Явление Сатаны. Записки провинциального сыщика

К моему счастью, по городу поползли неясные слухи о якобы являющемся по ночам на Соборной площади сатане, который утаскивал свои жертвы в мрачные подземелья дома Платициных. Конечно, появление подобных слухов было не на пользу спокойствию обывателей. Но они, слухи, поспособствовали тому, что начальство озаботилось пресечением явлений, их порождающих. А по-простому говоря, меня вызвал градоначальник и велел немедля разыскать и наказать злодеев, тем самым предотвратив распространение мистических слухов и разговоров о преступном бездействии властей.

Я ответствовал, что делается все возможное, но сам-то прекрасно понимал, что решающих улик у следствия нет.

Но неожиданные последующие события дали мне в руки тонкую, но довольно прочную нить к разгадке тайны.

Произошло все, как и полагается всякой неожиданности, ночью. В два часа пополуночи я был разбужен звоном дверного колокольчика. И через мгновение появился, разумеется, господин Пульхров:

– Ваше высокоблагородие, – начал он по своему обыкновению. – Иван Иванович, собирайтесь!

– Фу ты, ну ты, Иван Владимирович! Вы, голубчик, хоть какой новый оборот речи придумали б! Или уж просто сапогами потопали бы, а я и так все бы понял, – несмотря на безвременное пробуждение, настроение у меня было приподнятое, должно в предчувствии удачи.

Однако, помощник моей шутки не понял, удивленно похлопал белесыми ресницами и опять зачастил:

– Так, тут, ваше высокоблагородие, экстренное известие! В подвале Платициных, в том самом, задержан дворник Федор Зайцев и купеческий лакей Иван Турапин!

– А что они там делали? – удивился я.

– Я еще не разговаривал с ними подробно, но говорят, что какой-то клад искали.

– Клад!? Час от часу не легче!

– По распоряжению господина полицмейстера в усадьбе Платициных был установлен круглосуточный полицейский пост вплоть до прибытия нового хозяина, дабы людишки хозяйское барахло не потаскали. С полчаса назад старший городовой Шишкин разбудил меня и сообщил следующее…

И Пульхров, торопливо, но обстоятельно, принялся рассказывать, покуда я одевался и вместе с ним усаживался в пролетку.

В начале второго часу полицейские Егоршин и Шишкин обходя усадьбу заметили, что в глубине двора какие-то сполохи огня. Решив, что начинается пожар, они бросились туда, но огонь неожиданно пропал. Однако спустя несколько минут сполохи снова появились. И дополнились осторожным стуком, доносившимся будто из-под земли. Стало очевидно, что это отсвет огня и стук происходят из подвала, того самого подвала, где погибло купеческое семейство. Полицейские поначалу немного струхнули.

– Они решили было, что покойники на место своей смерти наведались! – хихикнул мой помощник.

Но чувство долга пересилило страх и городовые тихонько подобрались к окошкам, выходившим на поверхность у самой земли и заглянув в них увидели двух мужиков. Те, при свете масляного фонаря, киркой и кувалдой ковыряли стену повала. Мужики были опознаны, как дворник Зайцев и лакей Турапин. Окончательно осмелевшие полицейские немедля задержали злоумышленников. После чего Егоршин остался их караулить, а Шишкин побежал за Пульхровым, который квартировал неподалеку.

В подвале пахло сыростью и горячим металлом фонаря. Задержанные сидели со связанными за спиною руками в углу помещения, где были ранее обнаружены трупы. Вернее, сидел только Турапин. Дворник же валялся на боку и громко стонал.

– За кирку схватился, подлец, – оправдываясь, пробасил Егоршин и повернувшись к свету продемонстрировал большую ссадину на скуле и оторванный погон.

– Отлично! Стало быть, каторгу за нападение на представителя власти уже имеете!

Услышав эти мои слова, Зайцев замолчал. А Турапин напротив, бухнулся на колени и тоненько завыл:

– Не виновный я, господин пристав! Как есть не виноватый! Это он все, Федька! – ткнул он товарища в бок носком сапога.

– А ну-ка, ребята, волоките-ка этого наружу, – велел я городовым, указывая на дворника. – А со вторым мы тут побеседуем.

Трясясь и поминутно шмыгая носом, лакей начал поспешно каяться.

Оказалось, что сообщая мне об отсутствии посторонних, дворник Зайцев откровенно врал. То же самое делал и Турапин в разговоре с Пульхровым. И делал это по указке Зайцева. Меж тем посторонние-то как раз были.

Дело в том, что покойный Иван Поликарпович уже давно занимался поисками клада своего мрачной памяти предка. И вот за неделю до ужасного происшествия он где-то познакомился с двумя молодыми людьми. Они отрекомендовались московскими студентами-технологами и предложили купцу свою помощь в поисках сокровищ. Со слов Ивана, будущие инженеры поведали хозяину, что ими был сделан аппарат, который может находить пустоты и полости в стенах домов или просто в земляной толще. Этим самым аппаратом изобретатели предложили Платицину обследовать территорию усадьбы, а также стены, чердаки и подвалы строений. О поисках хозяина знала вся дворня. Но о том, что к поискам клада подключились студенты, а тем более про их аппарат, знал только Турапин, пользовавшийся особым доверием купца.

На тот злосчастный день и было намечено обследование подвалов. Накануне Платицин велел Зайцеву прибрать в подвале, где студенты, по-видимому для поиска клада, пробили в стенах два отверстия. Федор рассказал об этом лакею, и тот понял, где именно предстоят поиски.

На следующий день Турапин, присутствовавший при осмотре подвала полицией, увидал, что стены с пробитыми дырами остались не тронуты и решил, что клад так и не был извлечен. Своею догадкой, а также всем известным ему о студентах, он поделился с дворником Федором, своим давним приятелем. Тот быстро смекнул, что о месте, где спрятан (по их мнению) клад, знают теперь только они вдвоем. Он велел про студентов и их аппарат помалкивать, а вечером предложил тайно наведаться в подвал и разбирать стены с дырами. Однако, как оказалось в усадьбе установлен был полицейский пост. Прождав неделю, Федор вдруг сообразил, что студенты тоже знают о кладе и могут предложить новому хозяину свои услуги. Посовещавшись, приятели решили действовать без промедления. А полицейских нейтрализовать, передав им бутылку водки с размешанными в ней снотворными пилюлями. Откуда ж им было знать, что я строжайше запретил своим подчиненным употреблять на службе алкоголь и нещадно карал ослушников.

Дальнейший рассказ лакея был неинтересен.

Обоих незадачливых кладоискателей я велел свести в участок. Перед тем я рассказал полицейским, что мне известно о преподнесенной им бутылке водки и о том, что они воздержались от ее употребления:

– За это хвалю. Будете отмечены в приказе и премированы деньгами. Но водку вылейте, отравлена она.

Городовые довольные похвалой и предстоящей наградой браво взяли под козырек и гаркнули хором:

– Рады стараться, ваше высокоблагородие!

По косым взглядам полицейских на задержанных, я понял, что путешествие в участок для них будет несладким. Ну и поделом!

– Только вот этому физиономию не портите! – велел я, указав на лакея.

У меня появилась одна идея.

К вечеру точильщик, торчавший уже более двух недель на Хлебной, собрал свое нехитрое хозяйство, крякнул и вразвалочку пошел в трактир ужинать. Вслед за ним ввалились два извозчика. Один из них, высокий плечистый ломовик, зыркнув по залу быстрым взглядом, решительно направился к дальнему углу, где имелся свободный столик. Его спутник имел весьма напуганный вид, что, впрочем, легко объяснялось запахом перегара, тянувшимся от обоих. Похмелье – обычное дело. Точильщик же сел рядом со входом, справа.

Ужинали все трое долго и обстоятельно.

Через полчаса в трактир вошли двое наших знакомых – Владимир Петрович Попов и Матвей Матвеевич Иванов. Увидя их, пугливый ломовик подавился коркой так, что его дружок с силой хватил его по спине кулаком:

– Экий ты разиня! Нат-ко, выпей! – И сунул ему стакан водки.

Вслед за этим, подхватив зашедшегося в кашле дружка, он быстро вывел его на улицу, усадил в телегу и тронул лошадей.

Точильщик же, дождался, пока господа насытятся и уйдут к себе, подозвал расторопного полового и о чем-то коротко пошептался с ним. После того расплатился и отправился вслед за ломовиками. Наши агенты работали на ять!

Пугливым же извозчиком был никто иной, как лакей Турапин. Он без труда опознал во Владимире Петровиче Попове одного из студентов, искавших клад в усадьбе Платициных, чем и был вызван его приступ кашля.

Теперь можно было смело утверждать, что наблюдаемая нами троица причастна и к гибели купеческого семейства на Софийской. Смущало лишь отсутствие одного из братьев.

Однако, ждать появления второго из братьев оказалось не долго – в ближайшее же воскресение он объявился. Утром, когда Владимир Попов и Матвей Иванов, сидели в трактире за завтраком, наблюдавший за ними переодетый точильщиком городовой Ракитин заметил двух молодых господ, вошедших в залу чуть позже. В одном из них Ракитин, по словесному описанию, опознал пропавшего Валерия. Ракитин немедля велел стоявшему рядом под видом извозчика городовому Симонову, ехать ко мне и оповестить о появлении Валерия.

В трактир на Хлебной площади был отправлен мой помощник – тут уж требовался более опытный агент – и принял наблюдение за объявившимся братом.

А поведение последнего, как и его приятелей, было странным. Они вели себя так, как будто были совершенно не знакомы. Лишь однажды Валерий поймал взгляд Матвея Матвеевича и едва заметно кивнул.

Покушав, Валерий и его спутник – худощавый юноша с тонким румяным лицом и кокетливыми усиками ниточкой, подозвали полового и договорились о съеме нумера для «господина Шутихина». Половой отнес багаж Шутихина на верх. А чуть позднее туда же отправились его хозяин и Валерий Попов.

Владимир и Матвей Матвеевич отправились на свою обычную прогулку по городу.

Через полчаса Валерий распрощался с новым приятелем и, взяв извозчика, поехал на Соборную площадь, где в городском саду повстречался, наконец, с братом и Ивановым. Сидя на скамеечке в парке они о чем-то оживленно беседовали. Ввиду безлюдности вести наблюдение поблизости было невозможно. Поэтому-то услышать их разговор Пульхрову не удалось. Было понятно только то, что Матвей Матвеевич, судя по жестам, что-то объяснял братьям, а те внимательно слушали. Проведя так с полчаса, подозреваемые расстались – Валерий взял извозчика и поехал в сторону Тамбовской, а Владимир и Матвей Матвеевич пошли пешком по Софийской, а затем, по Первой Базарной, к центру города.

Пульхров, тоже взяв пролетку, проследил за Валерием. Тот накоротке встретился с Шутихиным, а потом отправился за город, доехал до постоялого двора в Малой Кашме, где снял нумер и, судя по раздавшемуся вскоре храпу, завалился спать. Оставив наблюдать за ним городового Губорева, Иван Владимирович отправился ко мне с докладом и за дальнейшими распоряжениями.

Наблюдавшие же за Владимиром и его сотоварищем городовые Метальников и Щукин донесли, что эти двое, погуляв по городу, около трех часов пополудни вернулись в трактир. При этом велели извозчику (городовой Метальников) въехать во двор. Через пять минут они, черным ходом, вынесли какой-то большой ящик и, погрузив его в пролетку, велели ехать… на Шацкую к дому Дюжевой! Это все слыхал стоявший рядом тоже под видом извозчика городовой Симонов. Он, согласно инструкции, немедленно сообщил об этом мне.

«Эге! А дело-то закрутилось!» – обрадовался я и сам, вместе с Симоновым, отправился на Шацкую. Однако по пути мы встретили Метальникова, который едва заметным знаком показал, что бы мы следовали за ним. Свернув за угол, Метальников остановился и, пересев ко мне в пролетку, доложил:

– Велели въехать во двор дома. Черным ходом внесли ящик внутрь. Дверь при этом отперли своим ключом. Мне приказали держать рот на запоре и приехать завтра поутру, в семь часов, к трактиру на Хлебной. Расплатились щедро, – и он показал три полтины. – Потом обещали еще вдвое.

Я видел, что подготовка к преступлению завершена и злокозненная троица лишь ожидает, когда жертва отправится в ловушку. Сомнений в том, кто будет очередной жертвой, у меня тоже не было – господин Шутихин.

– А ну-ка, братец, – велел я Симонову. – Давай, гони к бакалейной Руткевича, что на Слободской, под гору! Нам будет там очень удобно кое с кем поговорить.

Иван Владимирович внимательно посмотрел на меня и, сообразив мой замысел, восхищенно воскликнул:

– А и то правда, господин ротмистр!

Остановившись у бакалейной неподалеку от Хлебной площади, я велел Пульхрову тайно, с помощью полового, вызвать сюда Шутихина.

В заднюю комнату лавки, которую мне любезно предоставил господин Руткевич, вошел высокий стройный юноша с тонким прямо-таки лубочным лицом – большие черные глаза под густыми дугами бровей, тонкая ниточка усов, сочные губы и румянец во всю щеку. Он снял модную кепи и замер в нерешительности. Указав на стул напротив себя, я сказал:

– Я вижу, господин Шутихин, вы уже знаете, кто я таков.

Молодой человек кивнул.

– Тогда не будем терять времени, его у нас действительно не много. Прошу вас назваться и рассказать мне, кто тот человек, с коим вы приехали в наш город, цель вашего приезда и планы на нынешний вечер.

– Зовут меня Алексей Сергеевич Шутихин, родом из Ревеля, мой отец владеет там небольшим ювелирным делом. Я – студент последнего курса Императорского Московского технического училища. Приехал сюда по делу. Изволите ли видеть, мой батюшка последние годы часто болеет. Врачи посоветовали ему сменить климат – сырой воздух вредно влияет на легкие. И вот мой дальний родственник Александр Осмоловский познакомил меня со своим сокурсником Петром Ежецким…

Мы с Иваном Владимировичем удивленно переглянулись – Петр Ежецкий!

– …он так же учился в техническом училище, но курсом младше. Петр настойчиво порекомендовал для переезда ваш город, ссылаясь на то, что его окружают сосновые леса, а сосновый воздух чрезвычайно полезен для легких и сердца. Он наверное это знает, так как сам прожил здесь всю жизнь и имел дело с лесом – его отец крупный местный лесопромышленник.

Третьего дня мы с Петром выехали сюда. По приезду, он предложил остановиться в трактире, что неподалеку отсюда. Он сказал, что в ссоре с отцом и не может предложить мне остановиться в его доме. Он же, Петр, для жительства присоветовал мне село Михайловку, где, по его словам, было прекрасное место и можно недорого купить усадьбу. Я согласился, но заметил, что для торговли отец хотел бы иметь дом в городе. Петр уверил меня, что его приятель недорого продает прекрасный дом на улице… э-э-э…

– Шацкой, – подсказал я.

Шутихин растерянно похлопал глазами:

– Да-а, – протянул он. – Но откуда вам это известно?

– После, дорогой Алексей Сергеевич, после. Продолжайте.

Чуть помешкав, Шутилин стал рассказывать далее:

– Так вот. Петр заверил меня, что сегодня же разыщет своего приятеля и в вечор покажет мне дом под торговлю. А назавтра мы поедем в Михайловку подобрать усадьбу – там у него есть на примете несколько, да и волостной старшина ему хорошо знаком.

После завтрака Петр уехал, а я прилег отдохнуть с дороги. Часа через два Петр вернулся и объявил мне быть готовым к девяти часам, поедем смотреть дом. Я было возразил, дескать, не поздно ли. Но Петр сказал, что приятель, что дом продает, назавтра спозаранку спешно уезжает. Я ответил, что буду ждать и Петр уехал.

Вот, собственно и все.

– Девять часов! Они назначили дело на девять часов! – не сдержался мой помощник.

Окончательно сбитый с толку Шутихин завертел головою и попытался встать.

– В чем дело, господа? – вопросил он встревоженно.

Вздохнув, я коротко рассказал ему о своих подозрениях.

Выслушав меня, юноша в отчаянии схватился за голову:

– О, Боже! Я был на волосок от гибели! Благодарю вас, господа! Вы, воистину, спасли меня! Но… Но что же мне делать теперь!?

– Вам, Алексей Сергеевич, теперь надлежит всего лишь подождать в своем нумере в трактире, как и велено вам было Петром. И как он приедет, так делайте все, что он велит. Однако, как приедете к дому на Шацкой, попроситесь в уборную – она в самом углу двора стоит. Вы же с Иваном Владимировичем почти одного складу и ростом одинаковы? Вот и преотлично! Ничего не бойтесь – мы с Иваном Владимировичем озаботимся вашими врагами. Эй, Метальников! Проводи-ка господина Шутихина назад, да по-тихому.

И, когда едва не плачущая несостоявшаяся жертва удалилась, продолжил, оборотясь к помощнику: – А мы с вами, господин коллежский регистратор, сделаем вот как!..

К вечеру непогода разыгралась не на шутку – дождь все сильнее и сильнее хлестал струями по брусчатке мостовой, по крышам домов, по деревьям и кустам. Тучи плотно затянули небосвод, так что стемнело гораздо ранее обычного. Полицейские, притаившиеся за изгородью в кустах, уже изрядно промокли, когда к двухэтажному дому купчихи Дюжевой подъехала пролетка. Из нее вышли двое в плащах. Аккуратно, стараясь не запачкать штиблеты, они прошли по двору к черному ходу.

У двери возникла какая-то задержка, послышалась невнятная перебранка. Потом тоненькая фигур отделилась и скоро прошла наискось по двору в угол, где темнела кособокая уборная. Толстяк нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Наконец, минут через пять, тонкая фигура, кутаясь в плащ, прошмыгнула назад.

Звякнули ключи и дверь, скрипнув петлями, отворилась. Двое юркнули в темноту коридора.

И сей же час от забора отделились неслышные тени и бесшумно скользнули вслед за господами в плащах.

В доме царила непроглядная тьма. Лишь впереди, там, где шли двое, мелькал тусклый свет фонаря.

– А отчего мы в подвал-то полезли? – раздался в темноте испуганный шепот.

– Э-э-э, Алеша, да ты и вовсе в таких делах не понимаешь, – простуженно сипя ответствовал его провожатый. – Дом надобно с подвала начинать осматривать. Ведь фундамент – самое главное в доме! Ежели фундамент плох, то и дом не долго простоит.

Наконец неверный свет прекратил свое метание по стенам – двое остановились в большой комнате. Раздался кашель и тот же хриплый голос произнес:

– Ну вот, мы и прибыли!

В ту же минуту фонарь погас, а на стене… Это было просто не мыслимо! На стене в трепещущем светлом круге вдруг появился лик! Сперва нечеткий, но потом черты его стали проступать все явственней. И чем явственнее было видение, тем больший озноб пробирал спины замерших в оторопи людей. Вот проявились огромные, словно очерченные углем, глаза. Вот раздвинулись бескровные узкие губы и блеснули длинные мраморные клыки. Вот лик чуть повернулся и все увидели тонкие заостренные уши, покрытые длинной редкой шерстью. При этом комнату наполнил сперва едва уловимый свист и вздохи, переходящие в тонкий заунывный вой. Один из силуэтов, стоявших в комнате, охнул и отступил назад. Даже видавшие виды городовые оцепенели, от страшного видения. А оно меж тем все росло и росло. Вой же, достигнув наивысшей точки, вдруг резко перешел в клокочущий, злобный рык. И в то же мгновение чудовище оскалило ужасную пасть и кинулось вперед, воздев ужасно скрюченные руки с длинными загнутыми когтями!

– Вперед! – вдруг хлестнула громкая команда. Полицейские, вышколенные годами службы, сбросили сковывающую члены оторопь и загрохотали сапогами. Полдюжины фонарей взрезали тьму и ужасный лик сперва поблек, а потом и вовсе исчез. Страшные же звуки оборвались резкими воплями. Через мгновение все было кончено.

Иван Владимирович встряхнулся, сбрасывая капюшон плаща, и смущенно пробормотал:

– Вот это да! Хоть и был оповещен, но не предполагал, что это столь кошмарное зрелище!

Дабы не рисковать здоровьем, а то и жизнью, Шутихина, коллежский регистратор заместо него спустился со злодеем в подвал. По прибытии к дому Дюжевой, Шутихин, как и было условлено, пошел в уборную. Там его поджидал мой помощник. Он скоро обменялся с Шутихиным плащами и уже под его видом сошел в подвал.

– Прямо явление сатаны! – нервно усмехнулся Пульхров, утирая со лба холодный пот.

– Да уж. Не мудрено, что люди при виде сего ужаса Богу душу отдавали, либо ума лишались. Но, полно. Пойдемте на творцов этих монструозов посмотрим.

В первой комнате у большого, стоящего на тонких ножках, ящика корчился в крепких руках городовых худощавый господин. В свете фонарей мелькнули черные бакенбарды.

– Михаил Николаевич, господин Пургин, полноте. Неужто не понимаете, что все для вас кончено?

Услыхав свое имя, преступник замер, вздохнул и хрипло выдавил:

– Сдаюсь. Велите отпустить меня.

Я сделал знак и городовые ослабили хватку. Злодей потер онемевшие от крепких объятий члены и обреченно опустился на маленький раскладной стул.

– Ваш подельщик Петр Ежецкий во всем признался. Так что и вам советую последовать его примеру.

Пургин с усмешкой кивнул:

– Я сразу же понял, что сдал нас Петруша, жидкая душа. Эх, а какова задумка была!

Один из городовых, заметив стоявшую на полу керосиновую лампу, зажег ее. Свету прибавилось, и мы смогли рассмотреть странный аппарат. Это был довольно большой ящик, обшитый толстой грубой кожей с блестящими металлическими клепками по швам. Короткой трубой, толщиной дюймов в пять, он был, как нам показалось, прислонен к стене. Но присмотревшись, я заметил, что трубка расположена как раз напротив отверстия. На верхней крышке ящика возвышался округлый плоский с боков горб, толщиной в три дюйма. Под ним торчал небольшой штурвальчик с ручкой.

– Это и есть ваш проэктор живых картинок? – спросил я.

Пургин устало поднял голову, любовно погладил рукой ящик и не без гордости в голосе протянул:

– Да. Гениальное изобретение одного безвестного француза. Хотя, господин Лепрене, покойный, едва узнал бы свое детище. Его усовершенствовал не менее гениальный и не менее безвестный одесский механик Тимчук. Теперь можно сколь угодно долго картинки крутить без вреда для пленки!

– Какое замечательное изобретение вы, господин Пургин, поставили на служение злу! Ведь это чудо могло и так вам принести и деньги, и славу.

– Могло, – согласился преступник. – Но для этого мне надо было тысячи три-четыре стартового капитала. Да и богатство мое изобретение мне бы дало не сразу. Вам ли, господин полицейский, не знать, сколь жадны наши бюрократы. Мигом бы с меня последние, пардон, панталоны сняли. Без протекции у нас в России любое дело на корню сохнет. А за границей мне, по некоторым причинам, его демонстрировать было б не с руки.

– Конечно, ведь за убийство его изобретателя вам там не поздоровилось бы! – язвительно заметил я.

Пургин хмыкнул:

– Клевета, господин полицейский. Бездоказательная клевета. Я даже не стану тратить время на обиды. Как бы то ни было, демонстрация работы аппарата сего в России мне не принесла бы той прибыли, что я ожидал.

– Это всего лишь оправдание ваших преступных замыслов. Вы и не попробовали пустить ваши гениальные идеи на благое дело. Ну, да ладно. Спорить нету смысла.

И я прошел во вторую комнату. Там все было гораздо спокойнее. Толстый лежал на полу без чувств, а склонившийся над ним Ракитин пытался привести его в себя шлепками по брюзлым щекам.

– Вот, ваше высокобродь, извольте, – встретил меня усмешкой городовой Метальников. – Какие нежные бандиты пошли! Едва нас завидел, сразу – хлоп! – и в обморок!

Я достал из кармана флягу с коньяком и, протянув ее Ракитину, предложил:

– На-ка, влей ему глотка два.

Городовой, втянув носом аромат напитка, с сожалением ответствовал:

– Эх! Я б и сам не отказался от глоточка!

Я знал, что Ракитин совершенно равнодушен к спиртному и всего лишь храбрится перед своими более старшими товарищами после страшной картины последних минут. Желая подбодрить его, я согласился:

– Это можно будет. Но только после завершения дела. А то я тебя знаю!

Ракитин благодарно просиял и аккуратно наклонив фляжечку, влил лежащему на полу толстяку в рот ароматную жидкость.

И вдруг сзади раздался ужасный грохот, потом вопли и из комнаты, где стоял аппарат, выбежал размахивая руками горящий человек. Он со заметался по коридору, потом бросился к выходу. За ним бежали двое полицейских.

– Тащите этого на выход! – скомандовал я и кинулся вслед за горящим человеком.

Во дворе полицейские уже сбивали с лежащего на земле человека пламя.

– Сымай мундир, Щукин! – крикнул один из полицейских.

– Щукин!? – ошарашенно вскричал я. – А где Пургин!?

– Так, там, стало быть, – оторопело махнул рукой на распахнутую дверь, ответил полицейский.

Я бросился в дом. За мною – Пульхров и еще кто-то. Но в узком коридоре мы налетели на тащивших тяжеленного толстяка городовых. После минутной заминки я, наконец, прорвался к комнате с аппаратом, но сразу отшатнулся назад – из дверного проема вырвались жаркие языки пламени.

– Михаил Николаевич! Скорее выходите, ведь вы сгорите!

Но в ответ я услыхал веселый голос: