Дело маленьких дьяволов

Тыгуа наверняка не был последним, побывавшим здесь. В доме царил порядок, но среди обстановки явственно ощущались некие пустоты – скорее всего, там, где висело или хранилось оружие. Коллекция мачете, мушкеты и пистолеты, копья и всевозможные экзотические штуковины, предназначенные для быстрого и негуманного умерщвления своих ближних, – ничего этого не было. Только высокие корзины с деревянным тренировочным оружием и спортивными снарядами. Не хватало и тяжёлого, окованного медью сундука – насколько я помнил прошлые визиты, он всегда стоял у дальней стены. В то же время прочая утварь была на своих местах – и ничего не сломано, не разбито… Вообще не тронуто. Похоже, учитель заблаговременно озаботился тем, чтобы переправить опасные предметы по назначению; завещание было всего лишь формальностью… Здесь никто не проводил обыск. Просто забрали часть вещей и ушли. Должно быть, Тыгуа сам упаковал всё, что надо, почувствовав приближение конца…

На всякий случай я пошарил в укромных закутках: осторожно провёл рукой по низу столешницы, проделал тот же трюк с немногочисленными стульями, подтянувшись, глянул на потолочные балки… Учитель как-то обмолвился, что застать его дома врасплох будет трудновато, поскольку где бы он ни находился, на расстоянии вытянутой руки всегда окажется какое-нибудь оружие… Пусто. По крайней мере, в тех тайничках, о которых я знал. Что ж, будем считать, что так оно всё и было.

Преодолев естественное в данной ситуации смущение, я начал методичный обыск, мысленно извиняясь перед покойным. Увы, мой труд был напрасен. Скажу более: уж если роешься в чьих-то вещах, то поневоле узнаёшь что-нибудь новое о персоне, которой они принадлежали. Крохотные (а бывает, что и наоборот) секреты, мелкие интимные подробности, пикантные или банальные нюансы… Но в случае с Тыгуа это правило не работало. Образ учителя, каким я его помнил, не претерпел никаких изменений. Мастер боевых искусств, наставник, специалист по оружию, знаток и любитель военной истории… Никаких неожиданностей. Разве что книг было несколько меньше, чем во время моего последнего визита – или это только казалось? Впрочем, он вполне мог передать что-то в библиотеки, или просто подарить – круг знакомств у Тыгуа был необычайно велик… И ещё кое-что, внезапно сообразил я. У любого горожанина неизбежно скапливается некоторое количество макулатуры – газеты, документы, письма, визитки… А здесь – лишь стопка чуть тронутых плесенью счетов в ящике стола, служившего одновременно обеденным и письменным. Даже если предположить, что учитель, предчувствуя близкую кончину, навел в своих бумагах идеальный порядок – всё равно слишком мало.

Пожалуй, придется перешерстить оставшиеся книги – на предмет заложенных посланий или, скажем, надписей на страницах. Не знаю уж, зачем бы Тыгуа прибегать к такому затейливому способу, но проверить всё равно надо…

Я решил сделать перерыв и попить чаю. Разживил крохотную чугунную плиту – Тыгуа почему-то игнорировал современные источники энергии, предпочитая обходиться, по старинке, дровами. В буфете нашлась кубышка заварки и посуда. Тонкий цветочный аромат, исходящий от чая, пробудил воспоминания. Я толкнул дверь, вышел наружу и уселся на край тренировочного помоста, свесив ноги. Ливень уже закончился, и вечернее солнце озаряло болота нежным розоватым сиянием. Сколько чашек мы с Тыгуа вот так осушили, сидя здесь, ведя неторопливые беседы или просто думая каждый о своём…

Последний раз – два года назад, той злосчастной зимой, когда я вынужден был бежать из столицы. Что поделать, враги порой оказываются сильнее. Интересно, счёл ли он мой поступок слабостью? «Победа – всегда мираж. Но это не повод сдаваться» – вот его философия… По-своему верно; но это значило постоянно быть начеку. Впрочем, сам Тыгуа именно так и жил – всегда при оружии, в ежесекундной готовности отразить нападение. Даже спать в теплое время предпочитал не в доме, а под ним, на мелководье меж свай – будучи фрогом, никаких неудобств он от этого не испытывал…

Я замер, не донеся чашку до рта. Пространство под хижиной было, по сути, спальней Тыгуа – а ведь я вспомнил об этом совершенно случайно! Хорош сыщик… Что ж, надо снова лезть в воду. Но сперва я допью чай. Грех это – дать остынуть такому замечательному напитку.

Глава 2

Бредни старого генерала

– Не нравится мне расклад, Морфи. Помяни моё слово: пройдет совсем немного времени – и все мы окажемся по уши в дерьме.

Морфи недоуменно покосился на «братца» – с чего вдруг тот раскис?

– Да ну, брось! Стал бы Папа связываться с гнильём! Ты ж его знаешь, второго такого прошаренного фрога ещё поискать…

– То-то и оно, что не знаю, – буркнул Гас. – Одно дело – постоянно талдычить другим об осторожности, а другое… Вот будь он таким предусмотрительным, ходил бы с двумя целыми руками, а?

– А ты ему это скажи! – подколол Морфи. Гас только фыркнул в ответ.

Они сидели на берегу заболоченного канала, в том месте, где колючие кусты разрослись особенно буйно, – устроившись на крохотном пятачке крошащейся от старости кирпичной набережной. Не слишком-то удобное место: острые шипы так и норовят ужалить в спину; но по этой же причине – безопасное. Здесь, в Весёлых Топях, всегда следовало думать о том, чтобы никто не мог подобраться к тебе незамеченным.

– Да брось, должно же и нам когда-нибудь подфартить по-крупному! – Морфи даже не замечал, что убеждает не столько Гаса, сколько себя самого. – Жаль только, темнит Папа, что да как…

– Темнит, говоришь… – задумчиво протянул «братец». – Не знаю, не знаю… По мне, так намекнул он вполне прозрачно – куда уж яснее-то.

Морфи почувствовал легкий укол зависти. Опять этот умник его обскакал! Пауза затягивалась. Гас, похоже, целиком ушёл в свои мысли – уставился на заросшую ряской воду канала и замер.

– Ну? – не выдержал, наконец, Морфи. – Знаешь, так говори! И нечего тут из себя строить…

– Ну подумай хоть раз своей головой. Ты же сам спросил его: мол, сколько на этом деле взять можно? Что он ответил, помнишь?

– Ну… Что-то вроде того, сколько сможем унести… Много, короче.

– Удивительные вы фроги – что ты, что Роффл, – тихонько вздохнул Гас. – Вам говорят одно, а вы слышите другое… Чего сами себе напридумывали. Выкуп, вот что он задумал! Ну, теперь понял?

– Выкуп?! Типа, мы стыбзим что-то ценное, а потом получим за это денег?

– Ага. Именно что получим. Только не денег, а много другого разного… И не «что-то», а «кого-то». Чуешь разницу, братец?

– Так это же… Похищение?! – у Морфи от удивления отвисла челюсть.

– Вот именно, – угрюмо отозвался Гас. – Не знаю уж, на кого там Папа нацелился, да только нам такое не потянуть. Мы уличные воришки, не более. Ты, я, Пиксин, даже дубина Роф, хоть он и любит корчить из себя крутого. Этому нас учил Папа. Да и сам он всего лишь карманник… Бывший. Помяни моё слово, наша компания скоро облажается по полной.

– Почему же ты тогда согласился? – только и нашёлся спросить Морфи. Гас невесело ухмыльнулся.

– А что, думаешь, у меня был выбор?

* * *

Вода тонкими струйками растекалась по столешнице и капала на пол. Я задумчиво смотрел на пузатый бронзовый ларец, а он, в свою очередь, злобно пялился на меня. Это не метафора: крышка представляла собой стилизованную фрогскую физиономию, навечно застывшую в гротескной гримасе ярости. Неведомый мастер подошёл к работе со всем тщанием; ни патина, ни тонкий налет водорослей не могли скрыть искусной чеканки – каждая складочка, каждое пятнышко неповторимого кожного узора, даже бородавки… Странно, я никогда раньше не видел у Тыгуа этой вещицы. Настоящий антиквариат – если не ошибаюсь, такой стиль, «отрубленная голова», был популярен во времена прежней династии, то есть ларцу по меньшей мере лет двести… Он лежал, полузанесённый мелким песочком, в углублении дна, служившим Тыгуа летней постелью. Как будто учитель нарочно оставил его там для меня, чтобы не пришлось долго искать… Впрочем, почему «как будто»? Наверняка всё так и было.

Я осторожно погладил маленького демона по макушке. Ни замка, ни ручек. Как же ты открываешься, малыш? Должны быть некие подвижные элементы… А, вот оно что: глазные яблоки вращаются в глазницах! Крышка, только что составлявшая единое целое с решётчатым коробом, вдруг поддалась.

Внутри лежали письма. Перетянутая вощеным шпагатом аккуратная стопка волокнистой храмовой бумаги, немного похожей на тончайший войлок. Такая может пробыть в воде долгие годы, и ей ничего не сделается… Правда, и писать на ней не так просто – требуются особые твёрдые чернила, предварительно расплавляемые на маленькой жаровне. Для повседневной корреспонденции у фрогов используется совсем другая бумага, обычная – раньше её пропитывали перед отправкой специальным маслом, теперь опрыскивают водоотталкивающим спреем, на случай возможных превратностей пути. Как правило, этого достаточно, чтобы защитить послание от вездесущей влаги. Секретом производства храмовых листов владеют лишь несколько монастырей; на них пишут священные тексты – и не больно-то охотно продают на сторону… Разве что покупатель предложит совсем уж заоблачивую сумму.

– Дело наконец-то становится интересным… – пробормотал я, распутывая узел бечёвки.

Здравствуй, старинный товарищ! – начиналось письмо. – До сих пор от тебя не было никаких вестей, а это совсем не похоже на бравого майора Тыгуа. Скорее всего, предыдущие пять моих писем попросту не добрались до адресата; а значит, дела ещё хуже, чем я предполагал вначале. Это послание, чтоб ты знал – шестое по счёту, и на этот раз я не рискну доверить его королевской почте, не столь уж и надёжной, как мне теперь кажется. Его доставит один ловкий малый: беглый катрожанин, убийца и контрабандист – тварь насквозь преступная и корыстная, но именно по этой причине самый надёжный из почтальонов. Ирония судьбы!

С ним же ты можешь передать ответ; хотя, не скрою, я спал бы куда спокойнее, зная, что ты прибудешь ко мне собственной персоной. Но в любом случае жду от тебя хоть каких-нибудь вестей, ибо ничто не угнетает более, чем писать в неизвестность. К слову – если соберёшься ответить, будь добр, запакуй письмо получше – иначе, боюсь, я получу лишь размокший до неузнаваемости комок бумажной массы. Этот малый, подозреваю, не будет беречь его от воды; парня куда больше беспокоит сохранность собственной шкуры, а рискует он постоянно.

Итак, пора, наконец, перейти к сути дела – и поверь, для меня это совсем непросто. Основная причина, по которой я решил адресовать своё послание именно тебе – даже если ты не поверишь в рассказанную мной историю (а принять такое всерьёз почти невозможно, в чём и заключается часть проблемы!), то, по крайней мере, не будешь смеяться над выжившим из ума стариком Звездуа. Ты можешь просто отмахнуться и забыть – что ж, если так, значит, я заслужил именно это. Мне остаётся лишь надеяться на лучшее.

Стиль этого Звездуа мог вывести из себя любого. Вместо того чтобы кратко и точно описать суть своих затруднений, старец растекался мыслью по древу – надо сказать, в полном соответствии с классическими традициями фрогского эпистолярного жанра; но чёрт меня побери! Уж если дела твои столь плохи, что просишь о помощи бывшего сослуживца, которого не видел бог знает сколько времени, можно и пренебречь некоторыми условностями!

То, что писавший давным-давно не пересекался с Тыгуа, было очевидно: он называл его майором, хотя учитель вышел в отставку в звании подполковника. Интересная деталь… Похоже, ему больше не к кому было обратиться. И ещё: последние две фразы были, по сути, отчаянной, хотя и несколько завуалированной, психологической уловкой. Старик, изображая смирение, пытался сыграть на благородных чувствах Тыгуа. Не слишком-то честный приёмчик! Должно быть, он и впрямь находился в отчаянном положении… Или это просто свойство натуры? Посмотрим… Я принялся читать дальше.

…Всё началось в конце зимы; и началось с того, что я обнаружил в замке чужака.

Здесь я должен вкратце пояснить, что представляет собой наше родовое поместье. Как ты знаешь, я потомственный военный. Мои предки были в числе тех, чьими стараниями укрепилась нынешняя королевская династия, а границы Пацифиды отодвинулись далеко на юг. Мы с трудом приводили к покорности воинственные племена, населявшие здешние леса. Крупные сражения были редкостью, но от малых мы не знали покоя – постоянные стычки, набеги и засады сделались, по сути, изматывающей каждодневной рутиной; и, дабы избавиться от них, клан Тотолле укрепился в урочище Срубленный Лес.

Местность сия названа так не случайно. Она изобилует узкими островерхими скалами, возвышающимися над заболоченными джунглями на добрых полсотни метров, подобно исполинским пням, увенчанным коронами каменной щепы. На вершине одного из таких утесов мои, в ту пору весьма многочисленные предки и возвели замок: небольшой, но полностью неприступный. Попасть внутрь, да и покинуть его можно только с ведома хозяев. Скалу со всех сторон обтекает река, так что единственный способ напроситься в гости – подогнать лодку к отвесной стене, после чего привлечь внимание обитателей и дождаться, отгоняя полчища назойливой мошкары, покуда за тобой не спустят на цепях пассажирскую клеть. Подобным же образом в замок доставляются грузы. Естественно, для важных и срочных визитов существует воздушное сообщение – но, поскольку моё родовое гнездо находится вне трасс динамического поля, летучим кораблям приходится добираться сюда на одних только аккумуляторах, чего наши доблестные воздухоплаватели очень не любят, как ты прекрасно знаешь. Я уже и забыл, когда последний раз видел в небе знакомый силуэт…

Кроме меня самого, моей жены, младшего сына и дочери, а также троих внуков, в замке обитает прислуга – сейчас это двенадцать фрогов, причём всех их я знаю уже очень давно. Как понимаешь, ни один посторонний не дерзнёт проникнуть наверх без моего ведома; о том, чтобы тайком провести сюда чужака, не может быть и речи. Вообрази же моё удивление, когда я, мучимый приступом подагры, отправился ночью на кухню раздобыть себе чашку чая и повстречал там незнакомца.

Этот тип… Не знаю даже, как описать мои чувства: за годы службы мне довелось повидать всякого, но ни один фрог не вызывал до сих пор столь явного отвращения – учитывая к тому же, что я видел его при свете ночника и лишь несколько мгновений. Мерзкого вида карлик с физиономией, покрытой необычайно крупными пигментными пятнами, почти голый, в одной лишь набедренной повязке – летом подобным одеянием у нас никого не удивишь, однако зимние ливни холодны, и даже распоследняя голытьба в это время года предпочитает носить плащи или хотя бы сплетённые из травы накидки. Ростом он был не выше десятилетнего ребёнка, но телосложением обладал отнюдь не детским: худое, испещренное шрамами тело перевивали тугие верёвки жил. Его присутствие было настолько неестественным здесь, в моём замке, настолько невероятным, что я даже засомневался: вдруг я задремал и вижу это во сне?

Мерзавец копался в одном из ларей, где мы храним пересыпанное пряностями сушёное мясо. Он не мог не слышать моего приближения, однако обратил на меня не больше внимания, чем на какое-нибудь насекомое: мазнул безразличным взглядом и продолжил своё дело! Несколько мгновений я ошеломлённо взирал на происходящее, не в силах поверить собственным глазам. Наконец, издав возмущённый вопль, я замахнулся на отвратительное создание ночником, ибо больше у меня ничего не было – но эта тварь вдруг с немыслимой ловкостью и проворством метнулась прочь и исчезла во тьме.

Естественно, я тут же поднял на ноги всех домочадцев. Мы зажгли свечи и факелы, и вооружившись кто чем, обыскали каждый закуток – но так никого и не обнаружили. Подъёмные механизмы лифтов оставались застопорены, а других путей, чтобы покинуть замок, как я уже упоминал, не существует – разве что прыгнуть в сонные воды реки, понадеявшись на удачу. К концу ночи родня стала уже роптать втихомолку, а жена так прямо и спросила, не пригрезилось ли мне всё это во сне.

Увы! Я бы и рад был списать возмутительную встречу на дремотное видение, однако же сон и явь не настолько ещё перепутались в моей старой голове. Я настоял, чтобы у дверей в наши спальни дежурил кто-нибудь из слуг, – правда, моя супруга категорически воспротивилась тому, чтобы вооружить караульных арбалетами или мачете. Мы сошлись на компромиссе: в качестве оружия им были выданы швабры. Догадываюсь, как ты сейчас развеселился; но, этот предмет, невзирая на всю его комичность, при случае вполне можно исспользовать в качестве дубинки.

Взбудораженный ночным переполохом, я заснул лишь под утро. Можешь представить моё изумление и негодование, когда на следующий день, спускаясь к завтраку, я вновь лицезрел незваных гостей – да-да, теперь уже во множественном числе! Двое карликов вольготно расположились на гребне стены, с наглыми ухмылками обозревая внутренность замка – МОЕГО замка! Как пожалел я в тот миг, что под рукой нет ни мушкета, ни арбалета – из окна до них было рукой подать! Но мой зов, как назло, никто не услышал – а когда я всё-таки докричался слуг, омерзительные создания уже исчезли. Я опять собрал всех домочадцев и заставил их обыскать замок ещё раз. При этом мне пришлось выслушать саркастические замечания супруги; а надо сказать, мадам Тотолле – женщина весьма властная, и спорить с ней нелегко. Но в тот раз я настоял-таки на своём. Стоит ли говорить, что мы вновь никого не нашли!

Родственники начали поглядывать на меня косо. Я же, вооружившись армейским пистолетом, занял позицию в верхней зале донжона, в библиотеке, обеспечив себе тем самым прекрасный обзор. Незаметно для себя я задремал – сказалась бессонная ночь – и проснулся от громкого стука в дверь. Как выяснилось, моя неугомонная супруга послала в ближайшее селение за лекарем. Полагаю, её скептицизм относительно виденного мной передался ему в полной мере. Этот самодовольный юнец имел наглость рекомендовать мне постельный режим и успокаивающие отвары; и только мой почтенный возраст, да ещё заступничество жены помешали мне спустить эскулапа с лестницы.

На следующий день я заметил, что многочисленное оружие, украшавшее стены, куда-то исчезло. На мой вопрос супруга ответила прямо – мол, она велела слугам спрятать всё, опасаясь моего «расстройства»! Я готов был пойти с ней на конфронтацию, но обнаружил, что вся моя родня решительно её поддерживает. В конце концов, им почти удалось убедить меня, что я стал жертвой галлюцинаций!

А визиты непрошеных гостей меж тем продолжались. Теперь я постоянно натыкался на следы их присутствия: разворошенные припасы, сор, объедки, оставленные в самых неожиданных местах… Мои же близкие оказались поражены странной, избирательной слепотой: они в упор не замечали происходящего, а если я, выведенный из себя, буквально тыкал их носом – делали удивлённые глаза и пожимали плечами! Более того – кое-кто имел наглость винить в этом меня самого!

Апофеозом происходящего стал канун ночи Пяти Святых секты огнепоклонников. В наших краях этот праздник весьма популярен, причем не только среди сектантов, ибо совпадает с приходом устойчивой теплой погоды. По давней традиции всё наше семейство собирается в большом бассейне, за плавучим столом; а после обильного ужина детям позволяется запускать в небо летучие фонарики.

К тому времени отношения мои с домочадцами сделались весьма натянутыми: они считали меня выжившим из ума старым болваном, я же поражался их удивительной тупости и слепоте. Но в праздник не место обидам, и вечером я присоединился к своей семье. Стол, как и всегда, изобиловал снедью: кухарки постарались на славу. Мы неторопливо прогуливались вдоль бортиков бассейна, делая вид, что не обращаем на него внимания и глотая слюнки: согласно традиции, праздничный ужин полагалось начинать только после захода солнца. Внезапно меня привлекло некое движение на стропилах. Последние лучи заходящего светила били прямо в глаза, мешая разглядеть подробности, но сомнений не было: по крайней мере один из мерзких карликов притаился там, среди теней.

Я сдержал первый порыв и дождался, покуда солнце не скроется за горизонтом. Князья преисподней! Не один, не двое даже – четверо отвратительных уродцев восседали на стропилах под крышей бассейна!

– Глядите! Глядите все! – торжествующе возопил я, указывая на них. – Ну?! Теперь-то вы видите!

– Видим что? – с неподражаемой тупостью спросил мой сын.

Я потрясённо уставился на него, потом перевёл взгляд на остальных. Это было невозможно, немыслимо – и тем не менее, это было так. Они отказывались замечать карликов; смотрели на них в упор – и не видели! Изрыгнув проклятие, я выхватил из кармана халата маленький дорожный пистолет – по счастью, тогда супруга не зашла ещё столь далеко, чтобы рыться в моих вещах, – но выстрелить так и не сумел. Вся родня набросилась на меня в едином порыве; они отняли оружие и… Не хочу описывать эту безобразную сцену. Мне дали понять, что я не хозяин больше в собственном доме; хуже того – что я не хозяин самому себе, а всего лишь несчастный безумец, одержимый нелепой манией!

Можешь ли ты представить себе мои чувства, мои терзания и сомнения?! Не стал ли я действительно жертвой помешательства?.. А может, жертвой какого-то чудовищного заговора?! Но всё во мне протестует – как против первого варианта, так и против второго. Возможно, ныне я действительно не более чем вздорный старик – но сомнений в том, что увидел, по счастью, не имею! Что же касается заговора… Нет и ещё раз нет. Никто из них – ни моя жена, ни дети, ничего не выиграют, если объявят меня сумасшедшим; никакой выгоды им это не принесёт…

С того вечера я фактически сделался узником в собственном жилище. Моя супруга убедила всех, что я тяжко болен и представляю угрозу – в первую очередь для себя самого. Должен признать, она оказалась хорошим тюремщиком. Всё оружие, все предметы, которые она посчитала опасными, изъяты из моего обращения; она контролирует моё существование, сообразуясь с указаниями лекарей, даже письма мои перлюстрируются… По счастью, я не только самый старый из обитателей замка, но и самый опытный. Пришлось вспомнить некоторые уловки молодости, чтоб избежать бдительного надзора и отправить тебе эту весточку.

Что ж! Надеюсь, ты получил представление, в каком нелепом и ужасном положении я оказался. Мне осталось сказать немногое. Мои родственники, по-видимому, будут добиваться признания меня недееспособным – по крайней мере, такой вывод я сделал из подслушанных обрывков разговоров. Нелегко в этом признаваться – но, возможно, водворение в лечебницу будет не самым худшим из вариантов, ибо избавит меня от необходимости ежедневно лицезреть карликов. Эти гнусные создания окончательно захватили замок; не проходит и дня, чтоб я не столкнулся с кем-нибудь из них лицом к лицу. Они обитают под одной крышей с моими близкими, воруют пищу чуть ли не с их тарелок, сорят и гадят повсюду, оставаясь при этом невидимыми для всех, кроме меня. Клянусь, я с радостью придушил бы любого из них! Но поистине сверхъестественная увёртливость и быстрота этих созданий не оставляет мне даже тени шанса – ведь я уже стар и немощен. Теперь ты знаешь всё, что я хотел сказать. Засим, остаюсь твой

Тотолле Звездуа,

Генерал в отставке

Писано в замке Тотолле,

канун Ночи роения светлячков.

* * *

М-да… То, что я счёл вначале стопкой писем, оказалось одним-единственным посланием: чертовски длинным, эмоциональным… И чудовищно нелепым. Я не понимал одного: зачем было его так старательно прятать? Хотя…

У нас, в Королевстве Пацифида, свой календарь. Дни принято считать относительно многочисленных праздников, либо религиозных, либо связанных с теми или иными явлениями природы. Ночь роения светлячков… По времени мира людей, или Метрополии, как мы его называем, с тех пор минуло полтора месяца. Я не знаю, где находится урочище Срубленный Лес; но от южных границ Королевства до столицы десять-двенадцать суток пути – если, конечно, плыть на здешнем парусном корабле, пиассе. Значит, письмо нашло адресата дней тридцать назад. Примерно тогда Тыгуа и слёг – если верить некрологу, у наставника прихватило сердце на банкете, посвящённом очередному выпуску академии ВВС… Да, пожалуй, сходится.

Должно быть, он предчувствовал скорый конец. Тыгуа как-то пошутил: мол, величайшие из воинов просто обязаны умирать от старости в собственной постели – ведь это означает, что они одолели главных своих врагов и сделались неуязвимыми для прочих… Увы! Не всем суждено дожить до глубоких морщин. Наверное, он сильно переживал, что не в силах помочь этому Тотолле Звездуа; а единственный тип, способный разобраться в странном деле (то есть я), шлялся незнамо где. Что ж, тогда всё понятно – и завещание, и даже прощальная выходка с термитом. Последнее было сделано лишь затем, чтоб привлечь моё внимание: наверняка случившееся на похоронах будет во всех завтрашних газетах. Ну, а шарада с письмом… Он ведь прекрасно знал, почему я исчез два года назад; понимал и то, что, вернувшись в Амфитриту, я буду избегать любых контактов. Полагаю, что его своеобразное чувство справедливости тоже сыграло роль. Тыгуа не добавил ни строчки от себя. Он ни о чём меня не просил. Я сам должен был решить, что делать дальше.