Шомка

– Поросята они всегда так, визжат, бьются. Ох, надо было нам уйти хоть к Прасковье, что ли, пересидеть, – растерянно промолвила Елизавета Матвеевна и села за стол, отпустив Митю из рук.

Они поставили еду, налили чай, но есть никому не хотелось. Все сидели мрачные и подавленные. Митя хныкал и капризничал, рвался пойти во двор посмотреть на Шомку.

– Митенька, ну успокойся, поешь, – уговаривала его бабушка.

– Не хочу, – хныкал Митя, – вы злые, я не люблю вас! Зачем вы позвали этого дядьку? Он плохой, я ненавижу его!

– Митенька, ну что ты!

– Ненавижу! Я, когда вырасту, возьму ружье и убью его!

– Мама, сходи посмотри что там, а мы пойдем с Митей прогуляемся, а то уже невозможно здесь оставаться, – сказала Анна.

Елизавета Матвеевна встала и нерешительно, с виноватым видом направилась к двери. Через три минуты она вернулась.

– Он отнес его в хлев и положил в загон. Я уж заходить не стала. А сам, слава Богу, ушел уже.

Анна быстро встала, накинула платок на плечи и взяла Митю за руку.

– Пойдем, сынок, прогуляемся. Сходим на речку, сегодня тепло. Там поиграешь.

Они ушли и вернулись только поздно вечером. На воздухе они немного развеялись от тяжелых впечатлений утра. Когда они уже вошли в избу, Митя вдруг сказал:

– Мама, а… Шомка? Он где сейчас?

– Он в хлеву, отдыхает. С ним все нормально.

– Мама, а можно мне пойти к нему, посмотреть?

Анна невольно вздрогнула и замялась:

– Да не надо, поздно уже, он наверно спит. Давай завтра.

– Я хочу посмотреть. Пожалуйста! Может быть ему плохо.

– Ну хорошо, давай сходим вместе.

Анна включила свет в хлеву и они пошли. У входа в загон, где держали Шомку, Анну охватил страх и неприятное чувство уязвленной совести. Поколебавшись секунду, она отворила деревянную дверь и подошла к загону, держа за руку сына. Шомка лежал в углу на соломе и тяжело дышал. На полу стояла кормушка с нетронутой едой. Услышав звук шагов, он поднял голову и посмотрел на вошедших.

– Шомка, – позвал Митя.

Шомка привстал на передние ноги, и его хвостик радостно задергался. Он, прихрамывая, стал ковылять к ограждению загона. Хрюкал он слабо, и интонации радости мешались со страданием. Он подошел и уткнулся пятачком в руку Мити. Мальчик погладил его по голове и начал чесать за ухом. Морда Шомки расплылась в улыбке, и он начал неловко пытаться лечь на бок как обычно. Это ему давалось с трудом, и он все время вздрагивал от боли, возникающей от любого неловкого движения. Наконец он завалился, а Митя отворил дверцу загона, вошел туда и стал его гладить, присев на корточки. Шомка похрюкивал и махал хвостиком.

– Все хорошо, Шомка, не плачь, – говорил ему мальчик, – тот злой дядя обидел тебя, но он больше не придет. Мы прогнали его.

Анна тоже зашла в загон и наклонилась к поросенку. Она провела рукой ему по голове и по спине.

– Малыш, прости нас, – сказала она, и две слезинки капнули ему на морду. Она подумала, что жестокий дядя придет опять, уже через два месяца, придет, потому что они позовут его. И Шомке предстоит пройти еще худшие ужас и боль, и будет он жестоко убит, не прожив на этом свете и полугода. И ничего с этим нельзя поделать.

«Зачем все это? Почему все именно так? Никогда не думала, но неужели вот так всегда происходит: ножи, кровь, визг? Ведь это ужасно! Неужели никто не видит, что это ужасно?!», – думала Анна и не находила ответа.

На следующий день Шомка начал есть, а через неделю почти поправился. Вскоре он как и раньше начал выходить и бегать по двору вместе с Джеком и мальчиком.

3.

А между тем миновал уже август, неприятный эпизод с Савелием прошел и изгладился из памяти, и Анна с сыном весело и беспечно отдыхали на деревенской природе. Митя загорел, набрался сил и энергии, и Анна с бабушкой радовались, глядя на него. «Вот что деревенский воздух и натуральные продукты делают!», – наставительно говорила дочери Елизавета Матвеевна. Митя все так же гулял, бегал на речку и по деревне, ел яблоки и ягоды с бабушкиного сада и возился со своими любимцами. Щенок заметно подрос, перестал быть таким неуклюжим и потешным. Он уже сердито тявкал и пытался гоняться за кошками. Подрос и Шомка, за полтора месяца он стал значительно крупнее, так что Митя мог забираться ему на спину и поросенок катал по двору хохочущего мальчика. Но время отдыха стремительно заканчивалось, шла уже вторая половина августа. Скоро Анна с сыном должны были уехать.

– Мама, слушай, – сказала Анна, оставшись наедине с матерью, – нам скоро уезжать, мы отлично отдохнули здесь, и Мите очень понравилось. Так вот, я думаю, давай когда мы уедем, ты и забьешь Шомку, а мясо закрутишь и пришлешь нам уже в город.

– Почему? – с удивлением посмотрела на нее Елизавета Матвеевна. – Я специально для вас старалась, с собой вам, конечно, заверну тушеночки, но и свеженького надо поесть. Где еще доведется поесть своего и натурального? У вас в городе одна химия и отрава, по телевизору все время говорят.

Анна поняла, что в это пункте маму не переспорить.

– Боюсь я, как бы не получилось все как в тот раз. Я и сама еще забыть не могу, а что с Митей будет если, не дай Бог…

– Ничего не будет. В тот раз я не догадалась чего-то, да и этот хмырь Савелий пришел неожиданно. А сейчас когда будем забивать, так вы с Митей уходите в гости на весь день и не приходите, а уж мужики сами все сделают.

Это было все правильно и убедительно, но Анна все равно мучилась тревогой перед предстоящим забоем Шомки. Уже никакого мяса ей было не надо, она, пожалуй, сама заплатила бы полную стоимость поросенка, лишь бы ничего этого не было. Всякий раз когда она видела, как Митя играет во дворе с Шомкой и щенком, ей становилось так тягостно, что она быстрее отворачивалась и уходила. «Ладно, пусть будет, что будет. Скотину режут везде, так что же теперь, каждый раз переживать из-за этого?», – и она отгоняла от себя мрачные мысли.

И вот как-то утром, за четыре дня до отъезда, Елизавета Матвеевна подошла к Анне:

– Ну что, дочка, я третьего дня попросила Савелия, и он сегодня после обеда придет забивать поросенка.

Анна, до этого с беззаботной улыбкой любовавшаяся вазой с полевыми цветами, сразу помрачнела:

– Что, прямо сегодня?

– Ну а когда? Ведь вам уезжать скоро.

Анна нахмурилась и встала из-за стола, нервно комкая платок, прошла на кухню, потом вернулась в комнату и, стараясь придать голосу спокойный тон, сказала:

– Хорошо, делайте что хотите, только предупреди меня заранее, чтобы я ушла подальше отсюда, – и она поспешно ушла на кухню, где поставила на огонь молоко чтобы сварить каши.

Когда все сели обедать, Елизавета Матвеевна заговорила преувеличенно ласковым голосом:

– Митенька, внучок, а давай сегодня пойдем в гости к бабе Любе. У нее есть такое вкусное варенье из ежевики, и две кошки живут.

– В гости? – радостным голосом спросил мальчик, но, подумав, добавил. – Ну, я хотел сейчас пойти в огород поесть ягод, они уже красные. А потом у нас будет соревнование, Шомка и Джек будут бегать наперегонки.

При упоминании Шомки, бабушке стало неловко и она на минуту замолчала, потом осторожно начала опять:

– Ну давай в другой день поиграешь со своими зверушками. А то баба Люба звала тебя сегодня, говорила: «Что ж это вы ко мне в гости не заходите?»

– Да, Митя, надо зайти к бабе Любе, – ласково сказала Анна, – у нее растут ягоды даже еще лучше чем у нас. Пойдем?

– Нууу, ладно, пойдем, – согласился Митя, – только потом давай еще сходим на речку…

Не успели они закончить обед, как с улицы раздался знакомый громкий голос:

– Матвеевна! Где ты? Я пришел, давай, пошли к твоему борову.

Елизавета Матвеевна засуетилась.

– Ну все, собирайтесь, идите к бабе Любе. Притащится вечно, как снег на голову, – пробормотала она вполголоса.

– Мама, идите с ним во двор, а мы сейчас уйдем через крыльцо.

Анна быстро накинула на плечи платок, взяла с собой недочитанную книгу и вышла из дома вместе с сыном. Выходя из палисадника, она увидела Савелия, стоявшего во дворе, и вместе с ним еще какого-то мужика, пониже его ростом, щуплого и такого же неопрятного. Мать еще не вышла к ним, они что-то обсуждали между собой. До Анны долетели слова: «Да чего там денег, пусть даст лучше мяса и еще одну бутылку…», «Ты только не встревай, я сам договорюсь». Она быстро пошла прочь от дома, так что Митя едва поспевал за ней. До бабы Любы было не больше пяти минут ходу, но она жила достаточно далеко от дома Елизаветы Матвеевны и был отделена от него тремя домами соседей. В ее доме можно было вполне спокойно пересидеть.

Впоследствии Анна, вспоминая этот день, пыталась понять, почему она поступила так как поступила, хотя и чутье и здравый смысл подсказывали ей, что она поступает неверно. Но в тот день все произошло почему-то именно так, обстоятельства и ее собственные поступки сложились самым трагичным образом. Подойдя к дому бабы Любы, они обнаружили его запертым, на стук никто не отзывался. Анна окликнула соседку, что вышла в это время в огород, и спросила, не знает ли она где Любовь Петровна. Соседка сказала, что ее позвала в гости Серафима Яковлевна по какому-то случаю, и что она уже час как ушла. Можно было зайти к другим знакомым Елизаветы Матвеевны которые жили неподалеку, они знали Анну и мальчика и наверняка приняли бы их, но Анна, поколебавшись, решила пойти к Серафиме Яковлевне, раз баба Люба была у нее.

Они пошли назад. Серафима Яковлевна жила в другой стороне деревни, и чтобы дойти до нее надо было вернуться к их дому и пройти мимо него. Когда они приблизились к нему, было пугающе тихо, и Анна прибавила шаг, пытаясь быстрее миновать его. «Господи, зачем мы пошли сейчас? Надо было погулять хотя бы полчаса, а потом уже идти назад!», – пришло ей в голову. Но было уже поздно. Они поравнялись с домом бабушки и как раз проходили напротив палисадника, за которым виднелся пустой двор, с дороги его было хорошо видно. Анна старалась не смотреть на открытую дверь во двор и быстрее пройти дальше.

Но тут из хлева раздался пронзительный визг Шомки, такой же как и в тот раз, вслед за этим послышалась громкая возня, брань, потом что-то загремело, и тут же в раскрытую дверь выскочил поросенок. Он стремглав побежал через открытую на двор калитку в палисад, прямо к забору за которым стояли Анна с Митей. Задние ноги его были опутаны бечевкой и он, какое-то время пока бечевка не спала, привскакивал и спотыкался. Он не переставая визжал, из широкой раны на его шее лилась кровь и стекала по передним ногам на землю. В дверях показались Савелий со своим напарником. Савелий громко ругался, брызжа слюной и сжимая кулаки. Он выскочил во двор и схватил тяжелое полено, в другой его руке был зажат нож:

– Болван, как ты держал его! Ч-черт тебя дери! На кой черт тебя взял только! – напустился он на приятеля.

– Так я думал ты ему ноги связал, Савельич! Как ты связал-то, если он подскочил и тут же побежал, я и схватиться не успел.

– Эх, давай лови, нечего мямлить, дурак! Палец порезал из-за тебя! – он громко выругался и кинулся вслед за поросенком. – Я его погоню, а ты хватай!

Чертыхаясь и матерясь они стали бегать за Шомкой. Савелий бежал за ним, размахивая дубиной, а друг его кидался наперерез. Несколько раз он падал, пытаясь схватить поросенка, но не успевал. Савелий, чертыхаясь, запустил поленом в сторону поросенка, не попал и опять бросился вслед за ним. Шомка, истекая кровью, бежал и метался из последних сил, наконец худой мужик бросился на землю, когда Шомка пробегал мимо него, и схватил его за заднюю ногу. Шомка рванулся, но тут набежал Савелий и с размаху обрушил дубину ему на спину. Тот рухнул на землю, попытался встать, но Савелий навалился сверху всем телом, а приятель его крепко ухватил поросенка за задние ноги. Савелий был красный от гнева, со всей злобой он стал бить поросенка ножом в морду и голову.

– Да чего ты его тычешь куда попало, так только хуже, в горло его, в горло! – кричал худой мужик.

Савелий глубоко воткнул нож в шею поросенка, придавливая его голову другой рукой. Визг стал захлебываться, из горла хлынула кровь. Потом он принялся неистово пилить ножом шею, одновременно сворачивая голову назад, так что скоро она оказалась почти совсем отделенной от туловища. Но позвоночник был еще цел, и поэтому тело животного и его лапы продолжали дергаться. Под тушей убитого поросенка натекла большая лужа крови. Вся эта сцена продолжалась от силы минуты две, и скоро все было кончено. Савелий поднял тушу Шомки за задние лапы и потащил назад в хлев.

4.

Анна наблюдала всю сцену и, несмотря на дурноту и ужас, не могла оторваться, оцепенение охватило ее. Вдруг она сообразила: «Господи, Митя!» Она быстро взглянула на сына, который стоял рядом с ней и также смотрел как убивают его Шомку. На лице его не было ни кровинки, глаза застыли.

Она быстро схватила его на руки и побежала с ним прочь от этого места.

– Тихо, тихо, успокойся, Митенька. Все хорошо!

Она укачивала его на руках и быстро шла подальше от дома, не видя куда. Митя не шевелился у нее в руках и даже не плакал, он весь застыл и только сильно вцепился ручками в платье матери. Наконец они отошли далеко, в какую-то рощицу за деревней, Анна села на траву и посадила мальчика рядом. Она взглянула ему в лицо, Митя был все таким же бледным, глаза его остановились, глядели в одну точку и не выражали никаких эмоций. Вскоре он начал дрожать и прижался к ней всем телом.

– Митя, мальчик мой, ну что-ты! – заплакала Анна.

– Мама, – чуть слышно пролепетал Митя, – я пить хочу, мне холодно.

Она потрогала ладонью его лоб, он был горячий. Она быстро скинула с себя платок и спешно укутала им ребенка.

– Господи, да что же это! За что! Митенька, ну успокойся, потерпи, сейчас я отнесу тебя домой! – причитала Анна сквозь слезы.

Она взяла мальчика на руки и торопливо пошла с ним к дому. Возле дома Елизаветы Матвеевна уже не было никого, и было тихо. Анна быстро прошла через крыльцо, резко открыла дверь и вошла в избу. Елизавета Матвеевна вздрогнула от неожиданности и с изумлением посмотрела на её:

– Что такое?! Что стряслось?!

Анна, не отвечая, стремглав подошла к кровати, бережно уложила на нее сына и накрыла его одеялом. Потом не выдержала, упала рядом на тахту и разрыдалась.

– Аня, Господи, что случилось?! – спросила побледневшая Елизавета Матвеевна.

Анна не ответила, она продолжала рыдать, уткнувшись лицом в покрывало и комкая его руками. Елизавета Матвеевна подошла к мальчику, с тревогой посмотрела на него и потрогала ему лоб.

– Аня, у Мити жар! Что случилось?!

Но у Анны еще минут двадцать продолжалась истерика, она лежала на тахте, не могла говорить, только рыдала и заламывала руки. Елизавета Матвеевна растерянно сидела на стуле возле стола, а потом и сама принялась плакать.

– Никогда, никогда не приеду сюда больше! Пропади оно все пропадом! – прокричала Анна сквозь слезы. – Правильно Саша предлагал мне поехать в Турцию, там бы отдохнули намного лучше и без таких последствий!

Она кинулась к сыну, принялась гладить его по голове и причитать:

– Митя, прости меня, это я виновата во всем! Прости! Как только ты поправишься, я увезу тебя из этого места. Мы вернемся домой. И никогда больше мы сюда не приедем! Прости меня, сынок!

– Аня, так в чем я провинилась-то? Я не пойму ничего! Что ты так на меня напустилась? – жалобно, сквозь слезы спрашивала Елизавета Матвеевна. Анна повернулась к ней, сверкая глазами:

– Ты разве не видишь, что ребенок болен! Из-за тебя! Так что ты тут сидишь как на поминках?! Вызови врача! Тут у вас есть врачи?! Или только мясники и живодеры?! Ну, скажи мне! Есть тут врачи?!

Елизавета Матвеевна оторопело смотрела на дочь, а та опять упала на тахту возле кровати и снова зарыдала. Елизавета Матвеевна поспешно встала и пошла на кухню, порылась там на полке и достала оттуда свой старый мобильный телефон с кнопками. Дрожащими руками она принялась искать в нем телефон местной больницы, наконец нашла и нажала вызов.

– Алло, больница, – заговорила она в трубку, – пришлите врача, ребенок у нас заболел… Что? Пять лет ему… Да, температура, лежит… Нет, кашля вроде нет… Что? Я не знаю! Я ничего не знаю! – заплакала она в трубку. – Пришлите врача, пожалуйста!.. Адрес? Сейчас скажу, пишите, – она быстро продиктовала название деревни и как найти ее дом, – хорошо, спасибо, ждем вас.

Было слышно как в комнате продолжает плакать Анна. Елизавета Матвеевна села к столу, уронила голову на руки и сквозь слезы зашептала:

– Господи, чем я прогневал тебя? За что такая напасть приключилась, Господи! За что это все случилось мальчиком? Господи, накажи лучше меня, я, видать, виновата! А он невинное дитя, не губи его, Господи!

Какое-то время женщины плакали, Анна, так же лежала на тахте, иногда вставала и походила к сыну. Елизавета Матвеевна так же сидела на кухне и плакала там. Она начала догадываться, что произошло с Митей. Мальчик лежал на кровати и метался под одеялом, жар все усиливался, у него начался бред. Анна легла рядом с ним плакала и гладила его по головке. Елизавета Матвеевна ходила по комнате, ломая руки, иногда подбегала к иконам и начинала шептать молитвы.

Светлые волосики на голове мальчика слиплись от пота, он метался по подушке, и принимался то хныкать, то быстро говорить испуганным голоском:

– Мама, мама, не отдавай меня тому дяде! Он страшный! У него ножик, мама!… Мама, он убил бабушку, он убил нашего поросенка! Мама, спрячь меня!… Он нас убьет, мама!

Слыша эти слова, Анна с новой силой заходилась в рыданиях, она обнимала мальчика, гладила его по голове и говорила сквозь слезы:

– Прости меня, сынок! Оооо! Прости, это я во всем виновата!

Елизавета Матвеевна тоже слышала слова мальчика, она окончательно поняла, что произошло.

Уже поздно вечером приехал врач на старенькой газели. Это был пожилой, высокий мужчина с гладко выбритым спокойным лицо и внимательными карими глазами. Он постучался и зашел в дом, неся в руке медицинский саквояж.

– Здравствуйте, что у вас случилось? Где ребенок?

Елизавета Матвеевна провела его в комнату к кровати с Митей. Доктор сел возле него на табуретку, пощупал пульс у мальчика, посмотрел глаза и язык, велел поставить ему градусник.

– Расскажите с чего началось заболевание.

Анна сбивчиво принялась рассказывать события этого утра. Доктор кивал ее словам, приговаривая: «Так, понятно… понятно». В конце рассказа он сказал:

– Что ж, у ребенка сильное нервное потрясение. Куда же вы-то смотрели, мама?

От этих слов Анна опять взвыла и уткнулась лицом в подушку.

– Ну-ну, не убивайтесь так. Вы молодая еще, всякое бывает, а такие случаи предвидеть весьма сложно. Но вы не расстраивайтесь, мальчик поправится. Молодой, растущий организм, посильнее наших будет, он и не такие нагрузки может преодолеть, – он достал у Мити градусник и посмотрел на него. – Так, тридцать девять и семь, я ему сейчас вколю литическую смесь. Станет полегче.

Он достал шприц из саквояжа, потом несколько ампул, вскрыл их и наполнил шприц. Потом повернул мальчика на бок, смазал ему спиртом ягодицу и сделал укол.

– Так, вот оставляю вам эти таблетки, давайте ему, если опять начнет подниматься температура, – он положил две упаковки таблеток на стол, – он скоро успокоится и заснет, и пусть спит, вы его не беспокойте. Ну а дальше – полный покой, никакого стресса, играйте с ним, говорите, чтобы он быстрее забыл случившееся. Скоро он поправится и все будет хорошо. Так, и принесите мне стакан воды.

Елизавета Матвеевна кинулась на кухню, налила в стакан колодезной воды и подала доктору. Тот достал склянку, накапал из нее в стакан и протянул его Анне:

– А это вам, выпейте, это успокоительное. Пейте – пейте.

Анна выпила и слабо поблагодарила доктора.

– И тоже сейчас ложитесь, поспите. Поняли?

– Хорошо. Спасибо вам доктор.

– Спасибо, доктор.

– Тогда желаю вам всего хорошего, поправляйтесь! – он подхватил саквояж и повернулся уходить, но возле порога приостановился и обернулся к ним.

– Но через месяц или два, если будет возможность, покажите мальчика детскому психологу, на всякий случай. Всего хорошего!

С этими словами он вышел из дома. За окном заработал автомобильный мотор, хлопнула в машине дверь и бригада уехала.

Измученная Анна после капель совсем стала клевать носом и попросила услать ей на тахте рядом с кроватью Мити. Она легла на тахту и быстро уснула. Митя тоже успокоился и теперь крепко спал. Елизавета Матвеевна походила еще немного, посмотрела на спящих Митю и Анну, потом подошла к иконам, перекрестилась: «Господи, спаси, сохрани! Слава тебе, Господи!» Помолившись, она выключила свет, пошла к себе в спальню и тоже легла.

5.

Анна собрала последнюю сумку и огляделась. Через два часа приедет автобус и повезет их на вокзал. Вроде все собрано: ее вещи, вещи Мити, продукты, что припасла для них бабушка. Щенка решили взять с собой, Митя сильно к нему привязался, и теперь было особенно важно не расстраивать мальчика. Щенку приготовили веревочку, повязать ему на шею как поводок, чтобы тот не убежал никуда в дороге.

Елизавета Матвеевна пошла к соседкам взять что-то для них и скоро должна была вернуться. Анна глубоко вздохнула, прикрыла глаза и потерла пальцами виски. Как плохо и неудачно закончился их отпуск! Этот ужасный день, когда у них на глазах забили поросенка, был наверно одним из самых мрачных на ее памяти. А все так хорошо начиналось здесь, никто не мог и подумать, что вдруг так все обернется…

Она вышла на крыльцо и выглянула на улицу, там на траве возле дома сидел Митя и играл с Джеком. После того случая он весь следующий день еще лежал в кровати, мало ел, часто звал маму и принимался плакать. Но силы быстро возвращались к нему, и сейчас, на третий день, он снова хорошо кушал, выходил гулять на улицу и играл в обычные свои игры. Но все же как будто прежнего беспечного и веселого мальчугана больше не было. Словно в день страшной гибели его четвероногого друга также разрушился вдребезги тот чистый, светлый и безоблачный Мир, в котором живут до поры – до времени все маленькие дети. Даже теперь Митя играл со своим любимым щенком не так как раньше, когда в этой игре для него словно заключалась целая жизнь, а как-то уже без увлечения, отстраненно. Он трепал щенка по голове, гладил и вертел перед его носом палочкой. Щенок тявкал и прыгал, Митя улыбался, но уже не выказывал той радости, что возникала у него прежде.

Анна посмотрела на сына, и слезы так и брызнули у нее из глаз. Она достала платок, поднесла к глазам и быстро пошла назад в дом. Там она присела на кровать и задумалась. Она заметила, что в их доме после случая с поросенком стало как-то мрачно, траурно, словно это не животное вовсе убили, а человека. И сделал это сделал не какой-то нанятый мужик, а они сами и убили. «Ох, Господи! Что же случилось такое? В чем мы ошиблись? Хотели здесь отдохнуть, набраться сил, хороших впечатлений, а я теперь чувствую себя так, словно меня выжали через бельевую сушилку. Мите нужно найти детского психолога, и я чувствую, что теперь мне самой нужен психолог, а может и психиатр», – думала Анна.

В комнату вошла Елизавета Матвеевна:

– Ну что, Аня, все готово?

– Да, вроде все.

– Вот, я еще принесла вам от соседок баночку варенья, слив сладких, бутылочку парного молока и баночку земляники.

– Спасибо, мама. Даже не знаю, унесу ли я это все.

– Унесешь. До автобуса я тебя провожу, а дальше тебе Василий поможет, сын Клавдии Ивановны, он тоже на вокзал едет. Я его попрошу.

– Хорошо, спасибо.

Они помолчали. Елизавета Матвеевна посмотрела на Анну несколько секунд и наконец сказала:

– Дочка.

– Что?

– Ну что ты на меня дуешься? Что смотришь как чужая? Ну прости меня! Неужели ты думаешь, что я знала, что так все получится? Неужто ты думаешь, что я хотела моему Митиньке плохого? – в голосе Елизаветы Матвеевны послышались слезы.

– Мама, я не сержусь на тебя и не дуюсь. Я на себя больше сержусь. Я просто вымотана. Ох, как вспомню все это! – сказала Анна томным, усталым голосом.

– Так я тоже переживала как! В ту первую ночь и не спала почти, – Елизавета Матвеевна утерла слезы и перекрестилась, – слава Богу, что все обошлось!

– Да, мама, жаль, что все так вышло. Но уж что поделать, сейчас мы вернемся домой, там приедем в себя немного, отвлечемся.

Елизавета Матвеевна подошла к дочери и обняла ее.

– Не держи зла на меня.

– Я не держу…

– Ну и слава Богу! Я же всегда для вас стараюсь. Приезжайте еще в следующем году, буду ждать.

– Хорошо, может быть приедем. Только ты не заводи больше поросят.

– Не буду, не буду! Я сама не рада. Будем теперь мясо у соседей покупать.

– Ладно, пойди приведи Митю, – сказала Анна, взглянув на часы, – пора собирать его.