Во что бы то ни стало

«Когда, наконец, состоится этот обмен, когда все плохое, тяжелое и страшное будет уже позади, мы с Алешей поедем в Италию, в любимую Италию, обязательно, всенепременно поедем, – подумала Юля. – Как это у Гете? Кто был в Италии – уже никогда не будет абсолютно несчастным. Абсолютно несчастным можно не быть. А вот абсолютно счастливым? Есть ли люди с таким мироощущением – абсолютного счастья – не на миг, не на час – на годы? Есть ли такие судьбы – абсолютно счастливые? И что это – судьба? Стечение обстоятельств, случайностей и планомерных усилий воли? Некая энергетическая субстанция, которая существует сама по себе?»

В ту ночь Юлия еще долго не могла заснуть.

А за окном, слегка поскуливая, неприкаянно носились в темноте зимние московские ветра…

Глава 2

Виктор был согласен на комнату в Измайлове. Она ему даже понравилась. Он надолго остановился у окна, изучая соседний дом, слишком близко стоящий, потом обернулся:

– Хорошая комната.

Юлия просияла в ответ.

– Да, – прозвучало уже более уверенно, – хорошая комната.

Виктор снова отвернулся к окну. Высокий, широкоплечий, он как-то вдруг жалко ссутулился, так что Юля даже струхнула: не плачет ли? Но Виктор обернулся и улыбнулся Юлии – печально, но все же улыбнулся:

– Все в порядке. Меняемся.

– Какой он грустный, – сказала Юля, когда они довезли Виктора до подъезда дома на Коммунистической.

– Будешь тут грустным.

– Вот они возьмут с Леной и помирятся. И не будут с нами меняться.

– Готовься к худшему. Тогда не так расстроишься, если этот обмен сорвется.

– Что ты такое говоришь? Почему, собственно, он должен сорваться? Ни в коем случае. Вот посмотришь, мы обязательно поменяемся. Обязательно. Алеша, верь мне. Мы поменяемся. Иначе и быть не может.

* * *

– Алло, Лена? Как дела? – Юля затаила дыхание: сейчас как скажет, что Виктор по здравом размышлении решил, что комната ему не подходит, что он раздумал меняться, что будет искать другой вариант…

– Вроде нормально, – заговорщически успокоила Лена. – Виктор – это же очень пассивный субъект. Типичный такой маменькин сынок. Да. Это – что-то! Я потому с ним и развожусь: устала его на себе тащить и все за него решать. Ему – что надо? Ему надо, чтобы его прислонили к стенке и оставили в покое. Короче, я в тот день, когда вы его возили комнату смотреть, вечером пришла домой и спрашиваю: «Ну как комната?» Он говорит: «Да вроде нормально». Я говорю: «Кухня большая?» – «Большая». – «Коридор большой?» – «Большой». Я говорю: «Ну, и…» – подталкиваю его к решению. А он: «Квартира уж больно запущенная…» – «Ах, вот оно что, – говорю, – ты вокруг посмотри, на квартиру, в которой мы с тобой живем. Как еще Юля и Алеша решились с нами меняться?!» Ой, Юль, он такой… Врагу не пожелаешь…

– Лена, Виктор очень симпатичный. Ты несправедлива к нему!

– Ты так считаешь?

– Однозначно! Посмотри, какой он трогательный, как он переживает все, что между вами происходит! Видно, что он человек абсолютно порядочный, содержательный. У него взгляд глубоко страдающего человека!

– Ты так считаешь?..

– Лена, не спеши! Может быть, ты еще передумаешь?! Такие мужики на дороге не валяются!

– Юля, Юля, ты просто очень добрая. И ты не сталкивалась с этим явлением – с маменькиным сынком! Так вот, – увлеченно продолжила Лена повествование о бывшем муже, крайне довольная своим умением подвигать его на кардинальные решения, – «Виктор, район тебе нравится?» – говорю. «Ничего».– «Так идти мне смотреть Юлину квартиру или нет?» – «Иди». Представляешь, Юль, вот такой он. Мне кажется, ему вообще ничего не надо. Психотерапевт! Он и на мне пытался свои эксперименты ставить. Но я не поддавалась. Он злился от этого: у тебя такая защита мощная, такая защита. Ты, говорил, слишком трезво на жизнь смотришь, тебе в жизни сказки не хватает. Я ему: мол, очнись, оглянись вокруг – тут сплошная сказка страшная, в темном волчьем лесу. Я нормально смотрю на жизнь. Я просто не витаю в облаках, а анализирую жизнь. В общем, вот так. А переводы – так это Виктор хорошо английский знает и переводит прилично, вот ему заказы и поступают. Он этим зарабатывает, – энергично развивала тему Лена, – Виктор когда-то вел группы. Такие группы психологической коррекции… Так вот, сейчас с ними – проблема. Никто не хочет в группы. Все индивидуалистами страшными заделались. А индивидуальная психотерапия себя не окупает.

– Знаешь, он мне показался очень грустным. По всему видно, что переживает.

– Ничего, пусть. Не все же ему из меня кровушку пить.

– Можно ли быть настолько непримиримой!?

– Вот когда тебя несколько лет подряд в дерьмо мордой потычат – ты тоже будешь непримиримая. Давай на «ты»? Так легче. Когда-то мы с Виктором встретились – как два одиночества. То есть как два невроза… Ты вообще в курсе, что психотерапевты считают любовь – неврозом? Острым невротическим состоянием?

– Не может быть! А как же…

– Вот именно! – торжествующе произнесла Лена. – А ты еще мне что-то говоришь про налаживание отношений! Да, психотерапевты так и говорят: любовь – это острая фаза невроза, и когда мы с тобой говорим о ком-то: эти двое любят друг друга, – психотерапевты тут же проанализируют эти чувства как встречу двух неврозов, один из которых успешно дополняет и развивает другой. А ты еще говоришь! Так что не будем о грустном. Я думаю, что с Виктором вопрос решен. Он ленивый, безрукий, маменькин сынок, сам вариант обмена искать не будет, а меняться надо. Сам говорит периодически: давай меняться. И ничего при этом не делает. А делать что-то надо. Все-таки личная жизнь у него происходит в нашей теперешней квартире, и ему передо мной неудобно. А сам он вряд ли будет искать другой вариант, да.

Юля вздохнула:

– Тогда приходи сегодня вечером.

– Спасибо, приду. К родителям зайду, а потом – к вам. В смысле к вам с Алешей. Меня еще почему ваша квартира очень устраивает. У меня рядом родители живут. На Абельмановке, где ЗАГС.

Лена положила трубку и с тоской обвела взглядом стены комнаты. Ах, если бы все это было правдой. Как было бы легко! Настоящий обмен, настоящий – не понарошку – осмотр квартиры… Да, но тогда пришлось бы разводиться с Виктором… Да и квартира эта… Зачем тогда эта квартира, зачем тогда все-все-все, если бы все это было по-настоящему? Если бы было по-настоящему, тогда все было бы по-другому. Абсолютно все.

* * *

– Извините, что поздно. Они все никак шкаф не могли достроить. Завтра еще придут достраивать, – говорила Лена с порога. – О, господи! Работнички! Если раньше люди выбирали род деятельности исходя из того, что они умеют делать, то теперь они исходят исключительно из того, что они хотят заработать деньги. Умеют ли они делать то, за что платят большие деньги, – это уже вопрос даже не второй. А мне у вас нравится. Мне у вас все нравится. Мне нравится даже, что у вас потолки низкие. Сколько здесь метров? – спросила, указывая на непропорционально длинную стену комнаты.

Юля что-то стыдливо пролепетала: комната и вправду была несколько кишкообразная.

– Замечательная, замечательная комната, – расхаживала Лена по квартире.

– Хотела сделать перепланировку, – сказала Юлия, – но все как-то руки не доходили. Сапожник без сапог. Я сейчас вообще-то архитектором-дизайнером работаю.

– Ну, конечно же, – воскликнула Лена, – я должна была сразу догадаться, при одном только взгляде. Какие здесь замечательные картины, просто замечательные! Какая своеобразная манера!

– Ничего оригинального, – скромно потупилась Юля, – обычные декоративные картинки, интерьерные. Сейчас только такие и продаются. Новые русские под обои часто заказывают или под цвет штор. Передвижникам бы нынче туго пришлось. Да, вот тут я и работаю. Мы поэтому и смениваемся, что постоянно красками пахнет. Так-то я на компьютере тружусь. В смысле дизайнерские эскизы на компьютере, конечно, делаю. Но иногда хочется самой маслом поработать – чтобы уж совсем не разучиться. А в Алешину комнату мне ездить далеко работать. А так бы не менялись. Нам пока вполне хватает однокомнатной квартиры. Да, Алеша?

Алеша кивнул.

– Вы так сказали… про новых русских, – замялась Лена, – а мне показалось сначала…

– Мне не нравится это выражение – «новые русские», – сказала быстро Юлия, – оно совершенно бессмысленное. Хоть у тебя миллион будет в кармане – ты новым человеком не станешь. Им надо родиться, новым человеком, и не от денег это зависит. Новые богатые – это более точно. Нувориши – они и есть нувориши. Но мы не старые, не новые – мы адекватные.

Алеша кивнул. Лена улыбнулась.

– Я тоже адекватная, – сказала она. – О! – восторгалась Лена совмещенным санузлом.

– Зато тут стиральная машина умещается.

– Да, да, я вижу. Отлично, отлично.

– Вы посмотрите, Лена, какой вид с балкона! – внес свою лепту в рекламу квартиры Алеша.

– О! Ах!

– А кладовка! – Юля торжественно познакомила Лену с достопримечательностью. – Огромная! Здесь любовников прятать можно.

– Мне некого прятать, – упавшим голосом сказала Лена.

– Ну, ничего, ничего…

– Да, но кладовка хорошая. Даже больше, чем там у меня шкаф строят. А скажите мне, пожалуйста… Нет, я уже решила: буду с вами меняться. Но вы мне скажите, вот окна на площадь выходят, тут шумно? – Лена внимательно всмотрелась в лица Юли и Алеши.

– Вообще-то, – начала Юля, – шумновато…

– Я точно буду с вами меняться, мое решение твердое, так что вы мне скажите правду. Мне просто важно знать.

– Я не знаю, мне не шумно, – пожал плечами Алеша.

– Трамвай слышно? А то тут мои знакомые продавали квартиру, так продали ее намного дешевле только потому, что трамвай под окнами шумит с шести утра.

– Нет, нет, трамвая у нас не слышно, – безоговорочно отмела Юля эти ужасные подозрения. – Лена! Может быть, чаю?

– С удовольствием.

– У нас очень хороший сосед напротив, – говорила Юля, пододвигая Лене пепельницу и аппетитно-цветастую коробочку. – Вот, печенье очень вкусное… Толя. Мастер на все руки. Он еще моей бабушке здесь все чинил. Здесь моя бабушка жила. Алеша у него всегда инструмент всякий берет. У Толи всегда все есть. Так что учти: если что нужно будет – к нему.

– Спасибо, но у меня второй муж очень рукастый. У меня ведь много мужей было. Так вот, насколько Виктор безрукий абсолютно, неумеха, настолько мой второй муж умеет делать стопроцентно все. О, что я вижу! Знакомая книжка!

– Учебник итальянского языка, – сказал Алеша, – Юля учит.

– Да, – смутилась Юлия, – я так память тренирую. У меня в последнее время что-то плохо очень с памятью.

– О! Lei parla ytflifno? Non bisoqno di un interprete, – Лена улыбнулась.

– Si, si, non abbiamo… Я так люблю Италию, – ответила Юля, – мне так вот и чудится: сменяемся мы с Алешей, сделаем в новой квартире ремонт, расставим мебель и махнем в Италию. Да, да, когда весь этот ужас кончится, мы обязательно поедем в Италию.

– Я когда-то работала в Италии, – задумчиво проговорила Лена.

– О! Parla, parla…

– Итальянцы – смешные, – улыбнулась своим воспоминаниям Лена, – и очень похожи на нас. Даже такая поговорка есть: итальянцы – это комический вариант русских, а русские – это трагический вариант итальянцев. И это чистая правда.

– Так что? – вдруг потребовал ясности Алеша. – Мы меняемся?

– Меняемся, – решительно согласилась Лена.

– Тогда заключаем джентльменский договор, что больше ни вы, ни мы других вариантов не ищем?

– Да, – подтвердила Лена.

– И начинаем собирать бумаги, – поскучнела Юля. – Боже, как я ненавижу наши ЖЭКи!

– Да, и в довершение всего они стали именоваться ГРЭУ!!!

– Докатились!

– Ты заметил, как Лена печально сказала: «У меня нет любовников…» Когда мы ей кладовку показывали, заметил? Ужасно грустно сказала: «Нет любовников…» Конечно, когда рушится семья, нужна хоть какая-нибудь отдушина, хоть какая…

– Не нравится мне эта Лена, – сказал Алеша. – «Много мужей, много мужей, мой второй муж, мой десятый муж…» Ты тоже так говоришь?

– Если у человека было несколько мужей, то почему бы человеку не называть их порядковыми числительными?

– Вот, вот, значит, и ты такая же…

– Дорогой!

– Дорогая!

– Ты меня попрекаешь!

– Ты просто меня не любишь. Вот и все.

– Люблю.

– Нет.

Юля подошла к Алеше, обняла его и заглянула в глаза.

* * *

Лена была дочерью одного из многочисленных помощников Брежнева. В 70-е годы это было крайне определенное качество жизни. Сейчас – это не говорит ни о чем: к сегодняшнему дню разброс вариантов судеб детей и внуков бывших партийных руководителей страны и лиц приближенных к ним – слишком велик. Но Лена начинала свою взрослую жизнь именно в 70-е годы.

В те далекие годы Лена, впрочем, как и все люди нашей страны, была уверена в своем будущем. После школы она поступила в МГИМО на факультет журналистики.

Сережа Коломеец в этом институте номенклатурных детей был парвеню. Мама – начальник ЖЭКа – кое-что могла в этой жизни и, может быть, в чьих-то глазах – очень многое, но аристократическим подобное происхождение в МГИМО не называлось. Парвеню – он и есть парвеню, выскочка. Но, собственно, это и было Сережиной задачей – выскочить, прорваться, достичь. Он еще не понимал тогда, что особых талантов не имеет, что поверхностен, без вкуса, без воли, без трудолюбия. Но знал, что прорваться должен. И – что прорвется – тоже знал.

Мать его больно уж тяжко пробивалась – одному Богу известно, на что шла, чтобы занять пост, до которого даже в смелейших мечтах не дотягивалась. Лимита. Все сделала сама и без поддержки. Выжила из своей судьбы 400 процентов. Сын должен был повторить ее опыт на новом уровне – он уже не начинал с нуля – у него был трамплин. Да еще какой!

Уже на первом курсе Сергей внимательно осмотрелся. С прискорбием, хотя и не с отчаянием, отметил, что сокурсники – совсем другие, не такие, как он и его прошлое окружение. Сокурсники смелее, свободнее, чем он, они образованнее, они умнее, наконец, хитрее, дипломатичнее, они лучше воспитаны, они всегда и везде знали, как себя вести. Они относились к нему свысока – не только из-за того, что его мама была неровня их родителям. Он сам был им неровня. Но – выбор у него был. И время – было.

Сережа остановился на Лене Петровой. Нельзя сказать, что Сережа наигрывал свою влюбленность в Лену. Он и в самом деле страстно хотел ее и все, что было с ней связано, – легкую безоблачную карьеру, безбедную стабильную жизнь.

Он дождался подходящего момента – ко второму курсу все уже разбились по парам, и Лене показалось вполне естественным, что и у нее появился поклонник.

В конце третьего курса многим студентам светила стажировка за границей. Но только не Сереже. Он грустно сообщил об этом своей подружке. Лена попросила отца. И стажировка за границей состоялась. Не то чтобы Ленин отец хотел таким образом завлечь жениха – хотел проверить, годится ли этот более чем скромных способностей парень хоть на какое-то дело. Оказалось – годится, не лучше, но и не хуже других.

Лена попыталась было выскользнуть из Сережиных рук, влюбившись на четвертом курсе в сына председателя ставропольского колхоза. Но у того был слишком дурной характер, слишком независимый характер, чтобы переиграть Сергея.

Дождавшись очередной ссоры Лены и колхозного парубка, Сережа поставил вопрос ребром. Ленины родители зудели: не морочь парню голову – решайся.

И Лена вышла за Сережу замуж. Мама Сережи к свадьбе «сделала» молодым квартиру в хорошем районе, в хорошем доме. Но нельзя сказать, что жизнь теперь показалась Сергею легкой. Он, конечно, добился того, чего хотел. Он жил теперь с женщиной, за которой стояло по тем временам очень многое. Однако и Лену и Сергея ждали банальные – вне времени, сословий и каст – трудности притирания друг к другу.

Лена считала, что партия могла бы быть и посолиднее. Да что там, Лена просто облагодетельствовала Сергея, и тот должен быть счастлив и боготворить ее. Она не хотела уступать ни в чем, «ни пяди родной земли». Зачем? Муж и так в ее стакане жужжит. Куда денется? Сергею же казалось, что он уже перешел Рубикон и теперь-то все пойдет-покатится само собой.

Вскорости молодая семья отправилась в длительную командировку за границу. И Сергею и Лене там нашлась работа. В русской колонии это было скорее исключением из правил. Обычно мужья пребывали за границей с неработающими женами, с детьми – и их материальное положение было куда более скромным, нежели у молодой четы Коломеец-Петровых. Впрочем, каждому свое, как говорится.

Лена всегда была человеком компанейским. И щедрым. Как-то само собой получилось, что она стала опекать жену одного из своих коллег – маленькую женщину, Дюймовочку с широко распахнутыми глазами.

Дюймовочка целыми днями просиживала дома, вытирая сопли годовалому сыну, готовя обеды мужу, не видя белого света. А между тем, в той замечательной стране, где они все жили, было что посмотреть.

Возможно, Ленина опека над Дюймовочкой была востребована желанием тепла – к тому времени отношения Лены с мужем не оставляли никаких иллюзий. А ведь кого-то стоило любить на этом свете.

То, что в Союзе разбавлялось друзьями, пространством и прочими отдушинами, за границей, в небольшой русской колонии, где все были всем чужие и все со всеми обязаны были поддерживать хорошие отношения, – должно было взорваться. Лена и Сергей могли неделями не разговаривать друг с другом. В сущности, это было непереносимо, но и у нее, и у него были цели, которые выходили за рамки домашнего уюта. Они знали, ради чего терпят друг друга.

Однажды Лена, будучи в сильном подпитии, прищемила палец дверью лифта. В лучшей клинике, лучшие европейские эскулапы наложили ей на палец шину. Но – начались отчего-то боли, о которых врачи, снисходительно улыбаясь, говорили: вам просто кажется, болеть не должно, ничего страшного. Лену буквально спасла родная коммунистическая партия: кончался кандидатский партийный стаж, и товарищ Петрова-Коломеец должна была вступить полноправным членом передового отряда строителей коммунизма, а для этого нужно было на недельку смотаться в Москву. А уж в Кремлевке, куда Лену прямо с поезда привезли встревоженные распухшим и невыносимо болящим пальцем родители, срочно потащили на операцию. На дамский вопрос: все ли будет в порядке с ногтем? – ответили: молите Бога, чтобы палец уцелел. С пальцем – обошлось, но Лена застряла в Москве на два месяца.

Когда вернулась по месту службы, ни одна из женщин не удержалась от намеков по поводу романа ее мужа с Дюймовочкой. Лена не верила. Вернее, она просто не знала, что ей нужно делать с этой информацией, поэтому верить не хотела.

Лена смотрела, как Сережа с Дюймовочкой танцуют, обнявшись, на вечеринках, как смотрят в глаза друг другу, но не желала понимать, что, собственно, происходит. Наличествует же у людей чувство долга и ответственность за свою судьбу – в конце концов, она, Лена, тоже, возможно, хотела бы страстей, но работа есть работа, карьера есть карьера. Имеется же у людей чувство благодарности – она, Лена, столько возилась с этой Дюймовочкой. Словом, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Однако то, чего не могло быть, случилось.

Сергей все ждал, что Лена заговорит об этом, однако Лена молчала, и ему пришлось однажды сказать самому: «Я ухожу от тебя». Лена не устроила истерику. Она холодно посоветовала Сергею подумать. Она была уверена, что он сможет подумать, все взвесить и решить все правильно. Но – влюбленных уже несло. Дюймовочка тоже призналась во всем мужу. Муж пришел к Лене посоветоваться – что делать? Лена развела руками. Она не знала, что делать. Она не была готова к такому варианту развития сюжета ее жизни.

Сережа и Дюймовочка демонстративно перестали скрывать свои отношения от окружающих. Назревал скандал. Лена написала отцу, и ее с мужем досрочно отозвали из командировки. «Бездарность – она и есть бездарность», – думала Лена о муже. Они ехали за границу минимум на три года, прожили там два. Ну, не дурь? Ради чего? Лена искренне не понимала – ради чего?

Приехали в Москву и подали заявление на развод. Лена стала пить все больше и больше – надо было чем-то заглушить навалившийся на нее страх. Лена не переживала из-за измены мужа и не страдала по поводу предательства своей протеже. Ей, в сущности, вообще были безразличны эти люди. Но она вдруг поняла, что незыблемое, как ей всегда казалось, положение избранницы судьбы – рушится. Уж если такое ничтожество, как ее муж, смогло жить так, как считало нужным, как ему хотелось и чувствовалось – то твердая почва под ногами – не что иное, как мираж в опасном болоте. Шел 1979 год…

* * *

«Зачем изобретать велосипед, когда он уже давно изобретен?» – здраво рассуждала Юля. Она доехала одну остановку на метро до улицы, где когда-то видела надпись «Юридическая консультация», спустилась по узкой лесенке в полутемный подвал («а что? очень даже романтично») и потребовала у девушки в окошке немедленной встречи с лучшим специалистом по обмену недвижимостью.

– Десятый кабинет, – кинула девушка, не отрывая взгляда от книжки.

Юля устремилась в указанном направлении. В мало освещенной комнате, словно стойла, были выгорожены загончики, куда едва втискивались стол и два стула. Десятый загончик, равно как и все остальные, был пуст.

– Там никого нет, – вернулась Юля к девушке-книгочейке.

– Так подождите, – девушка перевернула страницу.

– Можно, я здесь подожду? Там темно.

Девушке было все равно. Юля опустилась на колченогое сиденье. «Надо сосредоточиться», – Юля еще дома записала вопросы на бумажке, но теперь стоило еще раз осознать ситуацию.

Откуда-то из глубоких недр помещения, обнаруживающегося за овладевающей знаниями секретаршей, раздавались голоса.

– Иван Иванович, ну расскажите, расскажите, – жеманно канючило прокуренное контральто.

– Многие знания умножают скорбь. Пейте чай, моя дорогая, закусывайте печеньем, – вальяжно ответствовал приятный баритон.

– Да, но посудите сами, меня ведь тоже скоро вызовут. Нет, Иван Иванович, вы просто обязаны, вы должны, должны…

– Симпатичный такой мальчик. В прокуратуре два дня. Спрашивал, не вел ли я когда-либо дела своих подзащитных в Межмуниципальном суде. Я ему говорю: «Мой юный друг, я тридцать лет занимаюсь адвокатской практикой. За столь длительный срок я успел побывать не только во всех московских районных судах, но и во многих судах нашей необъятной некогда Родины. Вы хотите спросить, давал ли я когда-либо взятки Полозковой Нинель Викторовне – судье Межмуниципального суда и ее секретарше Борисовой Маргарите Ивановне? Нет, не давал. И даже не знал, что они берут. Иначе непременно, согласно статье 189 УК, я сообщил бы об этом вопиющем факте правоохранительным органам». Мы с молодым человеком еще поспорили: что тут сподручнее применить: статью 189 – «укрывательство» или статью 190 – «недонесение», и разошлись, чрезвычайно друг другом очарованные.

– То есть они опрашивают всех подряд вслепую? – причмокивая, уточнило контральто.

– Разумеется, моя дорогая. Разумеется, надо же как-то отчитываться о проделанной работе. Дело – бездыханное. Никаких судебных перспектив. Поверьте моему опыту.

– Да, но кому это в голову пришло – заводить на Полозкову дело о взятке?

– Бардак. В стране бардак, что вы хотите? Кто-то стукнул, кто-то не просек вовремя – и поспешил завести дело. Тем более ее со взяткой на кармане прихватили – РУОП расстарался – как тут дело уголовное не завести? Но – как завели, так и закроют. Нынче за взятки только лохи сидят. А у Полозковой клыки, как у саблезубого тигра, – до колен. Нашли с кем связываться.

– Екатерина Васильевна! – девушка-секретарша переворачивала страницу книги и решила употребить образовавшуюся паузу с толком. – Вас клиентка ждет.

Голоса стихли, и скоро Юля увидела выплывающую из глубины юридической консультации строгую даму, которая требовательно пригласила клиентку следовать за собой. Они уединились в загончике, и дама взыскательно проронила:

– Слушаю вас.

– Мы с мужем меняемся, – начала Юля робко и уточнила: – смениваемся. Хотелось бы узнать у вас, какие трудности нас ждут на этом пути. Какие бумаги надо собрать. И так далее.

– Какие трудности? – важно переспросила дама.

Рот у нее был большой, лягушачий, имеющий свойство кривиться так и этак, тщательно артикулируя, отчего слова звучали значимо и импозантно. Кольца с увесистыми бриллиантами, видневшиеся тут и там на длинных холеных пальцах, также свидетельствовали о полной и всесторонней профпригодности адвокатессы.

Когда говорят, что только в России женщины надевают для похода в магазин норковые шубы, то тут же сочувственно и понимающе вздыхают: климат, мол, у нас такой, ничего не поделаешь, без натуральных мехов никак не обойтись. А бриллианты тогда почему с утра пораньше надевают? На работу, в контору носят. Те, у кого денег на настоящие бриллианты нет, – те покупают фианиты и циркон – беленькие, прозрачные и блестят – похожи на бриллианты. И что, тоже из-за сурового климата? Все прилавки в ювелирных магазинах, без всякой фантазии, завалены исключительно бриллиантами, фианитами и цирконами. И не отличишь иногда настоящее от ненастоящего. Но Юлия приноровилась: она не на ювелирное изделие смотрит, а на даму. По даме-то всегда видно, что на ней надето.