Римские цифры

– Ну вот, а ты собираешься их защищать?

Клара снова недолго подумала.

– Если не будет altera pars, значит, сявки победили.

– Сявки no pasaran! – весело поднял сжатый кулак Зиновий. Другая рука в кулак не сжималась: три пальца оторвало под Сталинградом, вместе с куском рукоятки кинжала, когда они шли – вернее, бежали, мороз был жуткий, в рукопашную и он сцепился с невероятно сильным фрицем.

– Наверно, – Клара вздохнула, – есть категория людей, которым предначертано быть сявками. Как некоторым – холопьями, сколько ни отменяй холопство. И сколько потом ни стреляй в тех, кто его отменил.

– Да и кто такой сявка? – пожал плечами Зиновий. – Тот же самый холоп, только сытый и непоротый… Но проблем вокруг и без этого хватает, доченька. Сявки – не самая большая из них, ты же знаешь…

Клара покачала головой:

– Это, папка, всё из одной оперы, всё – звенья одной и той же цепи. Маленький сявка – маленькие проблемы, большой – большие.

Он вздохнул: ещё какие!.. Поставил другую пластинку, Шульженко.

– Молодец землячка! – похвалил Зиновий. – Сколько времени ни пройдёт, никакой прогресс не заменит искусство.

Клара задумалась на дольше. Посмотрела в окно, мимо их окна как раз проезжала «четвёрка», аккуратно держась штангами за электрические провода. Тёмно-коричневая кожа сидений уютно пахнет, только сейчас временно не для Клары, а для немногочисленных пассажиров: в субботу утром в троллейбусе народу немного.

– Знаешь, папка, я думаю, – проговорила она наконец, – что прогресс и цивилизация совсем не одно и то же. Скорее это – противоположности. Чем больше прогресса, тем в конце концов меньше цивилизации… Искусство – это часть цивилизации, как и Римское право. Или как «Война и мир».

Зиновий помолчал прежде чем ответить:

– Прогресс, если его довести до абсурда, превратит искусство в самодеятельность. Сделает его хорошим для всех, на все вкусы, как пирожки с ливером.

– Вот именно! – согласилась Клара. – А разве может культура быть массовой? Массовым может быть только бескультурье… Не дай бог настанут времена, когда «Война и мир» станет нравиться всем. Всем – значит никому.

– Или твой любимый Бенедиктов, – добавил Зиновий.

Клара рассмеялась:

– Если сявки скажут, что им нравится Толстой или Бенедиктов, я и того и другого разлюблю в знак протеста.

– А если они обманут? Стоит ли доверять сявкам?

– Ну что ты, папка! – весело воскликнула Клара. – У меня нет такого места, до которого мне были бы сявки вместе с их мнением. Моё мнение для меня намного важнее. А самодеятельность – как была, так и будет, никуда не денется.

– Вот именно, – сказал Зиновий. – У искусства и халтуры – только одно общее: они вечны. Ты заметила, конечно: чушь постоянно проявляет твёрдый характер, мягкий знак ей в этом не помеха.

И он пошёл на кухню разогреть сваренный Бертой рассольник.

VI

«Сильнее всего хочется думать о том, о чём думать не хочется сильнее всего», – не переставал думать Владимир Фёдорович.

«Тройка» дотарахтела от Управления Южной железной дороги до Павловской площади. Виноват, «Розы Люксембург». Он вышел, а трамвай потарахтел себе дальше. Владимир Фёдорович вынул из светло-коричневого деревянного портсигара «Казбек», закурил, не опасаясь, что Мария увидит и рассердится, и не торопясь пошёл домой – через Николаевскую площадь, по Сумской. Ах да, «Тевелева», как же я забыл, что они её тоже переименовали.

Впрочем, Мария сейчас и не заметила бы, даже если бы увидела, что он курит…

«Клара права, – думал он не о самом главном, стараясь о главном как-нибудь не думать. – Зачем называть улицы именами людей? Всё равно ведь рано или поздно придётся переименовывать. Вместо «Розы» назвали бы, что ли, Розовой. А «Люксембург» – это что такое? Почему не Лихтенштейн или Монако?»

Но главное-то было совсем не это.

И не то, что вроде бы совсем недавно он водил Клару в зоопарк, вон там, дальше, в Саду Шевченко, а сейчас она уже права…

Не это, конечно. Думать хотелось совсем о другом – о том, о чём думать совсем не хотелось.

Он для этого и вышел из Управления раньше – чтобы постараться не думать. Или придумать что-нибудь.

Хотя что же тут придумаешь?

Как отвлечь Марию, он ума приложить не мог.

В сотый раз промямлить какую-нибудь ерунду вроде того, что три года – это всего ничего? Три года назад Миши ещё не было. Владимиру Фёдоровичу было всего лишь 47, через три – будет уже 53. Их, этих по три, не так уж, если подумать, и много…

Остаётся только – постараться не думать, но о главном хочется думать именно потому, что думать о главном больше всего не хочется. Даже если палец поцарапаешь до крови – как назло будешь браться им за что попало, сколько ни старайся уберечься.

Хотя и это ведь сейчас не главное…

Главное – как отвлечь Марию? Самому тоже нужно как-нибудь отвлечься, – но разве это не одно и то же?

Он с Кларой не успел нагуляться – думал, нагуляется с Мишей. А Мише-то – всего лишь полтора не года даже, а годика, ну, чуть больше, но всё равно, пока только годика.

Вечером, укладывая Мишу спать, Мария или Клара ложатся рядом с ним и тихонько поют его и свою любимую колыбельную песню:

Спят медведи и слоны,Дяди спят и тёти.

Самуил пожимает плечами: «Зачем баловать парня? Захочет – сам заснёт». А они поют себе и поют:

Все давно спать должны,Но не работе.

Миша старается не заснуть, открыть глаза пошире, но они у него хочешь не хочешь закрываются, и он засыпает.

Его или свою? Это пока одно и то же…

«Интересно, что бы они пели, если бы «Цирка» не было?» – улыбнулся Владимир Фёдорович, закуривая новую папиросу. – «Какие ещё есть убаюкивающие песни? Может, других и нет вовсе?… Цирк да и только».

Другие песни сейчас в голову не приходили. Вообще ничего не приходило, никаких нормальных слов, кроме всяких «Верхняя Касриловка», «Верхнедуриловка» и тому подобного. Всех этих «верхних» было пруд пруди, а вот как помочь Марии пережить три года, а главное – ближайшие три дня, он не знал. Думал, думал, и всё равно ничего не получалось.

Всё, что мог, Владимир Фёдорович делал. Но что он мог?

Особенно если они решат остаться там на дольше?

VII

Самуил и Владимир Фёдорович трудились в их и без того большой комнате, которой теперь, к сожалению, предстояло увеличиться. Мария Исааковна с Кларой были на кухне.

– Были сборы недолги,От Кубани до ВолгиМы коней собирали в поход, —

пропел Самуил, заканчивая перевязывать очередную пачку книг. Самые тяжёлые из них – справочник лечащего врача и речи выдающихся русских адвокатов. Владимир Фёдорович тем временем паковал Мишины вещи, их получилось больше всего.

– Ваша верхняя Кацапетовка подождёт, никуда не денется, – уверенно сказал Владимир Фёдорович. – Спешить некуда, главное – ничего не забыть. Всё-таки не в нижнее какое-нибудь собираетесь, а в верхнее. Статус обязывает.

– Согласен, Владимир Фёдорович, дорогой. Моя мама говорит: всё должно быть как следует быть.

– Как они поживают? Балашовка на месте?

– Спасибо, всё в порядке. В Балашовке у меня сомнений нет ни малейших. Папа работает на велозаводе маляром, Ида – на мыловаренной фабрике, мама дома. Майя уже в пятом классе.

– Не переживают, что надолго уезжаете?

Самуил не сразу ответил – возможно, потому, что принялся за новую пачку, с детскими книжками:

– Думаю, переживают…

И добавил весело:

– Три года – это не так уж много, уверяю вас. Как-нибудь и в отпуск в Харьков постараемся выбраться.

«Примерно столько, сколько в эвакуации, – молча возразил Владимир Фёдорович. – Три года назад ещё и Миши не было…»

– Может, собаку имеет смысл завести? – спросил он, чтобы не возражать вслух. – Деревня есть деревня, ну её к аллаху. Хоть и верхняя. Вам бы собака в вашем хозяйстве не помешала. А то вся надежда – на вашу Надю, как я понимаю.

Самуил воскликнул брезгливо:

– Собака в доме?

И тут же добавил:

– Да хоть и во дворе. Я сам буду служить, только бы не воняло псиной.

Миша оторвался от игры и со вкусом повторил новое слово несколько раз, делая ударение на «с»:

– Псиной! Псиной! Псиной! Псиной!

«Какие вы, Антоша, слова произносите!» – наверняка сказала бы Клара, но она и Мария Исааковна были на коммунальной кухне.

VIII

На майские праздники Миша здорово напугал маму и даже Владимира Фёдоровича, которого вообще-то никогда не пугал – чем он мог напугать Владимира Фёдоровича? Клара пришла, кажется, из библиотеки, Мария Исааковна встретила её более обеспокоенной, чем обычно.

– Клара, ребёнок что-то просит, я ничего не понимаю.

– Мама, – удивилась Клара, – Митуся уже хорошо говорит. Как можно его не понять?

– Ну, так сама спроси у него. Бедный ребёнок, даже я уже выбилась из сил, а ему каково?

Клара взяла Мишу на руки.

– Митулик, чего ты хочешь? Скажи маме, не держи в тайне.

Миша был зарёван и изнурён.

– Абликоти тутоние… – заикаясь, произнёс он и снова заплакал.

– Чему вы его с Самуилом научили? – улыбнулся Владимир Фёдорович. – Таких слов не бывает.

– Петкевич! – перебила его Мария Исааковна. – Ну вот чему ты улыбаешься?

Владимир Фёдорович пожал плечами:

– Так что ж, мне тоже плакать? Давай заплачем хором, Мишутка.

Клара встревожилась.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.