Не потерять человека

Леонид Борисович Красин и Виктор Павлович Ногин сели напротив.

Востротин сразу же взял быка за рога.

– Господин Красин, мы, коммерсанты, стоим на каменистой почве реальности, – сказал он. – Иногда это жестковато и, конечно, неудобно, но гораздо надежнее, чем витание в воздушных замках политических эфемер… – Делец любил говорить «красно» – высоким, так сказать, слогом.

Красин усмехнулся:

– Ну, вот видите, как прекрасно! Большевики тоже предпочитают смотреть фактам в лицо.

Востротин наклонил голову, сказал душевно:

– Мы все – русские люди и в конечном счете заинтересованы только в благоденствии своего народа, какая бы форма правления ни сложилась в России…

Красин покивал ему в тон:

– Тем более, что мы все реалисты и отчетливо видим выбор, сделанный народами России.

На миг Востротин замялся и снова продолжил.

– Однако высокогуманные интересы, которые мы все разделяем, не должны подрывать коммерческие задачи нашего сообщества, а наоборот – должны всемерно их стимулировать, – формулировал он с гладкостью присяжного поверенного в имущественном процессе.

Ногин перебил его:

– Точнее говоря, «Закупсбыт Лимитед» должен получить свой нормальный капиталистический бонус? Правильно мы вас понимаем?

Востротин яростно воскликнул:

– Безусловно! Реквизиция наших активов в России нанесла нам громадный удар. Мы потеряли почти все и теперь хотим получить компенсацию в ходе наших торгово-комиссионных сделок!

Красин встал.

– Господа! Я буду с вами откровенен. Мне хочется верить в ваши гуманистические побуждения, однако сейчас мы все коммерсанты и реалисты. Ваше желание сотрудничать с нами вызвано тягостным финансовым положением «Закупсбыта». Как говорят у нас в Сибири:

Солонинка – солона, а свининка – дорога.Ты же, редечка-душа, хоть горька, да дешева…

Нам сейчас тоже трудно и больно, но это трудности и болезни рождения и роста. От вашего благоразумия зависит не превратить собственный социальный склероз в агонию всего вашего предприятия!

Раздались возмущенные протесты коммерсантов, некоторые повскакали с мест.

Красин воскликнул властно:

– Я прошу меня не перебивать и дослушать до конца в обмен на мою откровенность. Итак, мы по горло сыты бесконечными дипломатическими играми в Форейн-офисе и Уайт-холле. И предела этой говорильне не видно. Но к вам приехали сегодня с четкой целью: мы выйдем отсюда либо с окончательной договоренностью, либо с окончательным разрывом…

Морозов сказал невозмутимо:

– Не пугайте нас, господин Красин…

Красин широко улыбнулся:

– Да что вы! Просто у нас остается надежда удовлетворить наши интересы в какой-то другой фирме, вы же никогда не получите контрагента, равного Советской Республике. Никогда, до скончания дней! Надеюсь, господа, что я обрисовал коммерческую ситуацию с исчерпывающей ясностью… Какие будут суждения?

После тяжелой паузы Востротин сказал:

– Соизвольте уточнить ваши конкретные деловые предложения, господин Красин…

Красин опустился на место.

– С удовольствием. Я уполномочен Советским правительством выдать «Закупсбыту» сертификат на ведение всех коммерческих операций для Сибирской хлебной экспедиции в устья Оби и Енисея.

Кушаков поинтересовался:

– Леонид Борисович, а какие принимаем на себя обязательства мы?

Красин быстро повернулся к нему:

– Вы закупаете у английских фирм – поскольку нам они не продают – сельскохозяйственные машины, инструменты, типографское и маслоделательное оборудование, химикалии, мануфактуру, галантерею и целый ряд других необходимых нам товаров. Вот их список…

Востротин взял список, мельком просмотрел его, отчеркивая отдельные позиции ногтем. Спросил:

– С этим ясно. А далее?

Красин пожал плечами:

– Далее? Срочно фрахтуете английские и норвежские суда и перебрасываете эти товары в Мурманск и Архангельск.

Востротин прищурился:

– Фрахт в одну сторону?

Красин удивился:

– Зачем же? В Архангельске на эти суда будут перегружены хлеб, меха, волос, кожа, смола и другой экспорт, который доставит из Сибири наша экспедиция. Торговать так торговать!

Кушаков сказал задумчиво:

– Леонид Борисович, мы весьма наслышаны о вашем проекте доставить сибирский хлеб Северным морским путем. Хочу заметить, что я опытный коммерсант, старый судоводитель и полярник: участвовал в экспедиции Георгия Седова, снаряжал экспедиции Русанова и Брусилова. И потому с полной ответственностью заявляю: мне это представляется утопией. Подобный переход, я думаю, невозможен.

Красин покачал головой:

– Ах, господа, господа! Когда же вы отучитесь «с полной ответственностью» заявлять о том, что возможно и что невозможно для нашего народа! Сколько об этом говорено… Ничему вас жизнь не учит!

Константин Иванович Морозов взволновался:

– Но мы многим рискуем! Если у вас не получится, мы можем вовсе вылететь в трубу!

Красин решительно опровергнул:

– Вы ничем не рискуете! Ваши кредиты будет гарантировать Шведский банк. Это я вам заявляю уже не как коммерсант…

– А как?.. – поднял бровь Востротин.

– А как народный комиссар и член Советского правительства, – твердо сказал Красин. – Первого октября текущего года сибирский хлеб будет доставлен в Архангельск и перегружен на ваши суда. Итак?..

Купцы переглянулись. По-видимому, их сломил деловой напор Красина.

Востротин встал и с улыбкой воскликнул:

– A-а! Была не была! По рукам, многоуважаемый господин народный комиссар!

Ногин засмеялся:

– Вот так бы давно!

Кушаков, наморщив лоб, сказал деловито:

– Остается только уточнить бонус – процент отчислений в нашу пользу.

– Чтобы не обмануть ваши гуманистические побуждения, – уточнил Красин со смешком…

Почти в тот же час всего за несколько кварталов от «Закупсбыта» крупнейший лондонский финансист Иоаннес Лид принимал в роскошном кабинете своего офиса генералов Миллера и Марушевского.

На столе – кофе, коньяк, сигары.

Лид говорил по-русски:

– Я готов вас выслушать самым внимательным образом, господа. – Слова он произносил с еле заметным акцентом.

Покашливая от волнения, Миллер начал:

– Господин Лид, вы являетесь одним из тех западных финансистов, чьи интересы в огромной мере связаны с Россией…

Иоаннес Лид наклонил голову в знак согласия.

– Если я не ошибаюсь, господин Лид, стоимость вашего имущества в России превышает девять миллионов золотых рублей, – продолжал Миллер.

Пуская ровные кольца сигарного дыма, Лид слабо усмехнулся:

– Буржуа – люди подозрительные и суеверные. Они не любят, когда кто-нибудь считает их деньги…

Марушевский по-солдатски прямо сострил:

– Поэтому большевики, не считая, забрали все ваши заводы, фактории и пароходства?

Лид продолжал усмехаться.

– Да, этим господам не откажешь в решительности, – спокойно сказал он. – А вы, как я понимаю, по-видимому, хотите предложить мне мое имущество обратно?

Миллер патетически воскликнул:

– Безусловно, господин Лид! Вы все сможете вернуть. Но сейчас нам нужна и ваша помощь…

– В чем она должна выразиться? – осторожно осведомился финансист.

– Нашему движению нужны средства, – сказал Миллер.

Марушевский перебил его:

– Но еще больше нам необходимо ваше влияние в правительственных кругах Великобритании, – решительно сказал он и взял со стола сигару.

Лид протянул ему сигарный нож.

– В каком направлении должно быть использовано мое влияние?

Миллер выпалил:

– Нужно подготовить новую совместную русско-английскую экспедицию на Север России!

Лид выпустил три плотных колечка дыма, проследил за ними, последнее рассеял кончиком сигары. Сказал:

– Понятно… – Встал, неспешно прошелся по пушистому ковру, остановился напротив Миллера: – Как вы представляете это конкретно?

– Мы располагаем сильным, хорошо законспирированным подпольем в Архангельске, – сказал Миллер. – Оно сообщает, что большевики намерены в конце лета перебросить из Сибири миллион с лишним пудов продовольствия, накормить Север, а остальное распродать в Лондоне…

Лид присел на подлокотник кресла, спросил коротко:

– Что вы предлагаете?

Снова выскочил вперед Марушевский:

– Чтобы английский флот разгромил караван с хлебом и прочими товарами!

Сглаживая бестактность коллеги, Миллер сказал с пафосом:

– Чудовищный голод и болезни парализуют способность большевиков к сопротивлению, и англо-русский десант захватит Север России без всяких потерь!

– Но, помнится, подобные попытки уже предпринимались, – не без сарказма сказал Лид. – В конце прошлого года ваша армия насчитывала двадцать пять тысяч солдат и офицеров, если не ошибаюсь…

– Так ведь Англия… – гневно начал Миллер, однако Лид предостерегающе поднял палец, и генерал умолк.

Лид продолжал:

– Двадцать пять тысяч, если не ошибаюсь. Плюс офицеры-инструкторы войск стран Антанты. Плюс отряд датских ландскнехтов – свыше ста человек…

– Но ведь датчане ни в одном бою не участвовали! – жалобно воскликнул Миллер.

– Неважно, – сказал Лид.

– Как это – неважно? – возмутился Марушевский. – Если бы Антанта не эвакуировала регулярные войска…

Лид перебил его:

– Вместо них правительства Великобритании, Соединенных Штатов и Франции набрали достаточно много добровольцев. Мало того: были мобилизованы все русские за границей, даже бывшие военнопленные в Германии – около десяти тысяч воинов. Не так ли, господа?

– Но в Россию-то они так и не прибыли?! – с недоумением сказал Миллер. Разговор получался сумбурный, путаный, без ясных позиций.

– Могут прибыть! – заверил Лид. – И не только они: бригаду финских добровольцев обещал сформировать Маннергейм, в Бельгии готовится отряд авиаторов…

Марушевский вскочил со стула.

– Так о чем же мы спорим? – закричал он. – Польская армия Пилсудского не сегодня завтра войдет в Киев. Над всем югом России нависает армия генерала Врангеля! Поймите – скоординированный с трех сторон удар свалит большевистскую Россию окончательно! О чем мы спорим?

Лид отпил глоток коньяка, посмотрел бокал на свет, осторожно поставил его на стол, сказал задумчиво:

– Практически ни о чем. Поскольку план у вас, по-видимому, прекрасный. И по-моему, выполнимый. Но – без меня.

– Почему? – в один голос воскликнули Миллер и Марушевский.

– В ноябре семнадцатого года я встретился с Лениным…

– Вы – с Лениным? – удивился Миллер.

– Да. Я – с Лениным. Могу утверждать, что я был первым империалистом, которому дал аудиенцию большевистский премьер… – Лид засмеялся: – Он произвел на меня большое впечатление.

– В каком смысле? – спросил Марушевский.

– В том смысле, что Ленин – выдающаяся личность. Настолько огромная, что я тогда сделал ошибку.

– Какую?

– Недооценив его. Я подумал тогда, что это он ошибается в своем представлении о мире и о времени, как всякая историческая фигура, опередившая свою эпоху. И потому обреченная на гибель. Чуть позднее выяснилось, что ошибся я, а вовсе не он.

– История России далеко еще не окончена! – с гневом произнес Марушевский.

– Вот именно! – живо подхватил Лид. – Она только начинается. Но, к сожалению, с нового листа.

Миллер спросил со сдерживаемой злостью:

– Отчего же вы так пессимистически оцениваете белое движение?

Лид развел руками:

– Потому что у вас нет людей. У вас полно исполнителей, статистов, пешек. А людей нет.

– Вы клевещете на подвиг сыновей великой России, отдавших жизнь в борьбе с заразой большевизма! – с привычным пафосом провозгласил Миллер.

Лид покачал головой:

– Нет, я говорю только правду. Я сам ошибся, недооценив Ленина. Поэтому и решил сделать ставку на реставрацию монархии в России. Попытался организовать побег царской семьи на ледоколе из Тобольска – не смогли найти толковых людей. Я проехал всю Россию и встретился с адмиралом Колчаком. Я предложил адмиралу Колчаку организовать рейд через Ледовитый океан военных транспортов и торговых судов. И снова не нашли людей…

Лид щелкнул золотой зажигалкой, раскуривая погасшую сигару. Некурящий Миллер неприязненно покосился на него.

– Наконец, я поддержал Северное правительство Чайковского, – закончил Лид. – Этот оказался просто глупым и праздным болтуном…

Миллер спросил с вызовом:

– По-вашему выходит – вовсе обезлюдела Россия?

– Нет. – Лид снова взял в руки бокал, пригубил. – Россия не обезлюдела. Я внимательно слежу за всем, происходящим там. Имеется совсем другой вывод: Россия просто больше не хочет вас!

– Конечно! – Миллер обиженно поджал губы. – Можно подумать, Россия мечтает о большевиках…

– Этого я утверждать не стану. Но вас Россия исторгла. Вы все – белые вожди России – как тени египетских фараонов, повелители всего, чего нет. Это факт!

Апоплексически-красный Марушевский сказал дрожащим от злости голосом:

– Мне представляется, господин Лид, вы тешите свое самолюбие, пытаясь унизить двух заслуженных русских военных, столь претерпевших…

Лид вскочил на ноги:

– Упаси бог! Но вы пришли ко мне, чтобы я помог вам вернуться вождями нации. А я уверен, что вождей нации не привозят в обозах оккупационных войск.

Миллер и Марушевский тоже встали, и, уже направляясь к дверям, Миллер заявил:

– Запомните, господин Лид, мы еще будем в России! И тогда вы пожалеете о своем безверии. Тогда вам захочется вернуться в нашем обозе к своим фабрикам, складам, пароходам и факториям!

Лид громко засмеялся:

– Господа генералы, в этом ваша главная беда – вы строите большую политику не на идеях, а на личных отношениях! А я – политик и делец. И, несмотря на вашу угрозу, все-таки – как это ни удивительно – постараюсь вам всемерно помочь…

Генералы замерли в дверях.

Лид спокойно закончил:

– Держите меня в курсе всех дел. Англия не может сейчас участвовать ни в каких открытых операциях против Красной России – у нас есть свои рабочие…

– Но как же тогда… – с недоумением начал Миллер.

Лид, прищурив светлые глаза, пояснил:

– Очень просто… Если крейсер ее величества случайно натолкнется в Ледовитом океане на караван большевистских кораблей… Знаете, в море ведь всякое может случиться…

Белая ночь плыла над городом, над морем. Было тепло, тихо. Лена и Шестаков медленно, устало шли по пристани.

Вдоль пирса и на рейде мирно спали ремонтируемые суда, чуть покачиваясь на пологой волне.

Шестаков, лицо – в машинном масле, окинул корабли взглядом и сказал Лене:

– Я так долго не мог привыкнуть к их силуэтам.

– Почему?

– Я ведь всегда плавал на боевых судах – у них приземистые, злые контуры хищников.

Лена заметила:

– А эти – добродушные, пузатые работяги. Посмотри, они даже горбятся от усталости… Знаешь, Коля, мне эти как-то больше по сердцу!

Шестаков засмеялся:

– Если по-честному говорить, Леночка, то мне – в последнее время – тоже!

Лена вздохнула:

– Папа в эти дни совсем домой не приходит. Как у него сил хватает!

Шестаков кивнул:

– Мы с ним сегодня на «Седове» проворачивали главную машину. Он еще на судне остался…

– Папа говорит, что с Англией какие-то новые осложнения?

– У нас с ней все время какие-нибудь осложнения, – усмехнулся Шестаков.

– А война не может снова начаться?

Шестаков развел руками:

– Кто его знает! Рассказывают, жил на свете один добрый стекольщик. Он сам мастерил замечательные рогатки и раздаривал их окрестным мальчишкам…

– Хитрый!

– Да. Вот мне политика Англии напоминает того стекольщика… Но думаю, что в открытую они сейчас не сунутся – побоятся…

Лена обогнала Шестакова, заглянула ему в глаза:

– Мы с тобой совсем сумасшедшие. Такая ночь, а мы говорим о политике!..

Шестаков смущенно улыбнулся:

– Ты первая начала… А потом, ничего не попишешь, Леночка: для кого-то это политика, а для нас с тобой – вся наша будущая жизнь. Да и сегодняшняя, собственно. Давай-ка подсластим ее!

Лена удивилась:

– А как?

– Залезь, пожалуйста, ко мне в верхний карман – у меня руки грязные…

Лена достала из кармана Шестакова аккуратный бумажный пакетик.

Развернула – а там пять кусков сахара!

– Ой, Коленька, сахар! Где же ты его достал?

Шестаков сказал торжественно:

– Мадемуазель Элен, это вам вместо цветов!

Лена сказала грустно:

– Они здесь, к сожалению, в это время не растут…

Шестаков покачал головой:

– К сожалению. А что касается сахара, то я его у Сергея Щекутьева выменял на банку гуталина. Он ведь неслыханный франт, а мои сапоги Иван Соколков – он их звал «кобеднишними» – давно загнал.

Лена с удовольствием разгрызла кусок сахара, со смехом сказала:

– Ой, как вкусно! Я, когда была маленькой, очень сласти любила…

– Я тоже!

– Стяну чего-нибудь на кухне, залезу в угол дивана в отцовском кабинете и требую от него сказку!

– А он тебе рассказывал сказки?

– Папа рассказывал мне одну сказку, бесконечно длинную, он ее сам для меня придумывал… – В голосе Лены слышалась любовь к отцу. – Про витязя Циклона, который полюбил сказочную фею Цикломену и все время воевал из-за нее со злым принцем Антициклоном. Я уж не помню, чем там у них закончилось соперничество…

Шестаков долго смотрел ей в глаза… Так долго, что она покраснела. И спросила:

– Ну что ты так на меня смотришь?..

– Я помню, чем закончилось, – весело сказал Шестаков. – Циклон подстерег на архангельском пирсе Цикломену и, не снимая рабочей робы витязя, признался ей в любви. А потом поцеловал в сахарные уста…

Берс тщательно прицелился из револьвера, подняв его на уровень лица.

Плавно нажал спусковой крючок.

Раздался выстрел, и вбежавшему в комнату Чаплицкому представилось невероятное зрелище: голова Берса со странным стеклянным звоном разлетелась фонтаном сверкающих колючих осколков.

Чаплицкий застыл на месте.

Придя в себя, медленно спросил:

– В чем дело? Вы с ума сошли, Берс?

Берс задумчиво рассматривал револьвер, стоя перед разбитым зеркалом.

Потом так же медленно ответил:

– Насколько я могу судить, нет… Пока…

– Тогда зачем?..

– Мне пришло в голову, что никому не удается увидеть собственную смерть… как бы со стороны.

Чаплицкий прищурился:

– И вы решили порепетировать перед зеркалом?

Берс с отвращением бросил револьвер на диван.

– Да. Человек должен знать, как он выглядит, отправляясь ад патрэс…

– Возрадовались бы ваши праотцы, ничего не скажешь, – насмешливо протянул Чаплицкий.

Берс нехотя покосился на него:

– У вас есть ко мне претензии?

– Ну что вы, сэр… Не то слово… Н-но… – Он пожевал губами, будто подбирая слова.

– Да?

– Выражаясь поэтически, в прелестном бутоне вашего цветочка сидит здоров-у-ущий червяк. Вы клонитесь долу, как Пизанская башня…

Берс безразлично возразил:

– Ну, допустим. Я – как Пизанская башня. Клонюсь. А вы несокрушимы, как Гибралтарская скала. Допустим… Но если не так… аллегорически?

– Пожалуйста. Наша бедная родина истекает кровью, а ее защитник репетирует собственную кончину перед зеркалом, как… простите меня… как провинциальный актер!

– У вас есть для меня более интересное занятие? – задиристо спросил Берс.

Чаплицкий спокойно ответил:

– Есть. Сегодня на рассвете в Архангельский порт прибыл транспорт «Руссель». Он доставил из-за границы котельный уголь, на котором большевистский караван пойдет за сибирским хлебушком.

– И что?..

Чаплицкий присел к столу.

– Если вознести транспорт к небесам… а говоря точнее, опустить его на дно морское… Вопрос о хлебном походе просто закончится.

– Вы хотите поручить это мне? – спросил Берс вяло.

Чаплицкий испытующе посмотрел на него:

– Видите ли, в этом деле есть опасность, конечно…

Берс выставил вперед ладони:

– Не надо! Я не гимназистка, господин каперанг. И вообще, мне сильно надоела вся эта оперетта… так что я давно готов… вознестись.

Чаплицкий продекламировал:

– «Вот агнец Божий… – отворил шкаф и вынул из него округлый плоский сверток, – который берет на себя… грехи мира…»

Развернул сверток – это была самодельная магнитная бомба.

Чаплицкий объяснил Берсу принцип ее действия.

– Если вот этот стерженек вы отведете до упора, – показал он на рукоятку часового механизма, – то вознесение состоится через пятнадцать минут. Времени вполне достаточно, чтобы удалиться с места событий.

Берс рассеянно кивнул.

Чаплицкий поставил на стол флягу в замшевом футляре, свинтил с нее металлическую крышку-стаканчик, налил до края и с видимым удовольствием выпил. Снова наполнил стаканчик густой желтоватой влагой, протянул ротмистру:

– А теперь, геноссе Берс, хлебните вот этого зелья – оно прошло огонь, воду и латунные трубы…

Дышать на топливном причале морского порта было трудно – в воздухе плотной стеной стояла едкая всепроникающая угольная пыль.

К стенке прижался пароход «Руссель». С палуб его по наклонным сходням непрерывной вереницей шли люди. Они были тяжело нагружены кулями с корабельным углем.

Разгрузка началась недавно, но на площадке пирса уже высилась основательная гора угля и росла она прямо на глазах – люди старались.

К пассажирскому трапу подошел человек в длинно-полом штатском пальто, на голове у него была низко нахлобученная кепка с большим козырьком.

Вооруженному матросу, стоявшему на вахте, он негромко сообщил пароль:

– «Красный Север»…

– «Карский рейд»… – так же негромко отозвался вахтенный.

Осмотрел человека с головы до ног и спросил требовательно:

– Пропуск?

Человек протянул ему бумажку.

Матрос по слогам прочитал ее вслух:

– «Ку-ты-рин Се-мен Ива-но-вич… Ре-ви-зор…»

Спрятал пропуск за отворот бушлата:

– Проходите…

Это был Берс.

Лавируя между грузчиками, ротмистр направился на корму. Вахтенный провожал его взглядом, пока он не исчез за палубными надстройками…

Берс спустился на нижнюю палубу. Сверился с планом судна, полученным от Чаплицкого, ощупал бомбу, им же ловко подвешенную на ременной петле под пальто.

Глубоко вздохнул и направился к машинному отделению.

Разгрузка угля продолжалась, когда Берс вновь появился на палубе. Он неторопливо шагал к пассажирскому трапу и уже взялся за поручень, когда на пути его появился широкоплечий парень в кожанке.

Он подозрительно всмотрелся в Берса:

– Постойте-ка, гражданин…

Берс остановился.

– Вы откуда, гражданин? – спросил парень.

Берс ответил вполне спокойно:

– Из финансовой комиссии городского совета…

– Кто будете?

– Я ревизор…

Парень в кожанке – чекист, как сообразил Берс, – никак не отставал:

– Документик ваш позвольте…

– Я часовому отдал, – уже начиная волноваться, раздраженно сказал Берс.

– То пропуск. А ваш личный… мандат? Фамилия как? – Вопросы посыпались градом.

Берс открыл уже рот, чтобы назвать фамилию, и вдруг понял, что… забыл ее! Забыл «собственную» фамилию! Какая-то простая, плебейская кликуха… Ах, черт побери, глупость какая!..

Ротмистр достал бумажник, сделал вид, что ищет в нем документ.

Чекист терпеливо ждал.

– Вы знаете… глупость какая… – Берс растерянно шарил по всем карманам. – Я, похоже, забыл его дома…

Чекист сказал укоризненно:

– Да-а? Нехорошо. Документы надо с собой носить, гражданин. Время сами знаете какое… Придется пройти со мной разобраться.

Берс посмотрел на часы: оставалась одна минута, может быть, полторы.

И он впервые за весь день ощутил страх.

Страх нарастал, как лавина, панический ужас охватил все его существо. Берс почувствовал, как в одно мгновение взмокла спина, в груди заколотилась мелкая, противная, опустошающая дрожь.

– Я на заседание опаздываю… Может, вот часовой… Он подтвердит… – бормотал Берс, неотрывно глядя на часы.

– Да вы не волнуйтесь, гражданин ревизор, – сказал чекист.

Он внимательно посмотрел на Берса. Подозрения его усилились, и он положил руку на плечо ротмистра.

Тот в ужасе отшатнулся.

Затравленно посмотрел вокруг.

И вдруг, оттолкнув чекиста, бросился к противоположному борту. Чекист побежал за ним.

Берс пересек палубу, и тогда часовой, уже давно с интересом наблюдавший всю сцену, вскинул винтовку.

Неторопливо прицелился беглецу в ноги.

И когда до борта ему оставалось несколько шагов пробежать – выстрелил.

Берс упал, но в животном страхе продолжал ползти к борту, волоча за собой простреленную ногу. В мозгу его мелькали расплывчатые, бессвязные, торопливые, как мыши, мысли, потом, разом исчезнув, они уступили место одной, самой важной, сразу ставшей четкой, очевидной, но уже безвозвратно запоздалой…