Приключения Ариэля, рыцаря двух миров. Том I

Вообще, в том, чтобы попасть на обед к пресвитеру не было ничего особенного, сюда каждый мог прийти и без приглашения, за столами у пресвитера ежедневно обедало до 30-и тысяч человек. Иной подданный, если бы он этого хотел, мог ежедневно обедать во дворце у повелителя, хотя, конечно, никто не приходил сюда слишком часто, это считалось неуместным. И ценили, собственно, не возможность здесь присутствовать, а само приглашение, которое означало, что пресвитер хочет что-то в ком-то подправить, или отметить, или поздравить, или предостеречь. Это было приглашение к максимально возможному вниманию – радостное и волнующее.

По улицам Бибрика ездили на конях лишь гонцы пресвитера и те, кто куда-то очень спешил по чрезвычайно важному делу. Это не было запрещено, однако, случалось не часто. Ариэль так же шёл пешком, как и большинство людей вокруг него. Рыцарь любил гулять по столице, особенно после походов, тогда он видел Бибрик свежим взглядом. Сейчас, когда он получил приглашение от пресвитера, все его ощущения заметно обострились, и он словно открыл для себя Бибрик заново.

Это был город белокаменных дворцов, особняков, домов. Иные были изваяны из мрамора такой поразительной белизны, что порою он слепил глаза, и дворец под взглядом как будто немного расплывался, теряя отчётливость линий. Другие строения были из желтоватого известняка мягких матовых тонов, иные – легкой голубизны и вообще всех возможных оттенков белого. Здания были самой разнообразной архитектуры: одни – устремлённые ввысь, с тонкими шпилями, другие – основательно-приземистые, но все вместе они и по оттенку, и по форме создавали сказочную гармонию.Бибрик был прекрасной песней, в удивительную мелодию которой каждая семья, решившая построить жилище, вплетала свою ноту, более всего беспокоясь о том, чтобы ненароком не внести дисонанс в песню города. Неким непостижимым образом обычно получалось так, что семья имела искреннее личное желание построить такой дом, какого не хватало в этой части города. Иногда мечту приходилось немного подправить, чтобы дом идеально вписался в окружающий архитектурный ансамбль, но это, как правило, приводило заказчиков в восторг, они считали, что их мечта становилась более совершенной.

Один старый рыцарь рассказал Ариэлю, что когда-то очень давно бедняки строили себе маленькие деревянные домики, а богачи – огромные каменные дворцы. Услышав об этом, Ариэль внимательно посмотрел в глаза рыцарю, попытавшись определить, сколько ему лет, и понял, что его собеседник не просто старый, а древний. И не стал у него ничего уточнять. Рассказы об ужасах Эпохи Вражды никогда не занимали Ариэля. Он не только не понимал, но и не хотел понимать, что означают странные слова: бедняки и богачи. Общий смысл этих слов он, конечно, улавливал, но в суть вникать не хотел.

В царстве давно уже не было ни бедных, ни богатых, каждый имел то, что хотел иметь. И с жильём все было очень просто: надо было лишь попросить каменщиков, и они строили для тебя то, что ты хотел. Им просто нравилось строить, и они делали всё для того, чтобы людям потом нравилось жить в построенных ими жилищах. Дворцы просили построить для себя те, кто предпочитал жить большими семьями, по несколько поколений под одной крышей. Другие хотели жить малыми семьями – родители и дети, они обычно заказывали себе средних размеров двухэтажные особняки. Ну а кто-то хотел жить один и просил построить для себя маленький домик, чаще всего с одной комнатой. Из дерева в царстве уже давно не строили, все постройки Бибрика были каменными.

Ариэль подошёл к полноводной реке Фисон, которая протекала через столицу. Река тихо струила свои кристально чистые воды по светло-серому базальту, которым были отделаны не только берега, но и дно реки. Рыцарьлюбил иногда стоять на лёгком, словно парящем в воздухе, мосту через Фисон. Сегодня он остановился здесь лишь на минуту, погрузил взгляд в прозрачные воды, словно приветствуя великую реку, и пошёл дальше.

Он уже подходил к огромной горе, на усечённой вершине которой возвышался величественный дворец пресвитера Иоанна. Гора была обвита лестницами чёрного гранита, наверх вели многие сотни ступеней. Рыцарь, не знавший, что такое отдышка, мог бы очень быстро забежать на самый верх через три ступеньки, но он поднимался не торопясь, спокойно и сосредоточенно, словно каждая ступенька была событием в его жизни, и он уделял ей особое внимание. Надо было настроить свою душу на сосредоточенную проницательность, позаботившись, чтобы она не вызвала внутреннего напряжения, а была радостной, чистой и уравновешенной.

И вот наконец ворота из сардоникса, которые вели в огромный двор перед дворцом. Обеды проходили здесь – на ровной травке было установлено множество столов. Столешницы большинства из них были из обычного золота, а стол пресвитера, не более, чем на 12 персон, имел столешницу из цельного изумруда. Такой огромный изумруд, надо полагать, был единственным в мире. Рядом стояло ещё несколько столов из рубинов и сапфиров, они были поменьше, каждый на четыре персоны.

Гости уже усаживались за столы. Ариэль, окинув беглым взглядом всю трапезную поляну, спокойно сел за один из последних столов из заурядного золота, но к нему сразу же подошёл слуга и предложил проследовать за ним, усадив рыцаря за небольшой рубиновый стол рядом с изумрудным столом пресвитера. Здесь никто не заставлял себя ждать, и обед почти сразу же начался. Когда появился пресвитер Иоанн, на него, казалось, никто и внимания не обратил, но это лишь казалось, Ариэль заметил, как потеплели улыбки на лицах собравшихся. Пресвитер был в простом сером хитоне до пят, его голову венчал стальной обруч безо всяких украшений. Вместе с царём царей за изумрудным столом разместились очень простые гости, по виду – ремесленники, может быть – строители или рыбаки. За рубиновым столом вместе с Ариэлем оказались ещё три рыцаря, они поприветствовали друг друга доброжелательными полупоклонами, а потом за весь обед не обменялись ни единым словом. Ариэль хорошо знал, что его братья неразговорчивы, они говорят лишь тогда, когда это необходимо. Обед начался с общей молитвы, которую возглавил, судя по облачению, епископ. А потом некий король стал подносить им золотые и серебряные блюда с разнообразными кушаньями.

Царство пресвитера Иоанна объединяло 72 королевства. На обедах у повелителя, как правило, присутствовало 7 королей. Поесть королям не удавалось, потому что здесь они выполняли обязанности слуг, и для них накрывали стол уже после обеда, вместе со слугами. Недалеко от рыцарей за столом сидели простые монахи и рядовые священники, которым прислуживали епископы и архиепископы. А между дальними золотыми столами ловко сновали разносившие блюда герцоги и графы. Никому из высших аристократов царства и в голову не пришло бы счесть исполнение обязанностей слуг унижением, и смирять их не было никакой необходимости, они с удовольствием подчёркивали таким образом главную функцию аристократа – служебную.

Ариэль потом не вспомнил бы, что ел за столом пресвитера. Всё было очень вкусно, но ему всегда и всё было вкусно, он редко обращал внимание на то, что ел. Этот обед запомнился ему больше всего удивительным, ни с чем не сравнимым чувством гармонии, которое царило в трапезном дворе пресвитера. Гармония, собственно, царила во всём царстве, и это всегда ощущалось, но, чтобы в полной мере ощутить безупречную уравновешенность их великого государства, надо было оказаться одновременно во всех его пределах, что и для ангела невозможно, а здесь, на монаршей трапезе, это вдруг осуществлялось. Собравшиеся являли собой словно маленькую модель царства, и дух, витавший над обеденными столами, был духом удивительного единения, сплочённости, словно все собравшиеся сливались в единую личность, одновременно сохраняя свою автономную личностную уникальность. Только сейчас Ариэль в полной мере и до конца понял, в каком удивительном царстве ему посчастливилось жить.

Обед закончился, пресвитер встал, и все встали вслед за ним. Епископ прочитал благодарственные молитвы, гости понемногу расходились, и Ариэль уже неторопливо направлялся к выходу, когда его доброжелательно остановил король, который прислуживал у них за столом: «Благородный рыцарь, вам следует немного задержаться». Они дождались, когда последний гость покинул трапезный двор, и тогда король дал знак Ариэлю следовать за ним.

Тронный зал Ариэль увидел впервые. Белоснежный мрамор чередовался здесь с резьбой по чёрному дереву – никаких излишеств не было, но мастерам удалось создавать чрезвычайно величественную атмосферу. А может быть дело было и не в искусстве мастеров, а в той неуловимой ауре верховной власти, которую сразу чувствует любая живая душа. Самым удивительным в этом зале была небольшая речка, которая текла прямо через зал в гранитном русле, отделяя трон слоновой кости от остального пространства. Речка текла спокойно, но достаточно быстро, чтобы видеть непрерывное движение воды. Два её берега связывал небольшой воздушный мостик из горного хрусталя, по нему мог пройти одновременно только один человек. Сейчас в зале никого не было, и король, ненадолго остановившись, дал Ариэлю возможность всё хорошенько рассмотреть. Потом они не торопясь подошли к гранитному берегу речки, король несколько мгновений задумчиво смотрел на воду и неожиданно сказал:

– Тот, кто выпьет воды из этой реки, не умрёт в течение ближайших трёхсот лет. Не хочешь ли испить, благородный рыцарь?

– Нет, благодарю вас, ваше величество, – Ариэль сказал это так, как будто ему всего лишь предложили утолить жажду, а он в этот момент её не испытывал.

Король немного грустно улыбнулся, едва заметно пожал плечами, и они, не торопясь, один за другим прошли по хрустальному мостику на другой берег. Шедший впереди король неожиданно обернулся и вновь спросил:

– А может быть всё-таки? Вы только подумайте, рыцарь, на целых три века вы позабудете о возможной смерти.

– Но я не хочу забывать о ней ни на миг, – немного виновато, словно извиняясь, улыбнулся Ариэль.

Они не торопясь зашли за трон, там Ариэль увидел в стене небольшую дверь чёрного дерева с ручкой из слоновой кости. Король уже взялся за ручку, потом отпустил её, обернулся к Ариэлю и, внимательно посмотрев ему в глаза, стал очень медленно говорить:

– Ариэль, подумай ещё раз. Нет ничего плохого в том, чтобы жить долго, радуясь Божьему творению и каждым свои дыханием прославляя Творца.

– Ваше величество, я никогда и ничего не говорю, не подумав, – сказал Ариэль с максимально возможным почтением. – Я вовсе не тороплю смерть и не отказываюсь от долгой жизни. Ведь вы ведёте меня не на казнь. Но смысл рыцарского служения именно в том, чтобы в любой момент быть готовым отдать жизнь за Христа. Жизнь любого из нас всегда находится в Божьих руках, но рыцарь, особенно перед боем, ощущает это предельно обострённо. Застраховаться на три века означало бы для меня на это время перестать быть рыцарем. Мне нечего предложить Богу, кроме своей жизни, а когда ей ничто не угрожает, я уже ничего не могу предложить Всевышнему. Я понимаю, что воды этой реки тоже от Бога, и нет греха в том, чтобы из неё испить. Но у каждого свой путь.

– Ну что ж, дорогой Ариэль, ты свой путь выбрал. Пресвитер не ошибся в тебе, – король с любовью, как на родного сына, посмотрел на рыцаря. – Теперь можем идти.

Король наконец распахнул эбеновую дверь и вошёл в неё, Ариэль шагнул за ним. Они оказались на небольшой лужайке.

– Да хранит тебя Бог, дорогой Ариэль, – король поклонился ему в пояс с большим почтением. Рыцарь ответил таким же поклоном. Король вернулся в зал, закрыв за собой дверь. Оставшись один, Ариэль осмотрелся.

Посреди лужайки стоял небольшой деревянный домик, каких Ариэль никогда в жизни не видел. Этот домик был собран из подогнанных друг к другу брёвен. Какое же это дерево? Да ведь это всего лишь сосна. Сосны были очень красивы и Ариэль любил их, но ни один мастер царства никогда и ничего не стал бы делать из сосны – слишком простое дерево, и древесина у него недостаточно плотная. Домов из дерева здесь давно уже не строили, но вырезали мебель, используя для этого если не эбен, то уж во всяком случае киттим или хотя бы гофер. А сосна? В сознании Ариэля всплыло не вполне понятное ему слово «бедняк». В сосновом домике, наверное, мог жить только бедняк, если во всём царстве ещё остался хоть один.

– Да, есть у нас в царстве один бедняк, – Ариэль услышал удивительно глубокий, но очень простой голос. Перед ним на крыльце дома стоял пресвитер Иоанн. Он был всё в том же длинном хитоне, только стального обруча уже не было на его челе, и лёгкий ветерок развевал волнистые седые волосы до плеч. Короткая борода пресвитера лежала ровно, тонкие губы тихо улыбались, а глаза, казалось, источали свет, ласковый и согревающий душу, как Божья благодать. Впервые так близко видевший пресвитера Ариэль, не мог сказать ни слова.

– Рыцарю не понравилось моё убогое жилище? И правда, получилось у меня неважно. Наш Спаситель был плотником, вот и мне захотелось срубить дом. Оказалось, что царством управлять куда легче. Опытный плотник, конечно, заметил бы в этой постройке много огрехов, вот только в нашем царстве уже нет ни одного плотника, и учиться мне было не у кого. Проходи в дом, Ариэль, что я тебя на пороге держу.

Внутри домишки было очень тесно, одна комната с небольшим окошечком, грубая деревянная кровать с каким-то неровным матрасом, который был набит непонятно чем, а рядом грубый деревянный стол с двумя лавками по обе стороны.

– Вы здесь спите? – удивлённо прошептал Ариэль.

– Да, здесь, матрас набит сеном, довольно мягко, хотя иногда колется, но это не беда.

– А в царстве все думают, что вы спите на ложе из цельного сапфира.

– Мои подданные считают, что я и во сне не в состоянии расстаться со своим величием? Людям нужны сказки…

– Но настоящая сказка здесь, ваше преподобие. Такая сказка, какую не сможет себе представить самое возвышенное воображение.

– Значит, тебе уже начинает у меня нравиться?

– Не то слово, ваше преподобие. Атмосфера вашего жилища поразительно… человеческая. Я и не думал, что человеческая душа может быть такой.

– Вот и хорошо, что теперь ты об этом подумал. А я ведь сюда никого не приглашаю. Здесь даже канцлер ни разу не был. Ему бы, наверное, тоже здесь понравилось. Он не заплакал бы, не обнаружив в моей спальне ложа из цельного сапфира. Но он и без того достаточно глубокий человек. К тому же перед ним не встанет в ближайшее время той задачи, которая встанет перед тобой. Ты отправляешься во внешний мир.

– Цель? – спокойно спросил Ариэль, всегда готовый к выполнению любой задачи.

– Никакой определённой цели. Попутешествуй там, поживи. Постарайся понять и полюбить внешний людей. Ты не сможешь их понять, если не полюбишь. И не сможешь полюбить, если не поймёшь.

– Это всё?

– Всё. Ну ещё постарайся не сойти с ума.

Ариэль озадаченно кивнул, подумав о том, что эти слова пресвитера станут понятны ему позже. Они замолчали. Как хорошо молчалось рядом с пресвитером. Лицо царя царей было непостижимым. У него, казалось, не было возраста. Несмотря на седину, он выглядел очень молодым человеком, даже моложе, чем Ариэль, но это была совсем другая молодость, неизвестная и недоступная Ариэлю. Лицо пресвитера прорезали глубокие морщины, каких Ариэль никогда в жизни не видел ни на одном лице и даже представите себе не мог, откуда такие морщины могут появится у человека. Ещё лицо пресвитера источало удивительную неземную радость и такой же неотмирный покой, но в уголках его тонких губ затаилась скорбь. Ариэль попытался вспомнить, откуда он знает слово «скорбь», ведь он никогда ничего похожего не испытывал. И вдруг вспомнил: это слово известно ему из Евангелия, из самых непонятных его фрагментов. Неожиданно он спросил у пресвитера:

– Храм Гроба Господня действительно существует во внешнем мире?

– Да. Ты хотел бы там побывать?

– Очень хотел бы.

– Пусть это и будет личной целью твоего путешествия.

Глава V, в которой Ариэль готовится к путешествию

Магистр приказал Ариэлю отправиться в путь сразу после Фомина дня, исповедавшись и причастившись, а оставшееся до праздника время провести в монастыре. Ариэль прощался с Иоландой.

– Как думаешь, Ариэль, ты успеешь вернуться к нашей свадьбе?

– Ничего не могу сказать. На такое путешествие может уйти много лет. Мы ведь ничего не знаем о внешнем мире – насколько он велик, что за люди там живут и чем они дышат, с чем там можно столкнуться. Ничего не известно. Наши иерархи, я полагаю, владеют информацией, но они не считают нужным что-либо говорить.

– Почему же они не хотят предупредить тебя о возможных опасностях?

– Потому что это бесполезно. О том, чего я и представить себе не могу, невозможно предупредить.

– А мне почему-то кажется, что внешний мир полон самых разнообразных чудес.

– Это потому что ты сама – чудо, самое чудесное из тех, какие я когда-либо встречал.

– Я просто всё ещё ребёнок, – смущённо сказала Иоланда. – Я очень много не знаю. Вот, например, разлука. Не могу представить себе, что это такое. Было время, когда тебя не было в моей жизни. Это понятно. Потом пришло время, когда ты появился в моей жизни. Тоже понятно. А разлука – это когда ты есть, но тебя нет. Как такое возможно? Не могу себе представить. Почему я не чувствую грусти, когда думаю о том, что нас ждёт разлука?

– Ты просто не знаешь, что такое грусть. Да и о чём грустить, если всё совершается по Божьей воле? У тебя мудрое сердце, Иоланда.

– Я даже счастлива от сознания того, что вовсём царстве ты – единственный, кому доверено такое важное дело. Из всех своих подданных пресвитер выбрал именно тебя. Но ведь я часть тебя. Значит, и меня пресвитер тоже выбрал?

– Даже не сомневайся, – улыбнулся Ариэль. И в этот миг ему показалось, что необычное чувство, которое он испытывает, это и есть грусть.

***

Недалеко от столицы стоит высокая гора, на самой вершине которой едва виднеется храм святого апостола Фомы – просветителя тех земель, где сейчас простирается царство пресвитера Иоанна. В этом храме покоятся мощи святого апостола. Вокруг горы – очень глубокое озеро, преодолеть которое невозможно, мостов здесь нет, и на лодках по этому озеру тоже никто не плавает. Храм святого апостола недоступен для паломников большую часть года. Но за 8 дней до апостольского праздника воды озера непостижимым образом уходят, открывая путь на гору и в храм. И после праздника ещё 8 дней туда можно пройти посуху. За эти 16 дней к мощам св.Фомы успевает припасть едва ли не половина жителей царства. В храме у мощей святого апостола – сакральный центр царства пресвитера Иоанна, точка ноль его духовного пространства. Люди идут сюда, чтобы очистить и укрепить душу, чтобы набраться сил для служения Богу и пресвитеру – царю царей.

На берегу озера располагаетсядвенадцать монастырей в честь двенадцати апостолов. Один из них, монастырь святого апостола Андрея Первозванного, дал приют Ариэлю на время до праздника. Его поселили в крохотной келье вместе с одним монахом, имени которого он так и не узнал, они обращались друг к другу просто «брат», большего не требовалось.

Новый брат Ариэля был примерно его ровесником – молодой,красивый, стройный, он весь был воплощением жизненной силы и красоты монашества. На его лице отражался такой удивительный покой, какой Ариэлю не часто доводилось видеть на лицах безмятежных подданных пресвитера. В царстве никого не раздирали страсти, здесь никто ни о чём не тревожился, все были радостны и спокойны. Но есть особый покой, чисто духовный, очищенный от всех земных попечений. И этот покой доступен только монахам.

Ариэль всегда восхищался монахами, не завидуя им, потому что у каждого в этой жизни своё служение, но считая монашество высшим из служений, ведь иноки ближе всего к Небу. Как бы ни было прекрасно царство пресвитера Иоанна, но оно лишь бледная тень Царства Небесного, а монахи уже здесь, на земле, обретаются наполовину в духовном мире. Отсюда покой на их лицах, он неземного происхождения.

Утром в их келье слышался тихий звон колокольчика, они с братом вставали на келейную молитву перед иконой Мадонны, державшей на руках Спасителя. Потом шли в храм на литургию, где собиралась вся братия монастыря. Монахи в серых сутанах стояли стройными рядами на равном расстоянии друг от друга. Всё пространство храма было заполнено, но без тесноты, каждый стоял сам по себе, но все были едины в своём порыве к Богу.

Раньше Ариэль бывал в монастырях, но никогда здесь не жил и только сейчас почувствовал удивительный и ни с чем не сравнимый вкус монашеской жизни. Здесь непостижимо сочетались сразу три реальности – быть одному, быть с Богом и быть с братьями. Монастырским уставом расписана каждая минута в течение дня, но это не только не тяготило, но и, напротив, сообщало особое ощущение внутренней свободы.

Питались монахи скудно, в основном – овощами, даже кашу на монастырском столе можно было увидеть не часто. Ариэль быстро привык к постоянному чувству голода, и оно ему даже понравилось, потому что молитва стала легче и чище, во время богослужения ему иногда начинало казаться, что его тело парит в воздухе.

Благодаря удивительной монастырской атмосфере его душа получила особый духовный настрой. Он трижды исповедался, каждый раз открывая в своей душе всё новые и новые грехи, почувствовав насколько недостаточными были все его прежние исповеди. Раньше он не улавливал в себе лёгкие, почти незаметные, шевеления тщеславия, самолюбия, а то и зависти. Он понял, что ко многому в этом мире он привязан больше, чем следовало: часто любовался красотой природы, упуская духовный смысл этого созерцания, а это замутняло молитву и отвлекало от любви к ближним, а это доводило чуть ли не до осуждения чьих-то несовершенств, во всяком случае, ставило душу на грань осуждения. Едва потянув за почти незаметный грех, Ариэль вытаскивал из своей души целые цепочки греховных помыслов, состояний, шевелений. Если бы так дальше шло, он вполне мог совершить какой-нибудь греховный поступок. Слава Богу, есть монастыри и монахи, пожив среди которых можно очистить свою душу.

Почти весь день был занят богослужениями, совсем немного времени оставалось на то, чтобы погулять по монастырскому саду, где спелые плоды свисали с деревьев, высаженных просторно, так чтобы не затенять множество клумб с самыми разнообразными цветами. Тропинки были проложены так, чтобы можно было рассмотреть каждый цветок, приблизиться к каждому плоду, ни одного не задевая. Ариэль быстро понял, что возможность этих прогулок дана в монастыре так же для молитвы, которая текла порою вообще без слов, словно тихий радостный ручеёк.

Вечером они с братом совершали молитвенное правило в своей крохотной келье и сразу же погружались в мягкий ласковый сон. По ночам Ариэлю снилось, как он молится то в храме, то в келье, то в саду, то есть душа сутками напролёт не выходила из молитвы.

Наконец пришёл день, когда воды озера вокруг храмовой горы начали понемногу убывать, и вся братия монастыря крестным ходом отправилась на берег. Монастырь святого апостола Андрея Первозванного был ближайшим к спуску в ущелье, которое обычно заполнено водой, и братия этого монастыря первая спускалась на самое дно с тем, чтобы потом начать восхождение. Монахи обычно не дожидались, пока откроется вся лестница, ведущая вниз, они вставали на очередную ступеньку, которая показывалась из-под воды, а потом на следующую, когда она открывалась. Влажные ступени чёрного базальта, выходя из воды, на удивление не были скользкими, братья спускались всё ниже, но вокруг не было видно ни водорослей, ни моллюсков, как будто это ущелье и не скрывалось под водой большую часть года. Вот уже вода ушла полностью, они спустились на самое дно. Здесь было очень свежо и сумрачно, солнце проникает сюда, только достигнув зенита, а пока ещё стояло раннее утро. Когда открывается то, что обычно сокрыто, а вокруг царит таинственный прохладный полумрак, это создаёт в душе особый мистический настрой, полностью овладевший сейчас Ариэлем.

Началось восхождение. Гора была очень высокой, а шли монахи совсем медленно, но не потому что не могли идти быстрее, а чтобы позволить душе раствориться в этом чудесном восхождении. Эта дорога сама по себе была молитвой, она являла собой не только способ достижения цели, но и сама была целью. Здесь никто не мог торопиться, и никто не думал о том, когда же они наконецподнимутся наверх. Шли они, наверное, не меньше суток, не обращая внимания на то, как утро сменил полдень, потом наступил вечер, пришла и прошла ночь, и вот уже опять было утро. Никто не чувствовал усталости, никто не испытывал голода и жажды. Они непрерывно пели древние духовные гимны, протяжные и немного заунывные, их души полностью растворились в этих возвышенных распевах, их тела питала молитва. Это и был праздник, наполнявший души такой радостью, какую ни в каких иных обстоятельствах невозможно испытать.