Былинки. Истории из жизни священника

Подумала, но ничего не сказала, а только улыбнулась. И правильно! Вдруг муж обидится и больше в церковь не придет.

13. Кто любит, тот посуду моет

Во время крещения читаю Послание апостола Павла и еще раз выделяю главные слова: «Да во обновлении жизни ходить начнем». Поясняю:

– То есть, крестившись, будем жить новой жизнью!

– Это как? – спрашивает мужчина лет сорока, видимо, дядя малыша.

Обычно собравшиеся слушают, молча, и вопросов не задают. Ну, читает там батюшка что-то свое – пусть читает! Знать, положено. А этот, надо же, не утерпел. Надо отвечать.

– Это означает, что все надо делать с любовью.

– В каком смысле? – не унимается «богослов».

– Давайте, по-простому объясню, – предлагаю я и, пробежав взглядом по лицам собравшихся, замечаю, что они проснулись и с интересом ждут, каким будет ответ.

– Представим, что Вы, – обращаюсь к своему собеседнику, – пришли с работы домой и видите, что жена приготовила ужин, а сама ушла в школу за ребенком. Хорошо?

«Богослов» кивает головой и смотрит на стоящую рядом женщину, та улыбается, и я понимаю, что это его жена.

– Правда, хорошо! – поддерживаю я. – Первое, второе и компот. Непременно, компот!

Теперь уже улыбаются все собравшиеся.

– Сел, поел. А теперь вопрос, – я делаю паузу, – надо после себя мыть посуду или можно свалить в мойку. Ведь жена все равно домой придет, тогда и помоет. А сам на диванчик, к телевизору, с пультом в руке?

Жена, теперь уже открыто, с интересом смотрит на своего мужа, который на секунду теряется и неуверенно отвечает:

– Наверное, надо помыть?

– А почему?

– Ну, так… это… надо помогать… друг другу.

– Верно! – соглашаюсь я. – Потому что кто любит, тот посуду моет.

По рядам родственников пробегает дружный смех. Женщины бросают взгляды на мужчин – мол, слышали? Надо мыть посуду! Батюшка сказал!

– Вот и вы живите по новому, – заключаю я. – Старайтесь помогать друг другу, и все будет хорошо.

14. Когда власть всласть?

Звонят в дверь. Смотрю в глазок. Вижу на площадке двух молодых ребят – девушку и юношу, которые пытаются засунуть в дверную щель какую-то бумажку. Открываю.

– Доброго дня!

Высокий, худощавый юноша с черными и курчавыми как смоль волосами расплывается в улыбке так, словно до знакомства со мной у него все в жизни было не так. «Наверное, сектанты?», – думаю я и ошибаюсь.

– Разрешите представиться!

Юноша протягивает визитку.

– Кандидат в депутаты по Вашему округу…

Далее следуют имя, отчество и фамилия. Нехотя беру визитку.

– От какой партии?

– Это неважно, – сконфузившись, отвечает незваный гость.

– Ну, отчего же? Ведь, если партия прикажет, Вы именно так и проголосуете. Верно?

Кандидат пожимает плечами.

– Так кого Вы представляете?

Юноша называет партию.

– Тогда все понятно, – я возвращаю визитку. – До свидания!

Кандидат теряется, но быстро снова приходит в чувство.

– Кажется, я Вас узнал. Вы священник!

Гость задумчиво проводит рукой по курчавым волосам и вдруг совершенно серьезно спрашивает:

– Так Вам не нравится власть?

«Ого! – думаю я. – Как быстро он превратился из улыбчивого коммивояжера в чекиста!»

– А должна?

– Но ведь всякая власть от Бога. Верно?

– Верно, – соглашаюсь я. – Однако это не означает, что все начальники хороши. Неслучайно, когда мы молимся о властях, поем «Господи, помилуй!». Будь же все начальники хороши – пели бы иначе.

Такого поворота юноша явно не ожидал.

– Ну, и как их различить?

Спрашивает он уже не столь самоуверенно, даже с некоторым интересом. Поэтому я тоже смягчаю тон.

– Думаю, со временем Вы сами это поймете.

– И все же! – не сдается кандидат.

– Ну, что ты пристал к человеку, – вступает в разговор девушка. – Пойдем дальше! Вон сколько еще квартир надо обойти!

Но юноша не уходит. Видимо, я все же заставил его задуматься.

– Давайте, попробуем ответить на этот вопрос вместе? – предлагаю я.

Собеседник кивает, а я отступаю на шаг назад и спрашиваю:

– Если человек от Бога, то он старается к Нему прислушиваться. Верно?

– Так, – соглашается юноша.

– Значит, если Бог говорит, что в Царство Небесное нельзя войти без покаяния, то это справедливо также и для начальника?

– Положим, что это так, – после небольшой паузы, говорит кандидат.

– Следовательно, Божие благословение на том начальнике, который способен к покаянию или, проще говоря, открыт для критики и перемен, вплоть до оставления своей должности. Или я не прав?

Собеседник заметно ерзает, пару раз переступает с ноги на ногу и бросает взгляд на свою спутницу.

– Ну, допустим.

– Вот поэтому за тех, кто обеими руками держится за свое кресло, я не голосую.

– Так я же… первый раз … – начинает юноша, но я не даю ему договорить:

– Как и за тех, кто собирается в него вцепиться.

Щеки гостя вспыхивают румянцем, девушка дергает его за руку, но он не уходит.

– Просто, мой друг, Вы еще молоды и не знаете, насколько всласть бывает власть. Причем любая: директора и учителя, офицера и священника, мужа и даже… вахтера.

Услышав это, мой собеседник снова улыбается, но уже без той напускной, сектантской доброжелательности, как в начале.

– Без обид? – спрашиваю я и протягиваю ему руку.

Мы прощаемся, и я закрываю дверь. Гости звонят в соседнюю квартиру и продолжают свой обход, но мне почему-то кажется, что теперь их голоса звучат чуть иначе.

15. Патриотический шаблон

Показываю гостям города новый, недавно построенный храм.

– Скажите, а почему у него купола такие странные? – спрашивает девушка в платочке, длинной юбке, сандалиях и с маленьким рюкзачком за плечами.

– А что в них странного?

– Обычно, русские купола похожи на шлемы, а эти на … – девушка на секунду замолкает, пытаясь подобрать нужное слово, – … ракеты.

Чего, чего, а подобного сравнения я не ожидал, а девушка продолжает.

– А еще, бывает, покрасят церковь в какой-то мультяшный цвет. Вообще, все эти новомодные западные влияния мне не нравятся. Как-то непатриотично. А ведь своего забывать не надо, правда?

Спорить не хочется, но девушка, явно, ждет ответа.

– Правда, – соглашаюсь я. – Вопрос только в том, что считать своим?

– В каком смысле?

– Ну, вот, например, храм Покрова на Нерли Вам нравится?

– Конечно! – отвечает девушка.

– А Вы знаете, что это чудо древнерусской архитектуры построили немецкие мастера…

Ловлю в глазах девушки немой вопрос.

– … которых император Фридрих Барбаросса прислал во Владимир по просьбе князя Андрея Боголюбского? Так что более «непатриотичный» храм надо еще поискать!

Говорю и улыбаюсь, а собеседница, наоборот, серьезна, как никогда. В ее системе координат образовалась брешь, и корабль идет ко дну. Туда ему и дорога! Чтобы этому помочь, я добавляю:

– Кстати, Успенский собор Московского кремля построил итальянец Аристотель Фьораванти, Исаакиевский собор – француз Огюст Монферран, а храм Спаса на крови – Альфред Парланд, предки которого приехали в Россию из Германии и Шотландии.

Можно было бы продолжить, но быть занудным не хочется, и я итожу:

– Поэтому, хотя «патриотический шаблон» и удобен, но мерить им все и вся не следует. Можно ошибиться.

Смотрю на девушку. Она задумалась, и это именно то, чего я хотел.

Часть 2. Когда это началось?

16. Как я упал с колокольни?

– Не бойся! Мы сто раз на нее лазили, даже ночью, и ничего!

Мишка обвел взглядом старую заброшенную колокольню Троицкого собора, похожую на большой карандаш, торцом воткнутый в землю.

– Или все же испугался?

Я отчаянно замотал головой, пытаясь избежать позора. Хотя, честно говоря, лезть на колокольню мне не хотелось. Да ещё в такой жаркий день! Только пытаться объяснить это моим новым знакомым, бесполезно. Засмеют. Как пить дать, засмеют! Ведь я, хоть и родился в Яранске – маленьком городе на юге Кировской области, но уже давно живу в областном центре и, значит, городской, а им поблажек не дают. Придется лезть.

За триста лет колокольня глубоко ушла в землю, и, чтобы попасть внутрь, надо наклониться и пролезть в низкий проем, всего в полуметре от земли. Я делаю шаг, но Мишка решительным движением руки меня останавливает и пропускает вперед других пацанов, с которыми я познакомился вчера в первый день работы летнего лагеря.

– Пойдешь в конце, а Пашка тебя подстрахует.

Пашка – третьеклассник и самый старший в нашем отряде. На голову выше остальных мальчишек и, как минимум, в два раза толще. Такой актер Евгений Моргунов, только в миниатюре и неулыбчивый.

Вот и моя очередь. Наклоняюсь и шагаю в проем. Точнее, вползаю на четвереньках и уже внутри встаю в полный рост. Прямо передо мной – старая лестница, перила которой за века отшлифованы до блеска сотнями рук. Почти отвесная и, кажется, бесконечная, уходящая куда-то вверх, куда именно, разглядеть невозможно. В принципе, ничего необычного. Лестница как лестница. Только ступеньки маленькие, и ногу на них толком не поставишь. Да еще перила сырые, намыленные потными руками тех, кто лезет впереди меня, и потому скользкие. Держаться за них неудобно.

– Санька, как ты там? Лезешь? – кричит откуда-то сверху Мишка.

– Лезу-у-у-у-у, – кричу я, – и камнем срываюсь вниз едва ли не самой верхней ступеньки и тут же натыкаюсь на что-то большое и мягкое. Это Пашка, который поднимался следом и чуть-чуть меня притормозил. Чем, должно быть, спас мне жизнь, но полностью удержать от падения не смог. Поэтому, мгновение спустя, я ударяюсь о каменный пол, и проваливаюсь в кромешную темноту.

Сколько я был без сознания, не знаю. Только, когда очнулся, рядом никого не было. Ни взрослых, ни детей. Помню, я попробовал произнести слово «мама» и не смог, захрипел и закашлялся. Повернувшись, я почувствовал, как левый бок пронзила резкая боль. Однако делать нечего. Надо вставать и идти домой, где меня наверное уже потеряли. Благо, что идти недалеко, всего несколько кварталов.

Спустя четверть часа я стоял у дома на ул. Свободы, 52, но открыть калитку не смог. Поскольку, едва брался за ручку, бок снова пронзала боль. К счастью, вскоре показался сосед.

– Не знаешь, как дверь открыть? Совсем городской стал, – резюмировал он и впустил меня во двор.

Я не ответил. Лишь, молча, кивнул головой.

На следующий день мы снова носились по городу, но на старую колокольню больше не лазили. Лишь 27 лет спустя, в 2003 году, уже будучи священником, я рискнул в нее заглянуть и сделать снимок на память о моем первом знакомстве с Церковью, войти в которую с «черного входа», «на спор» и «за компанию» мне не удалось. И правильно! Потому что так в Церковь не ходят. Зато теперь я не понаслышке знаю, каково в такие минуты остаться одному, и никого за это не осуждаю.

17. Впервые в церкви

Известно, что первые впечатления самые сильные и запоминаются на всю жизнь. Поэтому, если вас крестили в детстве, скажите родителям «спасибо». Ведь это так здорово – познакомиться с церковью, когда ты маленький, все тебя любят, и голова еще не опухла от проблем и вопросов, ответы на которые люди, порой, ищут всю жизнь.

Мне, в этом смысле, не так повезло. Я родился в 1967 году, когда еще были свежи воспоминания о хрущевских гонениях на Церковь. Папа работал директором дома культуры. Мама была врачом и происходила из «бывших», как тогда называли купцов, попов и кулаков, которых советское государство не жаловало. Семья была на виду, и крестить меня в детстве родители не решились.

Поэтому в школу я пошел некрещенным и долгое время не догадывался о том, что в г. Кирове, куда к тому времени мы переехали, есть действующий храм. Когда же я об этом узнал, оказалось, что в ту сторону нельзя не только ходить, но даже смотреть. Иначе придется выложить на стол комсомольский билет, аттестат и будущую золотую медаль.

Однако оказалось, что планы на меня были не только у родителей и администрации школы, но также у Бога. Однако для того, чтобы Его план заработал, я должен был прийти в Его Церковь. Точнее меня надо было туда привести, и вот как это произошло.

В первых числах августа 1983 года наш 9-а класс с легкой руки родителей отправился в круиз по реке Волге. На колесном (были такие!) теплоходе «Парижская коммуна» нам предстояло пройти от Горького, как тогда назывался Нижний Новгород, до Астрахани и обратно. Делая остановки во всех крупных городах, в том числе в Куйбышеве, ныне это Самара.

Помню, как в жаркий день, накупавшись до одурения в реке, мы отправились в город. Что было особенно ценно, без сопровождавших учителей и родителей, у которых были свои планы. Неудивительно, что первым делом мы навестили ближайшее кафе, выпив одну на всех кружку пива. После чего разбрелись по городу в поисках арбузов, которые в этих краях особенно велики и сладки.

Купив арбузы, я вышел из магазина и увидел перед собой церковь, большую и красивую. Это был Покровский собор, единственный на весь город действующий православный храм. Но тогда я этого не знал, и просто решил подойти поближе, а затем и вовсе переступил порог и вошел. Прямо так, с двумя авоськами в руках, в каждой из которых лежало по огромному арбузу.

Шла вечерняя служба. Церковь была полна, но люди продолжали приходить. Засмотревшись по сторонам, я не заметил как оказался посреди храма. Неожиданно из алтаря вышли священники и спустились с солеи в народ. Толпа сделала шаг назад, я попятился вместе с ней и наступил кому-то на ногу.

Я обернулся и увидел девушку, примерно моего возраста или чуть постарше. Я уже приготовился услышать «куда прешь, болван!» или нечто подобное, но вместо этого девушка улыбнулась и еле слышно произнесла.

– Извините!

После чего со мной случилось то, что в науке принято называть «когнитивным диссонансом». «Так вот какие они, верующие! – подумал я. – Милые и добрые. Почему же тогда их гонят, и запрещают нам ходить в храм? Ведь я со своими арбузами, реально, отдавил ей ногу, а она… улыбается. Как такое может быть?»

Возможно, кто-то скажет, что это пустяк. Но, со временем, он помог мне понять простую истину: не важно, какая церковь – старая или новая, большая или маленькая, с золотыми куполами или без них – она не от мира сего. Поэтому и люди в храме ведут себя иначе. Не как в миру, а как в Царстве Небесном, которое в этот момент в этом месте приблизилось к нам и засияло, и ты вместе с ним.

Но это будет потом, а пока, смутившись своей неловкости, я вышел из храма и зашагал в порт. Конечно, не зная, что сорок лет спустя вспомню об этом случае и напишу о нем. С надеждой, что та девушка жива и сможет об этом прочитать. Ведь, если бы она поступила иначе, возможно, та первая встреча с Церковью стала бы для меня последней.

18. Тоненький канатик

Ощущение Церкви как особой реальности переживали многие. Было это и со мной.

Весной 1987 года, возвращаясь домой после срочной службы в г. Переславле Залесском, я впервые побывал в Троице-Сергиевой лавре и был настолько потрясен, что на следующий год снова приехал в Посад, на этот раз с друзьями. По стране шагала «Перестройка». Как говорили в те годы, «процесс пошел». Казалось, сам воздух был наполнен переменами, верой, надеждой и любовью. Чем же еще он может быть наполнен, когда тебе двадцать лет?

Я был некрещен. Мои друзья тоже. Но никто не возбранил нам войти в Троицкий собор, под сводами которого текла людская река к мощам преподобного Сергия Радонежского. Поплыли по ней и мы.

Очередь двигалась медленно. Настолько, что я смог разглядеть храм и людей, среди которых были заметны две группы. Одни спокойно и сосредоточенно стояли в очереди к святыне. Другие бродили по храму, рассматривая иконы и фрески, переглядываясь и улыбаясь, иногда вполголоса о чем-то беседуя. Прислушавшись, я понял, что это были иностранные туристы. Выходя из храма на соборную площадь, туристы весело щелкали языком и хватались за фотоаппараты, чтобы запечатлеть огромную лаврскую колокольню и другие достопримечательности.

Примерно через полчаса, сделав крутой поворот, очередь приблизилась к раке. Друзья отошли, и я теперь мог, не спеша, в тишине, нарушаемой только негромким потрескиванием свечей, разглядеть иконостас и Царские врата, справа от которых приглушенно сиял точный список «Троицы» Рублева.

Я видел, как верующие, поднимаются на солею, ставят свечи, подходят к иконостасу, прикладываются к одной из потемневших от времени икон, и затем, перекрестившись, благоговейно припадают к раке с мощами преподобного Сергия. Вблизи раки очередь пошла быстрее, и уже была готова, как река, вынести меня на солею, от которой меня отделял только толстый канат из бардового бархата. Вот передо мной осталось двадцать, пятнадцать, десять человек…

Я шел вдоль каната и с каждым шагом все более отчетливо понимал, что не могу через него переступить. Не имею права подняться на солею, зажечь свечу, перекреститься и приложиться к святыне. Научиться этому было несложно, и я уже выучил всю последовательность действий. Только, в моем случае, все это будет неправдой. Потому что я не крещен. Я – не христианин или, как говорили в старину, «нехристь». Поэтому и «Троица» Рублева, и преподобный Сергий, и храм, и горящие свечи, и монах, и все верующие находятся для меня за бархатным канатом, словно по другую сторону государственной границы, и я не имею права ее пересечь. Там, у раки преподобного Сергия – мой народ, но я не с ним. Мое место с иностранцами, охочими до всего необычного и улыбчивыми, но непробиваемо чужими. По крайней мере, сегодня.

Позже я не раз бывал в Лавре – один и с семьей, друзьями, учениками, прихожанами, но день, в который мне довелось ощутить присутствие Неба на земле, не забуду никогда. В тот памятный день границей между двумя мирами – горним и дольним стал для меня бархатный канат у раки преподобного Сергия. Граница была условной и, одновременно, такой реальной, что перейти ее я не смог.

Сжимая в руке свечу, я вышел из очереди и направился к выходу их храма, зная, что обязательно вернусь, но уже христианином. Так и произошло. Не сразу, а примерно через год. Потому что, как оказалось, чтобы Бог вошел в мое сердце, его было нужно освободить от идолов и хорошенько в нем прибраться.

19. Когда это началось?

– Вы сказали, что были пионером и комсомольцем?

– Был.

– И затем стали верующим?

– Да.

– А как к этому отнеслись Ваши родители?

Спросив об этом студентка, скорее всего, первокурсница, смущается и краснеет. Как будто спросила о том, о чем спрашивать неприлично, но я, наоборот, рад ее вопросу. Поскольку сам недавно вспоминал тот день, когда, прочитав одну из работ Энгельса о вреде религии и с ним не согласившись, пришел в комнату мамы и застал ее сидящей на кровати за чтением очередного детектива, которые, будучи врачом-невропатологом, она щелкала как орешки.

– А ведь Энгельс ошибался! – начал я свой рассказ и, не дав маме опомниться, вывалил на нее все свои сомнения и вопросы.

Мама отложила детектив и села повыше, навалившись на спинку кровати. Словно к ней пришел не сын, а очередной больной, и профессиональный долг требует выслушать его до конца, каким бы туманом не была полна его голова.

– И что было потом? – спросила студентка.

– Когда я закончил свою пламенную речь, мама какое-то время помолчала, затем смерила меня взглядом и спросила: «И когда у тебя это началось?».

По студенческой аудитории прокатились смешки.

– А что Вы ответили? Расскажите! – раздались голоса.

– Ничего не ответил. Просто улыбнулся, попросил, чтобы она понапрасну не переживала и вышел из комнаты.

– Неужели не было обидно?

– Конечно, обидно. Ведь я сам пришел к ней поделиться. Только, что поделаешь? Есть вопросы, в которых слова бессильны, и вопрос веры – один из них.

– Зачем же Вы тогда улыбнулись?

– Просто я знаю, что, когда человек сходит с ума, он теряет чувство юмора и перестает улыбаться. Поэтому улыбка – верный сигнал о том, ты здоров, и с головой все в порядке. Вот мне и захотелось послать маме такой сигнал.

– И как? Помогло? – пробасил кто-то с последнего ряда.

На этот раз уже вся аудитория залилась смехом. Люблю студентов. Особенно дерзких и смелых, у которых, что на уме, то и на языке.

– Вижу, что и Вас с головой тоже все в порядке, – ответил я и, услышав, как с новым гулом смешков слилась трель звонка, подитожил. – Не сразу, но помогло. Ведь, даже для того чтобы вырастить газон, необходимы годы. Тем более когда речь идет о вере. А раз так, надо научиться ждать.

– И как? Дождались? – спросил все тот же остряк.

– Дождался. Со временем мама стала ходить в храм, исповедовалась и причащалась. Так что для нас обоих тот разговор не прошел даром. Спасибо, что о нем напомнили.

20. Нужные слова

В декабре 1986 года я получил краткий отпуск и приехал из воинской части в родной Киров. Всего на десять дней, но как много они вместили! Навестил родителей и друзей. Прошелся по любимым кварталам. Вспомнил жизнь на гражданке. Даже немного потемпературил и во время болезни прочитал роман «Мастера и Маргарита», который тогда был впервые опубликован. И все же среди этих встреч, была одна, о которой хочется рассказать подробнее.

В те дни в кинотеатре «Мир» на улице Ленина шла ретроспектива фильмов Андрея Тарковского. Сам режиссер тяжело болел и медленно угасал от рака в Парижской клинике. Жить ему оставалось несколько дней. Однако об этом я не знал и как оказался на фильме «Андрей Рублев», не помню. Скорее всего, случайно.

Помню, фильм показывали не в основном, а в малом зале, который в начале сеанса был полон. Мне досталось место в последнем ряду, около двери, через которую периодически выходили зрители, не осилившие картины без привычного линейного сюжета и щедро рассыпанных по нему подсказок.

Признаюсь, мне тоже было непривычно, и все же я досмотрел фильм до конца. И правильно сделал. Потому что в одной из центральных сцен прозвучали слова, которые меня потрясли. Тогда, по своей непросвещенности, я приписал их автору сценария, и лишь через несколько лет узнал, что это были слова апостола Павла из первого послания к коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13:1—3).

В фильме после этих слов убийцы, посланные великим князем, ослепляют мастеров, приглашенных в Звенигород, чтобы построить там еще более красивый храм.

Идет XV век. Монголы терзают русские земли. Горят города и села. Льется кровь. Князья предают друг друга и, прикрываясь Церковью, мучают свой народ, который бежит от всех – монголов, князей и их веры. И вдруг посреди всей этой крови и грязи неожиданно звучит гимн любви!

Однако способны ли люди его услышать, если все, к чему прикасаются, они портят и губят? Как это произошло с мечтами о свободе и братстве, гуманизме и просвещении, правах человека и другими прекрасными идеями, которые все, казалось бы, уже безнадежно испорчены, и поэтому остается одно – признать эксперимент неудачным и закрыть лабораторию?

И все же не будем спешить. Ведь послание к коринфянам также было написано человеком. Как были созданы людьми иконы Рублева и фильм Тарковского. Значит, человек все же не безнадежен?

Думаю, что именно поиски ответа на эти вопросы, в итоге, привели меня в Церковь. А началось все с фильма, который тогда я досмотрел до конца. Как все-таки важно вовремя услышать нужные слова!

21. Они мешали строить социализм

– Дети свободны, а учителя я попрошу остаться! – звучат с последней парты слова, которые я уже давно приготовился услышать.

Восьмиклассники выходят из кабинета, а я остаюсь. Потому что учитель – это я. Точнее практикант, которому довелось вести урок в родной школе, надеясь, что никто из посторонних на него не придет, но эта надежда не сбылась.

Да еще как! Сегодня на мой урок пришла сама Елена Ивановна, заведующая кафедрой, одна из легенд нашего пединститута, который в этом году я заканчиваю и теперь, еще не факт, что благополучно закончу. Поскольку тема мне попалась непростая «Революции в Европе 1848—1849 годов. Возникновение марксизма», а там на каждом шагу ямы и ловушки. Особенно, когда накануне всю ночь ты читал сборник «Вехи», авторы которого громят тот самый марксизм, а журнал «Огонек», который ты выписываешь, регулярно печатает статьи о жертвах сталинских репрессий. Но я вроде бы справился и не сказал об этом ни слова. Хотя так хотелось!