Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии

Наконец 2 июля на императорском совещании было принято решение продолжить наступление на юг, при этом внимательно следя за ситуацией на немецко-советской войне. При благоприятном развитии событий Япония готова была нанести удар по Советскому Союзу. Под предлогом «особых маневров» была проведена полномасштабная мобилизация Квантунской армии на маньчжурской границе. Численность японских войск в Маньчжурии почти удвоилась – с приблизительно 400 тысяч человек до 700 тысяч[9].

Кремль с тревогой ожидал реакции Японии на начало войны СССР с Германией. Мацуока заявил послу СССР в Токио К. А. Сметанину, что для Японии приверженность Тройственному пакту обладает приоритетом по сравнению с соблюдением пакта о ненападении с Советским Союзом. Однако это бряцание оружием противоречило решению Совместного совещания, и премьер-министр Фумимаро Коноэ в итоге снял Мацуоку с занимаемой должности. Новый министр иностранных дел Японии, Тэйдзиро Тоёда, заверил Сметанина, что Япония будет неукоснительно соблюдать пакт о нейтралитете. Впрочем, несмотря на эти заверения японцев, Сталин опасался, что Япония может нанести неожиданный удар по СССР, и приказал командованию Дальневосточного военного округа воздержаться от любых действий, могущих спровоцировать японцев на нападение. Рихард Зорге, резидент советской разведки, входивший в состав немецкого посольства в Токио, посылал в Москву важнейшие сведения. Зорге предупреждал Кремль, что Япония может напасть на Советский Союз без объявления войны. Он также докладывал, что Германия оказывает постоянное давление на Токио, убеждая японцев начать военные действия против СССР. Обладая всей этой информацией, Сталин не решался массово перебрасывать боевые части с Дальнего Востока на европейский театр военных действий, чтобы не ослабить оборону Приморья и Сибири. Только в октябре Зорге передал в центр отчет, в котором высказал убежденность, что Япония не нападет на Советский Союз – по крайней мере в этом году [Hosoya 1985: 321–323; Pegov 1985–1986: 33–36][10].

В конце концов хурма на землю так и не упала. Японская оккупация Французского Индокитая в июле 1941 года привела к тому, что правительство Рузвельта заморозило японские активы в банках США. Военное министерство создало на Филиппинах новую группу войск – Дальневосточные силы американской армии, для командования которыми на активную службу был вновь призван бывший начальник штаба армии США Дуглас Макартур. Затем США наложили на Японию нефтяное эмбарго. В августе после переговоров, прошедших у побережья Ньюфаундленда на борту тяжелого крейсера «Огуста», Рузвельт и Черчилль приняли Атлантическую хартию, в которой были обозначены цели Великобритании и США в текущей войне, в частности запрет на территориальную экспансию и восстановление «суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем». Эти принципы, которые в первую очередь относились к ситуации в Европе, были затем применены и в отношении Азии [Sherwood 1948: 349–365].

Коноэ отчаянно пытался избежать войны с США. Даже тогда, когда японское военное командование уже готовилось к нападению на Соединенные Штаты, он предложил Рузвельту встретиться на высшем уровне. В августе адмирал Исороку Ямамото завершил разработку плана неожиданной атаки на Тихоокеанский флот ВМС США в Перл-Харборе. В сентябре на императорском совещании была принята резолюция о том, что, если разногласия с США не удастся разрешить дипломатическими средствами, Япония вступит в войну с Соединенными Штатами и Великобританией. Переговоры между госсекретарем Корделлом Халлом и японским послом в Вашингтоне зашли в тупик из-за вопроса о выводе японских войск из Китая. В конце концов встреча между Коноэ и Рузвельтом так и не состоялась.

В октябре кабинет Коноэ подал в отставку, и премьер-министром стал генерал Хидэки Тодзё. 26 ноября послу Японии в США была представлена «нота Халла», которая фактически являлась ультиматумом, положившим конец попыткам дипломатического разрешения конфликта между Японией и США. Война против американцев стала неизбежной. Всего через день после получения «ноты Халла» министр иностранных дел Японии Сигэнори Того проинструктировал посла в Берлине Хироси Осиму передать Гитлеру и министру иностранных дел Германии Риббентропу, что Япония не будет нападать на Советский Союз. Получив эти сведения, Сталин смог перебросить с Дальнего Востока на оборону Москвы хорошо обученные дивизии.

Подойдя незамеченным к Гавайям, японский флот 7 декабря атаковал базу Тихоокеанского флота США в Перл-Харборе. Рузвельт немедленно объявил войну Японии. Гитлер, в свою очередь, объявил войну США, в результате чего американцы оказались втянуты в боевые действия не только на Тихом океане, но и в Европе. Такое развитие событий не могло не радовать Сталина. Война с США, безусловно, делала еще менее вероятным нападение японцев на СССР [Kennedy 1999: 515–522].

Трехсторонние отношения между СССР, США и Японией были весьма странными. Для того чтобы вести войну с американцами, Япония была заинтересована в соблюдении пакта о нейтралитете с Советским Союзом. Сталин был столь же сильно заинтересован в сохранении этого нейтралитета, для того чтобы сосредоточить все усилия на борьбе с Германией. Отношения, существовавшие между СССР и Японией в период с 1941 по 1945 годы, Джордж Александр Ленсен охарактеризовал как «странный нейтралитет». В то время как русские воевали с немцами, которые являлись союзниками Японии, Япония находилась в состоянии войны с США, которые вместе с СССР состояли в антигитлеровской коалиции. Торгово-транспортные суда под советским флагом доставляли тихоокеанским маршрутом в СССР поставки по ленд-лизу. Некоторые из этих военных грузов попадали в Китай, а другие впоследствии использовались в войне с Японией. Некоторые американские летчики после бомбардировок японских объектов скрывались от преследования на советской территории. СССР, в свою очередь, обвинял Японию в оказании военной помощи Германии и в том, что японцы передавали немцам по дипломатическим каналам ценную военную информацию. Таким образом, нейтралитет, существовавший между Японией и Советским Союзом, представлял собой непрочный мир, продолжавшийся только до тех пор, пока это было стратегически выгодно обеим сторонам [Deane 1946; Мау 1955: 154; Stephan 1974: 144][11].

8 декабря, на следующий день после нападения японцев на Перл-Харбор, Рузвельт и Халл потребовали у советского посла М. М. Литвинова, чтобы СССР объявил войну Японии. 11 декабря Молотов дал указание Литвинову ответить американцам, что Советский Союз, находясь в состоянии войны с Германией, не будет вступать в войну с Японией, соблюдая условия пакта о нейтралитете. Однако было бы ошибкой думать, что Сталин в то время не вынашивал планов войны с японцами. Всего через 10 дней после того, как Литвинов отклонил требование Рузвельта, Сталин сообщил министру иностранных дел Великобритании Энтони Идену, что СССР в конечном итоге присоединится к войне с Японией, что на переброску войск с европейского театра военных действий на Дальний Восток потребуется всего четыре месяца и что лучшим вариантом развития событий будет тот, при котором Япония сама окажется спровоцирована на нарушение пакта о нейтралитете. В конце декабря заместитель наркома иностранных дел С. А. Лозовский направил Сталину и Молотову докладную записку, в которой высказал свои соображения по поводу внешней политики СССР после войны. В этом документе заслуживают внимания два пункта. Во-первых, он предвидел, что главным противостоянием послевоенного мира будет конфликт между Советским Союзом и капиталистическими странами. Во-вторых, что первоочередной задачей СССР будет обеспечение собственной безопасности. Лозовский писал, что нельзя терпеть положение дел, при котором японские корабли могут отрезать СССР от Тихого океана, закрыв пролив Лаперуза, Курильские проливы и Сангарский пролив (теперь – пролив Цугару). Поразительно, что даже в эти мрачные дни, когда на Москву продолжали наступать немецкие дивизии, Сталин и его советники по внешней политике уже строили планы нападения на Японию[12].

В январе 1942 года на Совместном совещании были приняты «Основополагающие принципы ведения войны». Япония планировала какое-то время «поддерживать мир с Советским Союзом, чтобы предотвратить укрепление отношений между СССР и его англо-американскими союзниками и разделить эти два лагеря». Стоит, однако, отметить, что за этим поддержанием мира скрывались планы нападения на СССР при первом удобном случае. 10 июля 1942 года Риббентроп потребовал от Японии вступить в войну с Советским Союзом, но японское правительство отклонило это требование. Генерал-майор Кэнрё Сато, начальник бюро по военным вопросам Министерства армии, заявил, что «спелая хурма еще не упала на землю» [Hayashi 1958: 189–190, 195–196].

После первых военных успехов фортуна отвернулась от японцев. Они проиграли крупное морское сражение у атолла Мидуэй в июне 1942 года, а затем еще и битву за Гуадалканал в феврале 1943-го, которая по времени совпала с победой советских войск под Сталинградом. Новое положение дел вынуждало Японию пересмотреть свою политику в отношении Советского Союза.

Переход к политике умиротворения

В феврале 1943 года, когда стало очевидно, что немцы потерпели поражение в Сталинградской битве, посол Японии в Москве Наотакэ Сато призвал японское правительство улучшить отношения с СССР за счет отказа от нефтяных и угольных концессий на Северном Сахалине и заключения соглашения о рыбной ловле. В апреле 1943 года министром иностранных дел стал ветеран японской дипломатии Мамору Сигэмицу, решивший последовать рекомендациям Сато. Назначение Сигэмицу имело важнейшие последствия для будущих дипломатических маневров, целью которых было заключение мира. Министр – хранитель печати и самый близкий советник Хирохито маркиз Коити Кидо был старым другом Сигэмицу, и вместе они стали вынашивать тайные планы завершения войны [Morishima 1975: 164; Lensen 1972: 108–109]. Однако, зная, что Хирохито по-прежнему доверяет Тодзё и проводимой им военной политике, Кидо не спешил организовывать встречу дзюсинов (коллегия бывших премьер-министров Японии) с императором.

19 июня на Совместном совещании была утверждена новая политика в отношении Советского Союза. Теперь она была направлена на то, чтобы «поддерживать мир между Японией и СССР» и «заставить СССР строго придерживаться пакта о нейтралитете». Для этого Япония выразила готовность передать Советскому Союзу нефтяные и угольные концессии на Северном Сахалине, выполнив наконец обещание, которое Мацуока дал Сталину еще до заключения этого пакта. Переговоры начались в июне 1943 года.

Задачей-минимум было удержать Советский Союз от вступления в войну с Японией, а при удачном развитии событий наладить с Москвой более продуктивные и доверительные отношения. СССР начал занимать в японской военной и внешней политике центральное место. 10 сентября Сигэмицу поручил Сато прозондировать почву на предмет возможности отправки в Москву чрезвычайного и полномочного посла, который передал был пожелания японской стороны установить более теплые отношения между странами. Однако, как и предсказывал Сато, Молотов ответил на это, что СССР не готов принять такого посла: не только потому, что цель его визита была бы не вполне ясна, но и из-за того, что этот визит был бы расценен как попытка Токио выступить посредником в заключении мира между СССР и Германией. 25 сентября на Специальном совещании были приняты «Основы будущей военной доктрины», в которых нейтралитет Советского Союза был объявлен непременным условием продолжения войны с США и Великобританией. Японское правительство перешло к политике умиротворения [Shusen shiroku 1977,1: 77–94][13]. Ситуация изменилась на 180 градусов. Теперь уже СССР ждал, когда спелая хурма упадет на землю к его ногам.

Кремль быстро приостановил переговоры о сахалинских концессиях и правах на вылов рыбы, когда японский флот захватил три судна под советскими флагами, на которых находился груз, отправленный по ленд-лизу Хотя правительство и Совместное совещание сознавали, что поставки по ленд-лизу являются пустяком по сравнению с необходимостью улучшения отношений с Советским Союзом, они не могли оперативно решить разногласия по этому вопросу с Генштабом военно-морского флота. Москва воспользовалась этим инцидентом для того, чтобы бессрочно заморозить отношения с Японией. К тому моменту, когда в ноябре ситуация с захватом советских судов была разрешена, СССР уже принял участие в Московской конференции министров иностранных дел и Тегеранской конференции, укрепив свои связи с союзниками по антигитлеровской коалиции. Переговоры по сахалинским концессиям и соглашению о рыболовстве возобновились в ноябре 1943 года, но завершились только в марте 1944-го. Япония потеряла на этом девять драгоценных месяцев [Morishima 1975: 172–173, 175–177; Lensen 1972: 61–73, 78-104].

Рузвельт требует безоговорочной капитуляции

В январе 1943 года на пресс-конференции в Касабланке Рузвельт объявил, что союзники будут требовать безоговорочной капитуляции стран «оси» [Villa 1976: 70][14]. Само понятие «безоговорочная капитуляция» возникло отчасти благодаря полученному после Первой мировой войны опыту, когда было заключено перемирие и поражение Германии породило теорию заговора, получившую название «удар ножом в спину», отчасти из-за желания выкорчевать фашизм, нацизм и милитаризм, а отчасти для того, чтобы теснее сплотить участников антигитлеровской коалиции. Под безоговорочной капитуляцией Рузвельт понимал не только собственно военную капитуляцию, но и уничтожение философии, сделавшей возможными милитаризм и территориальную экспансию. Более того, победитель получал право диктовать свою волю побежденным до тех пор, пока «миролюбивые» нации не будут полностью убеждены, что поверженный противник не представляет более угрозы их мирному существованию. По словам Уинстона Черчилля, безоговорочная капитуляция означала, что победители получали полную свободу действий в отношении проигравших. Он также добавил, что на капитулировавшего противника не будет распространяться Атлантическая хартия [lokibe 1985, 1: 110–128].

Рузвельта не заботило, как именно принципы, заложенные в понятие «безоговорочная капитуляция», будут прописаны в конкретных документах: эта задача была поставлена перед Комитетом по послевоенной внешней политике при Государственном департаменте. С 1942 года три главных специалиста по Японии – Джозеф Баллантайн, Джордж Блейксли и Хью Бортон – активно работали над формированием послевоенной политики США в отношении Японии11. Вдохновленные идеалистическими положениями Атлантической хартии, но в то же время пребывавшие в растерянности из-за требования о безоговорочной капитуляции, озвученного Рузвельтом, эти специалисты по Японии пытались создать программу действий, которая позволила бы японцам вернуться после войны в международное сообщество в качестве мирной и передовой нации. Они сходились со сторонниками «жесткого мира» в том, что необходимо уничтожить военную мощь Японии и выкорчевать из нее семена милитаризма. Однако эта троица решительно возражала против концепции «жесткого мира», за которую ратовала администрация Белого дома. Сторонники «жесткого мира» настаивали на том, что японский милитаризм останется неистребим до тех пор, пока существует императорский дом. Поэтому они выступали за упразднение монархии, наказание Хирохито как военного преступника и установление в Японии республиканского строя. [15]

Баллантайн, Блейксли и Бортон были коренным образом не согласны с этими предложениями. Они утверждали, что нельзя безболезненно установить новый политический строй – даже такой, как демократия – в стране, чьи политические, культурные и религиозные традиции так сильно отличаются от американских. Зная японскую историю, они понимали, что возрождение милитаризма было в очень малой степени связано с императорским строем как таковым и что симбиотическая связь между императором и милитаризмом, о которой говорилось в принципах кокутай, имеет недавнее происхождение. Почитание императора было глубоко заложено в японцах на религиозном и эмоциональном уровне, и только горстка радикалов – по большей части коммунистов – выступала за упразднение монархии. Введение в Японии республиканского строя означало бы, что американская оккупация будет длиться очень долго, и даже тогда не было бы никаких гарантий, что после ухода американцев монархия не будет восстановлена.

Сторонники «мягкого мира» утверждали, что в интересах США будет превратить Японию в мирную и передовую страну. Для этого было жизненно важно сохранить монархию. Выразителем идей этой группы лиц был Джозеф Грю, ставший мишенью для яростных нападок со стороны либералов, которые прозвали его «соглашателем» и «апологетом Хирохито» [Heinrichs 1966: 364–369].

Хотя сам Рузвельт не очень глубоко вникал в эти вопросы, он явно был сторонником жестких мер в отношении Японии. Даже Халл критиковал позицию своих экспертов по Японии как слишком мягкую. Общественное мнение США было однозначно против Японии и Хирохито. В такой ситуации, когда все вокруг было пропитано антияпонскими настроениями, экспертам Госдепа пришлось несколько скорректировать свою позицию. На словах они выразили полную поддержку поставленной президентом задаче добиться безоговорочной капитуляции, однако при этом продолжали настаивать на том, что эта капитуляция ни в коем случае не должна повлечь за собой свержение в Японии монархического строя.

Сталин обещает вступить в войну с Японией

В октябре 1943 года в тихоокеанских взаимоотношениях между СССР и США произошел коренной перелом. Новым послом Соединенных Штатов в Советском Союзе стал Аверелл Гарриман, а главой американской миссии в Москве Объединенный комитет начальников штабов назначил генерал-майора Джона Р. Дина. На конференции министров иностранных дел, начавшейся в Москве 19 октября 1943 года, в первую очередь обсуждалось открытие второго фронта в Европе. Однако именно на этой встрече лидеры советского государства впервые обозначили свое намерение вступить в войну с Японией. Халл вспоминал, что Сталин «прямо и недвусмысленно» сказал ему, что, «когда союзники нанесут поражение Германии, Советский Союз присоединится к ним для победы над Японией». Однажды вечером после ужина участникам конференции был показан фильм о японской интервенции в Сибири. «Это была явная антияпонская пропаганда, – писал Дин, – и нам всем показалось, что таким образом советские лидеры косвенно дали понять о своем отношении к Японии». Когда Иден заметил, что, возможно, показ такого фильма был не вполне уместным действием со стороны государства, сохраняющего нейтралитет с Японией, Гарриман возразил, что поддерживает это решение, и провозгласил тост за тот день, когда американцы и русские «вместе будут бить япошек». Хотя Гарриман сказал Молотову, что поймет, если советский нарком иностранных дел не присоединится к этому тосту, Молотов ответил: «Почему бы нет? С удовольствием. Это время придет», – и опрокинул рюмку[16].

На Московской конференции министров иностранных дел участники антигитлеровской коалиции приняли декларацию, в которой договорились продолжать сотрудничество. В пятом параграфе этой декларации было сказано, что союзники будут консультироваться друг с другом и, если понадобится, с другими членами Объединенных Наций, «имея в виду совместные действия в интересах сообщества наций… пока не будет установлена система всеобщей безопасности» [Harriman, Abel 1975: 237]. В июле и августе 1945 года это условие сыграло важнейшую роль в переговорах между СССР и США.

Обещание Сталина вступить в войну с Японией было напрямую связано с вопросом об открытии второго фронта в Европе. Советский Союз, которому в предыдущие два года пришлось противостоять 80 % немецкой военной мощи, принял на себя основной удар на европейском театре военных действий. Англо-американские союзники неоднократно отвергали требования Сталина открыть второй фронт в Европе.

Однако слова Сталина о присоединении к союзникам в войне против Японии не были дипломатической уловкой; он уже начал подготовку к ней. Победа советских войск в Сталинградской битве придала Сталину чувство уверенности, побудив его предпринять первые конкретные шаги к военным действиям против Японии. В августе 1943 года Государственный комитет обороны принял решение о строительстве железной дороги от Комсомольска-на-Амуре до Советской Гавани для транспортировки войск на Тихоокеанский театр военных действий – это был проект первостепенной важности, реализация которого была поручена Наркомату внутренних дел (НКВД) [Kirichenko 1992: 236–243]. Впрочем, если Сталин и строил планы нападения на Японию, он держал их при себе, доверяя свои мысли только избранным членам Политбюро, таким как Молотов и Берия.

Быстрота, с которой западные союзники достигли договоренности о сотрудничестве с Советским Союзом, тревожила посла Сато. 10 ноября он спросил Молотова, означала ли Московская конференция какие-либо перемены в политике Советского государства в отношении Японии. Молотов заверил его, что все останется по-прежнему. Когда Сато спросил Молотова о Декларации четырех государств, советский нарком резко оборвал его, поинтересовавшись у Сато, что означает недавнее подтверждение Тройственного пакта, провозглашенное Германией, Италией и Японией 15 сентября того же года. Избрав тактику нападения, Молотов смог скрыть от Сато истинный смысл Московской декларации [Lensen 1972: 53].

Московская конференция стала прелюдией к первой встрече лидеров антигитлеровской коалиции на высшем уровне. Но Сталин наложил вето на участие в этом саммите Чан Кайши. Он не считал Китай равным трем другим мировым державам и не хотел, чтобы Чан Кайши вступил с Рузвельтом и Черчиллем в коалицию, которая оказывала бы давление на СССР, вынуждая его начать войну на Дальнем Востоке. Поэтому 27 ноября 1943 года Рузвельт, Черчилль и Чан Кайши встретились в Каире без Сталина. Там они приняли Каирскую декларацию, в которой провозгласили отказ от территориальной экспансии и заявили, что их целью является лишить Японию всех территорий, захваченных ею у других «при помощи силы и в результате своей алчности», и обеспечить возвращение Маньчжурии, Тайваня и Пескадорских островов Китаю, освобождение тихоокеанских островов и установление независимости Кореи.

28 ноября «Большая тройка» (Рузвельт, Черчилль и Сталин) встретилась в Тегеране. На этой встрече Рузвельт и Черчилль наконец согласились открыть второй фронт в Европе не позднее мая 1944 года. Взамен Сталин пообещал вступить в войну с Японией после победы над Германией. «Там же, в Тегеране, наши союзники заручились принципиальным согласием советской стороны объявить войну империалистической Японии после поражения гитлеровской Германии» [Славинский 1999: 327–328; Штеменко 2014: 275; Мау 1955: 164–165]. Также Сталин сказал, что в свое время сообщит союзникам условия, на которых СССР вступит в Тихоокеанскую войну. Вполне вероятно, что Сталин с Рузвельтом уже тогда обсудили в личной беседе условия участия СССР в войне с Японией, но протокола этой встречи не сохранилось. 12 января 1944 года Рузвельт на Тихоокеанском военном совете объявил, что по договоренности со Сталиным Маньчжурия, Тайвань и Пескадорские острова будут возвращены Китаю, в Корее будет на 40 лет введена система международной опеки, а Советский Союз получит в аренду Дайрен и маньчжурские железные дороги; кроме того, СССР будет возвращен Южный Сахалин и переданы Курилы[17]. В Тегеране Сталин с Рузвельтом тайно обсудили особые требования советской стороны; формальное утверждение этих условий было перенесено на более поздний срок [Bohlen 1973: 195; Entry 1955: 24; lokibe 1985, 2: 76–79].

В то же время Сталин потребовал от экспертов по внешней политике представить ему свои соображения по японскому вопросу. 11 января 1944 года руководитель комиссии Наркомата иностранных дел И. И. Майский представил Молотову объемную записку, в которой изложил свое видение общей стратегии Советского Союза по вопросам будущего мира и послевоенного устройства. По мнению Майского, первостепенной задачей СССР должно было стать «создание такого положения, при котором в течение длительного срока были бы гарантированы безопасность СССР и сохранение мира, по крайней мере, в Европе и в Азии». Для достижения этой цели было необходимо, чтобы СССР вышел из войны с выгодными стратегическими границами. Применительно к Дальнему Востоку это означало возвращение Южного Сахалина и передачу Советскому Союзу Курильских островов, отгораживавших СССР от Тихого океана. Однако Майский не считал, что для этого СССР необходимо вступать в войну с Японией. По его мнению, было более выгодно «предоставить “честь” разгрома Японии англичанам и американцам», что «заставило бы США и Великобританию несколько порастрясти свои человеческие и материальные ресурсы». На послевоенной мирной конференции СССР мог бы получить эти территории, «не сделав ни одного выстрела на Дальнем Востоке»[18].