Детектив весеннего настроения

– Ну? – остановившись, спросила Лера. – И что ты на все это скажешь?

И она кивнула на телевизор, в котором, теперь уже без звука, показывали все то же самое – Исаакиевскую площадь, высокие двери отеля, угол Большой Морской и полосатые ленты, огородившие место происшествия.

– А что я могу сказать? Я толком ничего не видела. Я сидела, а он мимо меня проскочил, очень быстро. Никаких примет я не запомнила. Да они меня уже спрашивали! – И Мелисса тоже кивнула на телевизор.

– Ну, ты же у нас автор детективов! Что тебе подсказывает твое детективное чутье?

– Да ничего оно мне не подсказывает, – сказала Мелисса и повернулась на бок. Ее знобило, температура, как видно, поднималась. – И вообще мне на него наплевать. Убили и убили.

– Ты что? – как будто даже обиделась за Германа Садовникова Лера. – С ума сошла?!

– Да ну его, – пробормотала Мелисса и прикрыла глаза. – Я его терпеть не могу.

– А меня? – спросила Лера, подсаживаясь к ней на кровать. – Меня ты можешь терпеть?

Не открывая глаз, Мелисса улыбнулась.

– Тебя пока могу.

– Тогда расскажи мне, как все это было.

– М-м-м… Ну, зачем тебе? Или ты хочешь провести независимое журналистское расследование?

– Я хочу понять, что происходит, – твердо сказала Лера. – Потому что у меня такое впечатление, что меня сдали.

Мелисса открыла глаза.

– Кто? Кому? Зачем?!

– Кому и зачем, не знаю. А сдал Сосницкий.

– Он же твой… патрон. Зачем ему тебя сдавать?

– Я не знаю! – нетерпеливо сказала Лера. – Понятия не имею! Вот слушай. Да не спи ты, а слушай, горе мое!

– Я слушаю, слушаю, – пробормотала Мелисса, подтянулась и села.

– Мы должны были подписать с Садовниковым договор о сотрудничестве. О том, что в нашей газете в оставшиеся до выборов полтора года будут выходить материалы о нем как о кандидате в президенты. Сосницкий дал добро, и мы поняли, что поддерживаем Садовникова. Толком я не знаю, обещал ли он «России Правой» еще и денег, но наш договор как раз… денежный. Потому что материалы мы, как ты сама понимаешь, размещаем не бесплатно.

– Ну да, а как же иначе. Конечно, за деньги.

– Я была уверена, что мы подпишем договор и потихоньку начнем его раскручивать. По крайней мере, Сосницкий дал мне понять, что именно так все и будет. Как обычно. Потом, правда, я усомнилась, но это… другой разговор.

– Какой – другой?

Лера нетерпеливо передернула плечами и заправила за уши буйные черные кудри, которые лезли ей в глаза и мешали говорить.

– Все получилось очень странно. Садовников разговаривал со мной так, словно, во-первых, он значительно больше меня знает, во-вторых, ему моя газета ни за каким чертом не нужна, а в-третьих, он совершенно уверен в том, что наша встреча чистая проформа. Он чуть не зевал, когда со мной разговаривал.

– Он всегда так делает.

– Что значит, всегда? Ты что, знаешь его?

Мелисса пожала плечами:

– Да так. Встречались пару раз, еще в прошлой жизни. Я одновременно с ним в МИДе когда-то работала. Только я была никто, клерк, а он начальник департамента какого-то. Я уже забыла.

Лера не стала вдаваться в подробности – и напрасно.

– Это все очень подозрительно, понимаешь? Почему-то в лобби оказался Баширов и еще какой-то мужик, со спины очень похожий на Боголюбова.

– Кто такой Боголюбов?

– Владелец газеты «БизнесЪ», ты что, не знаешь? Они наши прямые конкуренты, и я не понимаю, как он оказался в том же месте, где у меня были назначены переговоры с Садовниковым!

– А что тут такого-то?

– Да то, что до последнего времени никто не знал, кто получит заказ от «России Правой», мы или они! Вроде бы получили мы, а они остались с носом. Но откуда Боголюбов мог узнать, что мы сегодня и именно здесь встречаемся с Садовниковым?! Или меня кто-то из своих сдает?

– А что, у тебя в редакции не знали, с кем и когда ты встречаешься?

– Нет, – твердо сказала Лера. – Не знал никто, ну, о встрече в Питере знали, но о гостинице я никому не говорила. Даже Роме Полянскому, ну, тому красавцу, с которым я сидела за столом.

– Я не обратила внимания.

– Ну понятно, – язвительно протянула Лера, – ты ни на кого не обращаешь внимания. Странно еще, что на Ваську обратила. Впрочем, на него трудно не обратить, больно здоровый!

– Он мне не звонит, – сказала Мелисса и отвела глаза. – Он со вчерашнего дня так со мной и не помирился.

– Ах, боже мой, что за дела! – Лера опять заправила за уши волосы. – Позвони и помирись сама.

На это Мелисса ничего не ответила.

– Да, – вспомнила Лера. – Даже Роман не знал. То есть он знал, что мы встречаемся с Садовниковым в Питере, но где и когда, я ему не говорила до последней минуты. Нас просто встретила машина и привезла в гостиницу, только и всего.

– Ну, вот, как автор детективов, хочу тебе сказать, что это означает только то, что никто из ваших в убийстве не замешан.

– Почему?

Мелисса пожала плечами:

– Потому что оно явно спланированное, а если никто из ваших не знал, где вы встречаетесь, то и убийство планировать не мог.

– Да это все понятно! Мне непонятно, почему его убили практически у меня на глазах, зачем?! И днем, и в присутствии охранника!

– Охранник не помог, как видишь. Подстрелили как миленького.

– Знаешь, – сказала Лера, – ты с таким удовольствием это говоришь, что мне противно! Все же он был человек! Че-ло-век! И его убили у нас на глазах!

– Ну и ладно. – Мелисса отвернулась к окну, за которым в голубом небе пылал златоглавый Исаакий. – Мне нет до него никакого дела. Мне наплевать. Я даже думать о нем не хочу.

– Да это же убийство!

Мелисса вздохнула:

– Есть такие преступления, за которые убийце нужно орден давать, а не в тюрьму сажать. В этом случае я бы точно орден дала.

Лера засмеялась.

– Милка, у тебя припадок необъяснимой ненависти! Тебе нужно выпить чаю с коньяком и медом.

– У меня на мед аллергия. И потом, он не помогает от ненависти!

– Слушай, – вдруг сказала Лера, – а может, это ты сама его убила? Может, и не было никакого человека, который быстро побежал в сторону Вознесенского проспекта? Или был, но просто бегун, участвующий в весенней эстафете, к примеру, а? А ты дождалась, пока он выйдет из отеля, прицелилась – и чпок! Готово дело. А потом выбросила пистолет и пошла посмотреть на свою работу. Как тебе такой сюжет для романа?

Мелисса Синеокова, Людмила Голубкова, вдруг так изменилась в лице, что Лера Любанова перепугалась. Она решила, что знаменитая писательница сейчас хлопнется в обморок.

– Мила, ты что?

– Ничего. – Она взялась за лоб, очень холодный и влажный, и некоторое время посидела так, с рукой, прижатой ко лбу. – Но, если хочешь знать, я на самом деле очень рада, что его убили. И давай больше не будем говорить об этом.

Давай больше не будем говорить об этом. Эта фраза, как будто из кино, словно сказанная кем-то чужим, окончательно перепугала Леру. Она слишком хорошо знала свою подругу, чтобы просто «перестать говорить об этом».

Я знаю гораздо больше, чем могу сказать, вот как Лера поняла эту фразу.

Я знаю очень много, но ничего тебе не скажу, вот как поняла свою подругу главный редактор самой популярной в России газеты.

Тут в дверь номера постучали, и Лера пошла открывать, а Мелисса опять улеглась на подушки и по уши натянула плед.

– Лера, извините меня, пожалуйста, за вторжение.

– Проходи, Рома, не стесняйся. Правда, у нас тут больные и раненые, но это не страшно. Они все одеты.

Роман Полянский вошел в просторную комнату, осененную золотым сиянием близкого Исаакия, и неловко замер, увидев лежащую на кровати знаменитую писательницу.

– Здравствуйте.

Писательница выглянула из-под пледа.

– Прошу прощения, я не в форме, – слабым голосом умирающей вымолвила она, но вдруг, словно заинтересовавшись, приподнялась на локте и посмотрела пристально. – Присаживайтесь, пожалуйста.

– Вежливая наша, – пробормотала Лера из-за спины Полянского. – Ложись, не вскакивай! Что случилось, Роман?

– Мне только что позвонили из «России Правой», – тихо и быстро начал Полянский, но остановился, взглянув на Мелиссу, которая смотрела во все глаза и слушала во все уши. – Наверное, нам надо обсудить это наедине.

– Наедине?

– Лера, у нас проблемы.

У Полянского было такое лицо, что Лера моментально поняла – что-то на самом деле случилось, серьезное, важное, и это изменит всю ее жизнь.

– Лера, может быть, нам лучше спуститься вниз?

Любанова покосилась на подругу, у которой теперь из пледа торчал только измученный красный нос.

– Хорошо, сейчас. Иди, Роман, я тебя догоню.

Она проводила его до двери, вернулась и еще постояла над красным шерстяным холмом, который длинно и тяжко вздыхал.

– Я сейчас поговорю с Романом, закажу тебе чай, виски, лимон и мед. Ты все это у меня на глазах выпьешь и сожрешь, – сердясь, сказала она. – Потом я позвоню твоему продюсеру и скажу, что все съемки отменяются. Потом позвоню Ваське и велю, чтобы он встречал нас в Шереметьево, я забираю тебя с собой в Москву. И не смей мне возражать! – прикрикнула она, потому что холмик протестующе завозился.

После некоторого молчания знаменитая писательница Мелисса Синеокова сказала отчетливо:

– Я так рада, что эта скотина сдохла! Ты даже не можешь себе представить.

Потом она резко села и посмотрела на Леру измученными красными глазами:

– А вот этот человек, который только что заходил, все время был рядом с тобой?

– В каком смысле?

– Ну, когда стреляли, он точно сидел рядом с тобой?

Лера засмеялась:

– Ну да. Мы прилетели из Москвы на одном самолете, при-ехали в гостиницу на одной машине, потом все время просидели за одним столом. А что такое?

Мелисса помолчала.

– Ничего. Но если бы он не сидел с тобой за одним столом, я могла бы поклясться, что это именно тот человек, который пробежал мимо меня после выстрела. В сторону Вознесенского проспекта.

– Этого не может быть.

– Я знаю, – печально сказала Мелисса, – но что я могу поделать, если так оно и есть?

Со ступеней Исаакиевского собора был отлично виден круглый скверик, обтянутый по периметру полосатыми лентами, которые трепетали на ветру. Не слишком густая толпа стояла вокруг, и все время подъезжали и уезжали машины.

Константинов прошел металлическое заграждение, поднялся на ступеньки и еще раз посмотрел туда.

У него было довольно много времени, которое необходимо на что-то употребить, и он решил употребить его на собор, единственное место, которое помнилось ему из того Ленинграда, в который он приезжал еще мальчишкой.

Тогда собор показался ему не просто большим, а громадным, как небо. Почему именно как небо, он не знал, но оттуда, с сумрачных небес, прямо на него спускалась огромная палка, увенчанная начищенным медным диском, и отец объяснял, что это маятник Фуко и он показывает вращение Земли.

Маленький Саша не понял, как маятник показывает это самое вращение, но ему представлялось, что Земля вращается как раз вокруг этого маятника с начищенным медным диском.

Нынче в соборе не было маятника, но огромность собора взрослому Константинову показалась еще более ошеломляющей. Он не слушал экскурсовода – в собор пускали только «с экскурсией», – он стоял, задрав голову вверх, к каменным прохладным небесам, и думал о своем.

Дело, приведшее его в Петербург, было сложным и опасным, и ему хотелось, чтобы равнодушные небеса хоть в чем-нибудь ему помогли, и он просил их об этом.

Он просил, не слышал никакого ответа, но заставлял себя думать, что там, наверху, его точно кто-то слышит. Некто добрый и справедливый, кто непременно ему поможет.

Молитва должна оставаться без ответа, сказала ему как-то Лера Любанова. Потому что если тебе станут отвечать, то это уже будет не молитва, а переговоры.

Ах, как бы ему хотелось, чтобы это была не молитва, а переговоры!..

Он отдаст деньги, примет решение и больше не станет об этом думать. Он освободится сам, освободит женщину, которая ему дороже всех на свете, и все кончится.

Как в волшебной сказке.

Принцесса спит в хрустальном гробу. Потому что злая волшебница заколдовала ее, и королевич Елисей через леса и моря скачет на своем гнедом жеребце, и ему помогают ветер, и месяц, и туча…

Константинов зажмурился и потряс головой.

Петербург странно действовал на него, как будто наркотик. Вот уже и видения начались.

Королевич Елисей, надо же!..

Он сбежал по широким ступеням, еще раз, напоследок, глянул на собор, пересчитал колонны. Он много раз слышал, что они стоят без всякого фундамента, только под действием собственной тяжести, и держат своды, купол и крышу, и все никак не мог понять, как это – под действием собственной тяжести, пока рядом какой-то мужик не сказал своему сыну, который тоже не понимал и тоже спрашивал «как»:

– Ну, как, как, сынок! Вот как стакан на столе стоит, так и колонны стоят!

И все же это невозможно было себе представить, хоть Константинову давно уже было не десять лет.

А как же ураганы, шторма и знаменитые питерские наводнения, когда вода в Неве поднимается до самого Медного всадника? А колонны, такие огромные, просто стоят, как стоит на столе стакан, – и все?!

Он посмотрел на часы, понял, что должен идти, и пошел по Малой Морской, решив обогнуть оцепление возле отеля и красные, дрожащие на ветру ленточки.

Он вернется в Москву раньше Леры и Полянского, и никто ни о чем не узнает.

Никто ни о чем не должен узнать.

Улица была не слишком широкой, но очень прямой, и слева, в просветах между домами серого камня, он все время видел близкий шпиль Адмиралтейства с золотым корабликом, и с той стороны прилетал ветер, свежий и холодный, от которого горели щеки и мерзли руки. Там, за домами и Адмиралтейством, была Нева, широкая, свободная, своенравная, совсем непохожая на Москву-реку, а еще дальше Финский залив и Балтика, и студеные серые волны с белыми барашками, и зеленые башенки «сторожевиков», и трубы пароходов, которые ждут ночи, когда в городе разведут мосты.

Константинову очень хотелось посмотреть Неву и мосты, и, ловя себя на этой мысли, он пугался своего «равнодушия».

Он должен думать совсем о другом. Он должен думать о «деле», а вовсе не о том, как это выглядит, когда среди ночи мосты поднимаются и расходятся в разные стороны, освобождая дорогу кораблям.

Малая Морская очень быстро вывела его на Невский проспект, и, покрутив головой, он быстро сообразил, куда должен идти, и повернул направо, в сторону Московского вокзала.

Встреча у него была назначена на Невском, и он считал дома, опасаясь, что пройдет мимо кофейни, в которой должен был встречаться. На Невском было полно кофеен.

Еще здесь было полно людей, как будто какой-то праздник случился, пестро одетой молодежи, и старушек-туристок в кроссовках и куртках с капюшонами, детей поменьше в колясках, с мамами и папами, детей побольше, стайками или целыми классами, которых привезли на экскурсию. Двери магазинов были распахнуты настежь, откуда-то тянуло запахом кофе, и издалека слышались призывы отправиться на теплоходную экскурсию по каналам и рекам Санкт-Петербурга.

Константинову хотелось по каналам и рекам и не хотелось «встречаться».

Он никогда не делал ничего такого, что собирался сделать сейчас, и ему было неудобно, маетно, как будто он по ошибке надел утром слишком тесные башмаки, и теперь они давят, жмут и уже до крови растерли пятки, но поделать ничего нельзя – не станешь же разуваться среди улицы! И приходится терпеть, скрипеть зубами, и каждый шаг дается с трудом, а надежды на освобождение никакой! И даже вечером, когда удастся освободиться, все равно не отпустит, и болеть будет долго, и не заживать, и кровоточить.

Константинов все считал дома. Нужное ему место оказалось на той стороне Невского проспекта, и пришлось еще искать пешеходный переход, чтобы перейти. Невский был устроен как-то так, что перейти его просто посередине оказалось невозможным, и в этом, почудилось Константинову, тоже таилась какая-то особая питерская организованность, отличная от московской.

Он вошел в кофейню, поискал свободный столик, не нашел и уставился на девушку в переднике, которая издалека бежала к нему. В руках у нее был поднос, заставленный кофейными чашками и пустыми стаканами. В двух тесных залах ровно гудели голоса и сильно пахло табаком и кофе – такой привычный, такой успокаивающий запах!..

– Вы курите? – спросила подбежавшая девушка и улыбнулась ему быстрой улыбкой.

– Да, – признался Константинов.

– Тогда в тот зал проходите, пожалуйста. Там есть свободные места.

Скинув с плеча рюкзак, Константинов протиснулся между тесно стоявшими столиками к каменной арке, разделявшей два зала, огляделся и сел за единственный свободный столик, где была пепельница, красный цветок в узкогорлой вазе и разноцветная карточка с описанием «десертов» в металлической подставке.

Константинов изучил «десерты» с непередаваемо сложными названиями и достал сигареты. Курить ему не хотелось, но он сильно нервничал и должен был чем-то заняться.

– Вы уже готовы сделать заказ?

– Готов, – сказал Константинов. – Двойной эспрессо, минеральную воду со льдом и лимоном и еще вот это.

Тут он ткнул в карточку. Официантка проследила за его пальцем и кивнула.

– Кофе, воду с лимоном и льдом и вишневую макамбу в шоколадной глазури. Все правильно?

– Макамбу так макамбу.

Макамба по неизвестной причине напомнила ему Тамилу Гудкову, редактора отдела «Business-леди».

Девушка отошла, и Константинов на всякий случай проверил свой рюкзак, который не давал ему покоя. Рюкзак был на месте.

Он не видел, откуда к его столику приблизился человек в бейсболке и кожаной курточке – человек как человек, самый обыкновенный. Алюминиевый стул отодвинулся с резким скрежетом, и Константинов поднял глаза.

– Ну, здрасте, – сказал подсевший к нему. – Вы Константинов?

– Как вы меня узнали?

Человек небрежно пожал плечами:

– В Интернете посмотрел. Там ваша редакция в полном составе представлена.

– Понятно.

Официантка принесла кофе и воду и вопросительно посмотрела на соседа Константинова.

– Я ничего не буду.

– Хорошо. Сейчас я принесу еще ваш десерт.

– Сладенькое уважаете, – протянул человек и откинулся на спинку стула. – Поня-ятно. Ну, мне с вами рассиживаться некогда, и сладкое я не люблю. Значит, так. Вы мне деньги, а я вам… то, ради чего вы приехали. Где деньги?

Константинов кивнул на рюкзак.

– Здесь все?

– Да.

– Отлично, – сказал человек. – Давайте, и я пойду.

– А где информация? – спросил Константинов.

– Рома, то, что ты говоришь, – невозможно, – твердо сказала Лера Любанова.

Но когда она еще только договаривала это «невозможно», она твердо знала, что ее первый заместитель ничего не выдумывает, не сочиняет историй и не бредит.

Он говорит то, что есть на самом деле.

Но этого не может быть!

– Набери мне Торца.

Лев Валерьянович Торц, коммерческий директор газеты «Власть и Деньги», отозвался сразу же:

– Да, Валерия Алексеевна. Тебе Роман все передал?

– Передал, но я ничего не поняла. Объясни мне.

На том конце трубки завздыхали и завозились.

– А что мне тебе объяснить? Я действовал в полном соответствии с твоими указаниями. Как только ты мне позвонила, это было… секундочку, сейчас я взгляну… это было ровно в двенадцать тридцать, я немедленно подписал договор, потому что представитель «России Правой» сидел напротив меня с этим самым договором в руках. Договор абсолютно стандартный, на каждой странице виза Садовникова, все как следует. Я его подписал, один экземпляр оставил себе, а второй отдал на руки представителю, и мы разошлись. Его фамилия… секундочку, сейчас взгляну… его фамилия Наседкин Анатолий Петрович. Вот, собственно, и все.

Лера опустилась в ближайшее кресло. Роман Полянский стоял над ней, и у него был растерянный вид.

Лера переложила телефон в другую руку и заправила за ухо волосы.

– Лев Валерьянович, это я все понимаю, но только я тебе не звонила! Ни в двенадцать тридцать, ни в тринадцать. И даже в четырнадцать не звонила!

– Валерия Алексеевна!

– Лев Валерьянович!.. Этого не может быть, потому что я тебе не звонила! Ты это понимаешь или нет?!

Коммерческий директор заволновался.

– Но… нет, в этом необходимо как следует разобраться! Это же очень просто проверить… у меня же есть определитель. Погоди, я посмотрю еще разок, хотя я твой голос ни с каким другим не мог перепутать!..

В трубке у Леры заиграла бодрая музыка, а Лев Валерьянович исчез.

Лера подняла глаза на Полянского.

– Роман, я не понимаю! Какой договор подписал Торц?! Что это за… сумасшествие?!

Полянский присел рядом.

– Мне позвонили из «России Правой» и сказали, что в связи с трагической гибелью их лидера все наши договоренности аннулируются, и газета должна вернуть деньги, полученные от них сегодня днем.

– Какие деньги?!

Музыка в трубке смолкла, и опять возник коммерческий директор:

– Валерия Алексеевна, я все проверил, у меня русским языком написано – Любанова! Вызов в двенадцать тридцать!.. Я сейчас нарочно мобильный телефон выключу, чтобы случайным образом, так сказать, не утратить свидетельство того, что ты мне звонила, и не поставить себя в двусмысленное положение!

– Лев Валерьянович, да какое может быть положение, если я тебе не звонила?! Полянский мне только что сказал, что «Россия Правая» требует вернуть ей деньги, которые мы якобы получили. Лев Валерьянович, ты получал какие-то деньги?!

– Нет уж, голубушка, вот тут уж я точно могу сказать, что никаких денег я не получал и никаких финансовых документов не принимал и никому не отдавал.

Лера Любанова вдруг совершенно обессилела, как будто выстояла три раунда на ринге против Майка Тайсона.

– Значит, так. Найди мне Константинова, пусть он срочно перезвонит. Проверь все сегодняшние банковские переводы, кто, откуда и за что переводил деньги газете. Желательно, чтобы к моему приезду были готовы банковские выписки со счетов за… ну, скажем, за последний квартал.

– Голубушка, но их же делать надо неделю! Сколько через нас денег проходит!

– Значит, сделаете за оставшиеся полдня, Лев Валерьянович!

– Да я-то всей душой, но ведь банк!..

– Договорись с банком, Лев Валерьянович!

– Да я-то всей душой…

– Договор, который вы подписали, и все данные на того представителя «России Правой», который к вам приходил, факсом мне в гостиницу, прямо сейчас! Роман, узнай у портье номер факса. И еще отправьте мне на электронную почту, я посмотрю из здешнего бизнес-центра.

– У меня нет в электронном виде, – сказал Торц несколько оскорбленным тоном. – Откуда же?! Мне… на бумаге принесли! Как же я мог подписать… в компьютере!

Ссориться с коммерческим директором в такой трудный момент не входило в Лерины планы, и она сказала помягче:

– Лев Валерьянович, ты же видишь, что происходит какая-то ерунда! Ты говоришь, что я тебе звонила, а я не звонила! Роману позвонили и сказали про деньги, которые перевели на наш счет, а ты говоришь, что нам никто не переводил никаких денег! Одна надежда на то, что мы с тобой найдем все концы и свяжем их воедино.

– Голубушка, я всей душой, но ведь я-то ни при чем, ни при чем!..

– А кто при чем? – тихо спросила Лера.

Вернулся Полянский, и, продиктовав коммерческому директору номер факса, Лера нажала кнопку «Отбой».

Они помолчали.

– Может, кофе? – спросил Полянский неуверенно.

– Я больше не могу, – призналась Лера. – У меня и так сердце выпрыгивает.

– Тогда текилы?

– Вот только текилы мне сейчас и не хватает!

– Вряд ли здесь подают валерьянку, – сказал Полянский задумчиво. – Но можно попробовать спросить. Уверен, что для нас найдут.

Лера поднялась и прошествовала за колонну. Столик, за которым давеча сидел Ахмет Баширов, был свободен. Лера подумала и села на диванчик – кажется, Баширов сидел именно так.

Для полноценного мозгового штурма ей нужен был Константинов, именно Константинов, а не тезка великого режиссера, утонченный, встревоженный и растерянный.

– Значит, так, – сказала она и сильно потерла лицо. – Садовников убит. Его убили практически у нас на глазах. Мало того, его убили на глазах у охранника, его собственного, и на глазах у охраны Баширова, что значительно серьезней. Мила сидела в скверике на лавочке и видела какого-то человека, который после выстрела пробежал мимо нее и исчез. Она так сказала. По телевизору тоже все время говорят про какого-то человека, который бежал в сторону Вознесенского проспекта. Первое и очень странное. На углу был черный джип. Он сразу поехал и остановился прямо перед этим окном. Чей это джип?