Река жизни глазами Ра

– Значит, Великий Сома хочет, чтобы я стал рыбаком! – думал я. Моя вера в этого крылатого человека окрепла еще больше, когда я узнал, сколько удочка может стоить. Мама за всю жизнь не съела столько рыбы, сколько пришлось бы за нее отдать торговцам, а значит, только Великий Сома мог сделать мне такой щедрый подарок.

В то время как я взглядом провожал лодки рыбаков, деревня оживала. Девочки шли по воду, мамы доставали вяленую или соленую рыбу и готовили завтрак, мальчишки сбегались на пристань провожать рыбацкие лодки, а после поиграть или порыбачить в ожидании возвращения мужчин с уловом. Мы разгонялись и скользили по пристани, ведь она никогда не была сухой. Эта самая низкая пристань предназначалась для лодок с невысокими бортами в отличие от бортов лодок-домов. Рыбацкие лодки были низкими и длинными, соответственно, и пристань нависала низко над водой. Любое волнение реки мочило старые доски, и мы с хохотом босыми ногами скользили по воде. Разбегались – и тысячи брызг неслись от мальчишек в разные стороны. Пристань была настолько наполирована мешками, в которых таскали рыбу, и нашими босыми пятками, что в ней можно было увидеть свое отражение. Но можно было и упасть в воду, проявив неосторожность при скольжении. А это значило стать рыбой навечно. Скользить по мокрой пристани мамы не разрешали, но никто никогда их не слушал. В ожидании возвращения рыбаков мы мечтали о том, как вырастем и покинем этот скучный причал. Уйдем на реку и будем рыбаками лучше, чем Рок Хэм. Я частенько рыбачил с пристани, пока остальные ребята резвились. И бережно складывал пойманную рыбу в сетку, привязанную к поясу.

Мы все ждали, когда рыбаки приведут свои лодки с уловом к причалам, для того чтобы помочь разгрузить лодки и дотащить улов к жилищам торговцев. Нести мешки приходилось далеко, торг осуществлялся практически там, где заканчивалась пристань и начинался берег. Мешки сбрасывали перед торговцем, а он оценивал качество и количество рыбы. После происходил расчет и обмен рыбаков и торговцев. Это был шумный процесс, каждый рыбак хотел получить больше, а торговец – отдать меньше. Именно эта часть дня мне казалась особенно неприятной. Но я молча ждал, когда взрослые мужчины договорятся, и мне отдадут мною честно заработанную рыбу. Рыбаки тоже были разными, кто-то благодарил мальчишек щедро и выдавал чуть ли не лучшую рыбу из улова, а кому-то было жалко и мелкой рыбешки. Конечно, мы заранее знали, кто из рыбаков щедрее, и торопились именно к их лодкам, чтобы помочь таскать и грузить рыбу именно им. Но не всегда щедрым везло с уловом. И часто приходилось помогать скрягам за мелочь – с пустыми руками же домой не вернешься…

Как никто в рыбной ловле был удачлив Рок Хэм. Он всегда приходил к пристани с переполненной лодкой. Всегда мешки с его рыбой были тяжелы, а он щедр и добр к мальчишкам. Было большой удачей прибежать первому на пристань и заорать во весь голос: «Сегодня я несу мешок Рока!». Если же ты прибегал не первым и не вторым, тебе оставалось только занять очередь и ждать, что у Рока хватит мешка и для тебя. Он всегда рыбачил один, без помощников. Потому что, как говорил он сам: «В этой лодке мало места для моей рыбы, куда я положу рыбу напарника?». И громко при этом смеялся раскатистым смехом.

Разбежавшись по домам после помощи рыбакам, мы все обедали. Так было заведено в поселке. Помогали мамам и сестрам носить воду из реки или чистить рыбу. А вечерами нас мамы купали и укладывали на не очень мягкие перины, которые днем сворачивали, чтобы было больше места в лодке. И мамы уходили. Куда, мы точно не знали, но знали, что это необходимо. Все девушки после четырнадцати зим и парни после шестнадцати должны принимать лекарство на ночь. Чтобы жить дольше. Именно это лекарство давали нам торговцы и менялы, которое, в свою очередь, получали от людей из-за камней. Мама возвращалась с последними лучами солнца веселая и бодрая после приема этих лекарств и говорила, что лучшего ей и не нужно. Я не задавал вопросов, тем более она всегда возвращалась с едой. Рыбу я мог заработать или поймать с пристани на удочку, салат из водорослей был частым гостем на нашем обеденном столе, а вот хлеб или орехи, мед и соль были роскошью.

Весь день мама ждала, когда же этот вечер наступит, именно ради того, чтоб укрепить здоровье. И нам было жутко интересно, что там происходит. Но пока еще никто из нас этого не знал. И из моих друзей тоже. До того, как она уходила, укладывая нас спать, мама мне говорила:

– Пока еще тебе нет шестнадцати зим, и ты живешь дома, мог бы с утра сходить на край пристани, а не гонять с Дорами без дела в ожидании улова, и принести сухих водорослей для перин всем нам. Они стали такими жесткими, на них невозможно заснуть. А у меня на всё не хватает времени.

Но я точно знал, что когда мама вернется домой после приема лекарств, она даже не вспомнит о прохудившейся перине, а просто ляжет спать, весь следующий день будет причитать, что у нее боли без лекарства и скорей бы уже вечер. А я, как ни в чем не бывало, буду скользить по низкой пристани в окружении брызг и смеха товарищей.

Всё так и тянулось до тех пор, пока моей старшей сестре не исполнилось четырнадцать зим. С первым снегом в лодку каждого обитателя деревни стучал Великий Ушия из рода Мир. Это был очень уважаемый человек и очень значимый. Клан Мир занимал особое положение в нашей деревне. Мужчины этого рода не были рыбаками или вахтовыми. Они жили отдельно от всех на рыбацкой пристани и никогда не рыбачили. Их лодка находилась вдалеке от остальных, и в ней жили три человека: старший Мир, его сын Окат и внук Брам. Именно старший, Великий Ушия Мир, ходил в гости в каждую лодку для того, чтобы поздравить нас с еще одной зимой. И дарил каждому эту зиму навсегда.

У Великого Ушия Мир было в руках железное клеймо в форме рыбы, тонкое, как водоросль. Приходя к жителям поселения, он садился в центре лодки и раскалял это клеймо. Каждый обитатель жилища подставлял ему свою спину, и Ушия ставил на ней очередную отметку о том, что год прожит. Так мы знали, что мне девять зим, маме двадцать девять зим, младшей сестре две зимы, а старшей тринадцать. Но с приходом этой зимы Ушия поставил еще по одной отметке всем, а это значило, что на маминой спине появилась тридцатая рыба, на моей десятая. Спину малышки украсила третья, как сказал Ушия, когда сестра расплакалась от боли после ожога, – самая красивая рыбка. А на спине старшей сестры появилась самая главная, как я считал тогда, четырнадцатая рыба. В семье каждого обитателя Гай этот день был особенным, праздничным. Мамы доставали в такой вечер самую жирную рыбу и делили ее на всех членов семьи. Третий прием пищи был редкостью для всех. Ведь в деревне ели всего два раза.

Отметив всех жильцов лодки в очередной раз, Великий Ушия Мир уходил, забирая с собой лампу, раскалявшую клеймо, и саму железную рыбу. Никто не мог себе сам на спине поставить эту рыбу без участия Ушия. Ведь только у него было такое клеймо. А это означало, что только он мог добавить возраст. За зиму он обходил всю деревню, всех жителей, и у каждого менялся узор на спине.

Все матери хотели, чтобы их дочери стали быстрее принимать лекарства, чтобы не заболеть, и все мальчики хотели побыстрее уйти из дома и тоже начать принимать лекарства. Для того чтобы добавить себе на одну рыбу больше, чем положено, с Великим Ушия можно было договориться. Но дополнительный год обходился семье настолько дорого, что мы себе этого не смогли позволить ни разу. А вот молодые и считавшиеся красавицами женщины, которым рыбаки дарили бусы из речного жемчуга и ракушки, расплачивались украшениями с Великим Ушия. И их дети взрослели за одну зиму на две. Три зимы Великий Ушия из рода Мир никогда никому не дарил, не продавал и не обещал. Тут никакие жемчуга не помогали. На всё был один ответ: «Нет!»

Еще в лодке рода Мир происходило чудо. Любая женщина из поселка Гай, родившая дитя, шла на рыбацкую пристань. Заходила в лодку мужчин из рода Мир и получала имя для своего ребенка. Это и было чудо. Ведь имя давалось навсегда, его нельзя исправить или сменить. Если женщина ничего не приносила, кроме младенца, то имя ребенка было из трех букв. И всем было понятно, что род этого человека беден и не может позволить себе добавить еще одну букву к имени. Если женщина приносила вкусную рыбу и бусы, ребенку давали имя из четырех букв. Пять букв не дарили никому, как и не прикладывали трижды клеймо к спине в одну зиму. Имена из четырех букв были редкостью и сразу бросались в глаза. В нашей семье, только у младшей сестры было такое имя Маар. Но откуда мама взяла средства, чтобы купить четвертую букву, мы не знали.

В этом году Великий Ушия Мир был слаб и медленно передвигался по пристаням. С трудом выполнял свои обязанности и долго переходил от лодки к лодке. Мама говорила:

– Наверное, на его спине больше нет места, чтобы поставить еще одну рыбу. Хотя его спины мы никогда не видели без одежды.

Сегодня в нашей лодке праздник. Моя старшая сестра Ида Ра стала взрослой. Еще не сегодня, но уже завтра мама не уложит сестру спать вместе с нами, а поведет с собой принимать лекарства. А она все расскажет потом мне и младшей сестре Маар.

Наш род Ра не особенно примечательный. В деревне Гай мы не славимся ничем. У нас нет мужчин в роду, чтоб прославляли нас. Я – единственный. У бабушки были только дочери. И у прабабушки, тоже. Вот как только я вырасту, обязательно прославлю наш род! А пока буду ждать завтрашних новостей от старшей сестры.

Ида Ра очень веселая девушка, всегда радостная и приветливая. Если бы ей мама давала меньше заданий, она бы смогла играть с нами, как самая старшая. Она очень красиво рисует. Рисовать в деревне запрещалось, но откуда тогда взялся осьминог на пристани вообще было непонятно. Ида рисовала на снегу или на тарелочке с солью. Ее когда-то этому научила мама, но после того как родилась Маар, мама рисовать перестала. Она говорила, что забыла, как это делается. Ида любила смеяться надо мной или над соседями, пародировала походку Великого Ушия или передразнивала Маар Ра, специально не выговаривая букву «р». С Идой всегда интересно, она не похожа на всех остальных девушек ее возраста. Она может долго молчать, глядя на воду, а потом весь вечер рассказывать нам с сестрой сказки про водоросли, которые живут в воде, и про рыб, умеющих разговаривать, про птиц, которые не только отражаются в реке, но и живут в ней. За такие рассказы мама Иду очень ругала.

– Откуда это в тебе? – спрашивала мама, – ну не нужно говорить так громко, прошу тебя, а если тебя услышит кто-то? Ты же знаешь, глупости запрещены в поселке. Прекрати немедленно!

Но как только мама уходила принимать лекарства, рассказ возобновлялся. В словах мамы была правда – в нашем поселке мечтать было запрещено.

Сегодня, после того, как мама проводила Великого Ушия из рода Мир и перед тем, как уйти вечером, она рассказала нам легенду о реке Сома, чтобы как-то успокоить жжение на наших спинах и отвлечь нас. Мы лежали втроем на животах, а она, заняв место посередине лодки, где только что сидел с важным видом Ушия, рассказывала:

– Мы живем у истоков реки Сома. Она начинает свой путь у ног Великого Вестника Жизни и течет, как жизнь, сквозь страх и темноту, сквозь неизведанное и неузнанное, к ногам Великого Вестника Вечности. Никто не видел этого вестника из оставшихся в живых. Мы все знаем, что жизнь имеет исток, но никто не знает, когда и как приведет тебя река жизни к Великому Вестнику Вечности. Но как бы ты ни попал к нему, ты должен будешь сказать, что не нарушал ни одного его запрета, а он, заглянув в тебя, увидит, так ли это. И, если ты говоришь правду, он подарит тебе два крыла и отпустит в небо, а если ты соврал, он тебе даст два плавника, и ты навечно окажешься в темных водах реки Сома в поисках еды. Ведь ее воды так темны, что ты не сможешь даже охотиться. И так вечно по реке ты будешь метаться от ее истоков до ее конца.

– А что в конце реки? – перебила маму Ида Ра.

Мама ничего не ответила, встала и вышла из лодки.

И вот, наконец, настал следующий день, а потом и вечер. Я ждал, я не мог заснуть, я ворочался, я даже выглядывал из лодки. Но так, чтобы никто меня не заметил. И заснул, но не пропустил появления мамы и Иды. Брезжил рассвет на горизонте, пора было вставать, но ни мамы, ни Иды в лодке еще не было. И вот я услышал тяжелые шаги на пристани. В нашу лодку зашел мужчина, на его руках спала Ида. Мама вошла следом. Этот великан, как мне показалось тогда, был гигантских размеров, он положил сестру на заранее расстеленную для нее перину. Мама протянула мужчине рыбу в благодарность, но он молча отмахнулся и вышел из лодки, зашагав по пристани прочь. «Какой он тяжелый», – подумал я. Лодку шатало при каждом его шаге. «Мужчины, наверное, тяжелее женщин. И пригибаться ему приходится почти вдвое». Его тяжелые шаги удалялись от лодки и вскоре совсем затихли вдалеке.

Я с трудом дождался момента, когда Ида откроет глаза. Я уставился на еще спящую сестру и, как мне казалось, целую вечность ждал ее пробуждения. Голоса ребят уже давно манили гулять на скользкую и заснеженную пристань, но я не торопился вставать. Мне было интересно посмотреть в глаза сестры. Что там в них нового? Что изменилось? Что это за лекарство, и почему она сама не смогла идти вчера? Может, заснула с непривычки. Но тут зашла мама и, увидев такую картину, быстро вытолкала меня из лодки.

Сегодня мне было поручено набивать перины. Дело это было утомительным и продвигалось медленно. Позавтракать меня не позвали, и я явился только к обеду, с небольшой рыбой в руках после разгрузки улова. Голодный, без лишних вопросов и уже не слишком уделяя внимания состоянию сестры, я набросился на хлеб и рыбу. С холода меня клонило в сон, и после еды я быстро заснул. Проснулся уже тогда, когда ни Иды, ни мамы в лодке не было. Утром я выкроил время, чтобы недолго поговорить с сестрой. Но она покачала грустно головой.

– Ты не поймешь, – сказала она и принялась за чистку рыбы. Мне было очень любопытно узнать обо всех тонкостях взрослой жизни, но еще больше мне хотелось понять, куда пропала моя сестра? Она так изменилась, в ней не было того огонька и задора, игравшего в ее глазах раньше. Она действительно стала как взрослые. Но не совсем, она не ждала вечера, как они, она просто устало вздыхала, как утром, так и в конце дня. Все вокруг становились веселее при виде заката, а она наоборот только хмурилась.

Через неделю я понял, она не хочет говорить, потому что боится маминого гнева. Так уж мама нас держала далеко друг от друга, что несложно было догадаться, что Иду выругают за общение со мной и с младшей сестрой, хотя малышка пока не проявляла интереса к этой теме. В один из дней я подошел к сестре, было особенно морозно, и дал свою старую куртку погреться. Она сидела над чаном рыбы и засаливала ее.

– Ида, – начал я, – скажи маме, что ты не можешь сегодня пойти, останься дома, притворись, что тебе плохо.

– Я пью лекарство, мне не может быть плохо, – не поднимая головы, ответила она.

– Но ведь оно может тебе не подходить! – настаивал я.

– Не может, оно подходит всем, – без эмоций в голосе ответила Ида.

– Что, всем от него так же хорошо, как и маме? – удивился я.

– Даже еще лучше.

– Но кому-то же, может быть, нехорошо?!

– Я бы не хотела стать первой женщиной, которой оно не подошло, – ее голос ничего не выражал: ни печаль, ни расстройство, – какой-то пустой и безэмоциональный. Как будто не ее вовсе.

– Ну и что? Пусть! – настаивал я.

– Тан, – сказала она тихо, – тем, кому оно не подходит, лучше не становиться, этих людей видят на наших пристанях всего лишь до заката. Ты когда-нибудь видел старого человека в нашем поселении?

– Да. Великий Ушия из рода Мир, – ответил я.

– Хорошо. А ты видел, куда уходят люди после старости?

– Нет, – я смутился. – В конец реки Сома?

– А как они туда уходят, ты видел? – интонацию ее голос приобрел, но она мне очень не нравилась. Ида говорила так, как будто во взрослости есть только минусы и никаких плюсов. И все эти знания, которыми она теперь обладает, а я еще нет, очень тяготят ее.

– Нет, – ответил я четко, – я не только не видел, но и не задумывался. А как? Ты знаешь? Видела? Расскажи…

– Дети пора обедать, – позвала мама, и Ида Ра, выпрямившись, как струна, пошагала к лодке. Я взял таз с рыбой и потащил его следом.

«Не пойму, – думал я, – почему она сказала, что она женщина, ты погляди, пава какая, дорасти еще».

Старшая сестра была высокой и стройной девушкой. У нее были черные длинные волосы и длинные худые руки. Она считалась очень красивой девушкой в нашей деревне, я был мелким и щуплым мальчишкой, младшая сестра Маар Ра пока еще непонятно кем была, но похожа она была на солнышко. Хорошенькая, со щечками и пухлыми губками, с огненно-рыжими вьющимися волосами. Светлая кожа и румянец отличали ее от всех остальных детей. Как говорила мама, для нашей жизни это плохой цвет кожи: быстро обгорает на солнце и обветривается на ветру. Мама же, Гея Ра, не отличалась красотой, но была очень сильной женщиной, со смуглой кожей и зелеными глазами. Я знал, что у нее были еще дети, только я не помнил, что с ними произошло, а вот теперь мне стало интересно, куда уходят жители поселка Гай, и почему мы их не провожаем.

– Мама, – за обедом спросил я, – а куда ушли твои дети?

Она не поняла вопрос. Строго посмотрела на меня и откусила немного хлеба.

– Мама, я помню, что у тебя были еще дети, только вот куда они ушли? Мама опустила голову, а потом сказала:

– Пока не кончилась зима, я попрошу Великого Ушия Мир поставить тебе еще одно клеймо, а в следующую зиму еще два. И ты станешь вместе с нами принимать лекарства. Жди сынок, скоро ты всё узнаешь. Пока не нужно говорить об этом.

– Но ведь…, – я хотел продолжить, но мама обратилась к Иде: Будешь отдавать ему половину своей нормы, тебе всё равно пока целая многовато.

Я ничего не понял, но после обеда, на пристани, Ида обняла меня и сказала:

– Спасибо тебе большое, – я не понял, за что, да и эти нежности вообще были лишними.

– Что ты делаешь Ида?! Прекрати немедленно, – убрал я руки сестры от себя. – Что случилось! Быстро расскажи мне!

– Случилось то, что теперь ты всё поймешь. Жди вечера. – И ушла, пошевелив мои белые волосы. То, что мы такие разные, мама объясняла одной фразой: «Мужчины виноваты».

Вечером я долго не спал, а когда решил, что всё уже будет, как обычно, и мама с Идой вернутся с рассветом, и ничего особенного не произойдет, заскрипели доски, и снежок на пристани запел свою зимнюю песенку под тонкими ножками Иды.

– Тан, – позвала она тихо, но четко, – Тан!

Я высунул из деревянных дверей лодки свою белокурую голову.

– Что? – спросил я шепотом с любопытством и непритворным раздражением.

– Выходи, выходи быстро, у нас мало времени.

Я выскочил из лодки без верхней одежды и понял, что быстро замерзну, если не возьму из дома куртку. Но Ида держала в руках колбу из стекла с жидкостью черного цвета.

– Хочешь? – протянула она ее мне. И улыбнулась. – Это полная порция. Я не хочу.

Ида так улыбалась, как раньше, до четырнадцатой зимы, до этого снега, до ее взрослости. И я вспомнил, что никто не улыбается у нас в деревне, только те, кто не достиг возраста приема лекарства.

– Нет, – сказал я. – Не хочу. А зачем его пить, если оно делает тебя хуже?

– Я не знаю. Но посмотри, что я тебе покажу. Сегодня мама там останется до утра.

– Где? – спросил я.

– В Плясе. Не переживай, там полдеревни нашей каждую ночь спит. И она нередко тоже, просто мы об этом не знаем, потому что спим дома. Нам нужно спрятаться так, чтобы не замерзнуть и не быть замеченными. – Она это сказала быстро и махнула рукой в сторону, где стояла лодка, сто лет назад подаренная небесами нашему речному поселку.

– В ней никто не живет и не бывает. Побежали туда, – весело позвала меня сестра.

На свой страх и риск, больше боясь, чем замерзая, я побежал за Идой. На нас падал снежок, он заносил следы, остающиеся на тонком льду на пристани, оставленные мальчишкой десяти зим и девочкой, называвшей себя женщиной.

Добежав, мы не согрелись, конечно, в этой лодке было холодно, как на льду голышом. У нее были только стены, но не тепло для нуждающихся.

Ида приложила палец к губам, давая понять, что нужно молчать, во второй, посиневшей от холода руке, она держала колбу с черной жидкостью. Взглядом я спросил, что же делать дальше. Она показала мне палец и потыкала им в окно и вверх. Я выглянул в окно и ничего кроме темноты не увидел. Я молча развел руками показывая, что не понимаю, о чем она говорит, но устроившись у окна, сестра так же ждала, как и я.

– Слышишь? – тихо спросила она.

– Нет, – также, еле шевеля губами, прошептал я.

– Слу-у-у-уша-а-ай… – шепотом протянула она.

А где-то внутри моей десятизимней головы взрывалось слово «обман»! Что-то должно произойти то, что замалчивают все, то, что все скрывают, что мама таит от нас. Где грань между взрослостью и враньем? Или этой грани нет, и эти два понятия, как водоросли, переплелись, и не распутать их? Взрослость, вранье, угрюмость, недовольство жизнью, безрадостность, вечная серость… Но вот и я услышал и посмотрел с ужасом на сестру. А она так снисходительно покачала головой, мол, теперь ты меня понимаешь, и улыбнулась. Это меня взбодрило. Я продолжал смотреть в черное небо и услышал шелест, он приближался, становился таким громким, как шум тента лодки в ветреную погоду. И вот что-то огромное появилось в небе, что-то с крыльями и четырьмя лапами. Существ было много. Я насчитал около десяти летающих монстров. Что-то страшное, черное и наверняка еще пока до нас никем не виданное. Не могли люди не знать об этом. Шум пролетел мимо. Я хотел что-то спросить у сестры, но едва открыл рот, она закрыла его рукой. И приставила потом палец к губам. Я понял, что это не конец, и потер холодную пятку левой ноги о колено правой. Через некоторое время шум возобновился, он направлялся в обратную сторону: теперь эти же существа «плыли» но небу назад. Но не так легко, как раньше, а тяжело взмахивая крыльями. Так к причалу пристает лодка Рока Хэма, всегда нагруженная до краев рыбой, весла на ней всегда тяжелы, а всплески воды под веслами редки. Что же так утяжелило этих существ? И вот мои глаза, привыкшие к темноте, уже четко различали яркие, разноцветные точки света на спинах чудовищ. Это ничего не объясняло, но возбудило во мне такой интерес, что я чуть не захлебнулся вопросами. Чудовища пролетели мимо. И я повернулся к сестре с вопросом и изумлением в глазах.

Ида махнула мне рукой, показывая, что пора в обратный путь. Но я схватил ее за руку, желая получить ответ немедленно. Она покачала головой. И тихо промолвила:

– Не здесь.

Мы выбежали на пристань, дул ледяной ветер. Ноги не слушались. И быстренько добежав до нашей лодки, мы залезли в нее. Грелись и молчали. Маар спала, как и я еще вчера спал, ничего не подозревая и не догадываясь. Согреться было невозможно. Озноб бил по всему телу. Что-то спросить у сестры я боялся. Боялся, что мама, подходя к дому, услышит наш разговор, и всё откроется. Я долго думал о черной жидкости в колбе, о сестре, которая всё это хранит в тайне, но при этом пытается сопротивляться всему происходящему, про то, как нашу лодку могут выслать за непослушание из деревни. Про то, что наш дом не так уж далеко пришвартован от конца пристани и что при желании его несложно отшвартовать. И про то, что у меня должно быть тринадцать бабушек и семь теть, где же они все? И кто привязал нашу лодку когда-то у этой пристани? Почему мои предки решили именно здесь бросить поиски лучшего? Быть может, лучшего уже нет? Я в первый раз не благодарил их за удобное расположение лодок и деревни, а задавался вопросами, но не было ответов. А рядом безмятежно дремали в лодках Верды и Доры, ни о чем, не подозревая. А может, это и хорошо, ведь еще вчера я был веселым мальчуганом, а сегодня превратился в скучного, задумчивого, взрослого ребенка без права на лекарство. У меня появились вопросы. Но не ответы.

Повернувшись, я увидел, что из-под прохудившегося одеяла сестры что– то светится. Я дотронулся до ее плеча, она не спала.

– Посмотри на живот, – сказал тихо я. Она поняла, о чем я, и перевернулась лицом вниз.

– На себя посмотри, – прошептала Ида. В темноте лица было не разобрать, но по голосу я понял, что она смеется. Я взглянул вниз и увидел бирюзовое сияние под одеялом. Я перевернулся на живот. Больше этой ночью разговоров не было. Я в первый раз видел такое сияние. Ни один человек в нашей деревне не светился! Скрыть это невозможно, если из-под одеяла видно, то под одежной тем более не скроешь. Я заснул, конечно же. Но что это был за сон! Кстати, о снах, по правилам нашей деревни, запрещалось говорить, как и о видениях, и о предсказаниях.

4. Разговор с мамой о свете внутри нас. Ответы для Тана.