Вчера еще в глаза глядел

В 1937 году над семьей Цветаевой разверзается бездна: Сергея Эфрона обвиняют в соучастии убийства советского резидента И. Рейсса, и он вынужден срочно «бежать» в Россию, куда недавно выехала и их дочь. В квартире – обыск. Цветаеву вызывают на допросы в полицию, она отвечает, что ничего о деятельности мужа не знает и что ее «доверие к нему непоколебимо». Года через полтора становится ясно: и ей пора вслед за Алей и Сергеем собираться с сыном на родину. Запад в это время уже охватывала Вторая мировая война, любимую Цветаевой Прагу оккупировали германские войска. Обожаемая с детства Германия теперь обманывала, «предавала ее чувства»: «Сгоришь, Германия! / Безумие, безу-мие, творишь!»

В июне 1939 года Цветаева с сыном покинула Францию на пароходе «Мария Ульянова». Почти недельное плавание явилось, по сути, прощанием поэта с жизнью. Неизвестно, какой прием ожидала найти Цветаева в предвоенной Москве, но никаких счастливых иллюзий на этот счет не строила. Сменялись страны, города, острова… ей вспоминались их великие жители: Андерсен, Лагерлёф, Рильке… Вспоминались строчки любимых произведений. Стоило опустить глаза – и взгляд упирался в роман А. Сент-Экзюпери «Планета людей» (Цветаева купила его в последний день отъезда), где писатель, размышляя о катастрофах, замечал, что спасаются только те, кого кто-нибудь ждет… С палубы слышался колокольный звон, «явственно и долго – подробно – во всем разнообразии», где-то раскачивался неугомонный колокол. По ком звонил он? Ответ очевиден.

Москва не ждала Цветаеву. Это стало ей ясно с первой же минуты. С московского вокзала они с Муром сразу поехали в поселок Болшево, где жили Сергей и Ариадна Эфрон. Через два месяца последовал арест Али, еще через полтора – Сергея. И это явилось началом конца.

Далее – полгода проживания в Голицыне, затем – по разным углам в Москве. Обращения к Сталину, передачи в тюрьму и, чтобы как-то жить, переводы стихов зарубежных поэтов. «Я уже год примеряю смерть», – отметит Цветаева в частном письме, а в стихах скажет: «– Пора! для этого огня – / Стара! / – Любовь – старей меня!.. / Но боль, которая в груди, / Старей любви, старей любви».

Громовые раскаты войны докатились, наконец, и до Москвы. Цветаева принимает решение эвакуироваться вместе с сыном в Елабугу. Провожал Борис Пастернак, помогал нести вещи – последний человеческий жест со стороны родины. В Елабуге дали комнату. В поисках лучшего места жительства и работы Цветаева отправилась в Чистополь. Когда приехала, оказалось: есть одно место – судомойки в писательской столовой, правда, самой столовой пока нет. Что ж, подала заявление. Хотя понимала, что для нее все уже кончено. Ее видели там бледной, даже серой, с затравленными глазами. И слышали ее фразу: «Я все время ощущаю потерю личности».

Когда вернулась в Елабугу, судьба «опустила руки»… За окном стояло 31 августа 1941 года. Сбылось свое же предсказание:

Все должно сгореть на моем огне!Я и жизнь маню, я и смерть манюВ легкий дар моему огню.

Меньше чем через два месяца после смерти Марины Цветаевой будет расстрелян Сергей Эфрон, спустя почти три года погибнет на фронте сын, и только Ариадна, пройдя тюрьмы и лагеря, наконец, освободится и начнет потихоньку возвращать на родину имя своей великой матери.

Елена Толкачева

Стихотворения

1909–1941

«Мы с тобою лишь два отголоска…»

Мы с тобою лишь два отголоска:Ты затихнул, и я замолчу.Мы когда-то с покорностью воскаОтдались роковому лучу.Это чувство сладчайшим недугомНаши души терзало и жгло.Оттого тебя чувствовать другомМне порою до слез тяжело.Станет горечь улыбкою скоро,И усталостью станет печаль.Жаль не слова, поверь, и не взора, —Только тайны утраченной жаль!От тебя, утомленный анатом,Я познала сладчайшее зло.Оттого тебя чувствовать братомМне порою до слез тяжело.

«Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке?»

Наши души, не правда ль, еще не привыкли                                                       к разлуке?Всё друг друга зовут трепетанием блещущих крыл!Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки,Но о помнящих душах забыл.Каждый вечер, зажженный по воле волшебницы                                                         кроткой,Каждый вечер, когда над горами и в сердце туман,К незабывшей душе неуверенно-робкой походкойПриближается прежний обман.Словно ветер, что беглым порывом минувшее будитТы из блещущих строчек опять улыбаешься мне.Всё позволено, всё! Нас дневная тоска не осудит:Ты из сна, я во сне…Кто-то высший нас предал неназванно-сладостной                                                                муке,(Будет много блужданий-скитаний средь снега                                                           и тьмы!)Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки…                                           Не ответственны мы!

Молитва

Христос и Бог! Я жажду чудаТеперь, сейчас, в начале дня!О, дай мне умереть, покудаВся жизнь как книга для меня.Ты мудрый, ты не скажешь строго:– «Терпи, еще не кончен срок».Ты сам мне подал – слишком много!Я жажду сразу – всех дорог!Всего хочу: с душой цыганаИдти под песни на разбой,За всех страдать под звук органаИ амазонкой мчаться в бой;Гадать по звездам в черной башне,Вести детей вперед, сквозь тень…Чтоб был легендой – день вчерашний,Чтоб был безумьем – каждый день!Люблю и крест и шелк, и каски,Моя душа мгновений след…Ты дал мне детство – лучше сказкиИ дай мне смерть – в семнадцать лет!Таруса, 26 сентября 1909

Тверская

Вот и мир, где сияют витрины,Вот Тверская, – мы вечно тоскуем о ней.Кто для Аси нужнее Марины?Милой Асеньки кто мне нужней?Мы идем, оживленные, рядом,Всё впивая: закат, фонари, голоса,И под чьим-нибудь пристальным взглядомИногда опуская глаза.Только нам огоньками сверкая,Только наш он, московский вечерний апрель.Взрослым – улица, нам же Тверская —Полувзрослых сердец колыбель.Колыбель золотого рассвета,Удивления миру, что утром дано…Вот окно с бриллиантами Тэта,Вот с огнями другое окно…Все поймем мы чутьем или верой,Всю подзвездную даль и небесную ширь!Возвышаясь над площадью серойРозовеет Страстной монастырь.Мы идем, ни на миг не смолкая.Все родные – слова, все родные – черты!О, апрель незабвенный – Тверская,Колыбель нашей юности ты!

Душа и имя

Пока огнями смеется бал,Душа не уснет в покое.Но имя Бог мне иное дал:Морское оно, морское!В круженье вальса, под нежный вздохЗабыть не могу тоски я.Мечты иные мне подал Бог:Морские они, морские!Поет огнями манящий зал,Поет и зовет, сверкая.Но душу Бог мне иную дал:Морская она, морская!

Домики старой Москвы

Слава прабабушек томных,Домики старой Москвы,Из переулочков скромныхВсе исчезаете вы,Точно дворцы ледяныеПо мановенью жезла.Где потолки расписные,До потолков зеркала?Где клавесина аккорды,Темные шторы в цветах,Великолепные мордыНа вековых воротах,Кудри, склоненные к пяльцам,Взгляды портретов в упор…Странно постукивать пальцемО деревянный забор!Домики с знаком породы,С видом ее сторожей,Вас заменили уроды, —Грузные, в шесть этажей.Домовладельцы – их право!И погибаете вы,Томных прабабушек слава,Домики старой Москвы.

«Идешь, на меня похожий…»

Идешь, на меня похожий,Глаза устремляя вниз.Я их опускала – тоже!Прохожий, остановись!Прочти – слепоты куринойИ маков набрав букет —Что звали меня МаринойИ сколько мне было лет.Не думай, что здесь – могила,Что я появлюсь, грозя…Я слишком сама любилаСмеяться, когда нельзя!И кровь приливала к коже,И кудри мои вились…Я тоже была, прохожий!Прохожий, остановись!Сорви себе стебель дикийИ ягоду ему вслед:Кладбищенской земляникиКрупнее и слаще нет.Но только не стой угрюмо,Главу опустив на грудь.Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь.Как луч тебя освещает!Ты весь в золотой пыли…– И пусть тебя не смущаетМой голос из-под земли.Коктебель, 3 мая 1913

«Моим стихам, написанным так рано…»

Моим стихам, написанным так рано,Что и не знала я, что я – поэт,Сорвавшимся, как брызги из фонтана,Как искры из ракет,Ворвавшимся, как маленькие черти,В святилище, где сон и фимиам,Моим стихам о юности и смерти,– Нечитанным стихам!Разбросанным в пыли по магазинам,Где их никто не брал и не берет,Моим стихам, как драгоценным винам,Настанет свой черед.Коктебель, 13 мая 1913

«Вы, идущие мимо меня…»

Вы, идущие мимо меняК не моим и сомнительным чарам, —Если б знали вы, сколько огня,Сколько жизни, растраченной даром,И какой героический пылНа случайную тень и на шорох…– И как сердце мне испепелилЭтот даром истраченный порох!О летящие в ночь поезда,Уносящие сон на вокзале…Впрочем, знаю я, что и тогдаНе узнали бы вы – если б знали —Почему мои речи резкиВ вечном дыме моей папиросы, —Сколько темной и грозной тоскиВ голове моей светловолосой.17 мая 1913

«Идите же! – Мой голос нем…»

Идите же! – Мой голос немИ тщетны все слова.Я знаю, что ни перед кемНе буду я права.Я знаю: в этой битве пастьНе мне, прелестный трус!Но, милый юноша, за властьЯ в мире не борюсь.И не оспаривает ВасВысокородный стих.Вы можете – из-за других —Моих не видеть глаз,Не слепнуть на моем огне,Моих не чуять сил…Какого демона во мнеТы в вечность упустил!Но помните, что будет суд,Разящий, как стрела,Когда над головой блеснутДва пламенных крыла.11 июля 1913

“Сердце, пламени капризней…»

Сердце, пламени капризней,В этих диких лепестках,Я найду в своих стихахВсе, чего не будет в жизни.Жизнь подобна кораблю:Чуть испанский замок – мимо!Все, что неосуществимо,Я сама осуществлю.Всем случайностям навстречу!Путь – не все ли мне равно?Пусть ответа не дано, —Я сама себе отвечу!С детской песней на устахЯ иду – к какой отчизне?– Все, чего не будет в жизниЯ найду в своих стихах!Коктебель, 22 мая 1913

Сергею Эфрон-Дурново

1. «Есть такие голоса…»

Есть такие голоса,Что смолкаешь, им не вторя,Что предвидишь чудеса.Есть огромные глазаЦвета моря.Вот он встал перед тобой:Посмотри на лоб и бровиИ сравни его с собой!То усталость голубой,Ветхой крови.Торжествует синеваКаждой благородной веной.Жест царевича и льваПовторяют кружеваБелой пеной.Вашего полка – драгун,Декабристы и версальцы!И не знаешь – так он юн —Кисти, шпаги или струнПросят пальцы.Коктебель, 19 июля 1913

2. «Как водоросли Ваши члены…»

Как водоросли Ваши члены,Как ветви мальмэзонских ив…Так Вы лежали в брызгах пены,Рассеянно остановивНа светло-золотистых дыняхАквамарин и хризопразСине-зеленых, серо-синих,Всегда полузакрытых глаз.Летели солнечные стрелыИ волны – бешеные львы.Так Вы лежали, слишком белыйОт нестерпимой синевы…А за спиной была пустыняИ где-то станция Джанкой…И тихо золотилась дыняПод Вашей длинною рукой.Так, драгоценный и спокойный,Лежите, взглядом не даря,Но взглянете – и вспыхнут войны,И горы двинутся в моря,И новые зажгутся луны,И лягут радостные львы —По наклоненью Вашей юной,Великолепной головы.1 августа 1913

Встреча с Пушкиным

Я подымаюсь по белой дороге,Пыльной, звенящей, крутой.Не устают мои легкие ногиВыситься над высотой.Слева – крутая спина Аю-Дага,Синяя бездна – окрест.Я вспоминаю курчавого магаЭтих лирических мест.Вижу его на дороге и в гроте…Смуглую руку у лба…– Точно стеклянная на поворотеПродребезжала арба… —Запах – из детства – какого-то дымаИли каких-то племен…Очарование прежнего КрымаПушкинских милых времен.Пушкин! – Ты знал бы по первому взору,Кто у тебя на пути.И просиял бы, и под руку в горуНе предложил мне идти.Не опираясь о смуглую руку,Я говорила б, идя,Как глубоко презираю наукуИ отвергаю вождя,Как я люблю имена и знамена,Волосы и голоса,Старые вина и старые троны,– Каждого встречного пса! —Полуулыбки в ответ на вопросы,И молодых королей…Как я люблю огонек папиросыВ бархатной чаще аллей,Комедиантов и звон тамбурина,Золото и серебро,Неповторимое имя: Марина,Байрона и болеро,Ладанки, карты, флаконы и свечи,Запах кочевий и шуб,Лживые, в душу идущие, речиОчаровательных губ.Эти слова: никогда и навеки,За колесом – колею…Смуглые руки и синие реки,– Ах, – Мариулу твою! —Треск барабана – мундир властелина —Окна дворцов и карет,Рощи в сияющей пасти камина,Красные звезды ракет…Вечное сердце свое и служеньеТолько ему, Королю!Сердце свое и свое отраженьеВ зеркале… – Как я люблю…Кончено… – Я бы уж не говорила,Я посмотрела бы вниз…Вы бы молчали, так грустно, так милоТонкий обняв кипарис.Мы помолчали бы оба – не так ли? —Глядя, как где-то у ног,В милой какой-нибудь маленькой саклеПервый блеснул огонек.И – потому что от худшей печалиШаг – и не больше – к игре! —Мы рассмеялись бы и побежалиЗа руку вниз по горе.1 октября 1913

Аля

Ах, несмотря на гаданья друзей,Будущее – непроглядно.В платьице – твой вероломный Тезей,Маленькая Ариадна.Аля! – Маленькая теньНа огромном горизонте.Тщетно говорю: не троньте.Будет день —Милый, грустный и большой,День, когда от жизни рядомВся ты оторвешься взглядомИ душой.День, когда с пером в рукеТы на ласку не ответишь.День, который ты отметишьВ дневнике.День, когда летя вперед,– Своенравно! – Без запрета! —С ветром в комнату войдет —Больше ветра!Залу, спящую на вид,И волшебную, как сцена,Юность Шумана смутитИ Шопена…Целый день – на скакуне,А ночами – черный кофе,Лорда Байрона в огнеТонкий профиль.Метче гибкого хлыстаОстроумье наготове,Гневно сдвинутые бровиИ уста.Прелесть двух огромных глаз,– Их угроза – их опасность —Недоступность – гордость – страстностьВ первый раз…Благородным без границСтанет профиль – слишком белый,Слишком длинными ресницСтанут стрелы.Слишком грустными – углыГуб изогнутых и длинных,И движенья рук невинных —Слишком злы.– Ворожит мое перо!Аля! – Будет все, что было:Так же ново и старо,Так же мило.Будет – с сердцем не воюй,Грудь Дианы и Минервы! —Будет первый бал и первыйПоцелуй.Будет «он» – ему сейчасГода три или четыре…– Аля! – Это будет в мире —В первый раз.Феодосия, 13 ноября 1913

«Уж сколько их упало в эту бездну…»

Уж сколько их упало в эту бездну,Разверстую вдали!Настанет день, когда и я исчезнуС поверхности земли.Застынет все, что пело и боролось,Сияло и рвалось:И зелень глаз моих, и нежный голос,И золото волос.И будет жизнь с ее насущным хлебом,С забывчивостью дня.И будет все – как будто бы под небомИ не было меня!Изменчивой, как дети, в каждой минеИ так недолго злой,Любившей час, когда дрова в каминеСтановятся золой,Виолончель и кавалькады в чаще,И колокол в селе…– Меня, такой живой и настоящейНа ласковой земле!– К вам всем – что мне, ни в чемне знавшей меры,Чужие и свои?!Я обращаюсь с требованьем верыИ с просьбой о любви.И день и ночь, и письменно и устно:За правду да и нет,За то, что мне так часто – слишком грустноИ только двадцать лет,За то, что мне – прямая неизбежность —Прощение обид,За всю мою безудержную нежность,И слишком гордый вид,За быстроту стремительных событий,За правду, за игру…– Послушайте! – Еще меня любитеЗа то, что я умру.8 декабря 1913

«Ты, чьи сны еще непробудны…»

Ты, чьи сны еще непробудны,Чьи движенья еще тихи,В переулок сходи Трехпрудный,Если любишь мои стихи.О, как солнечно и как звездноНачат жизненный первый том,Умоляю – пока не поздно,Приходи посмотреть наш дом!Будет скоро тот мир погублен,Погляди на него тайком,Пока тополь еще не срубленИ не продан еще наш дом.Этот тополь! Под ним ютятсяНаши детские вечера.Этот тополь среди акацийЦвета пепла и серебра.Этот мир невозвратно-чудныйТы застанешь еще, спеши!В переулок сходи Трехпрудный,В эту душу моей души.<1913>

Бабушке

Продолговатый и твердый овал,Черного платья раструбы…Юная бабушка! Кто целовалВаши надменные губы?Руки, которые в залах дворцаВальсы Шопена играли…По сторонам ледяного лица —Локоны в виде спирали.Темный, прямой и взыскательный взгляд.Взгляд, к обороне готовый.Юные женщины так не глядят.Юная бабушка, – кто Вы?Сколько возможностей Вы унеслиИ невозможностей – сколько? —В ненасытимую прорву земли,Двадцатилетняя полька!День был невинен, и ветер был свеж.Темные звезды погасли.– Бабушка! Этот жестокий мятежВ сердце моем – не от Вас ли?..4 сентября 1914

С.Э

Я с вызовом ношу его кольцо– Да, в Вечности – жена, не на бумаге. —Его чрезмерно узкое лицоПодобно шпаге.Безмолвен рот его, углами вниз,Мучительно – великолепны брови.В его лице трагически слилисьДве древних крови.Он тонок первой тонкостью ветвей.Его глаза – прекрасно-бесполезны! —Под крыльями распахнутых бровей —Две бездны.В его лице я рыцарству верна.– Всем вам, кто жил и умирал без страху.Такие – в роковые времена —Слагают стансы – и идут на плаху.Коктебель, 3 июня 1914

Из цикла «Подруга»

1. «Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли…»

Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли!И лучше – пусть!Вы слишком многих, мнится, целовали,Отсюда грусть.Всех героинь шекспировских трагедийЯ вижу в Вас.Вас, юная трагическая леди,Никто не спас!Вы так устали повторять любовныйРечитатив!Чугунный обод на руке бескровной —Красноречив!Я Вас люблю. – Как грозовая тучаНад Вами – грех —За то, что Вы язвительны и жгучиИ лучше всех,За то, что мы, что наши жизни – разныВо тьме дорог,За Ваши вдохновенные соблазныИ темный рок,За то, что Вам, мой демон крутолобый,Скажу прости,За то, что Вас – хоть разорвись над гробом! —Уж не спасти!За эту дрожь, за то – что – неужелиМне снится сон? —За эту ироническую прелесть,Что Вы – не он.16 октября 1914

2. «Под лаской плюшевого пледа…»

Под лаской плюшевого пледаВчерашний вызываю сон.Что это было? – Чья победа? —Кто побежден?Всё передумываю снова,Всем перемучиваюсь вновь.В том, для чего не знаю слова,Была ль любовь?Кто был охотник? – Кто – добыча?Всё дьявольски-наоборот!Что понял, длительно мурлыча,Сибирский кот?В том поединке своеволийКто, в чьей руке был только мяч?Чье сердце – Ваше ли, мое лиЛетело вскачь?И все-таки – что ж это было?Чего так хочется и жаль?Так и не знаю: победила ль?Побеждена ль?23 октября 1914

9. «Ты проходишь своей дорогою…»

Ты проходишь своей дорогою,И руки твоей я не трогаю.Но тоска во мне – слишком вечная,Чтоб была ты мне – первой встречною.Сердце сразу сказало: «Милая!»Все тебе – наугад – простила я,Ничего не знав, – даже имени! —О, люби меня, о, люби меня!Вижу я по губам – извилиной,По надменности их усиленной,По тяжелым надбровным выступам:Это сердце берется – приступом!Платье – шелковым черным панцирем,Голос с чуть хрипотцой цыганскою,Все в тебе мне до боли нравится, —Даже то, что ты не красавица!Красота, не увянешь зá лето!Не цветок – стебелек из стали ты,Злее злого, острее острогоУвезенный – с какого острова?Опахалом чудишь, иль тросточкой, —В каждой жилке и в каждой косточке,В форме каждого злого пальчика, —Нежность женщины, дерзость мальчика.Все усмешки стихом парируя,Открываю тебе и миру яВсе, что нам в тебе уготовано,Незнакомка с челом Бетховена!14 января 1915

15. «Хочу у зеркала, где муть…»

Хочу у зеркала, где мутьИ сон туманящий,Я выпытать – куда Вам путьИ где пристанище.Я вижу: мачта корабля,И Вы – на палубе…Вы – в дыме поезда… ПоляВ вечерней жалобе —Вечерние поля в росе,Над ними – во́роны…– Благословляю Вас на всеЧетыре стороны!3 мая 1915

«Безумье – и благоразумье…»

Безумье – и благоразумье,Позор – и честь,Все, что наводит на раздумье,Все слишком есть —Во мне. – Все каторжные страстиСвились в одну! —Так в волосах моих – все мастиВедут войну!Я знаю весь любовный шепот,– Ах, наизусть! —– Мой двадцатидвухлетний опыт —Сплошная грусть!Но облик мой – невинно розов,– Что ни скажи! —Я виртуоз из виртуозовВ искусстве лжи.В ней, запускаемой как мячик– Ловимый вновь! —Моих прабабушек-полячекСказалась кровь.Лгу оттого, что по кладби́щамТрава растет,Лгу оттого, что по кладби́щамМетель метет…От скрипки – от автомобиля —Шелков, огня…От пытки, что не все любилиОдну меня!От боли, что не я – невестаУ жениха…От жеста и стиха – для жестаИ для стиха!От нежного боа на шее…И как могуНе лгать, – раз голос мой нежнее,Когда я лгу…3 января 1915

"Легкомыслие! – Милый грех…"

Легкомыслие! – Милый грех,Милый спутник и враг мой милый!Ты в глаза мои вбрызнул смех,Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.Научил не хранить кольца, —С кем бы жизнь меня ни венчала!Начинать наугад с конца,И кончать еще до начала.Быть, как стебель, и быть, как сталь,В жизни, где мы так мало можем…– Шоколадом лечить печальИ смеяться в лицо прохожим!3 марта 1915

"Мне нравится, что Вы больны не мной…"

Мне нравится, что Вы больны не мной,Мне нравится, что я больна не Вами,Что никогда тяжелый шар земнойНе уплывет под нашими ногами.Мне нравится, что можно быть смешной —Распущенной – и не играть словами,И не краснеть удушливой волной,Слегка соприкоснувшись рукавами.Мне нравится еще, что Вы при мнеСпокойно обнимаете другую,Не прочите мне в адовом огнеГореть за то, что я не Вас целую.Что имя нежное мое, мой нежный, неУпоминаете ни днем ни ночью – всуе…Что никогда в церковной тишинеНе пропоют над нами: аллилуйя!Спасибо Вам и сердцем и рукойЗа то, что Вы меня – не зная сами! —Так любите: за мой ночной покой,За редкость встреч закатными часами,За наши не-гулянья под луной,За солнце не у нас над головами,За то, что Вы больны – увы! – не мной,За то, что я больна – увы! – не Вами.3 мая 1915

"Я знаю правду! Все прежние правды – прочь…"

Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!Не надо людям с людьми на земле бороться.Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.О чем – поэты, любовники, полководцы?Уж ветер стелется, уже земля в росе,Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,И под землею скоро уснем мы все,Кто на земле не давали уснуть друг другу.3 октября 1915

"Лежат они, написанные наспех…"

Лежат они, написанные наспех,Тяжелые от горечи и нег.Между любовью и любовью распятМой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.И слышу я, что где-то в мире – грозы,Что амазонок копья блещут вновь.– А я пера не удержу! – Две розыСердечную мне высосали кровь.Москва, 20 декабря 1915

"Даны мне были и голос любый…"

Даны мне были и голос любый,И восхитительный выгиб лба.Судьба меня целовала в губы,Учила первенствовать Судьба.Устам платила я щедрой данью,Я розы сыпала на гроба…Но на бегу меня тяжкой дланьюСхватила за волосы Судьба!Петербург, 31 декабря 1915

"Никто ничего не отнял…"

Никто ничего не отнял!Мне сладостно, что мы врозь.Целую Вас – через сотниРазъединяющих верст.Я знаю, наш дар – неравен,Мой голос впервые – тих.Что Вам, молодой Державин,Мой невоспитанный стих!На страшный полет крещу Вас:Лети, молодой орел!Ты солнце стерпел, не щурясь, —Юный ли взгляд мой тяжел?Нежней и бесповоротнейНикто не глядел Вам вслед…Целую Вас – через сотниРазъединяющих лет.12 февраля 1916

"Собирая любимых в путь…"

Собирая любимых в путь,Я им песни пою на память —Чтобы приняли как-нибудь,Что когда-то дарили сами.Зеленеющею тропойДовожу их до перекрестка.Ты без устали, ветер, пой,Ты, дорога, не будь им жесткой!Туча сизая, слез не лей, —Как на праздник они обуты!Ущеми себе жало, змей,Кинь, разбойничек, нож свой лютый.Ты, прохожая красота,Будь веселою им невестой.Потруди за меня уста, —Наградит тебя Царь Небесный!Разгорайтесь, костры, в лесах,Разгоняйте зверей берложьих.Богородица в небесах,Вспомяни о моих прохожих!17 февраля 1916

"Ты запрокидываешь голову…"

Ты запрокидываешь головуЗатем, что ты гордец и враль.Какого спутника веселогоПривел мне нынешний февраль!Преследуемы оборванцамиИ медленно пуская дым,Торжественными чужестранцамиПроходим городом родным.Чьи руки бережные нежилиТвои ресницы, красота,И по каким терновалежиямЛавровая тебя верста… —Не спрашиваю. Дух мой алчущийПереборол уже мечту.В тебе божественного мальчика, —Десятилетнего я чту.Помедлим у реки, полощущейЦветные бусы фонарей.Я доведу тебя до площади,Видавшей отроков-царей…Мальчишескую боль высвистывай,И сердце зажимай в горсти…Мой хладнокровный, мой неистовыйВольноотпущенник – прости!18 февраля 1916

"Откуда такая нежность?"

Откуда такая нежность?Не первые – эти кудриРазглаживаю, и губыЗнавала темней твоих.Всходили и гасли звезды,– Откуда такая нежность? —Всходили и гасли очиУ самых моих очей.Еще не такие гимныЯ слушала ночью темной,Венчаемая – о нежность! —На самой груди певца.Откуда такая нежность,И что с нею делать, отрокЛукавый, певец захожий,С ресницами – нет длинней?18 февраля 1916

"Димитрий! Марина! В мире…"

Димитрий! Марина! В миреСогласнее нету вашихЕдиной волною вскинутых,Единой волною смытыхСудеб! Имен!Над темной твоею люлькой,Димитрий, над люлькой пышнойТвоею, Марина Мнишек,Стояла одна и та жеДвусмысленная звезда.Она же над вашим ложем,Она же над вашим троном– Как вкопанная – стоялаБез малого – целый год.Взаправду ли знак родимыйНа темной твоей ланите,Димитрий, – все та же чернаяГорошинка, что у отрокаУ родного, у царевичаНа смуглой и круглой щечкеСмеясь целовала мать?Воистину ли, взаправду ли —Нам сызмала деды сказывали,Что грешных судить – не нам?На нежной и длинной шееУ отрока – ожерелье.Над светлыми волосамиПресветлый венец стоит.В Марфиной черной кельеЯркое ожерелье!– Солнце в ночи! – горит.Памятливыми глазамиВпилась – народ замер.Памятливыми губамиВпилась – в чей – рот.Сама инокиняПризнала сына!Как же ты – для нас – не тот!Марина! Царица – Царю,Звезда – самозванцу!Тебя́ пою,Злую красу твою,Лик без румянца.Во славу твою грешуЦарским грехом гордыни.Славное твое имяСлавно ношу.Правит моими бурямиМарина – звезда – Юрьевна,Солнце – среди – звезд.Крест золотой скинула,Черный ларец сдвинула,Маслом святым ключМасленный – легко движется.Черную свою книжищуВынула чернокнижница.Знать, уже делать нечего,Отошел от ее от плечикаАнгел, – пошел нестьГосподу злую весть:– Злые, Господи, вести!Загубил ее вор-прелестник!Марина! Димитрий! С миром,Мятежники, спите, милые.Над нежной гробницей ангельскойЗа вас в соборе АрхангельскомБольшая свеча горит.29, 30 марта 1916