Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга первая

Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже

Книга первая

Сергей Курган

Оформление обложки И. С. Ковальчук

© Сергей Курган, 2017

ISBN 978-5-4485-6500-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моей жене Инне, с любовью

Cogito, ergo sum.1

Декарт

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«ДРУГОЙ ПАРИЖ»

ГЛАВА 1

«МАДОННА В ГРОТЕ»

Их четверо: четыре фигуры, расположившиеся среди скал и как бы вписанные в треугольник, на берегу озера или пруда – у самой воды. Темный колорит – в основном коричневые тона, местами светлеющие до зеленоватых, местами – почти чернильно-черные, как вода, которая плещется у их ног. Хотя нет, не плещется – она как будто совершенно стоячая, неподвижная. Но самое странное – это пейзаж на заднем плане: скалы не то, чтобы нависают, а, скорей, буквально парят в воздухе – как такое возможно? Что это? Где он это видел? Во сне? Или это – просто фантазия? И там, на заднем плане, – опять вода, – на такой-то высоте? Или здесь не высоко? Но почему-то совершенно невозможно отделаться от ощущения, что это где-то в вышине, вероятней всего, в горах.

Кто они такие? Мадонна – это понятно. Но младенцев почему-то два. Надо думать, один из них – Христос, а второй кто? И кто тот юноша справа, чья мантия выделяется на общем коричневом фоне ярким красным пятном? Какая странная картина! И ведь это – тоже

Леонардо да Винчи. И картина эта значительно больше и, пожалуй, намного интересней, чем «Джоконда». Почему же возле нее никого, кроме Ани, нет, в то время как у «Джоконды» – не протолкнешься?

Аня оглянулась, бросив взгляд в сторону «Моны Лизы». Как и положено мировой знаменитости, возле нее толпа: все щелкают фотоаппаратами, снимают на видеокамеры. Вдобавок – еще и пуленепробиваемое стекло. Ни у каких других картин здесь, в Лувре, насколько она успела заметить, больше такого нет. Да что говорить – многие приезжают в Париж и приходят сюда, в Лувр, прежде всего для того, чтобы увидеть ее. Хотя, что там смотреть? Картина небольшая, близко к ней не подойти, да еще и эта защита от психов…

Аня снова повернулась к Мадонне: а здесь спокойно, никакого ажиотажа. И ведь ясно написано – Леонардо да Винчи. Аня точно не помнила, но, кажется, где-то читала, что от великого итальянца осталось совсем немного картин, и поэтому все они – на вес золота. Но эту, похоже, мало кто знает. Зато уж «Джоконду» знают все, даже люди от искусства далекие. Может, эта дамочка с ее пресловутой «загадочной улыбкой» – просто хорошо раскрученный брэнд?

– Да, да. Именно – «раскрученный брэнд», – прозвучал у самого уха по-русски хорошо поставленный глубокий баритон. – И еще как раскрученный – профессионально, с размахом. Французы всегда умели подать товар лицом: они и теперь верны себе. Согласитесь – это же надо уметь: прогорклые заплесневевшие сыры представить миру как величайший деликатес. Люди вообще мало изменились за последние пару тысяч лет: обирают, как и прежде, только под красивым соусом. Теперь это продают под брэндом «туризм», хотя некоторые предпочитают называть это «безумием белого человека».

Аня изумленно оглянулась – за самым ее плечом стоял худощавый усатый брюнет неопределенного возраста. В целом он выглядел довольно молодо, но на висках серебрилась седина.

Он что, читает мысли? Или она произнесла это вслух? Нет, кажется, только подумала…

Мужчина иронично смотрел на нее, в его серо-голубых улыбающихся глазах словно плясали чертики. Отлично сидящий костюм, уверенная осанка и, особенно, речь, тон: все это выдавало аристократизм. Да, именно аристократизм, но какой-то немного необычный, словно не из этого мира. Впрочем, Ане за те двадцать четыре года, что она живет на свете, еще ни разу не случалось общаться с аристократами, так что – кто его знает? Может, они такими и должны быть. Возможно, это потомок русских дворян, давно эмигрировавших из России? Однако внешне он совсем не походил на русского – скорее что-то южное. Романское? Не поймешь. А с другой стороны, речь: совершенно без всякого акцента, словно только что из Москвы. Хотя… Вряд ли из Москвы.

– Просканировали меня, – это прозвучало не как вопрос, – и каковы выводы?

Тон и выражение лица незнакомца при этом нисколько не изменились. Аня смутилась. Смутилась, ну надо же! Но вопрос этот оказался для нее совершенно неожиданным, а под этим взглядом она определенно чувствовала растерянность – незнакомец словно смотрел сквозь нее, как сквозь стекло. А, может, это оттого, что он будто бы прочел ее мысли? Или, правда, прочел?

– Скажите, – собрав волю в кулак, спросила Аня и посмотрела незнакомцу прямо в глаза, – Как вы догадались, о чем я думаю?

Аня приготовилась выдержать его взгляд, не отводя глаз. Что за дела?! Не хватало еще раскиснуть! Но тут взгляд незнакомца смягчился, «рентген» потух.

– Это было не трудно, – мягко ответил он. – Вы долго рассматривали картину, а затем оглянулись на «Джоконду». После чего вновь посмотрели на «Мадонну в гроте» и слегка покачали головой.

Вот так все просто? Но ведь он не только понял, о чем я думаю, – спохватилась Аня. – Он точно повторил мои слова!

– Вас шокировал этот «раскрученный бренд», я понимаю, – продолжил между тем он. -Но и это тоже – не фокус. Расхожее выражение. Внимательно пронаблюдав за вами, догадаться было не слишком проблематично.

– Я думала, что в Лувре смотрят на картины, а не на посетителей.

Кажется, это было сказано чересчур резко. Или нет?

– Это – кто как, – ответил незнакомец невозмутимо. – Кто как. Мне порой интереснее смотреть как раз на посетителей. Тем более посетительниц.

–

А, вот он, значит, куда. Неужели опять все то же? Какая тоска! А ведь все началось так интригующе. Казалось, в этот раз будет, наконец-то, по-другому…

– Нет, не то, – он словно вновь прочел Анины мысли. – У вас удивительный профиль, и мне почудилось в нем нечто знакомое… У вас определенно очень изящные черты, но вы это наверняка слышали пятьсот раз, так что это набило оскомину. Я хотел сказать о другом.

Вот как? Так что же? Значит, все-таки?..

– Эти картины я видел уже так много раз, что знаю их лучше, чем обстановку своей гостиной. Наблюдать за вами, напротив, было весьма увлекательно. По крайней мере, меня это развлекло – небольшой этюд, я бы сказал.

– Странные у вас развлечения. Зачем вы в таком случае вообще пришли сюда? Неужели только для того, чтобы практиковаться в этих своих этюдах? Или вы так знакомитесь?

– Меня тоже всегда раздражал этот прямо-таки маниакальный интерес к портрету третьей жены синьора Джокондо из Флоренции, – сказал незнакомец вместо ответа. – И, должен признаться, мне «Мадонна в гроте» тоже нравится куда больше. Или вот, скажем, «Дама с горностаем», то есть портрет Чечилии Галлерани – он несравненно ярче и выразительней. Даже его ранние вещи, например, «Благовещение», гораздо интересней. Но, однако же, Леонардо всегда таскал Джоконду с собой, куда бы он ни направлялся. Выходит, она что-то значила для него, и значила немало… Впрочем, я догадываюсь.

– Третья жена? Это вы о Джоконде? – спросила Аня, совершенно позабыв о том, что только что собиралась вступить с незнакомцем в жесткую перепалку. Этот человек говорил о Леонардо, как о старом приятеле, и это сбивало с толку, но вместе с тем определенно интриговало…

– Вообще-то ее звали Лиза Герардини – Лиза дель Джокондо – по мужу, Франческо дель Джокондо. Для него это был действительно третий брак. Две первые жены бедолаги умерли, прожив в замужестве с ним всего год.

– Что с ними случилось?

– Ничего особенного – обе умерли родами.

– А дети?

– И дети тоже.

– Какой ужас!

– Ну, почему ужас?

Незнакомец смерил Аню долгим взглядом.

– Хотя сейчас… Да, пожалуй. Но тогда это было совершенно обычное дело. Смертность рожениц, равно как и младенческая смертность была тогда очень высока.

– А эта, третья, Лиза?

– О, с ней старине Франческо повезло – она родила ему сына – Пьеро, потом – дочь. Правда, дочь умерла, но это ерунда. Главное, что сама Лиза выжила и родила ему еще одного сына – Андреа. В те времена во Флоренции это было более чем достаточным поводом, чтобы заказать портрет жены.

«Джоконда» («Мона Лиза») 1503г. Худ. Ленардо да Винчи. Лувр. Париж.

– И он заказал его Леонардо?

– Именно. Это было как раз, когда…, – незнакомец осекся, будто неожиданно подумав о чем-то. – Короче, это было в 1503 году, как раз когда Леонардо пришлось вернуться во Флоренцию.

– Вернуться? Он что, был родом из Флоренции?

– Он родился в городке Винчи под Флоренцией. Собственно, это явствует из его прозвища: Леонардо да Винчи, то есть, Леонардо из Винчи.

– Так это не фамилия?

– Нет, фамилии тогда еще не вполне устоялись. Хотя именно в Италии они появились впервые.

– Но что значит «пришлось вернуться»? И откуда?

– Из Милана, после того как там свергли герцога Лодовико Сфорца, который был главным заказчиком нашего дражайшего Леонардо. Леонардо там, как теперь говорят, нарубил немало бабла.

– Вот прямо так – «бабла»?

– Прямо ли, криво ли – в конце концов, а что вы хотели? Думаете, наш величайший гений всех времен и народов помышлял только о высоком? Беззаветно служил искусству, и все такое? Не смешите мои тапочки! Он был тот еще проходимец, впрочем, как почти все итальянцы.

Манера нового знакомого не то, чтобы сильно шокировала Аню – она выросла вовсе не в семье рафинированных интеллигентов – а скорее, несколько удивляла, казалась странной. Словно бы что-то с чем-то не вязалось. Впрочем, все равно – не важно, – подумала она. – Главное, это интересно. И, похоже, становится все интереснее и интереснее…

– Проходимец? – удивилась Аня. – Леонардо да Винчи?

– Ну, да. А что вас, собственно, удивляет? Если он был гением – а он им, несомненно, был – то разве из этого следует, что он был бессребреником и средоточием всяческих добродетелей? Впрочем, пусть не проходимец, если угодно. Скажем так, авантюрист. Да и вообще, искусство никогда не было для него главной сферой деятельности.

– Я знаю, что он был еще инженером, изобретателем. Но мне всегда казалось, что, прежде всего он все-таки был художником.

– Вы ошибаетесь. Впрочем, как многие, и даже большинство. Тем не менее, это ошибочное суждение. Отнюдь не живопись была его главным métier.

– Как вы сказали? Главным…

– Ремеслом. Французского, стало быть, вы не знаете. Живете в России?

– Нет, в Германии.

Он не удивился, восприняв это, по-видимому, как должное, только спросил:

– А где в Германии, если не секрет?

– Не секрет. В Вормсе. Это в земле Рейнланд-Пфальц.

– Да-да, я в курсе, – холодно отозвался он. —«Die sagenumwobene Nibelungenstadt am Rhein. Die Mutter der Reichstage2», и так далее, и так далее. Брунгильда, Кримхильда, белокурый Зигфрид. Фафнир3 и ребята. Понимаю.

– Вы и немецкий знаете?

– И немецкий, и всякие прочие. Я вообще полиглот.

– И на скольких же языках вы говорите? – спросила Аня с раздражением.

– О, на многих! Долго перечислять. И не обижайтесь. Я вовсе не хотел на вас «наезжать». Но поверьте, избегая пояснений, вы сбережете много времени.

«Императорский" Собор Санкт-Петер в Вормсе. Германия.

Ох, какие мы! Все же неприятный осадок от прозвучавшего в его голосе снисходительного превосходства у Ани в душе остался.

– Вы бывали в Вормсе? – спросила она сдержанно.

Пожалуй, получилось уж слишком холодно, прямо-таки морозно.

– От вашего тона может замерзнуть Преисподняя, – ответил он и почему-то расхохотался. На них стали оборачиваться.

– Извините, – бросил Анин собеседник. – В славном городе Вормсе я бывал. Уж приходилось… – он задумался.

– Впрочем, – встрепенулся он, – вернемся к нашему другу Леонардо. Так вот, повторю: живопись не была его главным ремеслом. Об этом, между прочим, свидетельствует хотя бы то, что он оставил после себя всего-то какую-нибудь дюжину картин. По крайней мере, если говорить о тех, чья атрибуция достаточно надежна.

– Атрибуция? – удивленно повторила она незнакомое слово.

– Да. Этот термин означает «установление авторства». Видите ли, далеко не все картины, приписываемые или приписывавшиеся Леонардо, действительно были созданы им. Им лично. Например, небезызвестная «Мадонна Литта», что хранится в вашем Эрмитаже. Так вот, ее на самом деле написал Джованни-Антонио Больтраффио, один из учеников Леонардо, правда, по рисунку мэтра. Хотя везде написано, что это Леонардо.

«Мадонна Литта». Эрмитаж, Санкт-Петербург. Худ. приписывается Леонардо да Винчи, но предположительно Дж.-А. Больтраффио.

– В «нашем» Эрмитаже? А вы разве не русский?

– Я-то? – он задумался. – Не то чтобы. Я бы сказал, скорее нет, чем да.

– Но вы говорите по-русски совсем без акцента.

– А, это конечно. Я вообще к языкам способный. Наследственность, знаете ли.

– Говорят, у меня тоже есть способности к языкам. От мамы.

– Ну, у меня от папы. – Он усмехнулся. – А что касается Леонардо, то он в Милане, правда, написал несколько картин, а также оставил после себя «Тайную вечерю». Надеюсь, вы о ней слышали?

– Я видела ее. Правда, только на репродукциях. Но уж вы-то наверняка видели ее в оригинале, не так ли?

– Разумеется, – спокойно ответил он, не обращая внимания на вызывающий тон Ани. – И все же, в основном он там занимался совсем другими вещами.

– Какими?

– Он работал на войну.

– То есть?

– То и есть. Сфорца вел тогда войну с Венецией и тратил 70 процентов бюджета на нее. Для Леонардо это была просто золотая жила. Он огреб с герцога в общей сложности ни много, ни мало – 1000 золотых дукатов. Тогда это были, мягко говоря, очень приличные деньги. Наш гений изобретал для Сфорца военную технику – всякие хитроумные машины, благодаря которым можно было убивать намного больше и намного эффективнее, чем когда бы то ни было прежде. Ни у кого другого, кроме Сфорца, тогда не было под рукой такого хитрого малого, как Леонардо – в изобретении орудий массового убийства он проявил поистине дьявольскую изобретательность. О да – по-настоящему дьявольскую. Уж тут я вас могу заверить…

Что-то Аню кольнуло при этих словах. Она почувствовала смутное беспокойство.

– Это что, танки? – спросила она. – Я что-то слышала об этом.

– Нет, не танки. Танки появились только в 1915 году.

– Но я же видела рисунки. И везде говорят, что это были самые первые танки. И что Леонардо далеко опередил свое время.

Незнакомец усмехнулся. В глазах его засветился сарказм.

– И что вы видели на этих рисунках? Не припомните ли?

– Ну, – Аня замялась, былая уверенность начала испаряться, – Такие круглые штуки на колесиках, наверное, бронированные. А там, внутри – люди, солдаты.

– Не стоит смущаться – все верно. Именно – круглые штуки, точнее не скажешь.

Он что, издевается? Или?..

– И не думаю издеваться.

Аня вздрогнула. Это уже как-то слишком…

– В самом деле, – вновь заговорил он – «круглые штуки на колесиках». А что, разве не так? И, уж конечно, не бронированные. Не было тогда брони, по крайней мере, в современном смысле этого слова. Ее наш гений не изобрел и, замечу, никак не мог изобрести: не было соответствующих технологий, материалов, промышленности. Да она и не нужна была тогда, броня. Ведь и снарядов не было.

– Разве тогда еще не было пушек?

– Пушки были, – теперь его ирония била через край. – Страшное оружие. Страшное, главным образом, для самих стреляющих – при каждом выстреле ствол мог не выдержать и разорваться. Это и случалось нередко. Такая, с позволения сказать, артиллерия представляла куда большую угрозу для своих, чем для противника. Поначалу из пушек вообще стреляли только сами мастера, их изготовившие, так как прочие не решались. Причем, они «обслуживали» сразу несколько пушек. При появлении врага они подбегали к ним поочередно с горящим фитилем. Но и потом стало не намного лучше: поскольку не было подходящих сверлильных станков, орудия отливались сразу с внутренней полостью. Такие пушки выдерживали в лучшем случае несколько выстрелов. Заметьте, я не говорю о скорострельности или насыщенности артиллерией войск. Это вообще смешно. Только в 16 веке артиллерия вышла из детства, выросла, так сказать, из коротких штанишек.

– Странно. Никогда об этом не думала.

– Это нормально. Девушки во все времена мало интересовались подобными вещами. Однако же, это факт. Вот когда оборона насытилась пулеметами и ощетинилась рядами колючей проволоки, тогда и танки понадобились. А эти «танки» Леонардо… Так, в лучшем случае прообразы. И, кстати, эти самые «люди внутри». Они-то как раз и приводили эти якобы танки в движение мускульной энергией – такой, знаете, «двигатель» мощностью в пять – шесть мужиков с явно не лошадиными силами. Эту прелесть вы можете, кстати, увидеть воочию в парке замка Кло-Люсе, в городке Амбуаз – в долине Луары, где наш друг провел последние два года своей жизни. Разумеется, это макет, сделанный по чертежам Леонардо. Впрочем, довольно точный.

Макет «танка» Леонардо да Винчи, рисунок.

– Леонардо переехал во Францию?

– Да, его пригласил король Франциск 1: принял воистину по-королевски, со всеми его… ну, скажем так, домочадцами. Замок предоставил недалеко от своего, королевского, который стоял и по сию пору стоит в том же городке Амбуаз. И, кстати, там, в этом королевском замке «Амбуаз», в маленькой часовне, Леонардо и похоронен.

– И вы, конечно, там были?

– Был. Я много где был. Пожалуй, даже чересчур. И завидую вам.

– Почему? – растерялась Аня.

–

Часовня, где похоронен леонардо да Винчи. Замок Амбуаз. Франция.

– Потому что у вас это еще впереди, – сказал незнакомец серьезно. – А что касается «танков» и прочего – все это миф, не более того. «Опередил свое время» – какая чушь! Как можно опередить время? Можно быть на переднем крае своего времени, это да. Но опередить? Это абсурд. Каждая эпоха налагает определенные ограничения. Выше головы не прыгнешь – действовать можно лишь в пределах возможного.

– Но тогда что он там изобретал? Вы ведь сами сказали: «военные машины».

– Ах, это. Ну да, машины. Например, такую: две лошади тянут повозку, из которой торчат такие длинные серпы. Когда повозка катится, и колеса ее крутятся, серпы также вращаются – только в горизонтальной плоскости, и «подсекают» вражеских солдат, а заодно и своих, если неудачно подвернутся, обрубая им ноги или даже разрубая их туловища на части. В общем, такая шинковальня на колесах. Креатив, не правда ли?

Аня молчала, удивленная услышанным.

– Вы видели эти чертежи? – наконец спросила она.

– Конечно.

– Все чертежи Леонардо?

– Думаю, что все. Надо сказать, их очень много – куда больше, чем картин. Это и было его главным ремеслом и главным интересом. Кстати, он и во Флоренции тогда, в 1503-ем, картин уже почти не писал, а больше занимался своими инженерными проектами, например, он изобрел кремнево-колесцовый замок для ружей.

– Это как же? А Джоконда?

– Джоконда – это одно из немногих исключений.

– А эта картина? – спросила она, поворачиваясь к Мадонне.

«Мадонна в гроте» («Мадонна в скалах») Худ. Леонардо да Винчи 1-й вариант, Лувр, Париж.

Теперь вода у ног Мадонны отчетливо плескалась, ее поверхность была испещрена мелкими волнами, которые отбрасывали тусклые отблески. Скалы рельефно выступили, и все изображение внезапно обрело объем и глубину. Аня услышала тихое мелодичное журчание, и на нее пахнуло сырой свежестью. До нежной, покрытой легким пушком кожи Мадонны можно было дотронуться, стоило лишь протянуть руку. На какое-то мгновение Ане почудилось, что она там – среди скал, на берегу пруда. Словно издалека она услышала, как незнакомец переспросил ее:

– Вы про «Мадонну в гроте»?

Аня на пару секунд прикрыла глаза. Когда она вновь взглянула на картину, та, похоже, вновь выглядела, как обычно.

– Она называется так? – уточнила она, приходя в себя. – Здесь написано «в скалах». Или у меня проблемы с английским?

– Проблем нет, – он улыбнулся в усы. – Оба названия употребительны. Вижу, картина вас заинтересовала.

– Да. Я ее прежде никогда не видела.

– Ну, что ж… Картина была написана в 1485 году, кстати, в Милане, – по заказу францисканского мирского братства Сан-Франческо-Гранде – как центральная часть алтарной композиции, созданной совместно с братьями де Предис.

– Так он писал ее не один?

– Я же сказал – «центральная часть». Есть еще боковые крылья – с изображением музицирующих ангелов. Их-то и написали два брата-акробата.

– Почему акробата? – удивилась Аня.

– Да так, – улыбнулся собеседник.– Для рифмы.

Аня улыбнулась в ответ.

– Мадонну вы, конечно, узнали, – продолжал между тем он. – А младенцы… Тот, что справа – Христос. Его жест означает благословение. А тот, второй, который вас так заинтересовал, – это Иоанн Креститель, или, как говорят у вас, православных, Иоанн Предтеча; он преклонил колено и сложил руки в молитвенном жесте перед Иисусом. Наконец, юноша справа, в красном плаще, – это ангел.

– Без крыльев? – удивилась Аня.

– Какие крылья? Вы шутите! Все это глупости. Ангелы – существа духовные, их назначение – быть медиаторами, то есть посредниками; Они являются как бы каналом, который соединяет «нижний мир» – мир людей – с трансцендентной, божественной сферой бытия. Причем тут крылья? Они что, аэропланы? Я уж не говорю о том, что на таких крыльях, которые им по недомыслию пририсовывают, летать, так или иначе, невозможно. Разве что метафора… Но, надо признать, крайне неудачная, для хой-полоев.

– Для кого?

– Для плебеев.

– А вы, значит, аристократ?

– Я имею в виду плебеев духа. А я – ну что ж, – если хотите, да, я аристократ. В некотором роде. Что уж тут поделаешь?

В некотором роде? Что он имеет в виду? Что-то в словах незнакомца насторожило Аню….

– А эта вода, – продолжал он, – та, что сверху – что вас так удивила… Видите ли, в чем тут дело… Это аллюзия, то есть, грубо говоря, намек.

– Намек? На что?

– Этимология, – ответил незнакомец, – да и антропонимика тоже, были тогда в зачаточном состоянии. Настоящие значения корневых частей имен были тогда в большинстве случаев неизвестны, и потому господствовала так называемая «народная этимология». Впрочем, этого «добра» и сейчас еще в избытке: словно лингвистическая наука все это время стояла на месте, ничегошеньки не достигнув. Хотя, чему тут, собственно, удивляться? Невежество прямо-таки пещерное. И это, увы, нормально.

– Почему нормально? – изумилась Аня.

– Потому, – невесело усмехнулся собеседник, – что большинству граждан глубоко плевать на науку: мнения и суждения профессионалов, специалистов для них ничего не значат – они «сами с усами». Им кажется, что они и без специальных знаний замечательно все понимают. Как говорится, «не боги горшки обжигают». В самом деле: подумаешь – язык! Это же не астрофизика какая-нибудь. Там всякая математика, которую, как ни крути, знать надо. А тут – милое дело! Это же просто язык – родной, а не какой-то там иностранный: «Что ж, я свой родной язык не знаю, что ли? Было б о чем говорить?». Какая тут «наука»? Я бы, знаете ли, не удивился, если бы такой «знаток» название «Париж» производил от глагола «парить». Или «парить». Что тут сказать? Есть сферы, в которых всякий обыватель считает себя «экспертом» – например, политика. Причем, прослеживается четкая закономерность – чем меньше человек знает, тем более он уверен в своей правоте. Так вот, имя мадонны «Мария» по неведению производили от латинского слова mare, что значит «море», то есть «морская». Поэтому ее еще называли иносказательно la vena di aqua bellissima4 – «сосуд прекраснейшей воды». Все моря и реки как бы «впадают» в нее, она объемлет их все. Вот отсюда здесь и эта вода. На самом же деле это «Марина» значит именно «морская», а Мария – это имя древнееврейское и значит совсем другое. И, кстати…