Четырехугольник

Между тем шли, кажется, в кондитерский. Леночка обещала познакомить Левина с заведующей. В тот раз, или в другой, много лет прошло, не вспомнить, но вошли они с черного входа. С переднего было не протолкнуться. На полках – шаром покати, один-два вида дешевых конфет; кругом разгоряченные, потные лица, и очередь с улицы. Леночка заведующей что-то доставала, какие-то тряпки. В других магазинах и того не было, а тут все-таки: Арбат. Иностранцы покупали матрешек и зимние шапки, и еще из-под полы – ордена. С тех самых пор Владимир и запомнил: звереныш ревновал жутко. Особенно отчего-то именно к нему, Левину.

У Погоржельского Леночка вначале служила натурщицей. До него у кого-то еще, Левин давно забыл фамилию. Леночка что-то рассказывала – тот тоже был известный, из МОСХа, но приторговывал за валюту. Познакомились прямо на улице, первый был красавец-мужчина, но Погоржельский ее выкупил.

– Он на меня накинулся как одержимый, – делилась Леночка. – Он меня и душил, и облизывал, и заставлял делать ему больно. Настоящий художник, с фантазией… Или сексуальный маньяк. У него комплекс Пигмалиона, это он сам рассказывал, он обожает своих натурщиц… Не может пропустить ни одну… – Леночке, когда ее выкупил Погоржельский, исполнилось чуть больше двадцати.

Погоржельский, надо думать, остался Леночкой доволен – не скупился на подарки и написал с нее массу портретов – один, довольно странный, на котором Леночка была совсем не похожа на себя, а скорее на деревянного идола, висел прямо над кроватью, так что Левин часто его разглядывал, – но, увы, Маэстро оказался до сумасшествия ревнив и истеричен, не раз и не два угрожал Леночке перерезать себе вены.

– Ты, конечно, совсем не давала ему повод? – усомнился Левин.

– Бывало, конечно, – засмеялась Леночка. – Первое время я старалась быть паинькой. А потом мне все это надоело. Он воображал себя супергероем, эдаким маленьким мачо. А на самом деле – обыкновенный хлюпик.

Про Погоржельского Левин знал немного. Что Леночка прожила с ним несколько лет и что расстались они со скандалом из-за новой натурщицы, Юлечки, которую Погоржельский привел вместо Леночки в мастерскую. Впрочем, и Леночка к тому времени не раз наставила ему рога. Ребенок их, Миша, тот самый, что лупил Левина по ногам, остался при разводе с Погоржельским, и Леночка вроде бы была довольна, но несколько лет спустя они с новым мужем, Мишей-старшим, решили Мишу-маленького похитить, когда Погоржельский привез по их просьбе сына в Израиль. Миша-старший, тот, понятно, служил всего лишь исполнителем, чужой ребенок был ему совершенно ни к чему, все, очевидно, затеяла взбалмошная Леночка. Однако затея провалилась: дело дошло до суда, и израильский суд присудил вернуть Мишу-маленького Погоржельскому. Ребенка, со слов Розы Михайловны, будто бы спрашивали, где и с кем он хочет жить, и Миша-маленький выбрал отца. Но это, наверное, случилось через год после той сумасшедшей ночи.

«Однако отчего все-таки Леночка подписалась Фельдман?» – не раз и не два прокручивал в голове Левин. Если Леночка не хотела писаться Погоржельской, – рассталась-то она со своим художником со скандалом: делили имущество и маленького Мишу, а больше выясняли, кто кому и сколько раз наставил рога («Любовь разбилась вдребезги о ладью жизни», – с улыбкой повторяла Леночка услышанную где-то фразу) – любовь разбилась, но не до конца; изредка, как догадывался Левин, они встречались до самого Леночкиного отъезда в той самой необъятной кровати среди взирающих со стен картин и стыдливо отвернувшихся статуэток Мадонны из папье-маше, где он, Левин, провел одни из лучших часов своей жизни, – если Леночка не хотела писаться Погоржельской, так ведь оставалась в запасе и другая фамилия: Бялик. Очень даже поэтическая фамилия[21] в честь этого самого Миши-рогоносца. Или Мишистаршего. Но, хоть и рогоносец, мужчина он был молодой, приятный и даже красивый, спортсмен и куда как виднее художника-мазохиста со всеми его комплексами и премиями (что Погоржельский получил престижную премию, так это Левин слышал по телевизору самолично вскоре после того, как Леночка с Мишей-старшим умотали в Страну обетованную). Обыкновенный оксюморон: за что раньше третировали и били, а пару раз завели для острастки уголовное дело, за то же самое и наградили Погоржельского в Новой России!

А ведь могла быть и Левиной! Могла? Вообще-то едва ли, Леночка его не рассматривала… И он, пожалуй, тоже… Хотя с ума сходил! Те двое, по всей видимости, извращенцы! Только совершенно по-разному…

Погоржельский, тот, очевидно, с гонором, ну как же, гений, нонконформист, андеграунд (хотя за хорошие деньги обходился и без шелухи!), это он будто бы вывел Леночку в свет, то есть в странный мир изгоев, непризнанных гениев, геев и фарцовщиков, и по каждому поводу (а поводы, надо полагать, находились во множестве!) устраивал сцены – эдакий маленький ревнивый Отелло с кнутом! Обожал, когда Леночка его била. Он будто и вешаться любил. Только не до конца, а так, для кайфа, и вскрывал себе вены. А Миша Бялик, тот совсем наоборот, он просто не представлял, что такое ревность. Настолько, что Левину иногда казалось, будто Леночкины измены вызывают у него оргазм. Да, что-то такое, болезненно-извращенное. Гипосексуальное отступление от нормы. Однако милашка, женщины на него вешались, не подозревали. Леночку это, надо думать, устраивало. А может, и привлекало.

Леночка своего Мишу пристроила к Левину в помощники. Вначале он вроде бы старался. Но скоро освоился и доставил Левину немало ненужных волнений. Хорошо, что вовремя отделился. Жену с двумя детьми оставил в Екатеринбурге. Но это его дело и Леночки. Как-то проговорился, что еле унес ноги от тамошних бандитов. Рассказывал, что там все под ними, что город бандитский, покруче Москвы. Хотя куда еще круче…

Интересно, где они с Леночкой познакомились? На дискотеке? На Арбате? Он, Владимир, деликатничал и никогда не спрашивал Леночку. А ведь мог бы. Все происходило при нем, но у него за спиной. Правда, и он тоже…

…Да, бурное время. Кооперативы. Кооператоры. Молодость…

Веселое время, перестройка. Монолит слегка зашатался, пошли первые легкие трещины, но никто не предполагал и предположить не мог, что исполин стоит на глиняных ногах…

Владимир Левин стал одним из первых кооператоров, и так совпало, что как раз в разводе и свободен. До последнего он трудился в спортивном диспансере. Он и сам когда-то был спортсменом, но так и не осилил мастера спорта. Работа, можно сказать, блатная: особый мир, спортсмены. К тому же поездки за границу – Левин, правда, не вырвался ни разу, что называется, по усам текло, а в рот не попало, – зато поколесил по стране. В Совдепии тоже что-то находили: обувь в Ереване, в Риге – знаменитый бальзам, в Самарканде – виноград и дыни, в Закавказье – коньяки и тряпки, там к этому времени лихо развернулись цеховики. Плюс свои люди в Одессе и Таллине.

Спортсмены, пожалуй, первыми по достоинству оценили перестройку и поняли, к чему все идет. В отличие от прочих граждан, они с давних пор возили контрабанду и доллары, занимались фарцовкой, а в новое время раньше всех снюхались с бандитами и подались в рэкет. По закону еще нельзя было, за валюту сажали, но – плотину уже прорвало. И милиция, и гебня, и таможня – все сразу как-то сникли, хотя скорее наоборот, состояли в доле.

Словом, жизнь стронулась, сдвинулась, повернулась, а он, Левин, оказался в нужное время и в нужном месте. Вот его и уговорили – не сам, сам только еще размышлял, крыша и уговорила, друзья-спортсмены – зарегистрировать кооператив, едва только приняли закон о кооперации. Сел в поезд в незнаемое, в другую жизнь…

…Нет, Левин потом не жалел. Напротив…

С первым кооперативом Владимир бегал несколько месяцев: писал устав, много раз переписывал, стоял в очередях, ходил из двери в дверь – собирал подписи, глубокой ночью попал на прием к Лужкову. Тот в перестройку заведовал московской кооперацией. Бюрократия та еще. По-другому не умели. Комиссия человек двадцать-тридцать. Сидят за столом, скучают, гоняют чаи. Несколько часов на ногах ради одной закорючки. Ужас… А сколько раз теряли документы моссоветовские секретарши. Будто нарочно. Все складывали в ящики и забывали – и приходилось по многу раз начинать все сначала. Не многие дошли до финиша из той, первой волны…

Но Левин дошел. И даже нашел помещение. Не сам нашел, ребята-спортсмены помогли – заброшенный поповский домик по соседству с раскуроченной церквушкой. Снаружи развалины, войти страшно, но внутри ничего, можно было поставить несколько списанных по случаю снарядов. Но и это по знакомству и через авторитета, сам Владимир не знал толком кто, зато заметил, что криминал очень быстро сошелся с чиновниками.

Словом, открыл спортклуб. Но это только называлось: «спортклуб». На самом деле обыкновенная качалка для бандитов и рэкетиров. Хотя, конечно, не только для них. Но в то время это была самая платежеспособная публика. Левин, конечно же, не на это рассчитывал, но, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. Однако все оказалось к лучшему. Бандиты – они тоже люди, и у них свои правила. Что называется, кодекс бандитской чести. Они собирали оброк с торговли, с ларьков и с рынков, хотя по большей части они же рынки с ларьками и держали, крышевали предприятия и банки, но больше потом, при Горбачеве все только начиналось. Первыми воровать стали директора, учреждали кооперативы прямо на производстве, выводили денежки, а уж потом пришли бандиты. Но качалки и медицину бандиты не трогали, уважали, разве что какие-нибудь залетные, отвязные. «Несистемные», как говаривал Миша Бялик, а уж он-то был специалист по бандитам, научно подходил, классификацию составлял, интересовался очень сильно. С кем-то даже в корешах ходил. А может, врал, Миша любил прихвастнуть. Но Бялик появился позже…

…Совсем не то, что сейчас, совсем другая публика, хотя, конечно, не только бандиты и рэкетиры. И все же… ходила в качалку по большей части разная шушера – спортсмены, воришки, братва средней руки, менты (эти обыкновенно задаром), – однако заглядывали и люди очень серьезные, вроде братьев Квантришвили, Япончика и Деда Хасана, но это позже, когда с легкой руки Миши Бялика Владимир Левин открыл по соседству ресторан. А в те, самые первые годы и мысли такой не было, и он сам – совок совком, платил аккуратно налоги, а про Япончика и Деда Хасана даже не слышал. Да тех и не было в Москве, они тихо досиживали сроки. Криминал еще только поднимался…

В исполкоме и познакомился Владимир Левин с Леночкой. Он несколько месяцев ходил по инстанциям и как раз вернулся из Моссовета в район, к самой начальной точке, отстоял очередь и входил в кабинет, в последнюю, можно сказать, дверь. Левин был исключительно зол, и нервы на полном пределе, еще чуть-чуть, и он бы взорвался, и вот тут она, Фифочка. В сапожках на высоком каблуке, в шикарном ненашенском пальто, и шарф тоже будто из французского фильма. Попросила ее пропустить, то есть провести мимо всей этой кипящей, бурлящей, на последнем взводе, матерящейся публики. В первый момент Левин хотел ее послать: тоже мне Фифочка – не догадывался, что в скором времени точно так, Фифочкой, станет называть ее Роза Михайловна, мать, – хотел послать, но что-то ему помешало. Уж больно была она хороша. Возраст он не определил. Они с мамашей всегда выглядели очень молодо, намного моложе своих лет. Словом, Левин передумал и протолкнул ее мимо себя, так что из заветной двери они вышли вместе.

В отличие от Левина Леночка никакой кооператив не учредила – она и пришла неизвестно зачем, и была вовсе не из деловых женщин, а чистая Фифочка, которая очень любила мужчин, а еще больше любила одеваться, – зато сразу прибилась к нему. Впрочем, тут еще большой вопрос, кто к кому прибился: она к Левину или Левин к ней. Он довольно быстро понял, что – Фифочка, но от этого еще больше стал от нее без ума. Как бы там ни было, начиналось все очень романтически: цветы, Большой театр, знаменитый ресторатор-кооператор Федоров на Кропоткинской. К Федорову стояла немыслимая очередь, записываться нужно было заранее: отбоя не было от иностранцев, сливок общества и авторитетных людей. Как же, первый кооперативный ресторан в Союзе, о Федорове гремели газеты и телевидение, а тут еще громкий скандал: знаменитый кооператор попался на том, что покупал мясо не на рынке, как обещал, а из-под прилавка в магазине за взятку. По такому случаю собирались завести уголовное дело и прикрыть флагмана советских кооперативов, но в конечном итоге Федорову все сошло с рук.

С Андреем Федоровым обо всем договорилась Леночка. С ее слов, она знала Андрея давно – еще с тех пор, как он работал в знаменитом ресторане «Русь» в Салтыковке: там тоже собиралась братва, играл чудный ансамбль, изредка постреливали, а на будущего кооператора завели уголовное дело, так что креативный замдиректора лишь чудом не получил срок. Так вот, Леночка бывала там вместе с Погоржельским, тот писал портрет героя общепита. В то время Андрей Федоров не был еще всесоюзно известным, однако все от него чего-то ожидали, и он был уже чертовски богат, и – «Андрей так жадно на меня смотрел. У него были такие глаза», – сообщила Леночка. Она, очевидно, не преувеличивала: Леночка действительно познакомила Левина со знаменитым кооператором. Андрей Федоров оказался невысоким мужчиной с томным взглядом ловеласа и многоженца и кошачьей походкой двуногого хищника.

Но что Федоров, прославленный ресторатор, – то была лишь прелюдия, а главное блюдо – сама Леночка. С букетом цветов, раньше времени по такому случаю сорвавшись с работы, Владимир Левин прибыл на Смоленскую набережную в квартиру, где еще недавно Леночка проживала с Погоржельским и откуда ревнивый художник недавно сбежал. Правда, скоро обнаружилось, что не только с Погоржельским. Фифочка, похоже, коллекционировала знаменитостей. Среди ее – клиентов? любовников? мужчин? – обнаружились вскоре народный артист Романов, писатель Блудников и профессор Гильдебрандт, известнейший в узких кругах, да что там, чуть ли не единственный на тот момент в стране психоаналитик. Сама Леночка и сообщила об этом Левину, пока он принимал душ. И даже вещественные доказательства предъявила: портрет артиста, написанный Погоржельским, книгу за подписью Блудникова и… плетку. Плетка была от профессора Гильдебрандта, который, со слов Леночки, возжаждал устроить любовную оргию.

– Кто кого бил? – не понял Левин. – Я, знаешь, без всех этих прибамбасов. Без изысков.

– Оно и видно, – слегка обиделась Леночка. – Это было очень даже прикольно.

– Я, знаешь, работал с дочкой этого самого Гильдебрандта. Она была у нас простой лаборанткой. Рассказывала, что у него шикарная коллекция всяких предметов для пыток: плетки, хлысты, щипцы, чуть ли не устройства для испанского сапога и гильотины. Я удивлялся, думал, вот странный интерес. А оказывается, вот оно что. Сексуальный садист.

– Я ее видела, смазливая девочка, – сообщила Леночка. – Отец жаловался, что не хочет учиться. Одни мужчины на уме.

Фифочка, при всех своих головокружительных достоинствах – красивая, модная, сексуальная, в некотором роде пикантная, – с тех пор как не стала актрисой, тоже не хотела учиться. Кое-как закончила медучилище и тоже работала одно время лаборанткой – у этого самого профессора Гильдебрандта.

И без всяких «изысков» Леночка была чудо как хороша, так что они – Левин и Леночка – к полному взаимному удовольствию прожили месяца три-четыре. О, это были чудные месяцы, незабываемые, ни до, ни после ни одна женщина не волновала так сильно Левина и не доставляла ему такого наслаждения, как Леночка. Так, по крайней мере, теперь казалось ему, а уж он-то знал толк в женщинах. Прошел школу жизни, полный курс. Да, вроде бы знал. Хотя перед Леночкой он во все времена был всего лишь грубый, неловкий ученик. Было в ней что-то такое, особенное, невозможное, недосягаемое…

…Да, было. Любовницей Леночка была замечательной. Они встречались по нескольку раз в неделю, и над ними витал – или это он все потом выдумал? – то ли дух, то ли неспокойный призрак Погоржельского: картины, на которых тот изображал оргии, неестественный блуд, Леночка в волнующих позах, его брошенные костюмы в шкафу, его кисти, коллекция фаллосов, какие-то таблетки, духи, африканские снадобья, особенный лак для ногтей. Иногда Левину казалось, что в квартире присутствовал призрак не только Погоржельского, когда он обнаруживал сигареты на тумбочке, пустую банку из-под пива и трусы в ванной. Но Леночка смеялась и объясняла, что это подружка-медсестра со своим ёбарем. Вообще у нее было множество подружек, и все как на подбор, мягко говоря, были исключительно сексуальны.

Не считая мелочи вроде чьих-то трусов в ванной, все было прекрасно – настоящий пир тела, золотые месяцы любви. Леночкина квартира напоминала Владимиру храмы в Кхаджурахо[22] с их необузданным, бьющим через край эротизмом, – однако мысли о женитьбе в голову Левину не приходили. Вернее, приходили, но он их решительно отвергал. Во-первых, маленький монстр Миша. Он жил то ли у отца, то ли поочередно у бабушек, но самая мысль, что с этим болезненным ревнивцем когда-нибудь придется жить под одной крышей, повергала Левина в ужас. А во-вторых, он не был ревнив, но вовсе не мечтал отрастить ветвистые рога. А между тем за то время, что у него развивался роман с Леночкой, Левин обнаружил, исключительно с ее, Леночки-Фифочки, слов, целых полдюжины своих предшественников на, так сказать, любовном фронте. Сколько же их было всего и о ком еще Леночка умолчала, Левин мог только воображать.

Первым из тех, о ком поделилась Леночка, оказался старший научный сотрудник от Гильдебрандта – со слов Леночки, он, как и шеф, занимался сексологией, но, в отличие от солидного Гильдебрандта, вечно спешил, всегда находился при исключительно важных делах, забегал лишь на одну минуточку и тотчас хватался за телефон.

– Он все время смотрел на часы, так что даже как-то меня обкарябал, – сообщила Леночка. – Он редко снимал брюки. Зато пациентов у него было пол-Москвы. Одна интеллигенция. Все больше режиссеры и артисты. Недавно он поехал в командировку в Швецию и там остался. Гильдебрандт – швед, вот он и организовал.

Судя по рассказу Леночки, старший научный уехал только пару месяцев назад и, значит, еще недавно забегал, иначе откуда бы она знала про Швецию? Разве только от Гильдебрандта. Но хоть старший научный, интеллигентный человек. Не такая уж плохая компания.

Другой предшественник Левина был комсомольский вожак в пионерлагере, куда в качестве вожатой перед десятым классом отправилась Леночка. Согласно воспоминаниям Леночки, это был супермужчина, половой гигант, абсолютно безыдейный, но зато он здорово пел и играл на гитаре и за одну короткую смену успел лишить невинности сразу всех пионервожатых. «Естественно, тех, кто сумел сохранить свое целомудрие до него», – со смехом заключила Леночка.

Об этом «гиганте» Фифочка, судя по всему, все еще вспоминала с ностальгией и не теряла его из вида, но вроде бы издалека. Несколько лет он подвизался в комсомоле, создал центр НТТМ[23], занимался обменом и обналичкой и давно стал долларовым миллионером вроде Артема Тарасова[24]. Позже, расставшись с Леночкой-Фифочкой, Левин сам следил за супергероем: бывший комсомолец шагал по трупам, скупал активы, создавал империю, становился олигархом, взял жену из администрации президента, купил одну из самых больших в мире яхт, а заводы его дымили, отравляли землю и воду, и люди вокруг его заводов умирали от рака. Владимир Левин радовался, когда этот непотопляемый олигарх, про которого он прочитал в «Википедии», что в свое время тот очень тесно был связан с бандитами, попал в санкционные списки. Хотя – родственничек… В некотором роде…

Третьим оказался бородатый импозантный грек с острова Афродиты, куда Леночка ездила с Погоржельским перед самым разводом. Возможно даже, что этот Аполлон – таково было имя красавчика-грека – и переполнил чашу терпения Погоржельского. Но в рассказах Леночки все выглядело чрезвычайно красиво: белый песок, пальмы, Средиземное море, пятизвездочный отель, монастыри, руины, поездка в Иерусалим – Владимир Левин так и не дознался, когда же она успела и куда в это время запропастился Погоржельский.

Четвертым был Леночкин одноклассник. Он-то, по всей вероятности, и стал первым. Этот юный кавалер единственный из всех пошел по кривой дорожке, но она, дорожка, как оказалось, тоже вела в гору – талантливый мальчик поступил в театральное училище, куда была закрыта дорога Леночке, и подавал блестящие надежды, однако вскоре непостижимым образом вступил в компанию ломщиков[25]. Оказавшись в колонии на Урале, он очень быстро освоился, попал под крыло самого Усояна[26] и за неизвестные Леночке подвиги был коронован. В это же самое время за Леночкиного одноклассника хлопотала творческая интеллигенция Москвы, так что срок ему скостили, и в начале перестройки он оказался в столице. Леночкин одноклассник вовсе не был похож на братка – так, во всяком случае, утверждала Фифочка – опрятный, модный, он не дымил сигаретами, не ширялся, не пил и не плевал под ноги. Напротив, в скором времени он за счет общака открыл банк и его не раз замечали в правительстве.

– У него татуировка на груди, – сообщила Фифочка, – на правой стороне у него Станиславский с Немировичем-Данченко, он очень любит театр и помогает артистам, а слева, у сердца, – тут Леночка понизила голос и закончила шепотом, – у него наколот мой портрет. У него в колонии была с собой моя школьная фотография. Не как сейчас, а с длинными волосами. Вот с нее и накололи.

– А что дальше? Любовь? Когда он вернулся? – не без опаски спросил Левин.

– Нет, все давно закончилось, – поклялась Леночка. – У них обет. Они же как монахи. Им нельзя иметь семью.

«Ну, ну, – смеялся теперь Левин. – Как монахи». Он давно перестал быть лохом и кое-что знал про криминальный мир России. Немало читал в последнее время и разговаривал со знающими людьми. И пришел к выводу, что нет ничего страшнее российских тюрем, где вся власть у паханов, где мужчины насилуют друг друга, а бывшие люди превращаются в запуганных животных и где ничего не стоит стать неприкасаемым. А уж с женщинами как скоты.

Он видел их близко, но никогда – рядом. Они его не трогали и вроде относились неплохо, и все равно он так и не привык к ним. И рад был, когда все это закончилось, даже несмотря на деньги. Вот уж кто денег не жалел. Из-за какой-нибудь певички или стриптизерши кидали пачки долларов. Но и не пропускали никого…

Про пятого Леночка-Фифочка упомянула вскользь. Это был ее преподаватель из училища. С ним Леночка заключила очень даже выгодную сделку: ей не пришлось зубрить к экзаменам анатомию.

А вот шестой…

…Месяца три-четыре они прожили с Леночкой совершенно счастливо, то есть Левин приходил к ней на ночь раза три в неделю и при этом совершенно ничего не подозревал. Он находил иногда какие-то вещи: пачку сигарет, грязное белье, незнакомую рубашку в шкафу, тапочки, противозачаточные пилюли, но верил Леночке, что это приходила со своим ёбарем подруга. Она и в самом деле приходила, Левин ее встречал, такая откровенная телка, слегка вульгарная, но что-то в ней было. Она тоже нравилась Левину, причем так сильно, что как-то он не удержался. Леночка, пожалуй, знала, не могла не догадываться, да та бы и сама ляпнула. Они между собой не стеснялись. Но Леночке, пожалуй, было все равно. Для нее это был секс, только секс, не больше. Никаких, как убедился Левин, особенных чувств. Просто кошка. Хотя относилась очень даже по-дружески. В некотором роде Леночка взяла над Левиным шефство: он был разведен и бесприютен, только и знал, что работу. Да и, как бы сказать, очень долго был пай-мальчиком, правильным, скромным, отличником в школе. И в институте тоже. А Леночка-Фифочка, ох, Леночка, гетера! Да, гетера, гейша, куртизанка, блядь, звезда салонов! Фифочка! У нее везде имелись свои фарцовщики. В Москве восьмидесятых не только не было бутиков, в совдеповской Москве не знали даже это слово! Дикари! Неандертальцы! А Леночка все знала! Королева! Ей привозили одежду из Парижа! То ли иностранцы, то ли наши дипломаты.

Именно Леночка открыла ему дорогу в другой мир! В ту пору Левин носил туфли «Цебо», тяжелые и жесткие, как колодки, да еще с большой вмятиной, – ничего лучше нельзя было найти в московских магазинах. Так вот, однажды Леночка устроила ему сюрприз! Левин пришел, как обычно, после работы на Смоленскую – это был его день, понедельник, – Леночка встретила его не в пеньюаре, как всегда, и не в неглиже, что тоже иногда бывало, а в плотном бархатном халате. Она провела Левина в комнату, таинственно усадила на диван, приложила палец к губам, махнула рукой, и откуда-то из шкафа (так не могло быть, но Левину показалось, что именно из шкафа) вынырнул фарцовщик. Он был маленького роста, лет двадцати пяти, в невероятных джинсах и держал в руках сразу две коробки.

– Примеряй, – скомандовала Леночка – и, о чудо, сразу две пары английских туфель оказались перед Левиным. Он примерил: обе пары подходили идеально, кожа была тонкая и мягкая, нежная, теплая (то мог быть обман чувств, но Левин до сих пор уверен, что теплая), совсем не похожая на каменную «Цебо». Он долго мучился, решая про себя, какую из этих пар взять, ему не приходило в голову, что можно взять обе. Мучился до тех пор, пока Леночка решительно не прервала его муки.