Лютик

По разумению Любови Петровны, совсем недавно разменявшей тридцатник, Пухляков вовсе не такой молоденький, как заливает эта Клёна Павловна. Ему уже сорок два, нашла пацана, дурёха! Журавлёва вспоминает жидкий пробор Семёна Венедиктовича, его наивно поднятые бровки, его «пивной бурдючок», который не может скрыть даже эксклюзивный широкий пиджак…

Нет, травоядный Сёма далеко не мальчик и не красавчик. Впрочем, отдадим должное – он не худший патрон, с кем работала Любовь Петровна. Семён Венедиктович не кричит, не мешает, никому не лезет под юбку и не домогается подчинённых дам, как домогался Журавлёвой тот же гад Перкасьев в инвестиционном фонде. Вполне адекватный начальник. И они с ненормальной Клёной Павловной живут почти как Любовь Петровна со своим Стёпкой, только с точностью наоборот. Он – бегает, она – ревнует.

– Всё равно я бы бегать за ним не стала! – выносит вердикт Любовь Петровна. – Много чести дураку. А наручники ты с собой таскаешь тоже из любви?

– Да! И не только их, – будто очнувшись, Клёна Павловна гордо встряхивает своей вместительной сумкой. – Когда твой муж кобель, каких мало, надо быть готовой ко всему.

– Поздравляю, ты не Клёна, а настоящий Дуб! – иронизирует Любовь Петровна, снова напрасно пытаясь вырваться из кресла.

Зря она это ляпнула. Оскорблённая Клёна Павловна отвешивает связанной сотруднице пощёчину. Вскрикнув, Журавлёва громко матерится от обиды. Напрягает мышцы, расправляет грудь, рычит и изгибается. Усилия пленницы бесполезны: скотч лишь глубже впивается ей в живот и лодыжки, дотянуться до мерзавки Пухляковой невозможно. Эх, если бы не скованные за спину руки!…

– Мы ещё разберёмся, кто тут дуб, а кто осина! – чувствуя свою безнаказанность, Пухлякова мстительно дёргает пленницу за причёску, похожую на пенный реактивный хвост самолёта. – Меня, Лютик, не обманешь! Сама знаю, что мой Сёмка жирных любит, чтобы сала на ляжках потолще! Найду его – огребёте у меня оба!

Любовь Петровна неуклюже ощупывает пальчиками браслеты. Пот течёт с её лица, кипрейная кружевная блузка намокает спереди, словно слюнявчик, влага скапливается между грудей и бежит под сбрую лифчика. Соски топорщатся как ореховые косточки, распирая атласные ракушки. Перед ней на столе лежат ножницы, скрепки, линейки. Что-нибудь из этого могло бы пригодиться, чтоб открыть наручники, но как достать? И куда деваться от всевидящего ока чокнутой мадам Пухляковой?

– Заруби на носу, Клёна Павловна: я не сплю с директорами, даже если они очень просят!

Судя по всему, Клёна Павловна не верит узнице. Слишком уж некстати пришлась игра имён: Люба и Лютик.

– Ты замужем, Лютик?

– Отстань со своим Лютиком! Кличками меня никто не зовёт и звать не будет. Я – Любовь Петровна Журавлёва. Вдова. Мать-одиночка. С твоим Семёном я не сплю. Ясно? Освободишь ты меня наконец?

– Посиди в наручниках, тебе полезно, – упорствует Клёна Павловна, и надежда на скорое освобождение из кандалов снова тает. – Слишком много совпадений. Хрестоматийное сочетание: с одной стороны – шелудивый босс, которому некуда девать бабло и сперматозоиды, с другой – свободная и сиськастая вдова-бухгалтер, трусики у которой ещё меньше чем мозги. Вечер, пустой офис, романтика… Лю-ба. Лю-тик. Просто превосходно!

– Это неправда, – Любовь Петровна угрюмо слизывает пот с мокрых губ. – Семён Венедиктыч давно уехал. Не было секса! Не было ничего! Я печатала документы, пила чай и поправляла трусы.

Обойдя все кабинеты «Тиреи», Клёна возвращается ни с чем и с интересом хирурга поглядывает на обтянутый животик Журавлёвой. Животик Любови Петровны напоминает душистый кекс, под ним сквозь брюко-лосины треугольником проступает отпечаток трусиков, похожий на выпуклый осколок фарфоровой чашки. От пленницы и от кресла под ней убийственно пахнет терпким мёдом, солёными грибами и тайными дамскими соками. Мадам Пухлякова ностальгически вздыхает: ей бы такой вкусный, наглый, молодой запах, как у этой сексапильной бухгалтерши!

– Не нашла. Смылся муженёк. Лютик, может, нам тебя чуть-чуть помучить, чтобы ты призналась в своей связи с Сёмочкой?

Жуть! Мало Журавлёва натерпелась, только пыток ей не хватало! В исступлении Любовь Петровна опять принимается прыгать в глубоком кресле, наручники звенят на запястьях, но зубастые скобки сжимают их, словно ротвейлеры. Выпутать ноги из скотча тоже не удаётся: гадкая ревнивица Клёна спеленала бухгалтершу прочно и умело.

– Нет у нас никакой связи! – кричит госпожа Журавлёва. – Работаю я здесь! Я не шлюха!

– Не верю! Сёма тоже мне говорит «работаю», а сам?… – Клёна Павловна подходит к столу Журавлёвой, рассеянно передвигает канцелярские принадлежности, задерживает руку на металлической линейке. – Слушай, Лютик, ты так заманчиво сидишь с раздвинутыми ножками… Может, стукнуть тебя линейкой между ног? Тебе будет очень больно и ты сознаешься.

– Ты рехнулась?

Взмыленная Любовь Петровна вжимается в сиденье, елозит руками за спиной. Пробует сдвинуть ноги, но щиколотки крепко примотаны внизу. От боли и напряжения в паху без всякой линейки просыпается острая резь. Спугнутая ворвавшейся хозяйкой, госпожа Журавлёва слишком быстро и резко натянула свои тесные брючки, теперь они сдавили промежность, словно струбцина.

Сплющенный пах пленницы стонет и увлажняется под тугой плёнкой из бенгалина. Такое ощущение, что интимные органы тоже плотно укутаны скотчем и к ним совсем не поступает свежий воздух.

Словно не замечая метаний арестантки, Клёна Павловна спокойно пробует линейку на упругость, взмахивает, рассекает ею воздух… Линейка сверкает, как шпага. Пожалуй, получить железной рейкой по возбуждённым гениталиям для чувственной госпожи Журавлёвой будет смерти подобно.

– Это бесчеловечно! – Любовь Петровна в панике бултыхается в замшевой утробе кресла. – Ещё чего – линейкой между ног! Я же сдохну сразу! А не сдохну – в суд на тебя подам! Лови своего вечно юного Семёна и хлещитесь чем хотите, мазохисты вшивые!

Своими рыбьими глазами стройная Клёна Павловна сверлит беспомощную Журавлёву насквозь. В её взгляде невероятным образом соседствуют отвращение и зависть.

– Парадокс какой-то, – риторически бормочет она. – Лютик, как можно быть такой жирной, уродливой… и сексуальной одновременно?

В собственной сексуальности Любовь Петровна никогда не сомневалась, а вот насчёт уродливости категорически не согласна. Будет врать-то. Экран компьютера с недопечатанными платёжками потух, перешёл в спящий режим. В тёмном глянце монитора  Любовь Петровна наблюдает своё (вполне достойное, хоть и искажённое испугом!) отражение.

Ледяные голубые глаза, сочные леденцовые губы. Шея открыта, ошеломляющая грудь купается в блеске кипрейных гипюровых брызг, будто два слона купаются в петергофском фонтане. Белые брючки из бенгалина на крупной Любови Петровне скорее напоминают лосины. Обтянутые бёдра госпожи Журавлёвой кажутся вылепленными из упругого гладкого зефира.

Плотно, без единого изъяна стрейчевая ткань обтягивает все «зоны повышенного внимания» – женский лобок, коленки и ляжки. Пикантный клапан фальшивой «молнии» смело обрисовывает интимные детали её лона – словно лодочка воткнулась носом в громадную белизну бёдер. Бенгалин натужно скрипит, чудится, что клапан вот-вот лопнет под избыточным давлением гениталий и явит миру нижнее бельё Журавлёвой.

Можно ли такую неземную красоту – линейкой? Кощунство да и только.

Нарушая паузу, Клёна Павловна обвиняюще вздыхает, словно ставит диагноз.

– Дорогуша, ты совсем не походишь на бухгалтера. Эти развратные брюки в облипку, эти просвечивающие трусики! Эти пошлые кружевные вышивки на сиськах!

– Красиво жить не запретишь! – хрипло и упрямо парирует Любовь Петровна. – Одежда, обувь и бельё, трусы, колготки и духи – мой выбор и моё личное дело.

– Я сразу поняла – мужики от тебя без ума. Ничего удивительного, что вы снюхались с моим гулящим заср@нцем.

– Госпожа Журавлёва ни с кем не нюхается!

Вместо ответа Клёна Павловна отходит на шаг, приподнимает синий подол. Отставляет в сторону носочек, будто в балетной школе.

– Лютик, что во мне не так? – почти жалобно вопрошает она. – У меня идеально стройные ноги! Классический французский эталон. У меня первый разряд по плаванию и спортивной гимнастике! Мне сорок девять, а я до сих пор встаю на «мостик». Ты умеешь вставать на мостик, моя толстая дорогуша?

– Вовсе сбрендила с горя? – ворчит пышнотелая госпожа Журавлёва, которая никогда не отличалась тягой к физическим упражнениям, если это не таскание сумок и не мытьё полов. – Вставай перед своим Пухляковым хоть вверх ногами, а меня отпусти!

– Почему все мужики ведутся на раскрашенных толстух? – тоскливо восклицает Клёна Павловна. – Вон идиотка Глафира тоже упивается своими жирами. Зажигает в мини-юбках, а у самой жопа шире космодрома Байконур! Глафира – это моя несносная двоюродная сестра. Сегодня мы с ней ездили в бассейн и опять растявкались по поводу её толщины и моих классических пропорций.

– Плевала я на твоих Глафир. Ты отпустишь меня или где? У меня руки затекли!

– Я проверила пожарную лестницу, Семёна там тоже нет, – Клёна Павловна задумчиво покачивается перед Любовью Петровной с пятки на носок. – Что предпринять? Пока ты обезврежена и в наручниках, полагаю, мы всё-таки допросим тебя с пристрастием. Для очистки совести.

– Нет! – Любовь Петровна пытается загребать привязанными ногами, пятясь от начальницы вместе с креслом. – Не смей меня трогать!

– Ладно уж, линейкой бить не будем. Тебя когда-нибудь пытали с помощью карандаша, Лютик? Старый КГБ-шный метод. Примитивный, но эффективный.

– Я не Лютик! Уйди от меня, стерва поганая!

Улыбнувшись, Клёна Пухлякова берёт со стола пластмассовый карандаш, обходит пленницу со спины и берёт за скованную левую кисть. Беспомощная Любовь Петровна чувствует, как ей вкладывают карандаш между средним и безымянным пальцами, а потом крепко сжимают их вместе…

– А-а-а! О-о-о!

Спустя секунду госпожа Журавлёва галопом подскакивает вместе с креслом, колотя по сиденью растянутыми белыми ляжками. Голубые глаза в макияже «под енота» лезут из орбит. Противная Клёна не соврала: это действительно очень больно, когда между сжатыми пальцами торчит посторонний предмет, пережимает мелкие сосуды и сдавливает косточки.

– У-у-у! – воет Любовь Петровна. – Перестань! Наручники мне напялила, да ещё пальцы выламывает? О-о-о, хватит!

– Спала с Семёном?

– Нет! Больно! Пусти!

– Спала, Лютик?

– Нет! Пусти пальцы! О-о-о!… Мамочки, да чтоб я ещё раз на сверхурочную работу осталась? Хрен вам, собаки! О-о-о!…

***

– О-о-о, зеленоглазое такси!… – будто в тон истязаемой начинает грустить Михаил Боярский. Это ожил мобильник в сумочке госпожи Журавлёвой, «Зеленоглазое такси» – одна из её любимых песен.

Клёна Павловна ослабляет зажим. Конечно, она не станет ломать пальцы бухгалтерше, но досадно, что Семён пропадает неизвестно где, завтра наврёт ей с три короба, а Клёна Павловна понятия не имеет, кто его нынешняя пассия по кличке Лютик. И эта потная синеглазая плюшка в бенгалиновых лосинах уже полчаса мучается в наручниках, но ни в чём не сознаётся. Кругом неудачи!

– Прекрати! Мне дочка звонит, Леночка! Потеряла меня! – взъерошенная, привязанная Любовь Петровна дёргается так, что кресло ходит ходуном. Наручники тёрками скребут ей побелевшие запястья. – Да что же это такое? Пухлякова, будь ты человеком! Сними наручники, дай ответить ребёнку!

Поколебавшись, Клёна Павловна убирает пыточный карандаш из мокрой ладони госпожи Журавлёвой, вынимает сотовый из ридикюля пленницы. Дальнозорко держа аппарат на вытянутой руке, читает имя вызывающего абонента.

– Хм, любопытно! – говорит она. – Это не дочь. Лютик, тебе звонит наш небезызвестный «Пухляков С.В». Соскучился? Объявился, бегунок!

– Тьфу на него! Тьфу на весь ваш семейный бизнес! С вами вовсе без пальцев останешься!

– Наверное, хочет узнать, благополучно ли ты надела штаны и ушла с работы? Ну-ка, тихо! Успокойся и ответь Сёмочке, а я вас немножко послушаю.

Приложив мобильник к уху белокурой узницы в наручниках, Пухлякова приникает ухом с другой стороны, щекоча щёку Любови Петровны своими рыжими, будто выцветшими волосами.

– Да, Семён Венедиктович? – отдышавшись, деревянным голосом говорит Любовь Петровна. – Алло?

– Любовь Петровна, неужели вы ещё на работе? – бодро кричит в телефоне Пухляков. – Придётся премию вам выписать, ха-ха-ха! Я как раз мимо еду, а в офисе до сих пор горит свет! Нельзя столько воркинга, берегите себя!

Подслушивающая Клёна Павловна показывает Любови Петровне большой палец.

– Замани его сюда, Лютик! – шепчет она одними губами. – Замани! Очная ставка! Вы нужны мне оба, так надо! Иначе я всё-таки выпорю тебя линейкой между ног!

Госпожа Журавлёва не хочет, чтобы её били линейкой между ног. Прочистив горло, она лепечет первое, что пришло на ум.

– Семён Венедиктович, огромная просьба! Вам нетрудно зайти сюда? Я не могу запереть офис! У меня сигнализация не включается!

Обе дамы – тюремщица и жертва – обращаются во слух. Теперь всё зависит от реакции Пухлякова.

– Понял! Принято! – деловито отзывается шеф. – Погодите минутку, Любовь Петровна, сверну во двор и парканусь… Сейчас мы к вам поднимемся.

Соединение разрывается. Заострённое сухое личико Пухляковой озадачено.

– Откуда он едет? За вечер я оборвала ему весь телефон – он был наглухо отключен. Сёма и вправду сегодня принимал груз?

Любовь Петровна лишь фыркает, отплёвываясь от потёкшей косметики. Какая разница, откуда там едет сладострастный шеф? Ей хочется в туалет и в душ, она изнемогает от сырости в своих тесных трусиках, где будто расплескали липкий сироп, и у неё ноют надсаженные пальцы, выкрученные ревнивой женой начальника.

– Сёма сказал «сейчас поднимемся», – размышляет Клёна Павловна. – С кем они там катаются? С Мончегоровым, что ли?

Выдохшаяся Любовь Петровна плавает в кресле в луже собственного пота, ей уже абсолютно всё равно. Она мечтает о самой малости: избавиться от проклятых стальных кандалов и почесать в лифчике и в носу. Ждать приходится недолго – тут всего второй этаж. Вскоре в коридоре слышатся шаги, раскатывается жизнерадостный голос Пухлякова. Он говорит кому-то:

– Один момент, зая, помогу бухгалтеру включить сигналку и погнали дальше. Кстати, зачем тебе перед ней светиться? Могла бы и в машине меня подождать, Лютик.

– Кому какая печаль, с кем ты ходишь, Сенечка? – кокетливо отвечает спутница. – У меня же на лбу не написано «любовница босса»?

– Дай-ка проверю, Лютик? – подхватывает шутку Пухляков. – Покажи мне лобик? Хм… Действительно, про любовницу ни слова. Зато здесь написано: «любимая женщина Семёна Венедиктовича». Ха-ха-ха!

Парочка счастливо посмеивается. Женщины в кабинете замирают, Клёна Павловна принимает охотничью стойку.

– Та-а-ак… Вечер сюрпризов продолжается, – произносит она свистящим шёпотом. – Сейчас мы увидим настоящего Лютика! Вот твари! Вынуждена признать, Любовь Петровна, – похоже, я обошлась с тобой несправедливо…

Открывается дверь, в бухгалтерию беспечно входит пузатенький лысоватый Пухляков, по обыкновению вертя на пальце ключи зажигания. Позади него маячит моложавая полная дама в эксклюзивном джинсовом сарафане и с кислотно-красной причёской. Миловидное, неестественно гладкое лицо явно накачано косметическими инъекциями.

– Вот и я! Показывайте, в чём заминка, Любовь Петровна?… – с порога начинает Пухляков. Но тут он обнаруживает несчастную Журавлёву связанной наручниками и скотчем, а рядом с нею свою законную супругу Клёну – и обрывается на полуслове.

В свою очередь Клёна Павловна с ужасом таращится на ярко-красную спутницу мужа, а спутница таращится на Клёну Павловну.

– Г-глафира? – выдавливает Клёна, словно не веря глазам. – Ты и есть Лютик?… Глафира? Сестра!

Три ошарашенных лица. Немая сцена. Затем Любовь Петровна в наручниках начинает хохотать. Она хохочет так, что у неё на животе всё-таки лопаются тесные брюки из бенгалина.