Исход

Парни уходят, а я глотаю подступивший к горлу комок от угрызений совести. В очередной раз меня задело за живое. Я думала, что знаю многое, тогда как на самом деле не знаю ничего. В груди ноет, голова идет кругом, я обхожу коляску, но чувствую, как на меня выливается сидр. Мужчина с двумя детьми извиняется, пока я стряхиваю с рукава капли.

– Ничего страшного, – заверяю я и схожу с тротуара на Мэйн-стрит.

Горожане гурьбой бредут вдоль бесконечно тянущихся торговых палаток. Большинство людей улыбаются, находясь в блаженном неведении о том, какая разворачивается война. Далеко за этими деревьями и национальными парками группа мужчин сражается от их лица за процветание местной экономики, чтобы большая часть выручки не досталась нуворишам.

Последние несколько месяцев я столько размышляла над этим, что теперь у меня открылись глаза на то, что происходило и происходит по сей день. Отчасти хочется забыть об этом, стереть из памяти все, что знаю теперь, но так я сотру и своих призраков, а я до сих пор слишком сильно люблю их. Еще сильнее, чем раньше.

Даже несмотря на то, что моя обида растет из-за их отсутствия и молчания.

Любому их поступку есть объяснение. Я могу ненавидеть их за оставшиеся без ответа вопросы, за то, что вынудили меня в них сомневаться. А могу доверять всему, что они мне поведали, всему, во что умоляли поверить – в их признания и в них самих, до того, как они пропали без вести.

В солнечные дни я тоскую по Шону, по его улыбке, рукам, члену и смеху. По его теплым соленым поцелуям с привкусом табака. По легким касаниям языка. По подмигиваниям, которыми он намекал, что знает, о чем я думала. В грозу я тоскую по накрывавшему меня облаку, по поцелуям, превращавшим меня в настоящую распутницу, по порочным и вкрадчивым ласкам языка, по мимолетным улыбкам, от которых пела душа. По жидкой яичнице и черному кофе.

Эти мужчины приняли меня под свое крыло, научили собственным примером, разбудили мой сексуальный аппетит и навеки запечатлелись в памяти. Как я могу об этом забыть?

Теперь я не смогу вернуться к прежней жизни.

Из глаз текут слезы, когда я начинаю терять рассудок на оживленной улице, вынуждая себя приспособиться к реальности, в которую меня вернули. Хлюпая носом как идиотка, пробираюсь сквозь собравшуюся перед муниципалитетом толпу, возле которой на высокой сцене, закрывающей вход, выступает группа. Несколько пар, которые словно целый год упражнялись, наглядно демонстрируют свои умения, синхронно двигаясь в танце. Я смотрю на ближайшую ко мне пару, которая улыбается друг другу так, будто между ними есть какой-то секрет. И, наблюдая за их безмолвной связью, чувствую только зависть, потому что так же у меня было и с моими ребятами.

У меня все это было.

И свои секреты, которые я навеки обязана сохранить. Я никогда не смогу ими поделиться. Но сохраню их, потому как никто не в силах по-настоящему понять их опасность или уловить их истину. Сама история прозвучала бы как нереалистичная, провоцирующая сексуальностью сказка с плохим финалом или – что еще хуже – вообще без финала.

Приехав в Трипл-Фоллс, я хотела отказаться на время от своих строгих моральных принципов, раскрепоститься, чтобы насладиться жизнью в хаосе.

Мое желание исполнилось.

И стоило быть за это благодарной.

Но вместо того я скорблю.

А здесь у меня это не получается.

Шаг за шагом я пробираюсь через толпу, чтобы уйти. Уйти подальше от этих улыбок, смеха и счастливых людей, которые даже не подозревают, сколько усилий я прикладываю, чтобы не закричать на них, не потребовать, чтобы они, черт возьми, очнулись.

Но так я стала бы очередной мошенницей. Ирония не остается незамеченной. Если бы жители только знали, как рискуют каждый день те мужчины, возможно, они бы прислушались. Возможно, они объединились бы с ними, примкнули к их делу.

А может быть, они прекрасно осведомлены о творящемся произволе и намеренно его не замечают. Не так давно я сама пребывала в блаженном неведении.

Битвой добра и зла никого не удивишь. Она каждый день происходит у всех на виду. Но сейчас даже новостям нельзя верить – их часто преподносят так, что приходится отделять факты от преднамеренного вымысла. Но мы сами выбираем, чему верить, и эти люди, похоже, сделали мудрый выбор. Может, для меня будет лучше не бежать, а стать одной из них, смешаться с толпой и притвориться несведущей во всем, что происходит в этом гребаном мире, чтобы дышать стало чуточку легче, чтобы однажды я снова смогла улыбаться. Но время идет, и с каждым днем становится очевидно, что это стремление принимать желаемое за действительное, потому что я не могу вернуться в прошлое.

Мужчины в моей жизни с таким трудом открыли мне глаза, заставили осознать войну, которую они объявили. И теперь я знаю, что, если бы меня поставили перед выбором, я бы прокричала свое решение: я полностью за них. Навсегда.

Стоя в стороне, возле переулка между зданиями, я обращаю внимание на группу: солист здоровается со зрителями, и его микрофон фонит. Парень извиняется.

– А теперь, когда мы привлекли ваше внимание, – шутит он, когда звук стихает, и подает сигнал барабанщику, – давайте начнем.

Начинает играть музыка, звуки гитары и баса, а я вытираю лицо и нос рукавом тонкого свитера.

Я стою на чертовой улице посреди яблочного фестиваля, чувствуя в душе хаос.

Я не могу. Еще рано.

Группа играет жизнерадостную песню, и я слушаю, как солист поет о потере ориентира в жизни, о переживании трудных времен, и подбадривает нас продолжать улыбаться. У меня вырывается горький смешок, по лицу стекает очередная теплая слеза, и я стираю ее рукавом.

Да, я ухожу.

Однажды.

Собираясь идти к машине, я чувствую на своем бедре руку. Оборачиваясь, ощущаю знакомый аромат кедра и табака. У меня перехватывает дыхание, и я, пользуясь возможностью, затягиваюсь этим запахом, приникнув к мужской груди.

Меня овевает теплое дыхание.

– Хорошая песня.

Меня хватают за безвольно висящую руку, разворачивают, и в следующую секунду я оказываюсь лицом к лицу с Шоном.

– Привет, Щеночек.

Слезы снова подступают, я с изумлением смотрю на него. Его сверкающие глаза тускнеют, когда он замечает выражение моего лица.

– Что ты…

Прежде чем я успеваю задать вопрос, Шон обнимает меня за талию, берет за руку и отводит к толпе.

– Какого черта ты творишь? – возмущаюсь я шепотом.

Шон вклинивает колено между моими ногами. Я безвольно стою в его объятиях, пока он сжимает мои руки.

– Ну же, Щеночек, – взмаливается он, когда мы начинаем привлекать внимание. Шон ведет нас в идеальном темпе, опускаясь и покачиваясь, побуждая повторять за ним. – Давай, детка, – просит он. Улыбка на его лице начинает гаснуть от того, что я продолжаю стоять. – Послушай меня.

Меня охватывает трепет, когда Шон подзывает к себе. Невозможно игнорировать, как он раскачивается, сексуально приподнимая бедра. Я сдаюсь, разрешаю музыке вести и начинаю танцевать с Шоном, вращая бедрами. Он ободряюще подмигивает, проворно поворачивается, заведя мою руку себе за спину, и с легкостью выполняет движение. Несколько зрителей поблизости выкрикивают слова поддержки и улюлюкают, увидев, как по моей шее расползается румянец. Но это Шон, его сила воздействия на меня, и он ею идеально управляет. Поэтому я поступаюсь принципами. И уступаю ему.

И вот мы танцуем, а Шон мне поет. Его идеальное тело покачивается в такт задающим ритм басам, когда вдруг вступает гармошка. Мы танцуем на шумной улице, расходимся и снова приникаем друг к другу. Мы танцуем так, словно занимались этим много лет, а не пару месяцев. В его карих глазах отчетливо читается гордость, когда он замечает, как я оживаю. Музыка резко обрывается, окружающие нас танцоры замирают. В небо поднимаются руки, все дружно выкрикивают слова песни. На долю секунды все замирает, прежде чем снова приходит в движение.

Я не слышала эту песню раньше, но знаю, что никогда ее не забуду. Текст слишком ироничный, слова обращаются ко мне на самом сокровенном уровне. И я воспринимаю это как подарок судьбы. Да, так и есть. Здесь, на Мэйн-стрит, мы крадем время, возвращаемся в прошлое и просто… танцуем. Вдвоем мы забираем наши украденные мгновения и не обращаем внимания на испорченный мир, наши обстоятельства и помехи. В эти короткие минуты лета мне чуточку легче дышать, чем обычно, а боль утихает.

Нет ничего важнее меня, моего золотого солнца и любви, которую я к нему испытываю. Я со смехом качаю головой, когда Шон демонстративно кружится, бросая вызов любому, кто попытается испортить нам это мгновение. И тогда я понимаю: мы не позволим никому и никогда разрушить то, что у нас есть. Когда песня заканчивается, толпа взрывается одобрительными аплодисментами, а Шон наклоняется и обхватывает мое лицо руками. Он приникает ко мне, а потом захватывает мои губы в таком чувственном поцелуе, что боль, которой я только что избежала, сменяется агонией.

Умом я понимаю, что сегодня это «однажды» не наступит.

– Я должен идти, – взглядом умоляя понять, шепчет он мне на ухо и убирает с моего плеча волосы.

– Нет, пожалуйста.

– Я должен. Прости.

Я качаю головой и опускаю глаза, когда начинают литься ожидаемые слезы. Шон касается пальцем моего подбородка и смотрит мне в глаза. В его глазах такое же опустошение.

– Пожалуйста, Щеночек, ешь. – Он ведет большим пальцем по моему лицу. – Танцуй, пой, улыбайся.

– Не уходи, пожалуйста. – С печальным лицом он касается нежным поцелуем моих губ, и у меня вырывается всхлип, из-за которого все слишком быстро прерывается. – Шон, пожалуйста…

Когда Шон меня отпускает, я закрываю лицо ладонями, из горла вырывается мучительный крик, когда его тепло покидает меня.

Задыхаясь от слез, я качаю головой, обхватив ее руками. Я не в силах вынести мучительную боль, от которой разрывается сердце. Ладони пропитываются слезами, вокруг меня собирается толпа, а я чувствую каждый его шаг.

Я не могу его отпустить. Не могу.

Опустив от лица руки, я выискиваю, в каком направлении он мог уйти, и начинаю проталкиваться в прибывающей толпе. Я не позволю ему оставить меня. Не желаю, чтобы этот танец стал последним, потому что мне всегда будет мало. Сердце сжимается, когда я теряю Шона из виду. Я поворачиваюсь, осматриваясь, но теряюсь в толпе, которая бросается к сцене. Пробираясь через людей, я начинаю паниковать.

– Шон! – кричу я, оглядываясь, замечаю взъерошенные светлые волосы и кидаюсь за ним.

– Шон! – Я отталкиваю семью, едва не сбив маленького мальчика с липкими от глазированных яблок руками, извиняюсь и бросаюсь туда, куда ушел Шон. Кружа на месте, замечаю ближайшую скамейку и запрыгиваю на нее, прочесывая глазами тротуары и переулки.

– Нет, нет, нет!

Меня охватывает паника, когда я не нахожу Шона. Навострив слух, я бесплодно ищу, пока не доносится слабый, но отчетливый рокот двигателя. Я бросаюсь туда и бегу по переулку, заворачиваю за угол. Врезаюсь в невидимую стену и встречаюсь глазами с серебристым взглядом. Прислонившись к «Нове» Шона, стоит Доминик. Скрестив на груди руки, он внимательно на меня смотрит. Шон тоже замечает меня, стоя по другую сторону машины. Он бросает последний взгляд поверх крыши, а потом садится за руль. Я перевожу глаза на Доминика, который оглядывает меня с головы до самых пят. С замиранием сердца я осторожно делаю шаг вперед, и он отрицательно мотает головой.

– Пожалуйста, – шепчу я, зная, что он прочтет мольбу по моим губам. Слезы льются безостановочно. В его серебристых глазах отражаются все эмоции. Когда он полностью эмоционально передо мной открывается, у него подергиваются пальцы. Я знаю, что он хочет сократить расстояние, стереть все преграды между нами.

– Пожалуйста, – умоляю я, не в силах вынести эту боль. – Пожалуйста, Дом, не уезжай. Пожалуйста, – выкрикиваю я.

Я чувствую, с каким трудом ему дается отказ, когда он медленно качает в ответ головой. Его выдают глаза, а не поза. В его взгляде я вижу тоску, сожаление и негодование из-за того, в каком мы оказались положении. И этого достаточно. Должно быть достаточно.

Мне не почудилась его привязанность. Не почудились те минуты, что мы провели вместе. Никто не может обесценить или опровергнуть все, что между нами произошло. Никто. И я не позволю кому бы то ни было забрать у меня это драгоценное время.

Но стоя напротив них и изливая душу, я не получаю от них никаких гарантий, и это пугает сильнее всего.

Доминик дергает за ручку за своей спиной и открывает дверь. Шон упрямо смотрит перед собой – то ли чтобы дать нам время, то ли потому что больше не может на меня смотреть. Это ни капли не утешает. Я с упоением смотрю напоследок на Доминика и показываю ему свои слезы, свою любовь. Приложив руки к груди, я закрываю глаза и произношу одними губами правду:

– Я люблю тебя.

Открыв глаза, я вижу в его глазах настоящее чувство от моего признания. Дом делает шаг вперед, на его лице появляется нерешительность, но он тут же разрывает нашу связь и садится к Шону в машину. И в следующий миг они исчезают.

И тогда я наконец понимаю, что они проиграли в битве, когда пытались меня удержать.

И это «однажды» может никогда не наступить.

Глава 3

В одном из фильмов саги «Сумерки» есть сцена, в которой Белла, подавленная горем, неподвижно сидит в кресле и немигающим взглядом смотрит в окно, за которым сменяются времена года. Глядя со своего балкона, как осыпается с деревьев листва, чтобы весной дать жизнь новым росткам, я поняла, что прожила последние три сезона, как Белла, когда ее оставил возлюбленный.

Возможно, прошедшее лето и было наполнено любовью, но, когда на землю упали первые снежинки, моя ненависть только возросла. Ненависть к незнакомому мужчине, который лишил меня счастья, сделав изгнанницей.

Теперь, когда я жду тех, кто меня покинул, я заменяю тоску на презрение к мужчине с пылающим взором, к тому, кто приказал держать меня на соответствующем месте – в неизвестности.

Праздники быстро пролетели, и я отправилась домой. Зимние каникулы я провела с матерью и Кристи, излечивая все это время свое разбитое сердце – сердце, до краев наполненное любовью, которую не на кого излить. И ни разу за все это время я не пожалела о минутах, проведенных с Шоном и Домом.

Я благодарна им.

Признательна.

Благодаря знакомству с ними я познала себя. Это было не просто лето, а сезон открытий. Думаю, большинство людей живут, не познав себя так хорошо, как удалось это сделать мне. Страстные свидания и ночи, что я проводила со своими любовниками в тени зеленых деревьев и под мерцающими звездами, преобразили меня.

Проходили минуты, часы, дни и месяцы, а я так и не вернулась к жизни. Просто плыла по течению.

Я хранила свои воспоминания за семью замками, пока однажды не заставила себя начать жить заново. Учеба давалась легко, да и на работе стало попроще, когда я сблизилась с Мелиндой и парой рабочих с ночной смены. Из Братства никто со мной не разговаривал – вообще никто. Столкнувшись с кем-нибудь из них на городской заправке или в другом месте, я оставалась невидимкой для любого, у кого была татуировка. Я потеряла не только своих парней, но и друзей, включая Лайлу и остальных, кто имел отношение к Братству.

Ублюдок сдержал обещание. Я оказалась совершенно одна.

Со временем я решила, что так будет лучше. Общение или связь с любым, кто был близок с Шоном и Домиником, дадут ложную надежду на будущее, которое мне не светит.

В конце весны я успешно окончила два семестра с почти идеальным средним баллом и дорабатывала отведенный год на отцовском заводе. Я на три четверти исполнила условия нашей сделки, осталось всего несколько месяцев.

Всего одно лето в Трипл-Фоллс – и я освобожусь от Романа Хорнера и обязанностей перед ним, а моя мать наконец обретет финансовую независимость.

Свобода близка.

После нашей последней встречи Роман не вернулся из Шарлотт, и я не жду, что он вообще сюда приедет. Отец не утруждался возобновлять общение, просто каждую неделю присылал письмо на электронную почту. Как я и подозревала, он никогда не жил тут. Можно даже сказать, этот дом всегда был лишь проектом храма его успеха.

К концу лета больше не придется иметь дело с томительным опасением встретиться лицом к лицу. Притом мне будет отписана большая часть его состояния, и связь между нами навсегда разорвется.

Как ни странно, я не спешу покидать Трипл-Фоллс.

Я привязалась к этому городу и его жителям. И больше не возражаю против рутины рабочих дней. Но теперь, когда семестр окончен и выходные снова принадлежат мне, придумать себе дело становится сложной задачей.

Я провожу свободное время с умом.

Часто отправляюсь в походы. Но никогда не хожу по тропам, по которым меня водил Шон. Я перестала быть мазохисткой. Зато стала выносливее, и мышцы уже не болят после долгих хождений по лесам и горным утесам. С помощью приложения я освежила знания французского, решив в конечном итоге провести лето за границей, раз уж мой банковский счет пополнился. И теперь, когда погода перестала быть прохладной, я снова загораю, плаваю и читаю во дворе Романа.

Я разрешила себе немного пофантазировать о нормальной жизни, о том, как иду в последнюю минуту выпить по стакану пива вместе с коллегами или присутствую на семейных мероприятиях Мелинды, просто чтобы скоротать время. Я всячески стараюсь быть ей настоящей подругой, какой она является для меня.

Но сегодняшний день приносит новую преграду. После восьми месяцев мучительного молчания со стороны моих пропавших возлюбленных я согласилась на свидание.

Приняв обжигающий душ, обвожу мерцающей красной помадой губы и вспоминаю, как Шон водил по ним членом, давлю на корню воспоминания о звуках, которые он издавал, о довольном стоне и громком выдохе, когда он кончил.

– У тебя свидание. Свидание, Сесилия. – Я закрываю глаза, чувствуя, как меня сдерживают воспоминания о последнем свидании.

Перед глазами возникает улыбка Доминика вместе с ярким воспоминанием о том, как я пальчиками ног водила по его мускулистому телу, сидя на переднем сиденье «Камаро».

Чертыхнувшись, выхватываю салфетку и стираю размазавшуюся помаду.

– Свидание, Сесилия. Сосредоточься на свидании. Его зовут Уэсли. Он вежливый, образованный и сексуальный.

Но не такой сексуальный, как Шон. Или как Доминик. И ни один мужчина на свете не может быть таким сексуальным, как Француз, – вопреки моей непомерной ненависти к нему.

Да будь он проклят!

Стоит только подумать об этом надменном ублюдке, как в жилах закипает кровь. Возможно, нам больше не суждено встретиться, но я не позволю ему снова заполучить надо мной такую власть, как при первой встрече. Он не мешкая лишил меня счастья, вынес приговор и определил жестокую меру наказания, после чего ушел. Несколько месяцев назад я бы подчинилась любому его плану, лишь бы оказаться рядом с Шоном и Домиником. Но время пошло мне на пользу. Оно меня исцелило. Придало сил и ярости.

Пусть только осмелится еще хоть раз встать у меня на пути после того, как собственноручно нас разлучил.

Но Шон с Домиником подчинились ему, и для меня их поступок непростителен.

Затаенная обида, за которую я цепляюсь, по прошествии времени помогает объективно смотреть на прошлое. Меня переполняют гнев и возмущение – орудия, необходимые, чтобы двигаться вперед. Однажды, когда гнев больше не понадобится, я прощу их за ту боль, что они мне причинили, ради себя. Но это случится нескоро.

Покачав головой, сосредотачиваю внимание на глазах, которые густо накрасила тушью. Голова явно забита не тем, и я прекрасно это понимаю. Но мне нужно сделать последний шаг. Нужно вернуться.

Я перестала ждать «однажды», заменила его на «когда-нибудь» или «кто-то другой».

И, может, этим «другим» станет Уэсли.

Лежащий на туалетном столике телефон вибрирует, оповещая о сообщении, и я впускаю Уэсли, решив не давать ему код от ворот. Этот урок я усвоила.

Преисполненная предвкушением, спускаюсь по лестнице в новом облегающем платье с завязками на шее, которое помогла выбрать хозяйка моего любимого магазина. Настроившись на новые перспективы, я подхожу к двери.

От неожиданно нахлынувших воспоминаний хочется смеяться. Не стирая из памяти настоящее, задержаться в прошлом. Я просто хочу почувствовать близость, не имеющую ничего общего с мужчинами, которые отказываются покидать мои сны, после того как забрали у меня жизнь. Более того, хочется узнать, смогу ли я почувствовать волнение, намек, хоть какой-то признак жизни, кроме биения собственного сердца.

Просто хочется знать, способна ли я почувствовать иные признаки своего существования.

– Пожалуйста, – шепчу я, хотя никто меня не слышит. – Я хочу ощутить хоть что-нибудь, – взмаливаюсь я, когда Уэсли подъезжает к дому и выходит из пикапа.

Когда он окидывает мою фигуру карими глазами, в которых зажигается огонек, и встречает белозубой улыбкой, я понимаю, что для меня свидание окончено.

* * *

Ничего.

Вот что я чувствую. Абсолютно ничего. Ни во время ужина, ни когда Уэсли берет меня за руку и отводит к своему пикапу. Ни волнения, ни толики предвкушения, когда он открывает передо мной дверь и, нежно убрав с моего лица волосы, наклоняется.

Его поступок меня заводит, и я в последнюю секунду отворачиваюсь, не в силах этого вынести. Это не ласка Шона и не губы Доминика. Уэсли опускает голову и внимательно смотрит на меня.

– Тебе разбили сердце?

– Извини. Я думала, что уже готова.

– Ничего. Просто… когда я говорил за ужином и не мог заткнуться, мне показалось, что мыслями ты не со мной.

– Дело не в тебе… – Я чувствую неловкость и по выражению его лица понимаю, что правда была бы более милосердным поступком.

Ему хватает такта хмыкнуть.

– Ауч.

Хочется заползти под его пикап. Вместо этого Уэсли помогает мне сесть в машину и наклоняется.

– Все хорошо, Сесилия. Я понимаю тебя.

Испытывая чувство вины, я смотрю на него.

– Я оплачу свой заказ.

– Сколько еще ты планируешь меня сегодня оскорблять? И с какими придурками ты раньше встречалась?

С незабываемыми придурками и немного мерзавцами.

– Я бы не стала тебя винить, отправь ты меня домой на такси.

– Ты до боли честная, но мне это нравится. – Он прикусывает губу и смотрит в глаза. – А еще очень красивая. Я польщен, что стал твоей первой попыткой. И может быть… – Уэсли пожимает плечами. – Может быть, мы как-нибудь попробуем снова.

– С радостью.

Мы оба понимаем, что это ложь, но я успокаиваюсь и пристегиваюсь, пока Уэсли обходит пикап. Он садится в машину и на обратном пути настраивает радио. В салоне повисает тишина. Я радуюсь, когда он наконец заговаривает:

– Так это был кто-то из местных?

– Нет. Просто мудак, с которым я встречалась в Джорджии. – Ложь с каждым разом дается легче. Но говорить правду в мои планы не входит.

Уэсли оставляет меня у входной двери, дружески обнимает на прощание и предлагает позвонить ему, когда я буду готова. Когда он уезжает, я проклинаю свое верное сердце и, разозлившись на себя, от души хлопаю дверью.

Приуныв, поднимаюсь по лестнице и захожу в спальню. Скинув босоножки, вытаскиваю из сумочки телефон и отправляю сообщение Кристи.

«План “Покончи с ними” полностью провалился».

Кристи: «Не сдавайся, детка. Сейчас любой мужчина просто временная замена».

«Я еще не готова».

Кристи: «Ничего страшного. Не спеши. У тебя все получится».

«Чем сегодня занята?»

Кристи: «“Нетфликс” и расслабон. Завтра тебе все расскажу».

«Отдыхай, детка. И жду новостей. Люблю. Спокойной ночи. Целую».

Я решила смириться со своим прогрессом. Я сходила на свидание, и неважно, успешно оно прошло или нет. Это уже начало.

Поставив телефон на зарядку, откидываю одеяло, сажусь на край кровати и вожу пятками по плюшевому ковру.

Попытка жить «обычной» жизнью после страстных отношений с двумя парнями изматывает. Спустя столько месяцев я продолжаю скучать по суматошным вечерам, по загадочности, связи и сексу. Божественному сексу.

Я предоставила себе достаточно времени, чтобы оплакать эти отношения. Было бы гораздо легче, если бы сердце прислушалось к разуму. Провожу пальцами по нетронутым губам и решаю смыть макияж под душем утром. Откинув подушки с одеяла, устраиваюсь удобнее с книгой и замираю, увидев металлический кулон, дожидающийся меня на подушке.

Обхватив его пальцами, подношу к глазам и не верю, что держу его в руках, не верю в то, что он может означать. Подскакиваю с кровати и оглядываю комнату, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце.

– Шон? Доминик?

Я иду в ванную. Пусто.

Балкон. Тоже никого.

В отчаянии обыскиваю дом, но обнаруживаю, что все двери заперты.

Но запертые двери никогда их не останавливали. Они никогда не были преградой. И доказательство у меня в руке.