Четыре месяца темноты

Мальчик чувствовал, что его лицо не дрогнуло, когда все это случилось, но от него как будто отлила вся кровь. «Ничего не было, – решил за него чей-то голос в голове, – никакого бензовоза».

– Пойдем обратно к школе. Успеем полазать по перилам, пока твоя мама не приехала.

Колбасов запрыгнул на бордюр и, размахивая своим нелепым чемоданчиком (он носил его вместо рюкзака), громко затопал по асфальту. Илья рассеянно глядел ему в спину.

«Что это было? Он что, спас меня? Нет, я знал, что там может быть машина. Я бы успел. Я отошел бы».

Лазать Илье не хотелось, вместо этого он сел на ступеньки и съел еще одно зеленое яблоко.

Скоро за ним приехала мама, Кротов сел в автомобиль, и она велела ему пристегнуться. Когда машина отъезжала от школы, он увидел, как Емеля Колбасов идет по тротуару. Пиджак на нем был перекошен, волосы всклокочены, походка нелепая. Илья так же выглядел сегодня после драки, а Колбасов, пожалуй, ходит так каждый день. Увидев в окошко Илью, он небрежно вскинул руку и помахал.

«Я не поблагодарил его, – думал мальчик. – Я даже не понял, что должен был что-нибудь сказать ему. Что-нибудь хорошее. Но это ведь Колбасов. Как стыдно. Именно Емеля не позволил мне превратиться в раздавленные кишки».

– Как первая неделя в школе? – спросила мама, откидывая волосы со лба; она всегда так делала, когда вела машину, а еще не сводила глаз с дороги, значит, пока не увидит, что у него разбита губа и бровь распухла.

– Я привыкаю, – тихо сказал мальчик, глядя в окно.

– Ты не очень-то весел. Что-то не так?

Илья знал, что она спрашивает не про оценки, насчет этого мама спокойна. Еще в прошлом году она перестала проверять его дневник, когда он сказал, что ему нравится учиться. Тогда он сказал правду. В новом классе тоже все удивились тому, как быстро он умножает трехзначные числа. Илья давно понял, что если говорить маме правду, она становится спокойнее. А ему нравилось видеть ее спокойной.

– В новом классе некоторые парни пытаются самоутвердитьсяза счет того, что цепляются ко мне. Но я это переживу.

Мама на мгновение оторвалась от дороги, бросила на сына любопытный взгляд и снова посмотрела перед собой. Она успела увидеть только его затылок: маленькая умная голова, нужно постричь ему волосы за ушами.

– Я рада, что ты это и сам понимаешь, – она переключила передачу, и машина набрала скорость.

Илья смотрел, как зеленые парки сменяются кирпичными кварталами. Теплый солнечный день. Черные мертвые крылья. Черный дым из-под бензовоза. А что, если бы этот день был для него последним?

«Нет. Завтра у меня олимпиада по математике. Неужели я зря готовлюсь?»

Кротов подумал, как будет здорово, когда он станет победителем. Есть в этом городе кто-нибудь сильнее его?

Мальчик был рад вернуться домой. Он проштудировал четверть задачника, а остаток вечера играл в конструктор с младшим братом. И только когда настала пора ложиться спать, Илья вдруг вспомнил: успокоились ли вороны? Или все еще кружат и кричат там, в полной темноте?

Озеров

Скрипнула железная калитка в решетчатом заборе, ограждавшем внутренний двор. Широкая площадка для линеек, вся укатанная безжизненным асфальтом, была пуста. Клумбы жестоко залиты цементом.

Озеров мучительно долго пересекал этот двор. Его шаги эхом отражались от стен.

«Как претория для допросов», – подумалось Кириллу.

Почему школы строят похожими на крепости? Чтобы защитить детей? Или чтобы легче было переносить осаду родителей? Может, из крепости сложнее сбежать? А еще крепость не так уж легко разнести на куски…

Здание гимназии было построено совсем недавно. Словно два боевых форта по флангам высились боковые корпуса, составлявшие параллельные стены крепости. Там, из узких бойниц, за ним, возможно, следят те, кто будет его пытать.

«Я ничего не имею против детей, – размышлял Озеров, – хотя что, собственно говоря, я о них знаю?»

Ему вспомнился юг, где солнце жарило так сильно, что казалось, все вокруг ссыхается и хрустит. Хрустят маленькие камушки и тонкие разбросанные стебли кукурузы на бетонной ярко освещенной лучами площадке за большим старым домом. Хрустит раскаленная черепица на крыше. Даже воздух хрустит. Там, на море, к нему привязался шестилетний Сережа. С ним отдыхала мама – женщина, похожая на добрую бегемотиху из мультфильмов. Сам мальчик по всем законам наследственности был бегемотиком помельче. Он танцевал лучше всех. Иногда переживал: ему нравилась Аня – у нее всегда было с собой что-нибудь такое, во что можно поиграть. Что он нашел в Озерове и почему приходил к нему со своими вопросами, для молодого человека осталось загадкой.

Кирилл вспомнил, как однажды все сидели на каменных ограждениях клумбы, потому что скамеек не было, и ели арбуз, которым отдыхающих угостили за обедом. Вокруг летали осы, и дети бегали от них с арбузными корками в руках.

Сережа возник внезапно и задал свой любимый вопрос:

– Что это?

Он указывал на осу, лакомившуюся остатками арбуза.

– Это оса.

– Зачем она нужна?

Озеров впал в ступор. Он никогда не пытался ответить на такой сложный вопрос.

– Она собирает арбуз, Сережа, и носит его своим сестрам осам.

Мальчик слушал очень серьезно. Глядя в упор.

– Ясно. А осы едят суп?

– Вроде бы нет.

– Почему? Их не заставляют родители?

Кирилл с трудом проглотил кусок и, взглянув на Сережину маму, предположил:

– Может быть, у ос просто нет ложек…

Примерно в таком духе велись и другие беседы.

«Если все дети напоминают Сережу, то мне придется хорошенько поворочать извилинами, чтобы ответить на все их вопросы».

Когда Кирилл вошел в здание школы, его встретила недовольная старушка-консьерж.

– Вы опоздали! – бросила она ему в лицо.

– Вы знаете, куда я иду? – удивился Озеров.

– Конференция учителей идет уже больше часа.

– Мне пока рано на конференцию. Я на собеседование.

– К нам, такой молодой? – расцвела охранница и тут же добавила грозно: – Сменную обувь взяли?

Озеров отрицательно покачал головой, с ужасом наблюдая, как лицо охранницы багровеет.

– Сядьте вон на ту скамью и ждите. Я сообщу о вашем приходе. Только не ходите здесь. Полы намыты.

Она взяла трубку старого телефона и набрала номер.

Когда Кирилл сказал на семейном ужине, что уже нашел работу в школе, он даже не подумал, что всех обманывает, потому как ему казалось, что вакансию учителя биологии найдет быстро, с первой попытки. Но на деле вышло, что ему совсем не рады в большинстве школ и там уже работают учителя по его специальности с многолетним стажем. Около двадцати учреждений, в которые он позвонил, ему отказали сразу. И только в одной гимназии скучный голос секретаря сообщил, что его кандидатуру рассмотрят.

Прозвенел звонок.

Вокруг сновали дети с громадными рюкзаками и мешками со сменной обувью. В душном воздухе стоял гвалт, состоящий из звонких ребячьих голосов, смеха, топота, ругательств, песен. Кирилл забыл, как шумно бывает в школах. Он все еще не верил, что решился сюда прийти, и понятия не имел, что его ждет впереди.

Прошло десять минут, двадцать, полчаса.

В коридоре висела доска почета: лучшие учителя гимназии. Он насчитал около пятнадцати фотографий. На них были люди преклонного возраста. Учителей в школе гораздо больше – значит ли это, что те, кто не попал на доску, действительно хуже?

Наконец в коридоре появилась женщина средних лет с прической, на которой не хватало только блюда с фруктами и поющих канареек. На студенистом лице в подобии улыбки искривился ярко накрашенный рот. Тусклые глаза смотрели на мир с подозрением. Она шла, неспешно переставляя тяжелые ноги на высоких каблуках, и услышать ее можно было задолго до того, как она появилась в зоне видимости. В руках завуч держала папку, такую толстую, как будто там хранилась история всей ее жизни.

Озеров поднялся. Она окинула его кислым взглядом.

– На собеседование?

Кирилл кивнул и перекинул рюкзак через одно плечо.

– Даже сменку не удосужился принести… – заложила его охранница.

Взгляд завуча из подозрительного сделался презрительным.

– Это не дело. Но на первый раз простим. Пропустите его, Наталья Павловна.

«Ну и спектакль!» – поморщился Кирилл, следуя за плывущей в сторону лестницы фигурой.

…Его даже не удостоили аудиенции директора. Заведующая учебной частью смотрела на него с недоверием, будто на диковинного зверя. Они сидели друг напротив друга в небольшом кабинете, в котором наблюдался идеальный порядок. Она бесцеремонно разглядывала его во время разговора, а он чувствовал себя, как на рентгене.

– Ну-с, покажите диплом.

– Пожалуйста.

– Синий?

– Как видите.

Он искренне хотел не раздражаться на звук ее голоса.

– А к нам приходила девочка из Большого Университета с красным.

– И где же она?

– Она ждет ответа. Мы еще думаем, кого брать.

Завуч откинулась на спинку кресла и размякла, заговорила очень медленно, не спеша:

– Красный лучше, чем синий.

Озеров не выдержал:

– С каких пор цвет диплома делает человека хорошим учителем?

Он понимал, что говорит слишком резко, совсем не так, как должен разговаривать соискатель с работодателем, однако заведующую это не смутило, и она ответила:

– Мы тут готовим медалистов. Учитель должен быть примером… Ну-с, а у вас совсем нет преподавательского стажа?

– Я вел у студентов лекции на последних курсах магистратуры.

– Что вы преподавали?

Он невольно наклонился вперед и положил локти на стол:

– Я рассказывал студентам о том, как устроен мозг. Как он работает и как им пользоваться.

– И как, помогло? – Женщина издала хриплый звук, слабо напоминающий хохот, – кажется, «механизм смеха» уже давно заржавел и бездействовал. В глазах ее не было никакого интереса, так что Кирилл понял: отвечать не обязательно. Однако ответил:

– Да, помогло. Это были не основные занятия. Они ходили ко мне, потому что им стало интересно. К тому же их способность запоминать улучшилась, когда мы начали изучать процессы краткосрочной и долгосрочной памяти.

Она уже не слушала его и продолжала свою песню:

– И все же. Без педагогического образования… Мужчина…

Завуч не спеша открыла диплом и взглянула в табель. Ее глаза расширились:

– У вас тут часто встречается «удовлетворительно».

Озеров поерзал на стуле: «Кажется, эта женщина не понимает, как мало нужно, чтобы я открыл дверь кабинета и спокойно вышел вон, и пусть свои высокие требования она предъявляет пустому креслу…»

Но тут же вспомнил, что дома все думают, будто он уже работает учителем.

«Хватит сомневаться, – решил Кирилл, – я пришел устроиться на эту работу и устроюсь. Это всего лишь школа. У меня достаточно знаний, чтобы провести урок. Чем, собственно, я могу не подходить?»

Она, словно подслушав его мысли, елейно проговорила:

– У нас здесь элитная гимназия. Большая часть наших педагогов имеет высшую квалификационную категорию. Мы учим детей по федеральным государственным стандартам и имеем большие успехи. Чем может поделиться бывший троечник с нашими учениками?

Диплом хлопнул о стол.

– Опытом преодоления неудач. Я на своей шкуре знаю, что это такое – с трудом усваивать то, что дают учителя, значит, быстро определю, что мешает ребенку учиться.

– Быстро, – пропела она. Подумала. Помолчала. – Не знаю… Вы готовы дать пробный открытый урок, прежде чем устроитесь к нам?

Сначала подробное изучение диплома, потом выполнение работы до того, как его взяли на место, под пристальным взглядом «комиссии» – и все потому, что он решил податься в первую школу, которая откликнулась на его письмо. Кирилл попытался ответить как можно спокойнее, но с ним вдруг случилось то, чего он так в себе не любил: стоило ему сдержать гнев, как голос начинал предательски дрожать, тело охватывала легкая лихорадка, а в голове разгорались угли.

– Я же говорил вам, что уже преподавал.

Молодой человек крепко обхватил руками ножки стола. Собственный голос казался ему чужим.

– Но у вас нет категории, – заведующая неприлично широко зевнула, не замечая того, как ее собеседник изменился в лице. – И педагогического образования. К тому же у нас уже есть достойные учителя. Мы могли бы взять вас только на полставки, если бы…

Кириллу вспомнились слова брата: «Сколько ты проработаешь там на этот раз? Месяц, полгода, год? Ни одному работодателю не нужны такие сотрудники…»

Если нужно, он проведет урок «для комиссии». Он уже хотел сказать, что готов сделать это, но завуч переменила тему.

– А зачем вам все это?

Кирилл осторожно взял документы, сложил их в стопку и убрал в рюкзак.

– Понимаете, дети нравятся мне куда больше, чем взрослые. Отсутствие опыта позволяет им радоваться жизни. Они доверчивей, чем многие из нас.

Он поднялся и задвинул за собой стул.

На школьном крыльце его встретил солнечный день. Во дворе один мальчуган держался за портфель другого, тот старался убежать, но оставался на месте. Из-под ног выпорхнули голуби.

Когда площадь наполнилась детьми, она больше не напоминала место для допросов и пыток.

«Хочешь стать самостоятельным, валяй! У тебя была куча свободного времени – и ты не нашел ни одной вакансии».

«Это уже не так, Филипп. Одну я все-таки нашел, – мысленно отвечал Озеров. – Правда, этим все и закончилось».

Он почему-то был рад, что не остался здесь.

Кирилл не заметил, как пересек площадь, как вышел через школьную калитку.

Теперь он не просто не знает, чем ему заниматься, непонятно даже, куда сейчас пойти.

Только не домой…

Желтый кленовый лист сорвался с ветки, и порыв ветра с силой швырнул его молодому человеку на грудь. Лист прилип на мгновение к одежде, словно пригревшись, а затем унесся прочь.

«Может, это был самый первый осенний лист, сорвавшийся с ветки. Единственный в мире, который успел пожелтеть раньше остальных».

Он перешел дорогу на светофоре, пересек тротуар – за старым забором оказался яблоневый сад. Ветки склонились под тяжестью плодов.

Солнце светило и грело, но жарко не было. Так бывает только с наступлением осени. «Может быть, сегодня последний солнечный день, – подумал Кирилл, – в таком случае мне еще может повезти…»

Неожиданно для себя он обнаружил, что сад полон детей, весело визжащих и бегающих друг за другом. Сначала решил, что они пришли из школы напротив, но тут внимание его привлекло старое кирпичное здание, с левого крыла покрытое зеленым плющом.

Озеров шагнул к высокому крыльцу. На перилах, закинув ногу, с перекошенным от натуги лицом висел пухлый мальчуган, растрепанный и в мятом пиджаке.

– Эй, парень! Что это за здание?

Мальчик с трудом опустил ногу и произнес, отдышавшись:

– Это школа, в которой я учусь.

– Это? Школа?!

– Дедушка говорил, что раньше в этом здании был ЗАГС.

Кирилл кивнул и молча стал подниматься по ступеням.

В полутемном фойе, освещаемом окнами дневного света, было пусто, только замешкавшийся школьник ковырялся мешке со сменной обувью. У каменной колонны намывал шваброй пол коренастый человек со смуглым морщинистым лицом и задумчивыми глазами, прикрытыми косыми веками. Он работал и напевал какую-то горловую бессмыслицу так громко, что Кирилл в первый момент опешил и встал в дверях.

Уборщик поднял голову и сказал, расплывшись в улыбке:

– Привет, незнакомый человек! Кого ты ждешь? Сестру или брата, сына или дочь? Ты что, не знаешь, где все ждут? Жди в саду!

– Я хотел поговорить с директором.

– Директор занят. Как закупить новые парты в класс? Что делать с двоечником? Не повысить ли зарплату уборщику? Много вопросов! Зачем тебе главный человек?

Озеров улыбнулся:

– Главный человек может взять меня на работу учителем.

– Главный человек принимает по четвергам! Особенно молодых, полных сил незнакомых учителей. Но записываться нужно заранее. Иногда за месяц.

– Понятно.

Озеров развернулся. Чего он, собственно, ожидал – что войдет в случайную школу и там его встретят с распростертыми объятьями?

– Стой, человек! – услышал он у самого выхода.

Уборщик хлопнул себя по голове и сощурил и без того узкие глаза:

– Старик забыл, что сегодня четверг. Старик – ладно. Почему молодой забыл? Подожди, я спрошу в трубку: нужен ли им забывчивый, полный сил незнакомый учитель?

Монгол подошел к телефону на столе у входа и набрал номер.

– Приемная, прием! Пришел учитель. Хочет научить всех детей. Приглашать к вам?

Сначала Озеров решил, что над ним издеваются, но потом в полной тишине услышал в трубке переливы женского голоса. Что говорили, было не разобрать.

– Спрашивают, – шепотом сказал уборщик, прикрывая рукой трубку, – что преподаете?

– Биологию! – почти выкрикнул Озеров, и его голос невольно дал петуха.

Переливы в трубке окрасились новыми яркими интонациями. На этот раз ждать пришлось дольше. Уборщик внимательно слушал, а потом резко положил трубку.

Кирилл посмотрел на него с немым вопросом.

– Человек, не стой просто так! – воскликнул старик. – Скорей беги на второй этаж. Учителя биологии ждут очень-очень! Учителя нет с начала года. Уже неделя, как нет такого урока! Беги и устраивайся к нам хорошим учителем!

Озеров охнул и быстро пошел по коридору. В последний солнечный день должно повезти. Позади него послышалась протяжная горловая песня.

Фаина

Она вышла из метро и поплелась к школе.

«А ведь мне всего тридцать четыре. Тридцать четыре, а не семьдесят семь».

Фаина Рудольфовна уже давно глядела на мир взглядом побитой собаки. Но в последнее время стало совсем тяжко.

«Да что это? Позади лето, а я как развалюха. Прошла неделя. Неужели всего одна учебная неделя?»

Фаина думала о том, что перестаралась в августе. Она так основательно решила подготовиться к будущим занятиям, так плотно засела за конспекты, журналы и документы, что к началу учебного года ощутила знакомый шум в голове и легкое головокружение.

И все же причина ее дурного самочувствия в другом. Все из-за того, что ее вытащили в выходной день на педсовет. Почему он всегда выпадает на ее выходной?

Она предвкушала три часа бесполезных споров в душном кабинете.

Завучи – это грузовики, которые доверху наполнил щебнем районный отдел народного образования. Они привезут на собрание тонны методической информации, нравоучений и угроз. Они освободят кузов, а учителя еще долго будут разгребать свалившийся на них груз ответственности.

И должно было все это случиться в день, когда выходной мужа совпал с ее выходным! Они могли бы просто сесть, спокойно пообедать, погулять с собакой и вместе помолчать. Мало кто из женщин это бы оценил – но учитывая ее профессию, Фаина любила мужа в том числе и за то, что с ним можно просто помолчать. Она даже готова была сесть за проверку тетрадей, лишь бы он был где-нибудь рядом, в комнате.

Семь лет она преподавала в школе историю и право, и за эти годы имя ее, в переводе «сияющая», в устах школьников превратилось в грязное ругательство. Учительница истории все чувствовала и понимала, но и поделать со своей репутацией ничего не могла. Всю свою жизнь она училась на пять, она боролась и шла вперед и никому не позволит никакой небрежности и лени.

Этот принцип стоил ей дорого: в гимназию ручьем текли родители, для которых двойка была чем-то вроде гнилого мяса для мух. Их «самые лучшие дети» не могли иметь двоек. Скорее всего что-то не так с учителем. Ведь она единственная, кто ставит столько плохих оценок, – значит, она злая.

Раз в год, в День учителя, они приходили, чтобы поблагодарить ее, и сотни раз – чтобы смешать с грязью, чтобы шантажом, угрозами, властью исправить в журнале двойку на тройку, тройку на четверку и даже четверку на пятерку.

Фаина Рудольфовна боролась и соглашалась, шла на компромисс и объявляла войну в зависимости от оставшихся у нее в арсенале сил.

Она шла через двор, обходя припаркованные автомобили, не замечая, как мысли о школе сделались для нее такими привычными, что даже на расстоянии от работы она горячилась, переживала и все время боялась сделать что-нибудь не так…

Тут случилось нечто странное.

Каким-то особенным женским чутьем Фаина ощутила опасность.

Еще через мгновение она услышала тихий звук, который напоминал шелест перьев на ветру.

Перед тем как обернуться, Фаина почувствовала, что в ее правое плечо врезалась птица, скользнула когтями и взмыла вверх. Почему она решила, что это именно птица?

Учительница посмотрела назад и увидела ворону, которая сидела на заборе и, поворачивая голову, глядела на нее черной бусиной глаза. Птица раскрыла рот и громко каркнула. От такого нахальства Фаина оторопела, не зная, пугаться ей или смеяться. Она проверила в руке сумку, на вес довольно тяжелую, чтобы в случае надобности отбить следующую атаку.

Фаина ускорила шаг и услышала над головой хлопанье крыльев другой вороны. Скоро к птице сверху присоединилась та, что сидела на заборе.

Женщина вжала голову в плечи и пошла в сторону гимназии, не понимая, за что на нее так ополчился животный мир.

Вороны продолжали кружить над ней, недовольно каркая, но новых попыток напасть не предпринимали.

Так, в сопровождении шумной компании, заслуженный педагог добралась до школы.

На крыльце Фаина Рудольфовна встретила коллег. Она еще издалека узнала Элеонору Павловну, женщину средних лет, всегда носившую длинные серьги и аккуратную короткую прическу. Рядом стоял Роман Штыгин, учитель физкультуры, редко с кем беседовавший.

Элеонора Павловна всегда казалась ей той самой русской женщиной, которая на скаку останавливает коня и заходит в горящую избу. В школе она уже много лет вела литературу.

«Сильная женщина, – в очередной раз подумала Фаина, глядя на нее, – взять на себя нынешние одиннадцатые и десятые классы, а сколько еще и до этого было у нее оболтусов…»

Сильная женщина улыбнулась широчайшей своей улыбкой.

– Добрый день, моя радость! Что ты так бледна?

Кто-то сказал, Элеонора Павловна «вмещает» много чувства юмора и именно это позволяет ей работать с детьми эффективно. Однако Фаина слышала, что коллега собирается уходить из гимназии. Слухи или правда? И в чем причина, если все-таки – правда? Фаина тоже собиралась уходить. А кто не собирался?

– Здравствуйте, – грустно протянула учительница истории.

– День, наполовину занятый педсоветом, не может быть добрым, – с вечной иронией в голосе пробасил Штыгин. – Я смотрю, вы не одна?

Птицы покружили, обиженно покричали и сели на ближайшее дерево.

Фаина заставила себя не смотреть на руку Штыгина. И тем не менее, как и всегда, не сдержалась и бросила короткий взгляд. «Металл или пластик? – думала она. – А может, и деревянная…»

– Это не смешно, – засопела Фаина Рудольфовна. – Они преследуют меня от самого метро. Уже становится страшно. Не понимаю, что им от меня нужно!

– Может, Фаиночка, они хотят свить на тебе гнездо? – разразилась заливистым смехом Элеонора Павловна.

Не очень удачная шутка. Волосы у Фаины сегодня укладывались ужасно. Но, услышав заразительный смех учительницы литературы, она не обиделась. Другое дело, если бы то же самое сказал Штыгин.

– Никогда не видела таких безумных птиц. Что они во мне нашли?

– Может быть, вот это?

Штыгин был выше ее на голову, он протянул к ней правую руку и вытащил что-то из капюшона. Фаина даже не успела отшатнуться.

– Куриная кость?! Как она там оказалась?

– Может, муж подложил? – Элеонора Павловна хохотала так, что у нее выступили слезы. Ее смех заразил и остальных.

– Возможно, птица случайно уронила кость прямо вам в капюшон? – Штыгин выбросил находку во двор, вороны тут же накинулись на нее и с криками полетели прочь. – Или вы съели куриную ногу и оставили косточку про запас.

Теперь Фаина вспомнила, как птица врезалась ей в плечо, наверное, пыталась забрать выпавшую добычу. Усталое лицо женщины растянулось в улыбке, и она со своим характерным чуть повизгивающим смехом присоединилась к раскатисто хохочущей Элеоноре Павловне.

– Ну ладно. Значит, не зря приехала на педсовет. Будет что рассказать мужу.

Смеялся ли над этой историей Штыгин? Вроде даже улыбнулся. Хотя глаза у него, кажется, всегда были грустными. Нет, не грустными… Это глаза человека, который видел много страданий, немного больше, чем можно выдержать, сохранив способность смеяться над чужими шутками. Эхо войны… Наверное, он по привычке ударил того старшеклассника из другой школы. Говорят, тот бил одноклассниц и воровал. Но все же первое правило: никакого физического контакта. Поэтому его и уволили тогда. Интересно, какой рукой он ему?.. Ну ладно, хватит об этом думать.

Спустя несколько мгновений через улицу напротив школы с ревом пронесся грузовик. Фаине даже показалось, что послышался глухой удар, и вороны после этого замолкли.