Пионы цвета хаки

Жанна Арк

Пионы цвета хаки

ГЛАВА 1

…Лежа в постели бессонными ночами, я все думаю: как из меня получилось то, что получилось. И благодарить ли мне за это своих родителей? Да, уроков они мне преподали достаточно.

…Мы с мамой стояли на автобусной остановке. Она пыталась меня усовестить. А я психовала. Мне – 6 лет. Город Сарапул. Мама забрала меня от бабушки Лены, где я гостила. Забрала, чтобы сообщить радостную новость: мы вместе едем отдыхать в Сочи. Ну как отдыхать? Мама – по путевке, а я – дикарем. А дикарем я не хотела. И снова почувствовала себя ущемленной. Мне казалось, что мама меня не любит и хочет держать на расстоянии. Поэтому в сердцах я ей выкрикивала: «Не поеду!»

…Черное море было прекрасным. Волны безмятежно накатывали на берег, обнимая мои маленькие ножки. Я потихоньку успокаивалась после перенесенного ужаса. Чтобы попасть на санаторный пляж, где беспечно загорала моя мама, мне в очередной раз пришлось пройти вдоль забора по волнорезу, который уходил в море. И, миновав угрозу быть смытой волной, перелезть через этот забор уже на глубине.

«Ну что, все в порядке?» – как ни в чем не бывало спросила улыбающаяся мама, глядя на меня из-под широких полей модной шляпенции.

В порядке? Не знаю. Может быть. Если считать нормальной ситуацию, что меня поселили в частном секторе, в большой комнате на пятерых человек. Впрочем, раскладушка была вполне себе комфортабельной. Да и с постояльцами мы подружились. Помню, по вечерам жарили молодые кабачки: они аппетитно шкворчали на допотопной алюминиевой сковородке, брызгая маслом. А уплетала я это нехитрое блюдо под рассказы своей новой подруги Марины.

Марина была лет на семь старше меня. И быстро вошла в роль моей старшей сестры. Приехали они на отдых со своей матерью с далекой Камчатки. Где на просторах страны затерялся город Петропавловск-Камчатский, я представляла с трудом. Но рассказы о грозных вулканах и таинственных гейзерах, бьющих из-под земли, очень впечатляли.

С Мариной мы стали подругами, несмотря на разницу лет. И долго переписывались. Однажды на свой день рождения я получила от нее посылку. Посылка источала странный пряный запах. Запах шел от рыбины – такой я еще не видела ни разу в жизни. Впрочем, вряд кто-то из жителей большой Земли видел или тем более пробовал красную соленую семгу. Это был невиданный по тем временам деликатес!

А город Сочи запомнился бархатными вечерами, огромными звездами на ночном небе, пением сверчков, которые вспыхивали то там то тут маленькими фонариками. И, конечно, безумным, обволакивающим ароматом вековых эвкалиптов. Ново-афонские пещеры, где сотни лет плакали сталактиты и сталагмиты, тоже оставили неизгладимое впечатление.

Вернувшись домой, я как сумасшедшая, не жалея красок, рисовала море и эти пещеры. И думала, почему я там не потерялась – в этих каменных джунглях? Мама вышла на работу, и я снова осталась одна…

Это щемящее, жгучее, пробирающее до слез чувство одиночества – оно преследовало меня, им было пропитано все мое детство.

* * *

Родители развелись, когда я еще ходила в детский сад. Мама говорила, что они с папой не подходят друг другу. Папа Геннадий Петрович работал инженером-конструктором на Сарапульском радиозаводе, был на хорошем счету у руководства. Но начал выпивать. В доме стало неспокойно.

Мы жили в отдельной двухкомнатной квартире. Это была новая кирпичная пятиэтажка в районе «Элеконда». Причем, по рассказам мамы, это она ходила к руководству завода, чтобы папе выделили жилье: сам папа был не пробивной.

Конечно, в начале 70-х прошлого века квартиры давали бесплатно, но жилья строилось очень мало. И в очереди своего места под солнцем можно было ожидать больше десятка лет. Но у нашей семьи были особые обстоятельства – больная, прикованная к постели бабушка, мамина мама.

Капитолина Ильинична, бабушка Капа, родила маму в 1945 году. Замуж не выходила. После войны работала на заводе разнорабочей. Труд был тяжелым – она надорвала свое здоровье, в 40 с небольшим лет ее парализовало.

Бабушке отвели отдельную комнату в нашей «двушке». Мебели особо не было: большой матрас был положен прямо на пол. На матрасе под одеялом лежала бабушка, доживая свой короткий век. Приходя из детского сада, я шла к бабушке, чтобы с ней поиграть. Одна из шалостей – взобраться на подоконник и с визгом спрыгнуть на матрас – баба Капа с трудом уворачивалась от моей летящей тушки…

Мама Людмила Викторовна работала в детском саду воспитателем. После работы ей приходилось кормить не только нас с папой, но и бабушку. С ложечки. А кроме того, проводить все санитарные процедуры. Памперсов в то время, как вы понимаете – снял, поменял, не было. Конечно, мама уставала. Но не помню, чтобы жаловалась.

Частенько мы ходили к нашим соседям этажом выше. «О, Жанна д Арк в гости пожаловала», – такими словами обычно приветствовал меня дядя Вася. «Я вам не «дарк», – почти плача, возражала я. Мне казалось, что это ругательное слово. И сосед надо мной издевается. Мне было лет пять – откуда мне было знать о национальной героине Франции?!

Спросила у мамы: почему она выбрала такое редкое имя? «Да вокруг одни Лены, Оли и Светы. Хотелось для дочки имя пооригинальнее», – призналась мама.

* * *

Момента прощания с бабой Капой моя память не сохранила. Зато хорошо отпечатался тот день, когда разъезжались родители… Мама сказала, что папа поедет жить к бабушке Лене, своей маме. Делить имущество приехала сестра папы – тетя Грета. Будучи его старшей сестрой, она распоряжалась в нашем доме как в своем собственном – не стеснялась в выражениях и выборе: «Так, телевизор мы забираем, шкаф тоже. И ковер надо не забыть».

Помня о том, что в СССР любая вещь считалась дефицитной, на которую копили месяцами, мама смотрела на весь этот цирк с невероятным сожалением. Я, забившись в угол, тихо скулила. И думала: поскорее бы закончился этот кошмар.

Когда дверь за грузчиками закрылась, мама сказала: «Ничего, руки есть, голова тоже – заработаем, купим». Мама распрощалась с детским садом, где платили гроши, и устроилась в Госстрах – компанию государственного страхования. График был удобным – много свободного времени днем. И мама занялась своим любимым делом – шитьем.

Швейному делу мама нигде не училась. У нее был врожденный талант: она могла раскроить костюм или платье любого фасона по одним меркам. Нередко сама разрабатывала лекала. Мама начала брать заказы, у нее появились первые клиентки. Выручала ручная швейная машина «Подольск». Такая зелененькая, на деревянной подставке. В дальнейшем эта машинка – кормилица и трудяга – была подарена мне. В трудные 90-е на ней я сшила не один десяток курток, пальто, пуховиков… Но об этом чуть позднее.

Мама с головой погрузилась в работу, чтобы прокормить нашу маленькую семью. И у нее снова не оставалось времени на меня. Помню, я заболела, лежала с температурой. В соседней комнате мама принимала очередную клиентку: разговоры, примерка, подгонка. А я лежала в темноте и без конца напевала одну и ту же детскую песенку. Мне было нестерпимо одиноко и грустно…

* * *

В доме появился первый кассетный магнитофон «Тоник» – технический шедевр того времени. Кассеты с хитами любимых певцов я готова была слушать сутками, пока техника не начинала хрипеть. В итоге магнитофон я довела до победного конца – он сдох.

Частенько в гости приходила моя подружка-одноклассница Наташа, живущая в соседнем доме. С ней мы любили играть «в автобусы»: на воображаемых остановках рассаживали «пассажиров» (куклы в то время были роскошью – мы использовали шпульки от ниток!) и разыгрывали разные ситуации в лицах.

С Наташей мы дружили, пока наша семья не переехала жить в другой город. Спустя много лет, когда я уже училась в университете, меня разыскала Наташина мама: «Наташа очень хочет тебя видеть, дочери нужна твоя помощь», – сказала она.

Бросив все дела, купила билет на поезд и приехала в Сарапул – город моего детства. На перроне встретила тетя Галя, мать подруги.

…Молча едем в автобусе до знакомого района «Элеконд». Я теряюсь в догадках: у Наташи – несчастная любовь, ее, беременную, бросил парень… Поднимаемся на 4-й этаж. Заходим в квартиру – нас никто не встречает. Наташа сидит в дальней комнате. На подоконнике. В темноте. Начинается странный разговор. «А ты знаешь, что мы не правильно живем? Пора собирать народ, устраивать революцию…» – пытаюсь осмыслить слова подруги. И это тот повод, по которому она меня дернула из Екатеринбурга?

За обедом спрашиваю у тети Гали, что с Наташей. Она лишь пожимает плечами. И сетует, что дочь живет затворницей, из комнаты не выходит и никого к себе не пускает, не дает делать уборку и ремонт, выходит к столу только, если на кухне никого нет…

Ночь провожу в комнате подруги. Мы спим на соседних койках. Она беспрестанно ворочается и вздыхает. А я то и дело подскакиваю: меня нещадно кусают клопы – эти изгои цивилизации. После бессонной ночи, распрощавшись с подругой, уже трясясь в вагоне, думаю: «Что же стряслось с твоим рассудком, подруга? Красивая, стройная, голубоглазая блондинка могла бы составить счастье молодому избраннику. Но, увы…» Позднее я узнала, как называется этот диагноз. Шизофрения.

* * *

…Моя жизнь могла закончиться в пять лет. С соседскими мальчишками мы затеяли игру в партизаны или «войнушки». Смысл игры: обнаружить противника и взять его в плен. И не придумали лучшего места, чем стройка. Будущая девятиэтажка стояла без окон, без дверей, без ограждения балконов. Ее никто не охранял. И в запутанных лабиринтах многочисленных квартир и этажей было где спрятаться.

На восьмом этаже меня обнаружили. Мальчишка помчался за мной. С горяча я готова была нырнуть в открытое пространство в стене, но он меня опередил, преградив путь. Схватил за руку. И слава Богу: когда мы с ним глянули в этот проем, то обомлели от страха – под нами было восемь (!) этажей и метров сто до земли. Нет, к такому полету я не была готова…

* * *

В пять лет я попала в больницу с распоротой ногой. Смутно помню, почему с подружками мы забрели в лес, в самый бурелом. Они ушли вперед, мне пришлось их догонять. Перелезая через упавшую ель, напоролась на острый торчащий сук – вспоров кожу, он вошел во внутреннюю часть бедра… Хлестала кровь. Мне было не столько больно, сколько обидно: подружки испугались и убежали. Мне пришлось самой выбираться из леса. Кто оказал первую помощь, не помню: очнулась я на больничной койке с перевязанной ногой. Как рассказал доктор, щепку из моей ноги убрали, но, чтобы не случилось заражения, мне придется полежать несколько дней.

Ножка зажила. Но на всю жизнь осталась отметина. Боевая рана, как сказала мама. Боевые не так страшны. Страшнее раны душевные…

* * *

Но были в моем детстве и отрадные моменты. Например, поездки к тетушке Нине в Киргизию и любимому дядюшке Боре в Алма-Ату. В общем, в жаркие союзные республики. Баба Капа была из многодетной семьи: по всей стране раскидало семь ее братьев и сестер. Мы с мамой ездили к самым гостеприимным.

Тетушка Нина жила в небольшом киргизском селе. В свое время она работала акушеркой в роддом и о прежней работе отзывалась без энтузиазма. Пока был жив ее муж дядя Ваня, он построил небольшой белокаменный дом, летнюю кухню и баньку. Большую часть их участка занимал огород, где под знойным солнцем как на дрожжах созревали помидоры, перцы, кабачки и баклажаны.

Но диковинкой сада были виноградные плантации. Виноградная лоза вилась вокруг металлической сетки, образуя живой навес. В его тени можно было спрятаться от жгучих лучей солнца: в летние дни столбик термометра взлетал выше 40 градусов. С навеса свисали несколько десятков тканевых мешочков. «Что в них?» – задала я по-детски наивный вопрос. «Виноград поспевает», – улыбнулась тетя Нина. «А мешки-то зачем?» «Чтобы жадные воробьи не склевали», – отмахнулась тетушка.

Всякий раз после обеда она шла к виноградным мешочкам и срезала один – мы лакомились черным виноградом, он был вкусным как мед.

Блаженством было просыпаться по утрам в прохладной комнате под пение петуха и кудахтанье его гарема – загончик для птицы располагался за домом, прямо под окнами. Выглянув, можно было поздороваться с пеструшками и полюбоваться желтым выводком. Днем курочек и цыплят выпускали из загончика. И мы с местными мальчишками, о какой позор, их гоняли. Одного желторотика я поймала и, решив понянчиться, посадила в карман летнего сарафанчика. Видимо, нянька из меня вышла никудышная: к вечеру мой подопечный перестал подавать признаки жизни…

Запомнился и неприятный инцидент с хозяйской собакой. По размеру она была не большой, но шибко злющей. Сидя на цепи, старалась дотянуться и сожрать любого, кто проходил мимо. Как-то вечером я шла из бани, закутанная в полотенце. Тетя Нина должна была закрыть своего «бульдога» в конуре, но, видимо, забыла. Собака Баскервилей набросилась на меня со звериным оскалом – я упала. Пока на помощь подоспела мама, псина успела поцарапать и покусать мою голову. (На всю жизнь остались шрамы.) Почему в ней было столько свирепой злости и ненависти, не понятно. Я же любила животных…

* * *

Дядюшка Боря с тетей Ирой являли собой неисчерпаемый источник оптимизма и радости. Мне кажется характер этих людей был соткан самим казахским воздухом – жарким и солнечным. Дядя Боря всю жизнь провел за баранкой. Работая на самосвале, заработал профессиональные болячки – геморрой и гастрит. Но никогда не унывал. Его жена, тетя Ира, была домохозяйкой, воспитывала троих детей.

Мне нравилось у них гостить. Наверное, еще и потому, что они были образцом большой дружной семьи. Как и тетушка Нина, семейство жило в частном доме с большим огородом в придачу. Здесь я впервые увидела, как готовятся фаршированные перцы. Правильные фаршированные перцы.

…Краснопузые сладкие перцы тетушка Ира собрала в огороде. Оттуда же принесла тазик пухлых красных помидоров, которые прокрутила на мясорубке. Я завороженно следила, как она ловко очистила от семян перцы и нафаршировала их подготовленным фаршем. Пюре из помидоров переложила в огромную кастрюлю и поставила на электроплиту во дворе. В этом «кровавом» месиве она «утопила» перцы. А пока варево поспевало, нарвала в огороде разных пряных травок.

Такого блюда я еще не пробовала. По-моему, все дело было в солнышке, которое подарило сладость и непередаваемый аромат всем собранным в огороде витаминным ингредиентам.

Видимо, под впечатлением сельского житья-бытья, уже во взрослой жизни я мечтала, чтобы у меня обязательно были родственники в деревне. Чтобы время от времени просыпаться под многоголосье петушиного семейства и есть свежайшие овощи и травки с грядок!

…Давно уже нет ни дядюшки Бори, ни тетушки Нины. Их взрослые дети, будто из другого теста, не приглашают в гости. Порвалась ниточка родственных связей – не к кому поехать в Ближнее зарубежье.

Как ни крути, а на Земле не так много родных и близких нам людей. Поэтому надо ценить общение с ныне живущими. Встречаться, не откладывая на потом.

* * *

Памятен наш с мамой вояж за земляникой.

Удмуртия – край ягодный. В далекие 70-е годы в лесах было полно земляники, черники, малины, а на зеленых солнечных склонах поспевала клубника – некрупная розово-красная ягода с оригинальным ароматом. Хозяйки набирали ее ведрами и варили варенье из чудо-ягод прямо с плодоножкой.

…В конце июня наши соседи позвали нас на вояж за лесной земляникой. Причем ехать предстояло на поезде до какой-то станции. Мы с мамой оделись как подобает для лесной охоты: сапоги, легкие куртки, на головах – косынки. Для сбора ягод взяли большое эмалированное ведро. Смешно, конечно: только дилетанты могли собирать спелую землянику размером с ноготок в 10-литровое ведро. Ну и стеклянную банку мама прихватила – для меня.

…Столько земляники я в своей жизни больше не видела. Выходишь на лесную поляну, залитую солнцем, – трава по пояс. Ложишься в траву и тебе открывается картина маслом – красных ягод-огоньков видимо-невидимо. Жадно рвешь ягодку за ягодкой, стараясь побыстрее наполнить банку. Сначала собираешь на корточках, потом на коленках, потом лежа. А воздух вокруг напоен ароматом трав и цветов, птицы вовсю заливаются. И постепенно убаюканная, ты готова упасть в траву и уснуть на лесном ложе. Но комары не дремлют: полчища кровопийц кружатся над тобой в надежде отпить хоть капельку девственной кровушки.

В общем, хватило нас только часа на три. Но и за это время мы с мамой на двоих набрали полведра земляники. Аромат из ведра шел умопомрачительный. Выбрались мы из лесной чащи на дорогу. Я присела передохнуть на упавшее дерево. А мама занялась процедурами: ягоды по своим щекам размазала и подставила лицо теплому солнышку. «Зачем это?» – фыркнула я. «Ничего ты не понимаешь, – парировала мама. – Это маска молодильная».

Вскоре из леса вышли и наши друзья-соседи. Вместе перекусив чем Бог послал, отправились на станцию. В общем, пока мы до дома добрались, ягода дала усадку и потекла. Но мы были довольны. Землянику перетерли с сахаром. И наворачивали ее из банок, запивая чаем.

* * *

Бабушка Лена по папиной линии – добрая душа, хлебосольная хозяйка. Мама часто отправляла меня на выходные к бабушке в соседний город: ей было не до меня. Но обязательно давала гостинец для бабушки – коробку конфет. В начале 70-х с продуктами в магазинах было совсем глухо. Коробка конфет считалась большой роскошью: ее можно было купить по великому везению или, как говорили тогда, по блату.

Нередко приезжали навестить бабушку Арсентьевы – тетя Грета (старшая дочь бабушки Лены) с мужем и дочерьми, моими двоюродными сестрами Иринкой и Аленкой. Аленка была младше меня на три года, безобидное, но избалованное создание. Иринка постарше. Она, как и ее маман, вела себя как хозяйка жизни, любила похвастаться достатком (их отец, дядя Слава, работал снабженцем в войсковой части, мог достать любой дефицит). Приезжая в гости, они привозили разные продукты – мясо, колбасу. И фрукты, да такие, которых я и в глаза не видела, и их названий знать не знала.

«Мы привозим настоящую еду, а ты только конфеты. Ты – нахлебница…», – выговорила мне однажды Иринка. Она меня пристыдила. Это чувство вины я испытывала долгое время. И никак не могла понять: откуда берутся эти «настоящие» продукты, если их нет в магазинах…

Ярко помнится один эпизод. Бабушка любила печь печенье. Но поскольку и мука, и масло были дороги, выдавала нам, своим внучкам, печенюшек по штучке. И не свежих-ароматных, только что испеченных, а стареньких, недельной давности. Печенье хранилось в большой плетеной вазе, которую бабушка убирала в сервант в гостиной, а сервант запирала на ключ. Старые печенюшки были твердыми, пропитанными запахом дерева и лака. Но мы их грызли, запивая чаем, чтобы не обидеть бабушку.

Дедушка Петр, участник Великой Отечественной войны, запомнился сидящим в комнате напротив печи. Он смотрел на огонь и одну за другой курил папиросы. Всегда молча, думая о чем-то своем. Его не стало задолго до ухода бабушки Лены. Так я и не узнала историю его военного пути…

Бабушку Лену моя мама уважала: в молодые годы Елена Васильевна работала на швейной фабрике, была мастером. К сожалению, бабушки не стало в 63 года. У нее случился гипертонический криз – резко подскочило давление. Вызвали скорую. Но неопытная медсестра перепутала лекарства – поставила укол, не снижающий, а повышающий давление. Я сильно плакала: не к кому стало ездить в гости…

* * *

Впрочем, вскоре я нашла другую бабушку, которая в какой-то мере заменила мне родных бабушку Лену и бабушку Капу. Она жила в нашем доме, выходила во двор, чтобы выгулять Жулю. А подружились мы очень просто: я тоже была без ума от четвероногих, тащила в квартиру любого бездомного котенка-собачонка.

Жуля – рыжая дворянка, которую взяли с улицы, приютили. И жила она как у Христа за пазухой, каталась как сыр в масле. Бывая в гостях у новой бабушки Кати, я видела, как хозяйка отдавала своей питомице лучшие кусочки.

Семья бабушки Кати – это она и ее муж, дядя Саша, фронтовик, страдающий от ранений. Жили они в коммуналке с крохотной кухней, занимая одну из двух комнат. Нехитрую жилплощадь пенсионеры еще делили с котом Пусей и кошкой Мусей, которая время от времени приносила приплод. Мне на радость: я любила возиться с котятами.

Дядя Саша часто болел. Собака в доме была единственным поводом, чтобы выйти на улицу. Прогуливались они с Жулей в основном на соседнее поле, что находилось через дорогу и простиралось до самого горизонта. По осени, когда большой урожай картошки был убран, дядя Саша собирал оставшийся «горох». Бабушка варила картошку в мундире и все вместе мы ужинали.

Я понимаю, почему так прикипела к этому семейству: здесь меня любили, относились как к родной внучке. А я так нуждалась во внимании.

Приехав в Сарапул спустя несколько лет, я случайно встретила свою «приемную» бабушку: она уже почти ничего не видела, меня узнала по голосу.

Выгуливала собачку, только уже другую, по кличке Кутя. Кутя еле передвигалась, покачивая откормленными боками. От сытой жизни ее черная шерсть лоснилась и закручивалась как у овечки – да, узнаю хлебосольную бабушку Катю! Мужа она похоронила, кошечек и котиков – тоже. Кутя осталась единственным членом семьи, кто нуждался в ее заботе.

* * *

«У тебя скоро будет новый отец – придется привыкать», – без тени иронии и сочувствия сказала бабушка Нюра.

Баба Нюра приходила к нам в гости уже несколько лет. Она была одинокая – ни семьи, ни детей. И мама ее принимала в любое время без лишних вопросов. Маленькая, сухонькая старушка не вызывала моей симпатии: она редко улыбалась, садилась с нами за один стол как ни в чем не бывало. Но самое отвратительное – она курила папиросы. Поэтому от нее всегда исходил горьковатый запах.

В этот вечер мне снова пришлось идти ночевать к бабе Нюре: у мамы были гости. Почему она решила, что моя мама собирается замуж – нам ведь с ней и так хорошо… Большая комната в двухкомнатной коммуналке выглядела полупустой: железная кровать с панцирной сеткой, комод с зеркалом, стол с двумя стульями, сундук, на полу перед кроватью – маленький разноцветный вязаный коврик – вот и все убранство. Поскольку кровать была всего одна, спать снова пришлось на сундуке. Неудобно и твердо.

Но у бабы Нюры для меня была приготовлена сладкая пилюля: она открыла дверцу тумбочки, извлекла из ее глубин белый брусочек, похожий на мел, и протянула мне. Это была пастила, невиданное лакомство по тем временам. Племянница бабы Нюры жила в Коломне и часто присылала старушке посылки со сладостями, которые родственница не ела. Приберегала для таких случаев, как сегодняшний грустный вечер…

* * *

… Как-то ночью я проснулась от всхлипываний и завываний. Захожу в соседнюю комнату: мама сидит на диване, поджав ноги, в руках – носовой платок, которым она утирает слезы. А они все текут по ее бледным щекам.

Присела рядом с мамой, ничего не понимая. «Ты чего плачешь?» – спрашиваю. «Ты скоро останешься одна», – сквозь рыдания, проговорила мама. «Почему?». Как оказалось, врачи обнаружили у нее новообразование в груди. И мама вообразила самое ужасное.

Слава Богу все обошлось: операция прошла успешно, и мама быстро пришла в форму. И вновь источала оптимизм и жизнелюбие, граничащее с беззаботностью. Вообще, моей маме были известны какие-то особые секреты против уныния. И этот ночной кошмар стал скорее исключением из правил.

* * *

…«Заграница». Это слово в нашем доме стало звучать все чаще. Мама купила путевку и готовилась отправиться в турне по Болгарии и Югославии. Болгария – дружественная Советскому Союзу страна, но Югославия в начале 70-х была страной капиталистической, и далеко не каждого гражданина СССР государство готово было выпустить за рубеж.

Возник вопрос, с кем на две недели оставить меня, первоклассницу? Пожить со мной вызвалась тетя Лиля, дочь сестры маминой мамы, дородная незамужняя барышня. По сравнению с моей миниатюрной мамой это была женщина-гора – высокая, мускулистая, с большой грудью. Но вполне себе добродушная. Ко мне сильно не цеплялась. Работала Лиля на заводе «Элеконд», так что добраться до работы теперь могла за пять минут.

Больше всего на свете 27-летняя тетя Лиля мечтала выйти замуж. Но даже работая в мужском коллективе, никак не могла встретить того, единственного. И свои душевные муки изливала мне, семилетней девчонке. Но чем я могла ей помочь?!

Когда из-за границы вернулась мама, Лиля уехала в командировку. Из Москвы она привезла мне огромную пушистую белую шапку из искусственного меха. Обновке я была не просто рада – я была счастлива: в советские времена, кроме как в столице, таких красивых детских вещей днем с огнем было не сыскать.

Мама же из заграничного турне навезла всякой всячины – красивейших отрезов на платья и обновок – модных костюмчиков и кофточек из трикотажа. Все себе, любимой: это же все покупалось за валюту! А что дочери?