Один день после конца света

Наконец за дверью послышалось какое-то бормотание и слабый, еле слышимый сквозь неплотно задраенный люк стон.

– Товарищ капитан! – уже громче и настойчивее воззвал Широков.

И тут же с той стороны двери упало что-то тяжелое, стеклянное и с хрустальным звоном разбилось вдребезги. С таким раздробленным на тысячи кусочков звуком могла рухнуть разве что люстра в Большом театре.

– Ёб твою мать, – донесся из-за двери удивительно ясный и четкий голос.

В ту же секунду дверь открылась и оттуда, не останавливаясь и не поднимая глаз, серым полосатым котом выскользнул Юрка, босой и в тельняшке навыпуск.

– Товарищ Правый капитан…

– Дверь закрой. Сейчас буду, – сказал тот же четкий, уверенный голос.

Широков аккуратно прикрыл дверь, но ушел не сразу. Закрывая ее он, конечно, ничего нового не увидел – ни худые, все в мелкой седой поросли ноги командира в одних портках, ни следы пиршества на неубранном столе его удивить не могли. Но вот запах…

Он еще раз, проверяя себя, потянул носом воздух. Ну где, где же он его берет? Ведь спирт. Точно, пахло спиртным. И хотя этот резкий, холодный и освежающий, как морозное утро, аромат он не ощущал уже очень давно, не узнать его было невозможно. Запах этот до него доносился очень редко, сам же продукт добирался и того реже. В последний раз, кажется, месяца три назад, когда одному из охотников, Мише, вдруг приспичило в очередной раз перемонтировать вечную, уже сильно утомленную солнцем нашего внимания, Надю. Но никаких других фильмов, помимо военно-патриотических, выдержанных, кажется, еще в традициях слоноподобного советского кино, у нас попросту нет. С этой задачей мог справиться только он. И то, только благодаря хорошо спрятанному экземпляру вражеской техники. Поначалу Миша стучал по столу волосатым кулаком, стращал автоматом и даже грозился написать донос капитану. Но в кои-то веки Широков уперся как якорь в песок, итогом чего стал честно заработанный стакан удивительно прозрачной, но сильно отдающей ацетоном, жидкости. Жидкость была употреблена тут же – во-первых, очень уж хотелось попробовать, а во-вторых, дабы не создавать излишних соблазнов для набычившегося от такой необыкновенной наглости Миши.

Широков еще немного постоял под дверью, и, сделав напоследок несколько глубоких вдохов, ушел прочь.

Вскоре за дверью послышались уверенные шаги, Широков даже не успел прочитать на букву «М» маленький русско-английский карманный словарь, который всегда носил с собой. К этому тоже все давно привыкли, как и к вечным шуткам на эту тему. Особо эта книжица раздражала боцмана. Тот любил, несмотря на предупреждающую табличку на дверях девятнадцатого отсека, ввалиться в радиорубку без стука и громко, чтобы слышали вахтенные, вопрошал:

– Товарищ Широков! П-а-а-чч-чему у вас замечена книга на языке предполагаемого противника?

– Изучаю исчезающие языки, товарищ боцман! – неизменно отвечал Широков, пуча глаза и выражая тем самым самое искреннее служебное рвение.

Наконец дверь открылась, и в Красный уголок вошел капитан. Седые космы были смочены водой и гладко прилизаны, походка же была четкой и твердой, так что никак нельзя было и предположить, что этот же человек всего несколько минут назад валялся в постели в полнейшем дезабилье. Сейчас, когда он остановился под портретом Государя, было ясно, чей пример согревал его особистскую душу все эти годы. А фирменную улыбочку, одними уголками губ, прямо под рыбьим безжизненным взглядом, он, кажется, репетировал специально.

Небрежно перекрестившись, капитан прошел к своему, крайнему справа креслу, присел, и, включив маленькую, встроенную прямо в спинку кресла лампу, величественно кивнул.

Можно было начинать.

Широков бросил взгляд на лежащую перед ним газету, которая была прижата к столу толстым листом стекла. Поднимали стекло и переворачивали газету один раз в месяц, а всего газет было шесть. Еще в распоряжении лектора были несколько радиограмм, полученных двадцать лет назад, непосредственно перед Приказом. Но их моряки не любили слушать. В них уже отсутствовала та успокаивающая душу торжественность, которая в изобилии покрывала газетный лист. В радиограммах была лишь скрепленная ненавистью, как клеем, лаконичная нервозность, предваряющая Приказ.

Широков налил себе из стоящего на столе графина воды и промочил горло. Вода, конечно, была двойной дистилляции из опреснителя. Она была давно знакома, не могла удивить, не имела ни вкуса, ни запаха, ни цвета, но прекрасно выполняла свою функцию. Совсем как лежащий перед ним на столе текст, с крупным, зловеще черным заголовком «Хотят ли русские войны?».

– Товарищи! – стал читать Борис. – Вчера наш Государь и верховный главнокомандующий миротворческих сил покинул заседание генеральной ассамблеи ООН, возмущенный афронтом западных стран и представителей Европейского союза. Долгие годы наша политика сдерживания и стремление к справедливому многополярному миру вызывали открытое противодействие со стороны этих лицемерных политиканов. Наша страна проводила и проводит последовательную политику открытых и дружеских отношений с нашими партнерами. Как и всегда, мы сохраняем приверженность идеям гуманизма, свободы и равенства. И возрождение коммунистической партии, как и последующее восстановление нашей великой страны, тому пример и наилучшее доказательство. Всенародный открытый референдум, проведенный в полном соответствии международным правилам и при участии иностранных наблюдателей однозначно продемонстрировал стремление нашего народа к социалистическим идеям и принципам. Нерушимое братство народов, заложенное в основу нашими предками, не дает нам права идти на поводу у недальновидных политиков, руководствующихся исключительно капиталистическими принципами сиюминутной выгоды и наживы. Теперь, когда и мы, и наши китайские товарищи наглядно продемонстрировали всему миру преимущества социалистического устройства, споры о наилучшем пути для реализации потребностей и стремлений как народа, так и каждого отдельного человека, можно считать излишними. В то же время, предельно ясно и однозначно западный мир продемонстрировал свою беспомощность, когда путем ограничений, всевозможных санкций и тому подобных костылей, противных всякому цивилизованному человеку, попытался навязать свою волю и установить новый мировой порядок. Мы неоднократно заявляли и будем последовательно повторять, что это неприемлемо для нашей страны. Речь Государя, которую вы могли читать в предыдущем номере нашей газеты, произвела на заседании ассамблеи неизгладимое впечатление на всех без исключения присутствующих. Наш лидер, которому российский народ в очередной раз выразил единодушную поддержку, отстаивал и отстаивает интересы простого народа. Стремление нашего народа к свободе не может не вызвать зависть со стороны западного мира, погрязшего в бесконечной и бессмысленной борьбе за обогащение отдельно взятых корпораций. Государь неоднократно указывал представителям этого противного нам мира, что так называемая “демократия” окончательно продемонстрировала свою несостоятельность, когда хваленые западные ценности оказались, перед лицом настоящей опасности, пустым звуком и профанацией. Совершенно ясно, что западный мир, изначально построенный на, чуждом настоящему русскому человеку, желании личного обогащения и превосходства, был давно обречен. И именно мы, русские люди, как и было предначертано, должны были остановить это медленное, но неуклонное сползание человечества в бездонную пропасть. Только наш народ, всегда готовый бескорыстно помочь пробуждающимся странам, которые эти заигравшиеся в спасителей человечества деятели нещадно эксплуатировали на протяжении десятков если не сотен лет, способен предложить новое видение. Предложить заблудшим и погрязшим во всех мыслимых пороках заложникам капитала новую, настоящую жизнь. Жизнь, способную приносить человеку радость не только от удовлетворения его личных, примитивных интересов, но и высшее наслаждение, возможное только при общественной, бескорыстной работе, направленной на достижение всеобщего блага…

Борис остановился и, плеснув себе воды, поднял глаза и оглядел это самое общество, лениво почесывающееся, меняющее сигареты на еду, а на галерке, судя по глухому постукиванию, преспокойно играющее в домино.

– Дальше давай, – сказал, зевнув боцман и посмотрел на часы.

Пожав плечами, Широков выпил воду и продолжил:

– Небывалый расцвет нашей страны, конечно, не мог оставить равнодушными наших западных партнеров. Несмотря на неоднократно обсуждаемые планы совместных действий, результатом которых должно было бы стать реальное улучшение положения этих угнетаемых, вечно находящихся в унизительном положении развивающихся, стран. Но в ответ на наши искренние, конкретные и направленные на развитие этих стран старания мы неизменно получали лишь отговорки, недоверие, а часто и прямое саботирование наших инициатив. Без сомнения, одна из лучших когда-либо произнесенных в стенах комитета речей нашего лидера должна была…

– Товарищ Широков! – появилась в дверях всклокоченная борода вахтенного. – Внешняя антенна не работает. Все пробовали, нет связи. Придется наверх вам, Борис Борисович.

3

– Ну что, пошли? – спросил Щукин, стоя у кормового аварийного люка. Он нетерпеливо постукивал по поручням ожидая Широкова, который в сотый раз проверял сумку с инструментом.

– Ну что вы все копаетесь, Борис Борисович? Вы же сами ее вчера и складывали.

– Все равно, – ответил Широков, закрывая сумку. – Если забудешь что-нибудь, топай тогда снова. Я один раз тестер в отсеке оставил, так второй раз еле-еле наверх залез. Сил нет у меня по два раза туда-сюда бегать.

Когда-то румяный и молодой матрос Щукин давно превратился в иссушенного, но все еще бодрого старикана, хотя ему еще и сорока не было. Вся его жизнь была разделена пополам – до и после Приказа. Окончив училище, он сразу же попал в автономку. А то, что автономка растянулась вместо положенных 120 суток на двадцать лет, – не его вина, конечно. Хотя, если хорошенько подумать, то чья же тогда?

– Пошли, – перекинул Широков сумку через плечо и полез по лестнице вверх. Сзади сопел Щукин. Лаз был узким, тесным и неудобным. Освещения здесь не было совсем, лишь в самом вверху, у выхода, горела одинокая лампочка.

– Свет в конце тоннеля… – послышалось снизу ворчание.

– Что?

– А вот бы, Борисыч, центральный пост починить, а? И выходили бы мы, тогда как шейх из Хилтона.

– Ага. А еще растопить полмиллиона кубов льда и домой, к мамке.

– Да нет, – рассмеялся Щукин. – Это вряд ли, я понимаю. Но пост-то можно попробовать?

– Опять ты за свое, Щукин. Ну сколько можно? Иди, почини. Он титановый, понимаешь? Титановый, дурья твоя башка. Нечем нам его чинить. Да и пробовали уже. Много раз пробовали.

– И че?

– А ниче, – Широков остановился и, упершись спиной в стену тоннеля, перебросил сумку на другое плечо. – Переходы сломались как спички. Весь центральный, когда мы на всплытии лед ломали, опустился на метра полтора вниз, поэтому переходы сместились. Ну и сломались.

– А правда, что капитан там остался? – тихо спросил Щукин.

– Ты уже спрашивал, – недовольно ответил Широков. – Только ты бы не болтал об этом особо. Не любят у нас за это говорить. У нас теперь один капитан. Товарищ Правый Капитан. А других нет и никогда не было. Усвоил?

– Конечно, товарищ нач. БЧ!

– Так-то. Помоги-ка лучше.

Широков, придерживая сумку с инструментом, начал открывать люк, натужно вращая большой круглый вентиль. Щукин помогал, подсвечивая ему маленьким электрическим фонарем. Когда замок был снят, Широков осторожно приподнял люк и, получив лишь узкую щелку, осмотрелся, пытаясь выглянуть за границы обзорности, дозволенные ему природой.

На площадке было пусто и свет фонаря беспрепятственно заметался по искрящимся стенам небольшой камеры, вырубленной в толще льда. В одной из стен виднелась темная арка и первые несколько также вырубленных во льдах ступеней, ведущих наверх. По полу камеры струились и уходили в арку несколько толстых черных силовых кабелей.

– А что это вы всё осматриваетесь, товарищ Широков?

– А это, товарищ Щукин, чтобы медведь тебе жопу не откусил.

– Скажете тоже, – хмыкнул Щукин, выбираясь из люка. – Где они, эти медведи? Говорят, последнего года так три назад видели. Да и того не поймали.

– Говорят, – кивнул Широков. – Но никогда не знаешь, когда он заявится. Случаи были.

– Какие случаи?

– Да вот такие и были, – поучительно продолжал Борис, все еще оглядываясь и медленно выбираясь из люка. – Вот лет так десять назад, ты-то и не помнишь, наверное… В общем, пошёл Коля, механик, антенну чинить.

– Ну? – напряженно спросил Щукин, замерший у люка.

– Гну! Высунул он, значит, башку из люка, а тут – бац! Одни ноги-то и остались.

– Это как?

– А так. Медведь ему лапой башку снес, а потом рванул. А люк обратно – хлоп! Люком его прижало, а он тянет. Рычит и тянет. Да так вот и разорвал пополам Коляна. Только ноги, люком прижатые, от него и остались. Медведь-то, сволочь, нерпу так ловит. Сутками может у лунки сидеть, скотина… Упёртые они, что твой боцман. А потом раз лапой – и башка с плеч.

– Так-то нерпа, – недоверчиво возразил Щукин.

– Нерпа… – невесело усмехнулся Широков. – Так мы для него, дурья твоя башка, и есть та самая нерпа. Тоже сидим подо льдом и иногда из лунки выглядываем… Только может чуть больше размером. И воняем больше.

– Это почему?

– А потому что нерпа хоть иногда, но моется, а мы – нет, – отрезал Щукин. – Пошли.

Они пересекли небольшую, в пару шагов очищенную ото льда площадку, которая располагалась прямо на железном горбу лодки. Слабый фон от флуоресцентной краски, неаккуратным крестом нанесенной на корпус, освещал лишь несколько метров от уже задраенного люка. Они подошли к выходу – мерцающей зеленоватыми искрами вырубленной во льду арке. Широков тут же перебросил тяжелую сумку с инструментом на плечо Щукина.

– Сегодня твоя очередь.

Добыв из кармана маленькую, перемотанную изолентой коробочку с пьезоэлементом, он поднес ее и щелкнул возле шлема Щукина. Появился синеватый, подрагивающий язычок пламени, многократно отраженный в окружавших их блестящих ледяных стенах. Широков передал коробочку Щукину и тот зажег такой же огонек на его шлеме.

– Пошли, – снова повторил Широков и они отправились в путь.

Ступени, вырубленные в толще льда, были все разного размера и идти по ним было не очень удобно, особенно с тяжелой сумкой. Двое моряков медленно, но настойчиво карабкались наверх. Конечной точки маршрута не было видно – там, где заканчивалась освещенная фонарями зона, начиналась темнота, в которую и уходили бесконечные ступени. Лед, белый, синий и зеленоватый был гладким на стенах и шероховатым, выщербленным от постоянного хождения туда-сюда вверх и вниз по ступеням.

Иногда встречались небольшие площадки, на которых также изо льда были сооружены некие подобия лавок. Тогда Щукин и Широков присаживались на них и несколько минут отдыхали. Огоньки их шлемов плясали по гладким, полупрозрачным стенам с белыми прожилками. Площадка была достаточно большой, свет терялся в дальнем конце ее, так и не добираясь до противоположной стенки. Несколько колонн, закрученных в штопор в верхней своей части поддерживали неровный, явно недоделанный сводчатый потолок.

– Как в колонном зале… – прошептал матрос, но без особого пиетета. Сплюнув себе под ноги вязкой слюной он, тяжело дыша, полез под тулуп за флягой.

– А ты-то был в этом зале? – насмешливо спросил Широков. Он, в отличие от помощника, поднимался по этой лестнице ежедневно и даже еще не вспотел.

– Представьте себе, видел, Борис Борисович, – похвастался Щукин. – Я на кремлевской елке там был.

– Ты? На кремлевской елке? – удивился Широков. – Ты же детдомовский, сам же рассказывал.

– Ну да, – отпивая из фляги подтвердил Щукин. – У нас однажды такая разнарядка пришла: снарядить в Москву группу из детдомовских, чтобы, значит, порадовать детишек…

– Ух ты, – снова удивился Широков. – Как о вас государство-то заботится.

– Ну да, – снова повторил матрос, недобро как-то усмехаясь при этом. – В общем, по итогу, конечно, оказалось нас в поезде человек тридцать. А детдомовских двое – я и Васька.

– Как так?

– Да вот так, – закручивая флягу сказал Щукин. – Набрали блатных по всему городу, а нас по жребию взяли. Потому, наверное, чтобы совсем уж не позориться, а то вдруг кто скажет чего-нибудь не того… Но это тогда всем очень обидно было, но вот когда мы, значит, вернулись, так весь детдом радовался, что никто кроме нас, дураков, на эту елку не попал.

– Это почему? Не понравилось?

– Ну вот как тебе сказать, – задумался Щукин. – Ехали мы туда трое суток на поезде. Как ехали, отдельная история, жрать нечего, блатным-то родители и еды собрали и денег на дорогу дали. А нам сухпаек – банка кильки и две картошки на три дня. Но ничего, нашлись и среди блатных люди, поделились кто чем. Дальше – елка, честно говоря, оказалась так себе – у нас в детдоме во дворе и то краше растет, так мы ее-то каждый год и наряжали. Так вот то – елка, а тут какая-то железная труба, в которую с разных сторон веток понатыкано. Ну, а когда Дед Мороз, начал на нас орать, чтобы мы в очередь выстроились и на первый-второй рассчитались, так тут уж самых мелких и пробрало. Воспиталка долго их потом успокаивала…

– Это зачем? – удивился Широков.

– А так ему подарки было удобней вручать, – усмехнулся Щукин. – Подарков только два варианта было, в синей коробке и в красной. Так он, чтобы не путаться, так нас и рассортировал… Но ты дальше слушай – это, конечно, смешно выглядело. Хотя это сейчас смешно, а тогда, честно говоря, было как-то страшно… Но потом еще праздничный стол был. Рассадили нас, значит, согласно генеральному плану, ну и накормили – Щукин снова сплюнул и замолчал.

– Чем же? – заинтересовался Широков.

– А черт его знает, – сказал Щукин. – Рыбой какой-то. Ну рыба и рыба. Но я и не ел почти, странная она была какая-то, да и вообще я рыбу не очень люблю. Думаю, поэтому и обошлось все.

– Что обошлось?

– А потравились все. Как сели в поезд обратно ехать, так тут и началось – одни на лавках лежат зеленые, другие под эти лавки блюют. Потом наоборот. И так до самого Омска. А там нас с поезда сняли и в реанимацию. Хорошо, хоть не помер никто…

– Ничего себе, – покачал головой Широков. – И что, никого за это не наказали?

– Как же, наказали, – подтвердил Щукин, уже поднимаясь и одергивая на себе тулуп. – Воспиталку нашу, пигалицу семнадцати лет, взяли. А потом и посадили, ну, как водится. Долго мы ей потом письма писали. Иногда отвечала. Ну что, пошли?

Широков внимательно посмотрел на Щукина и тоже поднялся.

– Давай инструмент. Теперь я понесу.

Чем выше они поднимались, тяжело дыша, то и дело перекладывая сумку с одного плеча на другое, тем светлее становились стены. Внизу, у самой туши огромного, вмерзшего во льды подводного крейсера лед был голубовато-зеленым. Выше он стал белёсым и матовым, как застывшая карамель. А ближе к поверхности спрессованный годами снег еще не превратился в однородную промерзшую массу и походил на рыхлое суфле.

Когда сверху почувствовалось первое дуновение ветра, моряки погасили лампы и стал заметен слабый рассеянный свет, изливавшийся в черную дыру тоннеля вместе со свежим морозным воздухом. Здесь уже площадок для отдыха не было, и они присели прямо на ступеньки, наслаждаясь естественным, а не очищенным кислородом и отдыхая перед последним участком пути. Еще два года назад здесь и был выход, о чем свидетельствовала коряво нацарапанная отметка на стене. Но с каждым годом тоннель на поверхность становился все длиннее и подниматься по нему приходилось все дальше.

Когда дыхание выровнялось и снова можно было говорить, Щукин пнул ногой разбухшую сумку с инструментом и спросил:

– Слушай, Борис Борисович, я вот каждый раз как все это хозяйство таскаю, спросить хочу.

– Ну?

– Почему мы тащим по этой чертовой лестнице весь этот набор юного техника, а наверху, как правило, нужна отвертка ну и, молоток там, в крайнем случае.

Широков слегка улыбнулся, разминая затекшие ладони.

– А потому, салага, что когда тебе понадобиться что-то еще, кроме молотка и отвертки, то тебе придется снова бежать вниз, а потом снова наверх. А оно, зараза, обязательно понадобится, причем именно в тот день, когда ты решишь, что тебе хватит и одной отвертки.

– И часто такое случается?

– Что?

– Ну, что одной отвертки мало?

– Случается, будь спокоен, – уклончиво ответил Широков.

– Ну ладно, – согласился Щукин. – Это я понимаю. Но почему тогда не оставить сумку наверху? Вы же чуть не каждый день туда ходите.

– А вот этого нельзя.

– Но почему?

– Снегом занесет. Или утащит кто, – неохотно ответил Широков.

– Утащит кто, – чуть не плача, взвыл матрос. – Да кто утащит-то? Кто, Борисыч?

– Кто, кто… Нельзя. Инструкция на то есть, Паша. Инструкция.

Он тут же вспомнил утренний разговор с механиком и, раздраженный, поднялся первым. Молча закинув на плечо сумку он потащил ее наверх. Он уже не слушал Щукина, который тащился сзади и все бормотал: – Инструкция, вашу мать… Инструкция…

Непосредственно перед выходом, закрытым неровным, полупрозрачным куском пластика, они остановились. Лившийся из-за этой импровизированной двери свет был размытым и мутным, может лишь чуть более ярким, чем осточертевшее освещение люминесцентных ламп.

– Ты посмотри, – прислушался Широков. – И не метет сегодня совсем. Облачайся.

Щукин достал из своего заплечного мешка две овальные, с надежным стальным ободом маски, которые на больших глубинах используют аквалангисты. Стекла на них были мутные, все в царапинах, покрыты тонким слоем желтой, кое-где отвалившейся краски.

– Так нет же ветра, Борисыч, – удивился Щукин, укладывая в заплечный мешок ненужные теперь каски с предварительно задутым огоньком фонаря.

– Ультрафиолет, салага, – ответил Широков, надевая маску. – Если не метет, значит светит. Ты со мной, когда последний раз здесь был? Недели две назад?

Щукин кивнул, надевая такую же маску и поднимая воротник ватника.

– Ну вот. Чтобы сейчас глаза сжечь, тебе много не понадобится. Пару минут всего.

Прежде чем выйти на поверхность, Широков еще долго всматривался в мутноватый свет, заходя от двери то слева, то справа, очевидно, пытаясь разглядеть границы совсем уже мертвой зоны. Затем резко выдохнул, быстро перекрестился и осторожно убрал пластик в сторону. Выглянув, он быстро стрельнул глазами и тут же спрятался внутрь, напряженно осматриваясь. Щукин насмешливо поглядывал на него, но молчал, расслаблено почесывая ухо под облезлой шапкой из искусственного меха.

Белая, искрящаяся на солнце поверхность была нетронута.

– Надо же, – снова удивился Широков, прикрывая глаза ладонью. – Солнце. Редкий случай. Вылазь, салага.

Щукин также поднялся и равнодушно уставился на бесконечную белую пустыню. Ветра не было и казалось, что на этой стерильной, залитой солнечным светом площадке должно быть очень тепло. Тем не менее стоило вдохнуть поглубже, и иллюзия рассеивалась – если не следить за дыханием, то помимо ожога глаз и рака кожи можно было запросто получить и ожог легких.

Шагах в двадцати от черного зёва выхода виднелся редкий частокол антенн, до половины занесенных снегом. Они резко выделялись на фоне безупречно чистого, темно голубого неба, над которым царил нестерпимо яркий кружок солнца.

Моряки направились к антеннам. Шагая по твердому, кое-где ломающемуся насту, они совсем не проваливались, потому как под одним слоем тут же начинался другой, еще более промерзший.

Добравшись до цели, Широков с облегчением сбросил тяжело звякнувшую сумку и задрал голову вверх, осматривая антенну. Ее металлическая поверхность была вся усыпана кристаллами снега так, что казалось, снег произрастает прямо из нее, как какая-то неведомая белая плесень на древесном стволе.

Подергав растяжки, Широков уже примерился было достать отвертку, как вдруг почувствовал, что оказавшийся вдруг рядом Щукин тихонько дергает его за рукав ватника.

– Ты чего? – спросил Широков, с удивлением разглядывая под маской округлившиеся глаза матроса.

Щукин не отвечал и молча, трясущейся как от лихорадки замызганной рукавицей, указал на цепочку следов, прорезавших снежную пустыню и подходящих к самой антенне с противоположной от них стороны. Следы были свежими, глубокими и отчетливо выделялись на девственно белой поверхности. Здесь же обнаружился и оборванный кабель, торчащий из-под ближайшей к следам опоре антенны.

Широков некоторое время пораженно молчал, не смея поверить своим глазам.

– Аврал, салага! – наконец завопил он. – Это ж медведь! Вниз, вниз, бегом марш!!!

4

Борис не любил спешки. Ненужная суета и нервное возбуждение – плохой помощник, особенно когда работа ответственная и требует аккуратности. Однако сегодня, ввиду такого небывалого события, ему приходилось спешить. Ошалевший Щукин еще топал, разбрасывая снег, по направлению к связывающему лодку с поверхностью тоннелю, а Широков уже соединил оборванный кабель и прикрыл его снегом. Как он ни спешил, но стартовый узел беспилотника он обхаживал очень осторожно, попутно проверяя, не попал ли лед в хитрую систему пружин и рычагов, разработанную им лично.