Секс в Средневековье

Одно из худших преступлений, которое человек может совершить в современном западном обществе, – это сексуальное насилие над ребенком, то есть над тем, кому меньше восемнадцати лет. В Средние века эту идею сочли бы абсурдной. Девочки могли выходить замуж в двенадцать лет, мальчики могли жениться в четырнадцать, но любой человек, который вступил бы в сексуальные отношения с ребенком младше этого возраста встретил бы не больше общественного порицания, чем в случае внебрачных сексуальных отношений со взрослым человеком. Существовало понятие возраста согласия, но оно применялось только к необратимым клятвам, даваемым, например, при заключении брака или при вступлении в монашеский орден. Общество могло воспринимать секс мужчины с мальчиком как более нормальный, чем со взрослым мужчиной: само действие в разные исторические эпохи может быть одним и тем же, но оно может иметь разные последствия для идентичности актора. Эссенциалист скажет, что педераст в любую эпоху остается педерастом; с позиции социального конструктивизма сексуальная и социальная идентичность мужчины, который вступает в сексуальные отношения с несовершеннолетними мальчиками (или девочками), зависит от культуры, в которой он живет, и такая позиция намного полезнее для понимания сексуальности в более широком социальном контексте.

Идея о том, что сексуальность есть продукт культуры и общества, особенно важна при попытке отследить историю взаимоотношений между людьми одного пола. Даже просто сказать «история гомосексуальности» не вполне корректно: понятие гомосексуальности можно найти далеко не во всех культурах. Исследователи в области истории Древней Греции и Древнего Рима скажут, что в те времена сексуальное поведение или сексуальность определялись не на основании гендера участников, а на основании роли, которую они играли в половом акте. Таким образом, мужчина, который пенетрирует партнера, просто-напросто играет мужскую роль, и он не становится «гомосексуалом» просто из-за того, что человек, которого он пенетрирует, также мужчина. Некоторые исследователи в принципе считают, что понятие «гомосексуальность» в принципе не существовало до второй половины XIX века: именно тогда ее стали изучать в рамках патопсихологии; другие исследователи находят, что определенные виды сексуальной идентичности в других культурах похожи на современное понятие «гомосексуальность». Но большинство сходятся на том, что называть «гомосексуалом» человека из другой исторической эпохи, если он вступал в сексуальные отношения с представителями своего пола, значит навязывать той эпохе современное понятие. Это применимо и к другим категориям сексуального поведения – к понятиям гетеросексуальности, бисексуальности, проституции и любым другим. Действия могут быть те же самые, но каждое общество по-своему определяет значения этих действий и то, каким образом они влияют на сексуальную идентичность.

Возможно, с понятием гетеросексуальности все обстоит несколько проще? На первый взгляд может показаться, что независимо от того, можно ли назвать определенное меньшинство людей в Средние века «гомосексуальными», большинство совершенно точно были «гетеросексуальными». Однако, осмысляя понятие гетеросексуальности, особенно важно помнить о том, образует ли данное поведение и данные взгляды отдельную идентичность. Гетеросексуальность – как в Средние века, так и сегодня – зачастую выступает немаркированной категорией: большинство предполагает, что она является нормой и, таким образом, часто не замечает, что это такой же социальный конструкт, как гомосексуальность.

Если в Средние века люди не воспринимали «гомосексуальность» как отдельную категорию, то они не воспринимали и «гетеросексуальность» как таковую. Возможно, большая часть средневековых мужчин занималась сексом исключительно с женщинами, а большая часть средневековых женщин занималась сексом исключительно с мужчинами, но было бы ошибочно приписывать им сознательное восприятие своей сексуальной ориентации как гетеросексуальной, если у нас нет прямых тому доказательств – а их у нас по большей части нет. Средневековые люди различали не «геев» и «натуралов», а репродуктивный и нерепродуктивный секс. Секс с представителями своего пола репродуктивным не был, но и большая часть сексуальных контактов с представителями противоположного пола к рождению детей не вела тоже – и тот факт, что они были «гетеросексуальными», это никак не оправдывал.

Возможно, было бы неправильным называть брак нормой для средневековых людей, поскольку многие христианские авторы рассматривали секс в браке как необходимое зло; тем не менее, от большинства людей ожидалось, что они должны вступить в брак. Это не значит, что гетеросексуальное желание считалось правильным или что оно было естественным состоянием, которому противопоставлялись все остальные: оно было «похотью», результатом непослушания Адама и Евы. Как пишет Карма Лохри:

«Средневековой богословской культурой правят в первую очередь нормы продолжения рода и целомудрия, а не гетеросексуальности, и между ними есть гигантская разница. Содомия как подкатегория распутства, пусть и клеймится как извращение, находится более-менее в одном ряду с другими «гетеросексуальными» пороками, где желание непомерно, а гендерные роли смешиваются».

Приверженцы точки зрения, противоположной социальному конструктивизму, – социальные конструктивисты называют ее эссенциализмом – утверждают, что в мире существуют фундаментально разные типы людей и что в каждой культуре есть люди с гомосексуальной, гетеросексуальной и другими видами ориентации. Популярный список «знаменитых геев в истории» по сути своей эссенциалистский; эссенциализм же лежит в основе современных попыток найти генетические маркеры предрасположенности к гомосексуальности. Именно эссенциалистской позиции придерживаются те активисты, которые полагают, что общество будет более толерантным, если гомосексуальность будет пониматься как нечто врожденное, а не результат свободного выбора. Но социально-конструктивистское понимание сексуальности не подразумевает, что человек выбирает свою идентичность: оно лишь описывает, как культура придает половым актам значение посредством медицинских, юридических и религиозных систем, которые формируют для носителей данной культуры различные виды сексуальной идентичности, и эти виды идентичности абсолютно реальны.

Эта книга основана на представлении о том, что мы должны исследовать, как средневековые люди понимали сексуальность, а не навязывать им современный понятийный аппарат. Однако некоторые заходят еще дальше и утверждают, что не только знакомые нам категории, но и само понятие сексуальной ориентации или сексуальности является порождением капитализма и буржуазной культуры. Эта точка зрения восходит к идеям французского философа Мишеля Фуко, высказанным в его важнейшей работе «История сексуальности». По мнению Фуко, только в XIX веке жители Европы и Северной Америки начали рассматривать свои сексуальные предпочтения как часть личностной идентичности. В других обществах люди могли иметь предпочтения относительно партнера, роли или особенностей полового акта, но эти предпочтения не определяли их как личность. Как писал Фуко:

«Содомия – какой она была в древнем гражданском и каноническом праве – являлась определенным типом запрещенных действий, виновник ее был лишь юридическим лицом. Гомосексуалист XX века стал особым персонажем: с соответствующими прошлым, историей и детством, характером, формой жизни, равно как и морфологией, включая нескромную анатомию, а также, быть может, с загадочной физиологией. <…> Гомосексуальность появилась как одна из фигур сексуальности, когда ее отделили от содомии и связали с некой внутренней андрогинией, неким гермафродитизмом души. Содомит был отступником от закона, гомосексуалист является теперь видом».

Классификация людей на основании их сексуального поведения в более ранние эпохи была удобным, но не особо глубоким с точки зрения психологии средством категоризации. (Некоторые влиятельные исследователи утверждают, что заявление об отсутствии сексуальности до капитализма – это искаженное прочтение взглядов Фуко. Когда Фуко привел свою знаменитую дихотомию «действие – идентичность», он не имел в виду, что раньше были только действия, а в современную эпоху появились идентичности: он имел в виду различные виды дискурса или способы осмысления секса. Раньше у нас были правовые акты, которые регулировали только действия; позднее появился медицинский и психологический анализ, касающийся идентичностей.)

Эта книга отвергает идею о том, что понятие сексуальности не подходит для анализа Средних веков. Сексуальный статус средневекового человека фундаментальным образом влиял на его идентичность – но этот статус заключался не в тем, был ли он гомосексуалом или гетеросексуалом, как сегодня, а в том, хранил ли он целомудрие или был сексуально активным. В результате средневековое общество оказывается разделенным на два совершенно разных типа людей. Когда речь заходит о других категориях сексуального, мы должны рассмотреть средневековые документы и решить, какими категориями пользовались – если пользовались – средневековые люди. Если мы без раздумий отбросим возможность, что у них могло быть понятие о сексуальности, то мы настолько же упростим картину, как если бы мы предположили, что их понятие сексуальности было таким же, как и у нас.

Для описания ненормативной сексуальной и гендерной идентичности в последнее время исследователи обращаются к понятию «квир». Здесь не лучшее место, чтобы в подробностях рассматривать квир-теорию в различных гуманитарных дисциплинах, особенно в художественной литературе, но следует сказать пару слов о том, насколько квир-теория применима к средневековому периоду. В одном из значений «квир» просто бросает вызов социальным нормам, и этот термин может ассоциироваться с гомосексуальностью, но может также использоваться и теми людьми, которые выбирают идентичность вне дихотомии «гомосексуальность – гетеросексуальность». Квиром можно назвать любого человека, который не вписывается в культурные ожидания: так Тайсон Пью утверждает, что трактирщик Гарри Бэйли из «Кентерберийских рассказов» Чосера «квир», поскольку властный и сварливый характер его жены бросает тень на его маскулинность. Но «квир» может также подразумевать и новый подход к анализу средневековых текстов, который отбрасывает гетеронормативность; такой подход предполагает, что изображенные в текстах люди не обязательно гетеросексуальны (если не указано обратное), что может открыть для нас широкие возможности для интерпретации. Такой подход стремится «разрушить гетеросексуальную парадигму исследований»[8]. Кроме того, «квир» может подразумевать ненормативную гендерную идентичность, поскольку, как утверждают многие исследователи и как впоследствии мы увидим в этой книге, средневековая сексуальная идентичность во многом связана с гендерной идентичностью. Читать таким образом тексты – значит «квирить» их. «Квирить» Средние века не значит утверждать, что определенные исторические лица или литературные персонажи имели гомосексуальную ориентацию, но значит отходить от разделения на гомосексуалов и гетеросексуалов. Уильям Бургвинкл утверждает, что если любое нерепродуктивное сексуальное поведение можно маркировать как «содомию», то все читатели могут идентифицировать себя с «содомитами». Нет гомосексуальности и гетеросексуальности; все люди живут в некоторой «квир-утопии», где «все читатели могут побыть маргинальными бунтарями»[9]. Разумеется, быть маргинальным бунтарем в Средние века было не столь привлекательно, как это может показаться сегодня, но тот факт, что самое разное поведение клеймилось как содомия, пожалуй, больше вредил тем, кто придерживался такого поведения, нежели универсализировал содомию.

«Квирить» текст может также обозначать его реинтерпретацию на самом базовом уровне: если любовная поэзия обращена к мужчине, исследователи на протяжении долгого времени предполагали, что она написана от лица женщины (и наоборот), но не факт, что средневековые читатели подходили к этим текстам с той же позиции. В пример можно привести древнеанглийский «Плач жены»: исследователи расходятся во мнениях насчет того, указывает ли грамматика, выбор слов и исторические реалии тех времен на то, написан ли текст от лица мужчины или женщины. «Квирить» текст – также значит исследовать, как этот текст конструирует сексуальность, а не как он описывает или изображает сексуальность, существующую вне текста; в этом смысле это литературоведческий метод, однако историкам необходимо понимать природу литературных и иных текстов, чтобы использовать их как исторические источники. Квир-теория снова напоминает нам о том, что тексты не являются безупречными отражениями существующих вне текста концепций.

«Квир» сегодня подразумевает не только сексуальность, но и гендерную идентичность. Понятие «гендерквир» используется как альтернатива для «трансгендер» и относится к людям небинарной гендерной идентичности (то есть к тем, кто не идентифицирует себя как мужчину или женщину). Гендерная идентичность не совпадает с сексуальной ориентацией (иными словами, женщину могут привлекать женщины, мужчины или и те, и другие), однако гендерквир также относится и к сексуальности, поскольку гендерквир не может быть «натуралом» или «геем». Средневековые люди не разделяли гендерную и сексуальную идентичность так, как мы сегодня, но иногда они подвергали сомнению строгое соответствие между биологическим полом и гендерной идентичностью. В этой книге мы сосредоточимся на вопросах сексуальности, но их невозможно обсуждать, не обращаясь при этом к вопросам гендера.

Источники знаний о средневековой сексуальности

Работать со средневековыми источниками, разумеется, невероятно сложно. Отношение средневековых людей к сексу необходимо устанавливать на основании массы различных источников. Люди в Средние века не вели дневники – а когда они пересказывали события своей жизни или писали автобиографии, они редко прямо описывали свой сексуальный опыт. Художественная литература порой говорит о сексе более прямо, но возникает проблема, как ее интерпретировать. Львиная доля дошедших до нас письменных источников христианской Европы представляет собой тексты, написанные монахами и священнослужителями, принявшими обет безбрачия; тексты, написанные женщинами, встречаются не так редко, как можно было бы предположить, но все же нечасто. Следовательно, большая часть наших знаний о восприятии сексуальности в Средние века – это мысли теологов и канонистов, а не мысли тех, кто был сексуально активен – простых людей.

Со всеми средневековыми источниками связан ряд общих проблем. Во-первых, нужно учитывать личность автора. Средневековый текст не выражает «средневековую позицию» по определенному вопросу: он отражает позицию конкретного автора, сформированную ее или (чаще всего) его социальным статусом, образованием, религией и родом деятельности. Во-вторых, нам нужно учитывать особенности аудитории. Мы не всегда знаем, для кого был написан тот или иной текст, хотя иногда мы можем это определить исходя из содержания самого текста или из данных о владельце текста (до самого конца XV века все тексты существовали исключительно в рукописном виде). Только небольшая часть общества могла позволить себе иметь книги или была достаточно грамотна, чтобы их читать. Для современного читателя и для средневековой аудитории текст может иметь совершенно разные смыслы. В-третьих, мы должны учитывать назначение документа – и этот вопрос включает в себя разнообразные проблемы с определением жанра. Ни один средневековый текст не писали специально для историков, которые будут исследовать сексуальность много веков спустя. Некоторые тексты предназначались для развлечения, некоторые должны были убеждать, некоторые – информировать, некоторые – продемонстрировать эрудицию автора, некоторые – зафиксировать информацию для будущих поколений… Большая часть средневековых текстов была написана для публичного распространения или, по крайней мере, публичного чтения. Несомненно, существовало множество личных писем и, возможно, дневников, но до нас их дошло немного. Средневековые письма, которыми мы сейчас располагаем, по большей части существуют потому, что они были скопированы в коллекции для публичного распространения (хотя некоторые были сохранены как часть истории или поскольку они служили доказательствами в судебных разбирательствах). Трудно найти средневековые тексты, которые были бы действительно «личными» в том смысле, в котором современные люди говорят о личных бумагах.

Основные источники исторической информации – это художественные, исторические, религиозные, юридические и медицинские тексты. Эти категории пересекаются (например, жития святых – это одновременно религиозная и историческая литература, тогда как мусульманские фетвы – это и религиозные, и юридические тексты). Ниже мы коротко обсудим богатство и разнообразие доступных нам источников, на основании которых мы можем делать выводы о средневековой сексуальности – все равно довольно зыбкие. По большей части мы будем обсуждать и интерпретировать конкретные источники в соответствующих главах, за исключением пары примеров, приведенных чуть ниже.

Литературные источники могут оказаться наиболее полезными для исследования истории сексуальности, поскольку (в отсутствие личных писем) художественная литература предоставляет нам наиболее живые примеры реальной средневековой жизни – по крайней мере на первый взгляд; но может оказаться, что они отражают жизнь средневековых людей так же точно, как современное бульварное чтиво отражает наши реалии. Литературное описание поведения людей не отражает напрямую их реальный жизненный опыт: более того, литература может больше формировать этот опыт, чем отражать его, поскольку она влияет на то, как люди осмысляют и интерпретируют события – и она совершенно точно влияет на то, как мы реконструируем опыт средневековых людей. Поведение литературных персонажей нельзя рассматривать как типичное, хотя мы, пожалуй, можем сказать, что оно вполне правдоподобно. Авторы зачастую пытаются не описать современную им культуру, в которой они живут, но представить себе культуру прошлого или какую-то мифологическую культуру. Средневековая литература зачастую опирается на сложные системы метафор и аллегорий, и то, что нам кажется связанным с сексом, на самом деле может быть написано совершенно о других вещах (например, любовная поэзия может повествовать о самой поэзии или о невозможности описать реальный мир), а то, что нам кажется совершенно посторонним (например, попытки сорвать розу или охота на газель), может оказаться связанным с сексом. Спустя столько веков может быть трудно или попросту невозможно определить, какие литературные ходы должны пониматься буквально, а какие – как юмор; а если мы воспринимаем какие-то пассажи как двусмысленные – насколько с нами согласились бы средневековые читатели или слушатели. Кроме того, средневековая литература зачастую опиралась на определенные каноны – другие средневековые или, еще лучше, античные тексты – и чтобы определить вклад конкретного автора, нам нужно знать, какие элементы его работы были заимствованы из других источников.

Множество подобных проблем связано и с иллюстрациями: они могут содержать двусмысленные аллюзии, которые, возможно, следует рассматривать как сексуальные или эротические – а возможно и нет, в зависимости от настроя зрителя. Опять же, здесь важно понимать не только ассоциации, которые данное изображение порождает в сознании современного зрителя, но и значение, которое оно должно было иметь для средневекового человека – и, как и в случае с литературой, эта тема порождает бурные дискуссии. Как писала историк искусств Дайан Вольфталь: «Хотя некоторые историки искусства обвиняют в анахронизме тех, кто “видит секс” в искусстве Средних веков и раннего Нового времени, на самом деле верно обратное»[10].

Все эти факторы, которые нужно учитывать при использовании литературных произведений в качестве источников исторических исследований, также применимы к другим текстам – включая исторические труды, которые претендуют на изложение реальных событий. Разумеется, многие литературные источники также претендовали на решение этой задачи, и отделить художественную литературу от исторических трудов не всегда просто. Многие средневековые историки писали и чтобы зафиксировать события, и чтобы развлечь читателя, а также чтобы укрепить читателя в вере, и эта цель диктовала им, что именно следует включать в данный текст. Авторы исторических текстов, равно как и авторы более художественных произведений, иногда опирались на классические тексты – а это значит, что их работы нельзя рассматривать как точное описание средневековых культурных практик. Тем не менее, опираться на такие тексты для понимания истории сексуальности чуть проще, чем для понимания точного хода исторических событий: по ряду причин они искажают реальную картину того, кто что сделал, но история сексуальности рассматривает не кто что сделал, а как это понималось. Исторические тексты содержат в себе ряд точек зрения, которые, даже если не отражают мнение общества в целом, по крайней мере отражают представление автора о том, что его аудитория могла счесть правдоподобным. Если автор описывает любовную связь между конкретными людьми как нечто само собой разумеющееся, это не доказывает, что она была в действительности, но может указывать на то, что такого рода связи особо никого не удивляли.

Понятие «религиозный текст» включает в себя широкий спектр средневековых письменных источников. Некоторые из них очень похожи на то, что мы назвали историческими текстами – в рамках христианской традиции это могут быть нравоучительные повествования о святых (агиография) или священная история. Сунны, то есть поступки из жизни пророка Мухаммеда, также можно считать историческими текстами. Некоторые тексты были дидактическими и объясняли сложные моменты религиозных учений; некоторые из них предназначались для непосредственного чтения, некоторые для использования священниками при составлении проповедей. Некоторые работы были написаны для образованной аудитории, например для теологов в университетах, медресе или иешивах; иные были проповедями, предназначенными для широкой общественности. Многие были комментариями к священным текстам. И в христианстве, и в исламе, и в иудаизме мы встречаем тексты похожего рода. О религиозных текстах важно помнить то, что ни в одной из этих трех религий не было единого органа, который контролировал бы религиозную доктрину. Христианство подобралось к этому ближе всех – таким авторитетом был папа римский – но даже в рамках средневекового христианства взгляды могли значительно различаться. Особо радикальные взгляды могли быть признаны еретическими, но существует масса вопросов, по которым абсолютно правоверные люди могли разойтись во мнениях. В частности, позиция по ряду вопросов могла сильно отличаться в зависимости от того, предназначен ли текст для монахов (принявших обет безбрачия) или обычных людей.

В рамках всех трех религий был создан значительный корпус юридических текстов. В христианстве такие работы – декреталии римских пап, а также тексты отцов церкви и иных духовных авторитетов – образовывали каноническое право. В иудаизме существовали комментарии к Торе и Талмуду, равно как и корпус респонсов – решений известных раввинов по определенным вопросам. В исламе также можно выделить крупный корпус юридических текстов. Во всех этих трех религиях надлежащее сексуальное поведение установлено юридическими текстами. В западноевропейском светском праве вопросы сексуальности попадаются не так часто, как можно было бы ожидать – отчасти потому, что они попадали под юрисдикцию церкви; однако некоторые города и страны все же регулировали проституцию, содомию и иные сексуальные практики.

Проблема с такими нормативными и теоретическими текстами состоит в том, что не вполне понятно, как они соотносятся с реальной практикой и позицией средневековых людей по этим вопросам. Если что-то было запрещено, то не факт, что этого не существовало; напротив, можно предположить, что если какое-то действие запрещали, то власти были этим озабочены, то есть это, по-видимому, практиковалось. Однако законы ничего не говорят нам о причинах, которые вызвали беспокойство властей, равно как и не говорят нам о том, насколько это беспокойство было серьезным и глубоким: зачастую законы сохраняются на протяжении нескольких поколений и, следовательно, они могут и не отражать те проблемы, которые действительно волновали власти в тот или иной момент. Точно так же они ничего не говорят нам о том, следовали ли люди этим законам или игнорировали их.

Кроме того, мы располагаем множеством документов из юридической практики – от судебных материалов, содержащих реальные показания и решения, до протоколов инквизиции, контрактов и завещаний. Эти тексты настолько приближают нас к реальной средневековой жизни, насколько это в принципе возможно, но даже с ними следует работать с осторожностью. Протоколы церковных судов написаны по-латыни, даже если показания были даны на народном языке, а это значит, что они отражают то, как рассматриваемые вопросы понимал судебный секретарь. Часто они написаны очень формальным правовым языком: спонтанная речь людей, описывавших свой опыт, до нас не дошла. В любом случае мы не можем знать, насколько типичными были события, зафиксированные в судебном протоколе или юридическом заключении. Были ли эти практики маргинальными? Или же подобное поведение практиковали многие, но только нескольких смогли поймать? Были ли они действительно виновны во вменяемом им преступлении? В случаях с предписаниями, контрактами и завещаниями, следовало ли их исполнять в точности или они были скорее общими указаниями? Какого рода обсуждения и переговоры не были зафиксированы в письменном виде, но повлияли на итоговый документ?