Полная версия
Третье пришествие. Звери Земли
Неужели в этой пакости еще теплится какое-то подобие псевдожизни? И глаз меня гипнотизирует?
Авдотья решила помочь моему исследованию – включила фонарик, направила на контейнер дополнительный поток света. Спасибо, конечно, но я бы и так обошелся…
И показалось – или не показалось? – что крохотные зрачки сократились еще сильнее, превратившись в совсем уж точки. А еще показалось, что голова Питера Пэна стала маленькой, едва заметной – и каким-то неведомым образом попала в схлопывающуюся дырочку зрачка и вот-вот лопнет, не выдержав давления.
Надо было оторвать взгляд, разрушить возникший контакт – не получалось. Я оцепенел, уставившись в одну точку. Но периферийным зрением видел, как Авдотья внимательно наблюдает за мной – сквозь слой жидкости и два слоя пластика ее вполне миловидное лицо казалось рожей какого-то монстра…
Мертвый (мертвый ли?) глаз первым прекратил игру в гляделки. Зрачочки закрылись окончательно, а наваждение ушло, развеялось. Невидимые тиски, сдавившие мою голову, исчезли.
– Нафиг, нафиг такие экспонаты… – сказал я, отставляя емкость подальше. – В закрытом фонде их храни, где живых людей не бывает.
– Бог с ним, с экспонатом… Давай-ка, Петенька, лучше выпьем по сто грамм. Для активизации мозговой деятельности.
На столе успели появиться – я, засмотревшись на мутировавшие глазенапы, даже не заметил когда – два пластиковых одноразовых стакана. И оба были уже налиты. На тарелке, тоже одноразовой, лежал лимон, порезанный на дольки и присыпанный сахаром.
Пить с Авдотьей я немного опасался… Хотел отказаться, но вспомнил пару историй из криминальных хроник, начавшихся с отказа выпить, а закончившихся в городском морге… Мне-то она ничего не сделает – за нее боязно. Для человека с психическими проблемами такая малость часто выступает как спусковой крючок или чека гранаты…
– Кто ж откажется выпить с такой красивой женщиной в такой романтической обстановке? – гусарским тоном произнес я.
И тут же, без паузы, привел в исполнение недавно придуманный план:
– Только дай сначала телефон на минуточку, а? Натали собиралась в госпиталь сегодня заскочить, предупрежу, чтобы попозже, ближе к вечеру подъехала.
На мою ложь Авдотья ответила зеркально и симметрично:
– Извини, не получится… Впопыхах без зарядки сюда съехала, батарея разрядилась.
Ну, кому врешь-то? Кому?! А то я не «вижу» своим аномальным зрением, что телефон у тебя в кармане и заряжен чуть ли не под завязку?
Уличать ее я не стал… Потому что в голову пришла другая идея… И красивая, черт возьми, идея!
– За что пьем? – спросила фрау фон Лихтенгаузен.
Плебейского вида стакан она держала этак светски, оттопырив мизинец, – на общем фоне захудалого гаража смотрелось это сюрреалистично.
– За то, чтобы ты побыстрее стала полковником! – провозгласил я, мысленно добавив: «А до того чтобы полностью излечилась, и без тебя переизбыток идиотов с большими звездами на погонах».
– Хороший тост… – сказала она, но отчего-то с печальным вздохом.
Выпили. Я опрокинул стаканчик залпом, Авдотья чуть обмакнула губы, она всегда пьет коньяк гурманствуя, наслаждаясь процессом. Но тут же наполнила мою опустевшую тару. Уточнила:
– Значит, сегодня Натали придет?
– Скорее всего… Если близнецы чем-то неординарным не порадуют… – на всякий случай подготовил я дорожку к отступлению.
– Близнецы… Скажи, а ты хорошо помнишь прошлые визиты Натали в госпиталь? Во всех подробностях? О девочках она тебе рассказывала?
Она ждала ответа, катая стаканчик между ладоней и внимательно всматриваясь в мое лицо.
– Да как тебе сказать… Скажу прямо: между первой и второй долгих разговоров не ведут, на них после третьей пробивает… Вздрогнули?
На самом деле я несколько смутно помнил встречи с женой – примерно так помнятся сны, – очевидно, последствия приступа к тому времени рассосались не до конца. Однако не хотел я говорить о Натали по другой причине. Дело в том, что у нас с супругой произошел серьезный конфликт незадолго до моего попадания в госпиталь… Сам виноват, по большому счету: взревновал, как последний идиот, высмотрел невесть что в игре света и теней, падавших из окна оранжереи… В общем, мы разбежались, но, узнав о моем приступе, Наталья меня навещала, как-никак отец двух общих дочерей… Держалась… прямо скажем, не как с любимым мужем… и конфликт еще предстоит улаживать. Но чуть позже, поживу еще немного вольной жизнью, нагуляюсь, а уж потом – семь бед, один ответ – начну зарабатывать прощение.
Но сейчас муссировать семейную тему не хотелось абсолютно.
Лучше я попытаюсь реализовать свою блестящую идею… Вот какую: отключу сейчас на Авдотьином мобильнике звук и вибро, да и позвоню Эйнштейну прямо из ее кармана! Для Питера Пэна плевое дело – не касаясь клавиш, заставить мобильник сгенерировать нужный вызов.
Затем спровоцирую Авдотью на новый тур бреда о преследователях, ей угрожающих… Буду говорить погромче, а г-жа подполковница и без того чеканит слова, как на плацу командует, – босс все услышит и все поймет. Ну а дальше дело техники: локализовать звонок, прислать спецтранспорт… Надеюсь, у Эйнштейна хватит ума послать наших санитаров, из Вивария. Хватит, конечно же, не захочет он выметать сор из коттеджа…
Попытался вновь проникнуть в схему телефона… И не смог. Что за… Сжечь мобильник, взорвать ему батарею мог сейчас легко, а вот тонкая кропотливая работа не получалась…
Я с изумлением понял, что напиток почти мгновенно подействовал на мой измотанный уколами организм. Мысли в голове потекли лениво и плавно, мышцы наливались блаженной истомой.
– Что это за конь… коньяк? – спросил я.
Язык запнулся на простой фразе. Только сейчас я заподозрил, что дело нечисто…
– Дагестанский, пять звезд. Самый пенсионерский напиток, бюджетный…
Бюджетный… Мы с ней такие не пьем, вкус не знаком. Левую примесь и не почувствуешь, решишь, что так и надо…
Я говорил медленно, тихо, запинаясь:
– К-как… К-как в-во…
Хотел сказать: как-то очень вовремя ты его отыскала… Хотел, но не получилось.
– Не пойму, о чем ты… Ладно, теперь не важно.
Я ничего не ответил. Гараж – вместе со всем, что в нем есть, – качался перед глазами, словно каюта в восьмибалльный шторм. Нет, в двенадцатибалльный…
Попытался ухватить бутылку с мотающегося туда-обратно столика – и промахнулся мимо нее. И во второй раз – промахнулся.
– Что-о-о-о-о с то-о-о-бо-о-ой, Пе-е-е-е-тя-а-а-а? – спросила Авдотья с волчьей усмешкой, она неимоверно растягивала звуки, а ее голос гремел в ушах иерихонской трубой.
Я сделал последнюю попытку зацепить бутылку и использовать как оружие, врезать гадине по черепу… И – очередное фиаско. Гараж окончательно встал дыбом, затем перевернулся. Пол оказался вдруг потолком – и упал сверху на меня, безжалостно раздавив голову. Все исчезло.
Глава 3
Беспощадная правда Авдотьи Лихтенгаузен
Мы вновь сидели в гараже, вновь за складным столиком, но в щелку над воротами сочился свет уже следующего дня.
Минувшие часы напрочь исчезли из моей памяти. Взамен я обрел воспоминания куда большего объема – залежи, завалы, Гималайские горы информации, до того словно ластиком стертые из мозга. Целенаправленно кем-то стертые…
Методику восстановления Авдотья применила варварскую, противоречащую клятве Гиппократа и медицинской этике: введение в наркотический транс без согласия пациента с последующим сеансом регрессивного гипноза.
До сих пор я свято верил, что такие штучки на меня не подействуют… Но, как выяснилось, сильно недооценивал Авдотью.
Методика подействовала. Я вспомнил все…
И лучше бы не вспоминал…
Понятное дело, осознать разом, мгновенно весь этот информационный Эверест невозможно. Мой мысленный взор высвечивал, как прожектором, то один позабытый эпизод, то другой, прочие же пока оставались за кадром.
Процесс хронологии не подчинялся, воспоминания цеплялись одно за другое прихотливо и произвольно, благодаря случайным ассоциациям.
Примерно так: взгляд падает на контейнер, стоящий на столе… глаза… это глаза Жужи… не уберег, не уберег ее в мясорубке на Садовой… мне надо достойно похоронить хотя бы эти глаза, пусть удавятся гниды из НИИ Менгеле и гнида Леденец тоже… нет, нет, Леденец не удавится, ведь я застрелил Леденца и отчего-то не жалею… я отдал бы сто, тысячу, миллион таких Леденцов за мою Жужу… она стала мне дочерью и стала бы любимой сестрой близняшкам…
БЛИЗНЯШКИ! МАТЬ ТВОЮ!
Я вскакиваю. А столик падает. Со всем, что на нем лежало.
Потом в ограниченном пространстве гаража начинается тайфун пополам с землетрясением.
* * *По щекам что-то течет. Кровь? Пот? Слезы? Не понять. Хочу поднять руку. Проверить. Не могу.
Рука передо мной. Лежит ладонью вверх. Не слушается.
Шприц. Поршень медленно ползет. Выдавливает что-то в меня. Не знаю что. Плевать.
Текущее по щеке дошло до губы. Пробую языком. Соленое. Значит, кровь. Или пот. Или слезы. Они все соленые… Не задумывался. Смешно.
Смеюсь. Звуки странные. Или это не я? Или не смеюсь? Плевать.
Шприц исчезает. Сам по себе. И появился сам. Чудеса.
Женщина. Смутно знакома. Губы шевелятся. Не слышу. Потом слышу. Не понимаю. В звуках нет смысла. Плевать.
Тошнит. Не сдерживаюсь. Падаю. Лицом вперед.
Быстро темнеет. Хочу спать. Засыпаю. Надеюсь не проснуться.
Близнецы… Маришка… Анюта… Обнимите скорей. Папа вас любит, любит, лю…
* * *Близнецы меня обнять не могли… Потому что их похитил ублюдок по прозвищу Плащ – и тем заработал смертный приговор у Питера Пэна.
А до того имело место нападение на нашу базу в Новой Голландии, натуральный штурм, предпринятый двумя группами наемников, прибывшими из-за океана, из Хармонта. Причем прибыли они любопытно: посредством явления, названного нами Лоскутом. Лоскут непонятным образом переносил сюда, в Питер, какую-то часть хармонтской Зоны – в наших декорациях вдруг объявились тамошние ловушки, артефакты и аномалии… Заодно объявился отряд вооруженных наемников.
Штурм, как выяснилось из допроса пленного, имел целью захват «попрыгунчиков» «Джона» и «Джека» – уникальных артефактов, привезенных из Хармонта и находившихся в секретном (даже от меня!) хранилище артефактов на Новой Голландии.
Нападение отбили при активном участии моей супруги (тогда еще и моей, и супруги) Натальи Пановой, ввязавшейся в ментальную схватку с суггестором, управлявшим наемниками-«зомби». Схватка закончилась вничью, что позволило охране Вивария перестрелять большую часть нападавших.
Но то было лишь начало…
В результате воздействия Лоскутов и интерференции двух Зон безопасный островок Новой Голландии стремительно начал превращаться в нечто противоположное – Зона со всеми ее аномалиями и ловушками стремительно наползала на базу… Была объявлена эвакуация.
И пока я, срочно вызванный из-за Периметра для участия в данном мероприятии, катил в Виварий, мой непосредственный начальник и близкий друг Илья Эбенштейн активно наставлял мне рога с моей женой. Не в супружеской спальне, а в оранжерее – как выяснилось, эта застекленная пристройка к нашему дому годилась не только для цветоводческих утех Натальи, для других тоже… Многофункциональное помещение.
На их беду, до Новой Голландии я не доехал. Вернулся с полдороги и застал сладкую парочку в самый разгар случки.
Что произошло потом, стыдно вспомнить… И я не буду вспоминать. Почудил в тот вечер и в ту ночь Питер Пэн… Покуролесил.
А пока я куролесил в Тосно, банда аномалов во главе с упомянутым ублюдком Плащом заявилась в наш уединенный сельский дом в Надино, где под плотной охраной службы безопасности ЦАЯ таилась от мира наша семья. Таиться имелись причины: наши дочери-близнецы Марина и Аня вырастали в чрезвычайно сильных аномалов. Удивляться тому не стоило – девчонки стали аномалками в третьем поколении, причем по обеим линиям, и по материнской, и по отцовской (в третьем – если считать первым поколением сталкеров, чьи гены изменились под воздействием Зоны). Марише и Ане исполнилось всего по десять лет, но их детские, толком не развитые способности заставляли меня хвататься за голову, а я и сам аномал, и много лет с ними работаю… Когда близняшки действуют в тандеме, усиливая и дополняя способности друг друга (а иначе они не действуют никогда), – с ними не потягается ни один аномал из мне известных.
Ублюдок Плащ тоже, наверное, не смог бы потягаться, хотя он и сам один из сильнейших аномалов нашего времени, и команду подобрал себе под стать. Он и не стал тягаться, нашел другой способ получить свое…
Опуская подробности, закончилось вот чем: компания Плаща явилась в Надино, мощнейшей ментальной атакой вывела из строя многочисленную охрану службы безопасности и удалилась вместе с моими девчонками. Наталья, пытавшаяся воспрепятствовать похищению, была отправлена в ментальный нокаут с почти игривой небрежностью.
Когда я, толком не очухавшись от ночного загула, примчался в Надино, на связь со мной вышел Плащ и поставил такие условия: девочки будут отпущены в обмен на «попрыгунчики», на «Джона» и «Джека». Сделка, разумеется, предлагалась приватная, без участия СБ ЦАЯ.
Поколебавшись, я принял условия. После того как служба безопасности жидко обгадилась в Надино, остатки доверия к ней испарились у меня окончательно. В конце концов, именно я доставил «попрыгунчики» в Россию из Хармонта. У ЦАЯ, разумеется, имелось свое мнение о том, кому теперь принадлежат артефакты, однако когда на кону жизнь и судьба дочерей, Питер Пэн не обращает внимания на формальности.
Изымать «попрыгунчики» я отправился в компании отца, сталкера Максима Панова, и Андрея с Леной – четы аномалов, занимавшихся домашним обучением Маришки и Ани. По счастью, рейд в Новую Голландию прошел бескровно, никто всерьез не пострадал, кроме двух громадных броневых дверей: одна прикрывала непосредственно хранилище, другая – вход в туннель, выводивший далеко за пределы острова.
О существовании туннеля нам поведал сам начальник Вивария Илья Эбенштейн по прозвищу Эйнштейн. Он явился на переговоры, когда мы, захватив «попрыгунчики», размышляли, как пробиться с ними из хранилища. А охрана, хранилище обложившая, размышляла, как будет нас оттуда выкуривать. По ходу переговоров мне очень хотелось пристрелить Эйнштейна, но я кое-как сдержался. В результате наша группа убралась с острова по туннелю, а на выходе из него получила пополнение: Наталью-Горгону (женой я ее больше не считал, но отказать в праве отправиться за нашими дочерями не смог) и Леденца, командира сталкеров Вивария, нанятого Горгоной в качестве весьма высокооплачиваемого наемника.
Третьей присоединившейся стала Жужа, восьмилетняя «дикая» аномалка Зоны. По части аномальных способностей эта девчонка если и уступала моим дочерям, то по меньшей мере играла с ними в одной лиге…
Местом для встречи и обмена Плащ выбрал Садовую улицу возле Апраксина двора, почти в самом центре Зоны.
На пути туда с нашей «великолепной семеркой» происходили самые разные приключения, в частности, мне довелось побывать в легендарном здании-призраке, в Красном Замке, и свести знакомство с его обитателями, в частности с мутантом по прозвищу Безумный Шляпник – именно под его своеобразной опекой Жужа стала тем, кем стала.
По дороге мы с Жужей не просто сдружились – сроднились, и под конец я начал считать Жужу третьей своей дочкой.
Потом был обмен… Представителем Плаща выступала Марианна Купер, аномалка с суггестивными и телепатическими способностями чрезвычайной силы. Дело было на мази, я уже видел близняшек, подходивших в тумане к месту нашего с Марианной разговора… Все изгадил майор Бабурин по прозвищу Бабуин, курировавший Виварий от ЦАЯ и заявившийся на Садовую с большим отрядом спецназовцев-«каракалов» с целью захвата или уничтожения Плаща, а на участь моих девчонок плевать хотевшего.
Началась битва всех против всех, с использованием как обычного оружия, так и аномальных способностей. Причем Андрей и Лена оказались предателями, ударили в спину нашему отряду.
В ходе побоища я сумел-таки поговорить с Плащом лицом к лицу и получил заверения, что слово он сдержал: девочкам никто не мешает вернуться к отцу, кроме отморозков Бабуина, открывших шквальный огонь… После того я подобрался к дочерям совсем близко – их никто не охранял и не сторожил, но… Ко мне они не вернулись. Как я понял, подлец Плащ все же обманул и сумел капитально промыть им мозги. Слабо утешало лишь одно: «попрыгунчики» ублюдку не достались, они хранились перед обменом у моего папаши, и тот сумел их не то вынести из боя, не то спрятать, я толком не понял, связь была паршивая и оборвалась на полуслове.
Кончилось сражение тем, что малышка Жужа в диком, непредставимом выплеске аномальной энергии буквально сровняла с землей десяток зданий вдоль Садовой, на крышах и чердаках которых засели бойцы Бабуина. После чего сама погибла от предательских выстрелов сталкера Леденца – ему она доверяла, считала за друга и соратника. Мало того, гнида Леденец вырезал у еще живой, умиравшей Жужи ее уникальные глаза, прельстившись наградой, обещанной за них в НИИ им. Менеладзе. (Именно этим «биологическим экспонатом» Авдотья фон Лихтенгаузен пыталась пробудить мою спящую память.)
Леденца я убил крайне мучительным способом. И убил бы еще раз, подвернись вдруг такая оказия… Но и сам к тому времени был при последнем издыхании – упал и отключился.
А очнулся уже в госпитале – веселый, беззаботный, клеящий медсестричек и ничего не помнящий о событиях последних дней…
* * *– Не сходится что-то у тебя, Авдотья. Не срастается. Не вытанцовывается… – уныло говорил я.
Мы вновь сидим рядом. Уже не за столиком, с ним случилось нехорошее, и столиком он быть перестал. Устроились мы рядышком на туго надутом матрасе, тому удары кулаков и ног съехавшего с катушек Питера Пэна нипочем. А пустить в ход зубы я не догадался, по счастью.
Сейчас я в порядке… Почти. Об убранстве гаража этого не скажешь. Хозяин, вернувшись из своей деревни, неприятно удивится. Имущество Авдотьи тоже пострадало, и не только столик. На стульях теперь не посидишь, на плитке ничего не сготовишь.
Удивительно, но посреди разгрома и раздрая стоит целенький и новенький биотуалет. Подозреваю, что в обезумевшем мозгу сохранился-таки крохотный, микроскопический уголок здравого сознания. Сохранился, оценил все ароматные последствия данного конкретного акта вандализма – и направил разрушительный порыв на что-то иное…
Рука зампомеда и доктора медицинских наук обнимает меня за плечи – или, что точнее, пытается обнять, плечищи у меня о-го-го. Не каждый доктор так плотно общается с пациентом, но никакого эротического подтекста в этой позе нет: словно любящая мать утешает сына… Хотя по возрасту Авдотья годится мне лишь в старшие сестры.
Похоже, тело и мозг Питера Пэна решили, что будут дежурить посменно, на манер медсестричек Полины и Люси. Не так давно мозг отключился, позволив телу ломать и крушить. Теперь же мышцы отдыхают, а извилины лихорадочно трудятся, пытаются придумать какую-то защиту от вываленной груды информации, осознавать которую невыносимо, найти в ней нестыковки, противоречия и радостно объявить все вновь обретенные воспоминания фальшивкой, не пойми зачем засунутой в голову Авдотьей…
Я же, Питер Пэн, хозяин и тела, и мозга, наблюдаю за потугами моего серого вещества несколько со стороны, с любопытством, но без особой веры в успех… Скажите, доктор Лихтенгаузен, это и в самом деле шизофрения?
– Не сходится что-то у тебя, Авдотья, – говорю я. – Не срастается. Не вытанцовывается…
– Объясни. – Голос у нее безмерно усталый, намаялась со мной, непутевым.
– Смотри, что получается: допустим, есть методы, позволяющие обнулить память таким, как я, – она о них узнала и научилась использовать. Но почему тогда меня в госпитале сторожили целых три лба, не считая штатной охраны? Именно сторожили, а не охраняли от угрозы извне… Меня – безопасного, ничего не помнящего и свято уверенного, что всего лишь схлопотал приступ от переутомления?
Авдотья задумчиво смотрит на мой профиль, потом на емкость с глазами Жужи (контейнер небьющийся и лишь оттого уцелел) – и не спешит ответить.
Мое скептичное альтер-эго чует слабину и развивает наступление:
– И я недаром сказал: «Допустим, есть методы». Допущение крайне шаткое… Горгона в свое время из кожи вон лезла, пытаясь забраться мне в голову, взять под контроль. И обломалась. Нет у нее методов против Питера Пэна! Как же она сумела этак препарировать мои воспоминания, а?
Авдотья вновь не отвечает. Снимает руку с моего плеча. Достает пачку сигарет.
«Да я ведь тоже курю!» – рапортует обновленная память. Эх, как раз вот этот факт, в виде исключения, госпожа полковница могла бы и оставить в тумане забвения…
Не помнил – и не хотелось. А теперь увидел пачку и готов сменять десять лет жизни на пару затяжек.
– Угостишь? – Угощает, не подозревая, что только что могла задешево получить изрядный кусок жизни Питера Пэна. – А-а-а, ментоловые… Ненавижу.
– Оторви фильтр.
Отрываю, прикуриваю от ее зажигалки. Некоторое время молча и сосредоточенно дымим, стряхивая пепел на пол. После всего, что здесь произошло, заботиться о чистоте и порядке смысла нет.
Потом Авдотья говорит:
– На твой второй вопрос, Петя, ответить проще. Другим вопросом: а ты сам-то остался на том же уровне аномальных способностей, что и десять лет назад?
– Я-то нет, но… Видишь ли, я развивал то, что у меня уже было. Если у тебя изначально нет рук, бицепсы не накачаешь – хоть ты умри в тренажерном зале, хоть анаболиками и стероидами завтракай, обедай и ужинай. Так?
Поворачиваюсь, смотрю на ее профиль. Она кивает. Внезапно замечаю, что она очень симпатичная женщина… Странно, сколько раз сидел к ней лицом к лицу на совещаниях у Эйнштейна – и в упор не видел. Вот что значит смена ракурса…
Развиваю мысль дальше:
– А она даже никак не могла затормозить мне кору мозга, это первый этап ее суггестии. Нет основы, фундамента. Нет кости для наращивания бицепса.
– Глупенький… Кора мозга сама собой тормозилась у тебя десять лет. Когда ты засыпал на семейной кровати после супружеского секса. Десять лет на эксперименты: твори, выдумывай, пробуй любые методики. Тебе никто не говорил, что ты склонен сильно недооценивать всех вокруг?
– Это такая завуалированная констатация моей мании величия?
– Не мании, я врач и словом «мания» просто так не бросаюсь… О маниакальном синдроме речь не идет, но ЧСВ у тебя и вправду зашкаливает.
– Я мало знаком с медицинскими аббревиатурами, расшифруй уж…
– Она не медицинская, она из теории сталкинга, но сейчас стала вполне житейской: ЧСВ – чувство собственной важности.
Ерунду говорит, но спорить не хочется… В главном Авдотья права: я несколько недооценил Наталью… Нет, лопни моя печень, я ее колоссально недооценил! Вбил в голову, что прежнюю Горгону кардинально изменило рождение близняшек. Что домашние заботы теперь главный смысл ее жизни, и ничего другого ей не надо, что агрессивная стерва, обожающая садистские манипуляции с чужим сознанием, сдохла и похоронена. Ага… Сейчас… Эйнштейн утверждает, что она его изнасиловала в оранжерее? Охотно верю.
Но маленький скептик в моем мозгу упрям. Он цепляется к последней мысли, касавшейся Эйнштейна и оранжереи, и быстренько возводит новую линию обороны:
– Все равно не сходится… У нас с Гор… у нас с Натальей случилось… в общем-то подробности не важны… но, в общем… случился некий эксцесс… полагаю, она предпочла бы его стереть из моей памяти весь, целиком, от и до… на деле же лишь сгладила воспоминания о нем…
Питер Пэн – небывалое дело! – мнется и мямлит. А госпожа Лихтенгаузен у нас не хирург, но резануть по живому умеет. К тому же только что покопалась во всех моих шкафах с грязным бельем, дотошно и профессионально.
– Она наставила тебе рога с твоим непосредственным начальником?
– Да!!!
Гараж испуганно вздрагивает от моего крика, и страх его понятен: вся обстановка и без того разгромлена, в новом приступе гнева Питеру Пэну останется только крушить стены…
– Не кричи… И не стесняйся, я врач, мне можно рассказывать все.
– Да вроде уж все рассказал… – сникаю я. – Конкретная поза, надеюсь, не интересна?
– Позу опустим… Вопрос понятен. Отвечать как есть или чтобы ты понял?
– Да уж желательно без заумных терминов…
– Тогда поясню на пальцах. И на примере: воспоминания чем-то схожи со следом резца. Бывают крохотные царапинки, тут же затягиваются. Спросил у прохожего на улице, который час, а завтра не помнишь ни вопроса, ни ответа, ни лица прохожего. Есть следы глубокие – воспоминания живут годами, даже десятилетиями. Так вот, оставаясь в рамках этой аналогии: ваш «некий эксцесс» – не царапинка и не глубокая прорезь, а натуральный Гранд-Каньон в твоем мозгу. Всю жизнь будешь помнить, и это не фигура речи. Реально всю жизнь, даже если очень захочешь забыть.
