с детьми, и тут же удалялся восвояси.

Да уж, Манфред, обвешанный оружием, словно ходячий арсенал, выглядит устрашающе. Меч за спиной, нож на ремне, ещё два на груди, из сапога тоже торчит и главная гордость – маленький незаметный в бляхе ремня. Лезвие умещается между пальцами. Вроде бы, кулаком ударил, а кровь хлещет.

Кто-то там сразу же смекнул, чем именно он занимается. Ему предложили работу, и Манфред не раздумывая согласился. Следующим утром покусанного волками и с ножевой раной в груди его нашли монахи. Чёрт, он бы скорей сгинул, чем принял их помощь, но те не спрашивали, а Манфред не мог сопротивляться. Взяли обед безбрачия – всё, смотрят на других сверху вниз, будто те гады пресмыкающиеся, а они в виду принятых ими решений возвышенные одухотворённые фигуры. Любят осуждать других за то, что те не придерживаются их моральных устоев. Да, такое не только у монахов, все люди грешат подобным. У святош просто это отчётливее проявляется. Воротят нос, словно сами безгрешны. Может, по их канонам так и есть, но Манфред следует другим принципам. Чужих ему не нужно, но и свои никому не навязывает. Кто им сказал, что их порядки лучше? Пусть после смерти Бог рассудит.

Едва встал на ноги (через пару недель) и сразу же сбежал. Козлобородый конюх, решив, что он уж не объявится, на радостях продал кобылу и, кто знает, явись Манфред днём позже, возможно, сбагрил бы и жеребца. Как раз тогда старый король пошёл против славян, вся движущая живность в королевстве мигом возросла в цене. Старик же отдал за гнедую всего сто двадцать три пфеннига. Сущая мелочь, кобыла и в худшие времена стоит вдвое дороже, а уж при тех-то обстоятельствах, когда хромые клячи шли по цене добротных меринов, только самый безмозглый конюх мог продать лошадь за такие деньги. И таки да, стоило пригрозить ножом, сумма увеличилась в четыре раза. Вот только ездовую живность на неё уже не купишь, всю разобрали. Пришлось довольствоваться жеребцом. Назвал его Счастливчиком. Чёрт, десять лет прошло.

Сегодня, перед выходом в город, Манфред навестил его, скормил морковь и яблоко. Его бы помыть, а то с дороги весь в пыли. С собой не взял, на улицах Франкфурта тесно. Только ублюдки ездят верхом и те, что на самом деле слишком важные – короли, герцоги, графы, епископы да архиепископы. Хотя и многие чинуши рангом ниже мнят себя птицами высокого полёта и хотят тех же привилегий.

Впрочем, туда, куда гвардеец направляется, они вряд ли когда-либо поедут. Манфред переживал, что Счастливчика попросту съедят. Коней там не держат, разве что в виде колбасы и солонины.

Глава 12

Ещё при первой встречи Гунтрам понял – они не поладят. Этот человек слишком много знает. Он враг, опасность для того, кто хоть что-то скрывает. Но порой полезен, а для кого-то жизненно необходим. Вечная недосказанность. Никому не давай всей информации разом, у неё есть цена, и в розницу продавать выгоднее. Скрытность и осторожность, даже в собственных мыслях.

В нём всё, что Гунтрам ненавидит. Толстый, надменный ублюдок. Его одежда, манера поведения, даже голос, чёрт возьми, омерзительный. И он держит кота. Такого же жирного урода. Повсюду шерсть и царапины на мебели. Вечно валяется на подоконнике. Ходить-то ещё не разучился? Гунтрам не видел, чтобы он сам шевелился.

«Полюбуйся, Ингрид, ещё один завидный жених. Толстый, обрюзглый и с котом. Такой тебя скорее съест, чем трахнет. И ласка твоя ему ни к чему, у него же кот – он мягкий и пушистый».

На второй этаж проводила немая девочка. На первом остались бугаи. Те уже приросли к сундукам, лавкам и тюфякам. Лишь косо глянули на гостя и сразу забыли. Они тут для устрашения и только. Скорее, мебель, чем защита.

За столом напротив Вигерика стул. Гунтрам не сел. Никогда не садится. Нашёл тёмный угол, и занял его. У Гизельберта был похожий стол без задней стенки. Хозяин – рука под столом – напротив гость, который совсем позабыл о приличии. Когда беседа накалится и полетят угрозы – щёлк – арбалетный болт пронзает брюхо.

Нет, спасибо, в тёмном углу уютнее. Гунтрам настолько породнился с темнотой, что ему не комфортно на виду. Ему нравится, когда мрак окутывает тело. На душе сразу спокойно и легко. Спрятаться в тень – будто окунуться в озеро в разгар знойного дня. Уйти под воду с головой. Тишь, спокойствие и свежесть.

Вигерик молчит, изучает Гунтрама взглядом. Тот тоже не спешит открывать рта. Это момент, когда можно понять, что на уме у собеседника, нервничает он или рад твоему визиту. Жирдяя так просто не проймёшь, он эту игру знает. Уставился, изображает любопытство, а на устах едва заметная ехидная ухмылка. Она так и твердит: Я вижу, что ты делаешь. Не пытайся, не получится.

– Ну? С чем пожаловал?

«Ть, пожаловал. Ага, за податью пришёл. Что ж не спросил: Зачем припёрся?»

– Уже слышал про Юсуфа?

– Да. Печально, – ответил Вигерик, из которого печаль так и сочится. Ответил и замолчал. Глупо. Он же не думает, что Гунтрам наобум к нему зашёл.

– С кем он встречался?

«Подумай хорошо, жирдяй. Неправильный ответ дорого тебе обойдётся».

– Обычно я не делюсь информацией бесплатно, – Вигерик постучал пятернёй по столу.

«Да-да, и дальше делай вид, что рука просто так лежит на колене. Дескать, ей там удобно».

– Ладно, случай исключительный. Его зовут Пипин, он священник.

– Священник? – удивился Гунтрам. – И кого он хотел убить?

– Мне не сказал. Скрытный парень.

– Парень? Молодой?

– Весьма.

– А раньше приходил?

– Нет, впервые.

– Он точно священник?

– Конечно. Я его проверил. Он уже пару лет прислуживает викарию.

– Пару лет? То есть, примерно со времен первого восстания?

– Хм, да, – растерянно произнёс толстяк. – О чём задумался?

– Ни о чём, – невозмутимый Гунтрам зашагал к выходу.

– И это всё? Ты только за этим приходил?

– Да.

– Вот так просто уйдёшь? – выпалил жирдяй. Не любит, когда кто-то знает больше, чем он. – Даже руки не пожмём?

Гунтрам скорей уж с прокажённой поцелуется.

– Руки не жму.

– Испачкать боишься или в руке нож?

Гунтрам застыл в дверях.

Нет, нож в рукаве. Вспороть бы им толстое брюхо.

– Ладно, пожму тебе руку, если подойдёшь.

– Нет, не хочу доставлять неудобство.

Гунтрам никогда не понимал, зачем нужна подобная ложь. И дураку понятно, что этот немощный ублюдок не в состоянии вытащить зад из-за стола. Зачем врать, если ясно, что врёшь? Нет, ложь должна служить цели, содействовать интересам, быть правдой в глазах тех, кого хочешь обдурить, сбить с толку, направить по неверному пути. Ложь – мощное оружие, а не забава.