Мерцающее безмолвие

 Нуждаются ли в нас звезды? Жаждут ли иные миры почувствовать на себе стопу человека? Согласны ли сверхновые на присутствие человека при своей гибели? Важно ли черному безграничному вакууму, в котором несутся жалкие приплюснутые у полюсов шары и вовсе незаметные звездолеты, что мы существуем?

В начале своих полетов Сандерс думал и честно отвечал самому себе и другим: «Несомненно, да». Затем, встретившись с враждебными космическими аномалиями, коварством чужих планет, он начал отвечать: «Пожалуй, они против, но можно ли их винить? Кто хочет общаться с созданием, подобным человеку?» Но, отвечая так, он продолжал скоротечные прыжки и долгие перелеты от звезды к астероиду, от него к планете и снова и снова и дальше и дальше. И возвращаясь. «Да» – отвечал он первые десять великолепных лет, «Нет» – семь, полных упорства и надежды. И лишь сейчас, за сорок минут, сидя у затянутого силовым полем иллюминатора гибнущего корабля, он счел, что нашел верный ответ. «Им безразлично».

– Один…замечательный… – услышал рядом с собой Сандерс хриплый, с надрывом голос Беккета и наклонился к нему, думая, что тот опять бредит – писатель, в своем великом…рассказе о Севере…написал… – Беккет замолк, бледное лицо его, в аварийном свете, казалось тоскливой маской. Сандерс ждал.– «Сколько я ни встречал собак с затейливыми кличками, все они никуда не годились» – Беккет засмеялся, но тут же вскрикнул, и по губам его и подбородку побежали струйки крови. Сандерс ждал, он понял, что друг его говорит осмысленно. Сандерс взял платок и аккуратным, почти нежным движением, отер кровь с лица старшего помощника.

– Вот я и думаю Кайл – продолжил, наконец, Беккет тихим голосом и открыв серые глаза – наш корабль как одна из этих собак! Ха-ха! Он закашлялся, правая его изуродованная рука бешено затряслась, но вскоре вновь словно прилипла к залитой кровью койке. Беккет затих с озорной, но жуткой багровой улыбкой на лице.

Сандерс тоже против воли улыбнулся. Многие, и он в их числе, звездоплаватели любили произведения Лондона о Севере. А корабль и в самом деле назывался затейливо.

– «Император Оттон 1» – тихо сказал Сандерс звездной бездне.

В ответ, как всегда, молчание. Ни насмешливое, ни жестокое, ни что-то обещающее или чем-то грозящее. Просто черное молчание вселенной.

– Грузовой звездолет второго класса – продолжил, сжав кулаки, Сандерс, обращаясь к бесстрастной аудитории из космической пыли, квазаров, туманностей, звезд и света уже исчезнувших светил. Он чувствовал жажду говорить в этой никогда не нарушаемой тишине. Хотелось осквернить святыню, которой он поклонялся всю жизнь.

– Основной способ передвижения – в подпространстве. Имеет две палубы, четыре трюма, один медотсек, четыре спасательных капсулы.

   «Вернее имел» – сказал про себя Сандерс, надеясь, что звезды не умеют читать мысли человека. Три часа назад корабль вынырнул из абсолютно черной, с белесыми всполохами, бесконечности подпространства. Искалеченным, деформированным, перекореженным. Впрочем, было удивительно, что подпространство выпустило их вообще. Аномалия в нем будто знала, что нужно разрушить в первую очередь – сплющила капсулы, вырвала медотсек, двигатель же просто исчез. Сверхпрочные антенны словно были иглами льда, истончившимися под пеклом тысячи солнц. И все технологии, все средства, все надежды были мертвы и более не пригодны. Экипаж понял и принял это не сразу.

На еще молодом лице Сандерса пролегли тяжелые морщины, вновь начали кровоточить глубокие порезы на лбу и щеке.

– Экипаж – восемь человек. «Пятеро мертвы, один при смерти, один – сошел с ума, последний – обречен».Красные капли тяжело падали на прежде белоснежный пол, рисуя на нем безобразные узоры.

– Вайген исчез ТАМ вместе со своим медотсеком, что с ним? Вне сомнения мертв. Но как он погиб? Что сотворил с ним этот чудовищный туннель подпространства, без стен, без времени? Самое беспросветное место во вселенной.«Бедный, самоотверженный Генрих».

Многие капли не стремились к полу. Стекая со щек, они бежали по скафандру, прочерчивая на его синеве багряные линии, расползались в темные пятна.

– Лучше бы у тебя была злая воля – прошипел Сандерс черноте за иллюминатором. – Так было бы много легче. Ты погубила лучший экипаж.

Сандерс вспомнил как пару часов назад, после аварии, он, было, собрался воодушевлять их, утешать. Даже сейчас он улыбнулся. «Я просто забыл, с кем имею…имел дело. Беккет уже всех собрал, Лорейн проверяла приборы, Карл подготовил скафандры. Все сделали без меня, без приказов. Господи…мы были как идеальный сплав, как философский камень…Роман – медь, Лорейн – платина, Катрина – серебро, Тодер – сталь…

По лицу Сандерса прошла судорога.

«Сами доделаете чертову титаняку, сорванцы» – сказал им Тодер по внутренней связи, когда проклятый трос подвел, разъединился и техник отправился в последний полет. Роман включил реактивный ранец, но Тодер запретил. Его относило все дальше и дальше от корпуса, зрелище было невыносимым. «Лучше бы он сгинул сразу» – со стыдом подумал Сандерс. Тяжко было смотреть, как их шутника, их великого «целителя» техники уносит прочь и можно только беспомощно глядеть. И видеть как человек, целый мир, становится лишь крохотной белой фигуркой среди тьмы. А потом космос замазал его чернотой, как недовольный художник убирает лишнее с холста.

«Бедный, отважный Тодер».

Некоторые звезды излучали белый свет. Цвет скафандра. Они были далеко, а, может, их уже и не существовало. Как и Тодера. Как несправедливо. От них остался свет, который будет вечно идти сквозь вселенную, а от Тодера? Память? Сандерс издал истерический смешок.

Он умрет через…час. Семьи у Тодера нет. А считается ли памятью имя в списке павших космолетчиков? Посмотрит ли кто-нибудь его фотографию? А если посмотрит, то, разве, поймет, как он мог заставить всех испытывать жалость к сломанной машине, прибору, кораблю? И как заражал всех своей страстью к ремонту? Без разницы – никто не посмотрит. Что он сделал? Ни изобрел новой технологии, ни разрушил вражеского корабля. Для чего людям его помнить? Что их заставит? Жил честно, умер с честью – ну и что?!

Сандерс дернул себя за волосы и в ладони остался клок каштановых прядей. Перед глазами его стоял высокий улыбающийся человек, и вдруг тело его покрыл скафандр, лицо исчезло под шлемом и гигантские, еле различимые во тьме, такие же черные, как и сама тьма, пальцы утащили Тодера.

  Но смерть его не была страшней, чем гибель Катрины, медленно размазанной ставшим ветхим, после выхода из туннеля, блоком. А что испытал Роман, когда в скафандр попало топливо? Смесь, которая сначала облепила тело и прежде чем сжечь его заживо, разъедала кожу, кости, выедала глаза. Боже! А Карл? Это лучше не вспоминать.

– Ты прибрал их всех – сказал Сандерс космосу.

Они уже поняли, что обречены, они уже решили вернуться в больное чрево погибающего звездолета и предаться воспоминаниям, записать послания… но черная пустота и ставший опасным после надругательства туннеля корабль отпустил лишь Сандерса и, изжевав половину его тела, Беккета. А Фейч и так был внутри.

Сандерс покосился на картографа. Сейчас он боялся Джозефа. Сквозь глаза его, к счастью, сейчас прикрытые, не прячась, на мир смотрело безумие. Сандерс понимал, что с ума сошел бы любой, увидь он то о чем, то, возвышая голос, то, скатываясь до шепота, повествовал Фейч, приходя в себя, но менее жутко от этого не становилось.

Сандерс опустился на пол, прикрыл глаза. Когда-то он не мог насмотреться на черное безразмерное полотно с мириадами искр. Это «когда-то» было три часа назад, подумал он. Он желал не иных миров, но самой великой звездной пустоты между ними. Он был без ума от навигации в ней, обожал свои глаза, за то, что они позволяют ему вкушать разноцветье туманностей, формы джетов и балджов, вращение колец планет, блуждание комет, пляску астероидов и…даже пугающую, но грандиозную тьму, безвременье и безмерность подпространства.

  И неужели теперь его удел лишь ненависть и горечь?

   Разве может он обвинять вселенную? Звала ли она его, Карла, Фейча, человечество? Обещала награды, истину, если оно преодолеет барьеры? Нет. Космос всегда молчал. О, нет, конечно, радиоастрономы всегда слышат вселенную, и Сандерс тоже любил слушать шипение Млечного Пути, треск пульсаров. Внимать можно столь многому – зову радиогалактик, эху невидимых миров, крику квазаров.

  Сандерс думал об иной тишине. О той, которую он ощущал среди гудения приборов, разговоров в столовой, даже слушая собственный голос, когда отдавал приказы. Находясь в космосе, он всегда чувствовал её. Такую тишину не встретишь на планетах. Сандерс погружался на батискафе в расщелину Сумеречного моря на темном, удаленном от своего светила Эхнатоне. Спускался в пустующие тысячелетия норы на Кампе. И сравнивал. В норах, тишина, для него, была тревожной, в глубинах серых вод – унылой. Но не было такой тишины, которая подавляла и восхищала более чем вселенская. Ёе невозможно нарушить, её нельзя даже вообразить. «Больше нет молчания такого масштаба, – размышлял Сандерс, – ведь безмолвствует сама бесконечность».

– Я видел их фантомы…

Сандерс вздрогнул, испуг пронзил его как лезвие. Фейч открыл глаза и еще больше сполз на пол, вытянув ноги. Голубые глаза его смотрели сквозь Сандерса, сквозь стену каюты. Сандерсу казалось, что они по-прежнему видят, то, что явила ему беспроглядная пустота подпространства.

– Они плавали в нём, разных форм, размеров. Плавали тысячами и гибли… я видел их смерти. Одни словно истаивали, другие оно сминало, как пластилин, и еще сотни способов… Исторгало из себя в неисчислимо далекие области и они никогда не возвращались домой, пожирало двигатели и оставляло вечно курсировать в себе. И знаешь что?! – вдруг вскричал Фейч и Сандерс чуть не повалился на пол.

– Оно может протянуть руку и сюда. Куда угодно – сказал почти шепотом Фейч.

Сандерс попятился, будто это Фейч был опасен. «Куда это я собрался бежать? От этого нельзя скрыться, оно поистине везде». Сандерс несколько раз глубоко вздохнул и сказал Фейчу: брось старина, никому мы не нужны. Успокойся. Но Фейч как будто не слышал.

– Оно не злое и не доброе, оно просто есть. Оно показало мне Червя и Спираль. И я увидел, что случается при Разрыве.

 Фейч на мгновение закатил глаза, а Сандерса проняла дрожь.

– Я видел экипажи кораблей…

«Не хочу, не могу слушать» – закричал разум Сандерса. Его зеленые глаза встретились с воспаленным взором Фейча и их голубизна и таившийся за ней помутненный разум приковали Сандерса. Фейч говорил, и в голосе его Сандерсу чудились звуки вселенной: шипение, потрескивание и даже тишина. Фейч говорил, и глаза его словно обратились в бездонные воронки. Сандерс тонул в этой бездне, внутри одного человека и, слушая надломленный и чуть восхищенный голос картографа, видел ИХ.

Видел зал полный молочного тумана и огоньки, складывающиеся в неведомые узоры, и в тумане то ли плавали, то ли летали причудливые существа с белесой кожей и треугольными глазами с множеством зрачков. Видел созданий в скафандрах, у которых вместо ног были хвосты, и они отчаянно били ими о бледно-голубые стены круглого помещения с единственным иллюминатором, и за ним была тьма с белыми всполохами. Он оказался рядом с какой-то серой стеной, и та вдруг рассыпалась в пыль, и на Сандерса понеслись безмолвно кричащие существа с чешуей и костяными гребнями на головах. И кончилось все тем, что он лежал в тягостно пустом громадном помещении, в окружении сотен каких-то приборов, которые были лишь тенями и пол был покрыт пленкой изумрудного цвета, а потолка будто не было вовсе. И внезапно Сандерс увидел, что впереди зияет колоссальный разлом, ведущий в безвременную тьму, и его понес туда невидимый поток. Он боролся с этим потоком, хватался за воздух, которого не было, который давно закончился в этом пустом склепе. И задыхаясь, он видел призраков. А линии разлома будто ожили, задвигались, затрепетали и выпустили клыки и, когда разлом уже был в одном мгновении от Сандерса, тот выставил руки… И все оборвалось, и Кайл Сандерс почувствовал жуткую боль, все виды боли доступные человеку. Он обхватил голову, в которой бился замученный разум и повалился на пол. Глаза пылали изнутри, и тьма не приходила, а наоборот все было до агонии ярко, словно он был заперт внутри солнца. А на затылке плясал безумный великан в стальных сапогах со шпорами, лоб плавила кислота, а виски сдавливало, сверлило, жгло, резало…и в какой-то момент Сандерс почувствовал, как голова расслаивается, алый лоскут за лоскутом, как рвется вязь мыслей и разум исчезает в черной вспышке.

   Он пришел в себя, и его вырвало пять раз к ряду. Он не мог встать и, чувствуя очередной спазм, скрючивался, лихорадочно дергая подбородком и прикрывая глаза. Потом он лежал, недвижимый как труп. Ибо каждое движение – от шевеления пальцем до попытки повернуть голову, что бы отвернуться от собственной рвоты, низвергали его в омут боли. Он чувствовал кровь на щеках – липкую и теплую. Кровь текла из порезов, носа, глаз. Сандерс представил себе собственное лицо и ужаснулся.

Он прислушался и не услышал ничего. Ничего. Проклятый космос – подумал Сандерс – ни ветра, ни дождя, ни взмаха крыльев птицы. Адова тишь. Чертов вакуум заставляет все умолкать в своей утробе. Проклятье! Беккет, он не дышит… Сандерс попробовал вслушаться еще сильнее, ввинтиться в безмолвие и его тут же постигла кара. Кровь хлынула из ушей, а голова дернулась как в припадке. Он так ничего и не услышал и снова замер, окаменел как истукан. Нужно было хоть в какой-то, самой жалкой, ничтожной степени прийти в себя.

Но зачем, для чего? – тут же спросил себя Сандерс. Найти их трудно. Скорей всего их не найдут никогда. Туннель мог выкинуть корабль куда угодно. Непостижимо далеко или до смешного близко, где даже не будут искать. Космос полон тайн, ужасов и злой иронии. Что только он не творит с нами. Сандерс представил арсенал вселенной. Уныние и апатия от осознания её бесконечности. Насмешки над стремлениями проникнуть, изучить, познать. Бессмысленность посвящения своей жизни загадкам, тайнам, проблемам, ибо они оказываются невыносимо частными случаями или так и не раскрываются. И, наконец, просто сила. Мощь. Самая разная: от устрашающих, грубых космических вихрей до изысканно-беспощадных аномалий.

И я рисковал. Я любил. Я то думал, что жестоко или же безразлично человечество, что идиоты и мерзавцы остаются собой и на телеге и на космолете. А оказалось – это вселенная беспощадная тварь. Ведь зачем нас послали?

 Ему стало еще хуже от этой мысли. Ведь летели они ни на войну, ни за прибылью. Великая колыбель Земля послала их на помощь. И кому? Когда колония Эндер, богатая и мощная объявила о выходе из метрополии, мало кто сомневался, что линкоры-разрушители, крейсеры-палачи и авианосцы с истребителями – стервятниками вскоре отправятся сокрушать. Во имя блага, единства и…богатства. И конечно президент, сенаторы и патриоты забывали в возмущенных речах, что колонию основали те, кого они изгнали, и колонией она была формально, потому что населяли её люди. Сандерс все ждал, когда великий стратег, адмирал Найджел Разин, поведет флот. А на Эндере вспыхнула и разрослась до пандемии чума. И косила, косила. И житницы смерти были переполнены. И вдруг к опальной команде Сандерса пришел глава правительства. Сандерс с командой всегда были на плохом счету у государства. Они помогали, кому ни попадя, мотались по всей вселенной, не торгуя или воюя, а – Надо же! – по зову души. Брали мало «за проезд» с ученых, путешественников, беженцев, вследствие чего платили мало налогов. Помогли они некогда и изгнанникам Эндера. И теперь, когда метрополия решила не воевать, а помочь, эндеряне настояли, что бы лекарство им доставил Кайл Сандерс.

Сандерс не верил в благородство и доброту человечества, он верил отдельным людям. И потому с чиновников сошло семь потов, прежде чем он им поверил. И тогда уж «Император Оттон 1» рванул. А Сандерс подумал, что человечество начинает исправляться.

И теперь колония вымрет. Целый мир. Сами они не могут сделать лекарство, да и не кому уже. Самым паршивым, по мнению Сандерса, было то, что семь дней назад, по всем мирам прошла новость, что крейсер «Самсон», усеявший пространство вокруг планеты Несогласных кровью, костьми и стенаниями попал в аномалию. И почти не пострадал. И капитан Левингтон, с хладнокровием, которое, по мнению патриотов «вызывает восхищение и славит человеческий дух», сжегший флот врага, а заодно и детей, был жив. Ну ладно, у людей нет справедливости, но у тебя то? Черт! и вселенская справедливость – чушь. Мясники сейчас жрут виноград, а Беккет умирает.

Послышался слабый гул и Сандерс понял, что это издыхают генераторы. Перед глазами у него плясали и растекались темные и красные пятна, но даже сквозь них он заметил, что свет стал еще бледнее. Вскоре корабль заполонит мгла, а герметичность даст пробоину и здесь станет, как и во всей вселенной черно, холодно и тихо.

Сандерс закрыл глаза и повернул голову. Было терпимо. Не открывая глаз, скользя ладонями в собственной крови, он встал на четвереньки, добрался на ощупь до стены и привалился к ней. Изнеможение скрутило его и словно выпотрошило. Он посидел так, с закрытыми глазами, слушая гул генераторов, чувствуя, как корабль разрушается. Он хотел позвать Беккета, но боялся, что не услышит ответа. Хотел позвать Фейча, но страшился его безумного разума.

Сандерс медленно открыл глаза, боясь вновь быть захваченным глазами-воронками Фейча. Но картограф исчез. Его не было ни у одной из искривившихся, как от боли, стен, ни у иллюминатора, силовое поле на котором стало видимым и трепетало. Свет в каюте, можно было назвать светом лишь в насмешку. Тусклый, он чах все более и более. Беккет слабо шевелил пальцами здоровой руки.

Сандерс, качаясь, поднялся и подошел к нему.

– Говард – позвал капитан. Беккет не отвечал, наверное, не слышал. Сандерс позвал его еще и еще, тихим голосом, но Говард был без сознания.

  Сандерс поднял с пола шлем, надел его, по внутреннему компьютеру скафандра проверил его состояние и медленно подошел к двери. Зачем мне за ним идти? Он безумен, он страдает, но помочь я не могу – проносилось у Сандерса в голове, когда дверь со скрежетом отъезжала в сторону. Я капитан – сказал он себе, шагнув в бледно освещенный коридор. Комм-пульты на стенах не светились и серые их экраны были словно глазами тьмы наблюдавшими за Сандерсом. Пол коридора вспучился, и титановые гребни сильно осложняли путь и так сильно шатающемуся капитану. Из коридора было два выхода – к лифту и в другие коридоры. Был еще люк, весь потрескавшийся, с отвалившейся ручкой. Но Сандерс чувствовал, что Фейч не пошел еще глубже в корабль, он знал, что безумец направился к пустоте. Сандерс подошел к лифту. Который, конечно, не работал, а дверь его расплющилась, словно на мгновение стала жидкой и натекла на стены. В подпространстве случается и не такое. Сандерс побрел ко второй двери, уже видя, что она закрыта не до конца. Было страшно представить, что может быть за ней.

Дверь не поддавалась, словно оберегая его. Сандерс ухватился за её край пальцами, активировал экзоскелет. Дверь взвизгнула и поползла в сторону под мощью экзоскелета. В этом коридоре не было ни одного светлого пятна. Вступив в него, Сандерс почувствовал себя в черном болоте. Скафандр сообщал, что воздух здесь уже очень разряженный. Сандерс включил фонарь скафандра на половину мощности. Коридор теперь был больше, чем помнил Сандерс. Что-то растянуло его и сделало ветхим. Сандерс никогда еще не видел рассыпавшегося в крошево титана. Трубы на потолке были обнажены и столь покорежены, что напоминали извивающихся червей на раскаленном песке. Куда-то исчезли все мониторы и пульты в углублении левой стены. Там не было ни обрывков проводов, ни осколков. Стена была чистой, словно никогда не терпела на себе четырех килограммов техники. Все будто слизал чудовищный ящер.

Сандерс с трудом ступал по покрытому какими-то пятнами полу, держась подальше от стен, сменивших цвет с синего на черный. Идти быстро было невозможно. Он уже пару раз проваливался по щиколотку и чувствовал, под ногами что-то жидкое и тягучее. Да, корабль теперь стал совсем другим. Непознаваемым. Чужим. Опасным.

Блики от фонаря на стенах были какими-то неправильными, словно законы физики были порушены. И сам свет фонаря становился рассеянным и слабел, хотя компьютер сообщал, что мощности достаточно. Но даже в этом мертвеющем свете Сандерс заметил этот предмет. Он неловко нагнулся и поднял кусок…кристалла? Пластика? Сверхпрочного стекла? Сандерс опасливо прислонился к стене и поднес кусок поближе к шлему. Бирюзового цвета квадрат 15 на 10 сантиметров, был тонким, чистым, а по краям рифленым.

Сандерс всматривался в него, щуря глаза от головной боли, от попыток что-то рассмотреть в слабеющем свете. И внезапно его проняла дрожь. Руки в трепете задрожали. Он не поверил, столько мыслей одновременно бросились на его усталый разум. Ему даже послышалась мелодия, подобранная им для такого вот случая. Торжественного случая для всех людей. Он смотрел на чуждые знаки, символы, узоры, начерченные на пластине или бывшие внутри неё. Сандерс не мог понять. Он лишь с содроганием понимал, что пластина попала на корабль, когда он курсировал ТАМ. Что порождена она не разумом человека. И с горечью и отчаянием он понимал сколь это жестоко подбросить такое на гибнущий корабль. Сколь бесполезна эта величайшая находка здесь, на разрушающемся звездолете, среди умирающих людей. На корабле и среди людей, которых никогда не найдут – ведь они ни узнали, ни одного созвездия. Значит слишком далеко. И кто знает – в этом же времени?

Непонятные знаки завораживали. Сандерс не мог определить их цвет, будто включавший всю палитру. Он попытался представить себе существ изготовивших это, и тотчас перед внутренним взором побежали видения нагнанные голосом Фейча. Жуткие, завораживающие, нежелающие отпускать в своей бесконечной веренице. Сандерс неповторимым усилием разорвал эту цепь и глубоко вздохнул. Бережно он убрал находку в карман на груди и подошел к двери.

Он подалась легко, распахнулась, как в сновидениях распахиваются исполинские двери в мир кошмаров. И Сандерс испугался. Последний коридор, заканчивавшийся шлюзом для выхода в космос, был неузнаваемым. Коридор должен был быть прямоугольным. Сандерс мог бы без дрожи принять, если бы стены изогнулись, пол разломился… но коридор теперь походил на овальную нору. Но поражающее сознание изменение затаилось ни в смене формы, ни в скомканных, как пластилин приборах, ни в светящихся дырах. Рассудок Сандерса ударило нечто иное. По округлившимся стенам, по спирали, как в нарезном стволе, тянулись борозды. Серо-желтые, черные, ядовито-зеленые. Широкие, бесконечные, глубокие как раны.

Сандерс пытался вообразить, что могло так сокрушить, разъесть титан, столь исказить геометрию. И ему представлялась не лишенная души сила, но, пусть непостижимо ужасное, пусть состоящее не из материи, но живое существо. Кошмарное видение обволокло его сознание, потащило вглубь пропасти безумия. Сандерс продолжал стоять у двери, не в силах ступить дальше. Ему виделось огромное существо похожее в своих движениях и форме на змею или червя и далекое от них. Оно ползло сквозь корабль – Или это корабль прошел сквозь его часть? – по бокам безмерного тела мерцали словно лезвия, какие-то отростки и они взрезали все на пути так легко, как будто препятствий вовсе не существовало.

Сандерс почувствовал, как душа его подает телу сигнал, и то начинает исторгать непереносимый вопль. И тут же видение обрушилось, разбилось как стекло и отпустило капитана. Не в силах стоять, Сандерс опустился на пол, боясь опираться на эти чуждые стены.

Ему показалось, что воля его совсем иссякла. Ушла, растворилась, бросила. Или же он просто растратил ею всю. И вот снова, отчаяние и злоба, все время ожидавшие за спиной, набросили ему удавку. От этого заболело здоровое, закаленное сердце. А потом Сандерсу почудилось, будто его бросили в пекло, где его жгли собственные рухнувшие грезы, утраченные надежды, уставшая бороться жизнерадостность. И вокруг встали какие-то фигуры с узнаваемыми ликами. И заиграла музыка: та, которую он слушал в детстве вперемешку с той, которой он отдавался в своей каюте.

Я брежу. Или я уже свихнулся? Я не мог ничего…Я…Давай! Последний рейс Кайл, последний час. Слышишь – грянули литавры? Сандерс хохотнул.Не будь в последний час слабаком. Все бессмысленно, но пусть ОНО увидит, что ты еще…

Сандерс взмахнул руками, отгоняя обступившие его фигуры. Он забыл отключить экзоскелет и потому чуть не повалился. Он улыбнулся. Он не упал. Сделав правильное усилие ногами, при помощи экзоскелета он встал так резко, словно монстр, выскочивший из ада.