Данте Алигьери

Ругательства и оскорбления, сопровождающие преступника на протяжении всего пути через город, разом стихли. Мрачная картина заставила всех вспомнить о собственных грехах. Окруженный стражниками опальный гибеллин медленно шел к виселице, недавно сколоченной из свежеоструганных досок. Отныне каждый шаг его имел особое значение, поскольку из этих последних шагов состояла теперь вся его оставшаяся жизнь.

– И ты, постреленок, уже здесь! – Паола схватила мальчика за плечо, стремясь удержать, словно одно небольшое движение в направлении виселицы могло стать для него роковым. От няньки кисло пахло винным перегаром. Данте прижался к ее толстому животу, продолжая неотрывно наблюдать за происходящим.

– Сейчас на него наденут белую рубашку, – зашептала Паола, – и поминай как звали! Здесь во Флоренции не дают драться с палачом. А вот в одном городке, где я работала девчонкой, был такой обычай. Ежели повалишь палача на землю – тебя сразу оправдают. Этот бы точно повалил, такой дюжий… Хотя это если только Бог поможет, а Он не помогает гибеллинам. Во Франции, говорят, девушкам позволяется брать осужденных в мужья. Если кто возьмет, тогда не вешают. Жаль, я давно не девушка. О! Смотри, какие у него сильные плечи! А какие красивые ноги! Зачем он не родился гвельфом?

Переодевание закончилось. Судья огласил приговор. За участие в заговоре и подстрекательство к мятежу пополанин Буаноконте Строцци приговаривался к смерти через повешение. Несчастный, встав на колени, принял последнее причастие. Затем последовало исполнение приговора.

Казалось, время замедлилось. Так тягуче тянулись последние минуты, пока преступник поднимался по ступенькам и ему вдевали голову в петлю. Даже когда у него из-под ног выбили лестницу – казалось, она падает плавно, будто перышко. И тут петля затянулась и все изменилось. Будто стрелка башенных часов вдруг пустилась вскачь. За мгновение Данте успел увидеть мелькание тысячи выражений на лице повешенного, затем их сменила судорога смерти. Послышались страшные хрипы. Мальчик, не в силах смотреть, зарылся лицом в нянькину рубаху.

По дороге домой Дуранте долго молчал. Потом спросил Паолу:

– Алигьери ведь не гибеллины?

– Еще чего выдумал! Конечно, вы – гвельфы. А то бы я не работала в вашем доме.

– А откуда они взялись?

– Кто? Гвельфы или гибеллины?

– И те и эти.

– Ты разве не знаешь? Это пошло с тех времен, когда мессир Буондельмонте обещал жениться на дочери другого мессира – Одериго Джантруфетти. А жена мессира Донати, коварная мадонна Альдруда, уже задумала выдать за него свою дочь. И вот она увидела Буондельмонте в окно на улице, вышла нарядная на балкон своего дворца и говорит: «Зайди, у меня что-то есть для тебя». Он зашел, а она привела к нему дочку и говорит: «Это тебе. Бери ее в жены, не правда ли, она красива, как королева?» Тот смутился, он не мог нарушить обещания, данного Джантруфетти. Но Альдруда сказала: «Можешь. Я заплачу им пеню». И он согласился. Девушка была удивительно хороша. А мессир Одериго почувствовал себя смертельно оскорбленным, ведь его дочерью пренебрегли. Он пожаловался друзьям из знатного рода Уберти, и они вместе порешили убить вероломного изменника прямо во время свадьбы. Так брачный пир потонул в крови и началась вендетта между Буондельмонте и Уберти. А они имели огромную силу, и от их войны весь город раскололся на две части.

– Эти коварные Донати, конечно, были гибеллины? – спросил мальчик.

Служанка отмахнулась:

– Кто сейчас уже это помнит? Полвека прошло с тех пор.

«Странно все это, – думал Данте, – если они поссорились из-за невесты, при чем тут император и папа? А отец… получается, он помогал врагу… да нет, почему же помогал, он просто искал для себя выгоды. Или все же хотел помочь? И эти шарики? Части святыни, украденные неблагодарным сыном, или никчемные безделушки?

Голова грозила лопнуть от обилия тяжких мыслей.

– Паола, – начал мальчик, – ты должна выслушать меня, как если бы ты была священником.

– Что за ересь ты несешь, – недовольно проворчала та, – к тому же слушать мне сейчас некогда: пора варить похлебку.

– Но, Паола…

– Потом, потом…

Короткие южные сумерки уже готовились выйти из тени оливковых рощ, когда старшая служанка, наконец, нашла время.

– Немедленно иди к отцу, – велела она, дослушав.

Дуранте потупился.

– Думаешь, выдерет розгами? – подмигнула Паола. – Ничего не бойся. Это, наоборот, хорошо. Если у тебя есть грех – отцовское наказание его смоет. Лучше ведь один раз пострадать, чем потом вечно мучиться в аду.

На дрожащих от страха ногах мальчик поднялся из кухни в кабинет отца. Патер находился в превосходном расположении духа. Он сидел за своим любимым резным столиком, потягивая вино из кружки и рассказывая соседу Гвидо о Божественном Промысле.

Вообще-то провинившимся детям следовало подходить к отцу без свидетелей, но присутствие постороннего давало надежду на снисхождение. Данте притаился за дверью, собираясь с силами.

– Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут, – гудел голос Алигьери-старшего, – видишь, все сказано в Писании. Совпадений не бывает.

– Я говорю не о совпадениях, – возразил сосед, – те случаются, когда не ждешь. Но казнь Строцци трудно назвать неожиданной.

Алигьеро усмехнулся:

– На то и рука Господня, чтобы вести путями закономерности тех, кто достоин этого.

Последние слова явно задели гостя.

– С каких это пор лихоимцы стали особенно достойны? – пробормотал он немного невнятно.

Хозяин, однако, и не думал смутиться:

– Вовсе не достойны. Ибо сказано в Писании: «…не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником или лихоимцем… с таким даже и не есть вместе»[13]. Угощайся, кстати. Этот цыпленок особенно хорош с кардамоном.

Дуранте, вновь погрузившийся в тяжелые мысли, забыл, что он прячется, и громко шаркнул башмаком.

– Кто там?! – крикнул отец.

Прятаться дальше стало бессмысленно. Мальчик вошел и решительно протянул на ладони пять коралловых шариков:

– Вот. Я нашел их под лестницей.

Жесткая рука патера схватила его за подбородок:

– Когда нашел? Сейчас?

Сын, преодолев искушение кивнуть, тихо ответил:

– Несколько дней назад. Я их спрятал. Вдруг сестрица проглотит. Или подметут.

– Почему не принес мне сразу?

– В тот день вы были заняты. А потом я уже боялся.

– Чего боялся?

– Ну… они ведь дорогие, наверное. Вдруг вы бы подумали, что я украл.

– А теперь больше не боишься? – хохотнул отец.

– Боюсь, – ответил Данте, – но адские муки страшнее.

– Молодец! – Алигьеро, отпустив подбородок, взъерошил сыну волосы и гордо сказал: – Вот какой у меня первенец!

Отпил еще вина и велел мальчику:

– Забирай их себе. Особой ценности они не представляют, а тебя нужно наградить за твою честность.

Так коралловые шарики остались у Данте. В летние праздничные дни он часами играл с ними в крохотном садике между домами. Там росло два деревца – лимонное и апельсиновое. Под одним из них мальчик вырыл небольшую ямку и с помощью конуса из куска грубой кожи придал ей форму перевернутой пирамиды. Глинистая почва не позволяла его творению осыпаться. На стенках Данте разместил на разных расстояниях четыре мелких шарика, а в сужающуюся воронку положил большой. Это была Земля, а вокруг нее ходили планеты. На закате, когда город затихал, мальчик садился на корточки и долго неотрывно смотрел в темную ямку. Ему казалось, будто он владеет целым миром, подобно Богу…

* * *

…Мы можем нарисовать портрет Алигьеро Алигьери лишь приблизительно. Но все же контакта с сыном ему явно не хватало, иначе бы наш герой был добрее к своему родителю. В то же время он поместил ростовщиков в своем аду в один круг с содомитами и богохульниками не из-за обиды на отца, а по другой причине. Церковь в те времена называла ростовщичество противоестественной деятельностью – «сontra natura», то есть «против природы», противоестественной, как и однополую любовь и оскорбление Творца. Существа, «пренебрегшие самой природой», вот за кого почитались в христианском мире XIII века люди, дающие деньги в рост.

Что касается няньки Паолы, то никаких сведений о таковой нет, но в зажиточных аристократических семьях дети сразу же после рождения отдавались кормилице, и потом до семи лет родители не особенно интересовались ими. Поэтому маленькие аристократы часто мелькали где-нибудь возле прислуги.

Конечно, какая-то нянька у Данте была, и с очень большой долей вероятности она имела с воспитанником более доверительные отношения, чем законная родительница, в данном случае – мачеха. Интересно, что в семьях с родной матерью расклад оставался примерно таким же, если еще не хуже. Дело в том, что к детям в средневековой Европе относились совсем не так, как сейчас. Детства в современном понимании не сушествовало. В бедных семьях ребенка как можно раньше заставляли работать, ведь содержать лишний рот было накладно. Но и при богатых родителях беззаботности малышам не доставалось.

Они ценились как наследники, но вопрос их количества тяготил любую семью. С одной стороны, отсутствовала контрацепция, с другой – была высока детская смертность. Никакой возможности планирования деторождения не существовало, а многодетность, как и бездетность, отражалась тогда на жизненном укладе намного болезненнее, чем в наши дни. Не иметь наследников равносильно проклятию, о чайлдфри в те времена никто и не слыхивал. В то же время слишком большое количество детей еще хуже – предстоит дележ имения, обязательно найдутся смертельно обиженные. Отсюда и происходило некоторое обезличивание ребенка: Бог дал, Бог взял, лучше ни к кому не привязываться слишком сильно.

Был и еще один, весьма неожиданный для современного человека, момент в восприятии детей. Взрослые стеснялись и опасались хаотичной «звериной» детской природы. Считалось, что «неокультуренное» поведение детей искажает и унижает образ Божий, присутствующий в каждом человеке. Казалось бы, парадоксальная ситуация – ведь именно в Евангелии сказано: «Будьте как дети»[14]. Но средневековые педагоги так не считали, сводя основные аспекты воспитания к «улучшению» детской природы. Родительская строгость считалась формой служения Господу, а детское непослушание объяснялось тем, что в дитя вселился бес и его нужно выбить, даже если при этом ребенок получит травму. Есть документальные свидетельства антигуманного отношения к детям, например, автобиографическая книга «Счет жизни» младшего современника Петрарки, Джованни Конверсини да Равенны[15]. Вспоминая годы учения, автор рисует ужасающую картину педагогики позднего Средневековья: «Молчу о том, как учитель бил и пинал малыша. Когда однажды тот не сумел рассказать стих псалма, Филиппино высек его так, что потекла кровь, и между тем как мальчик отчаянно вопил, он его со связанными ногами, голого подвесил до уровня воды в колодце… Хотя приближался праздник блаженного Мартина, он [Филиппино] упорно не желал отменить наказание вплоть до окончания завтрака». В итоге мальчик был извлечен из колодца полуживым от ран и холода, «бледным перед лицом близкой смерти».

Так выглядел родительский и учительский долг во времена нашего героя. К счастью, нянькам за их незначительностью ничего подобного не предписывалось, поэтому именно они, а не родители, могли не то чтобы баловать детей, но хоть с какой-то теплотой общаться с ними.

Глава вторая. Девочка и предательство

Ну какой же Данте без Беатриче?! Ее образ пронизывает всю «Божественную комедию», да и вообще всю жизнь поэта. В аниме «Ад Данте» она становится его любовницей, но при этом остается «чистой душой». Такого расклада в средневековом мировоззрении не могло сложиться никоим образом. Женщину тогда оценивали не как человека, а как некую философскую категорию. С одной стороны, это была грешная Ева, склонившая Адама к первородному греху, с другой – непорочная Мария, родившая Спасителя. Две эти ипостаси никогда не смешивались, разве только грешница могла получить прощение благодаря заступничеству святых.

Итак, мультипликационная Беатриче довольно спокойно отдается Данте под романтической сенью дерев, а тот, уходя в Крестовый поход, обещает по возвращении взять ее в жены. Ничего подобного не могло произойти, иначе бы образ Беатриче не приобрел бы ореола святости, сияющего до сих пор. Да и наш герой в рядах крестоносцев – чисто продюсерский ход с целью прибавить персонажу боевика харизматичности. В действительности, последний, девятый Крестовый поход на восток закончился, когда Данте едва исполнилось семь лет. В этом возрасте он еще не знал Беатриче. Знакомство с ней ожидало его двумя годами позднее…

Какой же была реальная Беатриче, Биче, как иногда уменьшительно называл ее наш герой в своих текстах? Одна из самых известных женских персонажей в литературе, получившая свою «звезду» на астрономической аллее славы – в ее честь названа борозда Беатриче на Плутоне. И в то же самое время обычная, ничем не выдающаяся женщина. Кто она?

Стопроцентно верного ответа на этот вопрос не существует, но есть общепринятая версия, которую за давностью лет привыкли считать правдой. Согласно ей полное имя музы Данте Беатриче ди Фолько Портинари, дата рождения – апрель 1266 года, дата смерти – 9 июня 1290-го. Ее отцом был уважаемый человек, банкир Фолько ди Портинари. Пустил в мир эту версию Боккаччо, который якобы узнал о ней из первых уст, от троюродной сестры Беатриче монны Лаппы, урожденной Портинари. Эта монна Лаппа приходилась матерью мачехи самого Боккаччо, из чего можно предположить, что сведения получены Боккаччо из надежного источника. Почему тогда нельзя назвать эту версию бесспорной? Дело в том, что в дантоведении есть традиция не до конца доверять Боккаччо по причине его богатой художественной фантазии, которую он проявлял при написании биографии Данте.

Точный факт в том, что Фолько Портинари жил по соседству с семьей Алигьери. Есть документальные подтверждения тому, что он не был коренным флорентийцем, а переехал во Флоренцию из Портико-ди-Романьи. Помимо Беатриче у него было еще шестеро дочерей. Он прославился благотворительностью, основав и щедро жертвуя больнице Санта-Мария-Нуова во Флоренции.

До сих пор существование Беатриче продолжает считаться недоказанным, хотя о ней знает каждый образованный человек. Ученым не хватает документальных подтверждений, строки писателей в расчет не принимаются. Хотя упоминание о музе Данте встречается во вполне прозаическом документе – завещании Фолько ди Портинари от 1287 года. Там есть такая фраза: «…item d. Bici filie sue et uxoris d. Simonis del Bardis reliquite… lib. 50 ad floren» – «Биче, его дочь и жена Симона деи Барди наследует…»

Да, прекрасная дама вышла замуж за человека своего круга – банкира деи Барди по прозванию Мона. По одним сведениям, это произошло в январе 1287 года, по другим – намного раньше, когда она еще была девочкой-подростком.

Последнее предположение основывается на новых находках в архиве династии Барди. Недавно там обнаружился документ 1280 года, касающийся продажи Симоне своему брату участка земли, которая производится с согласия «его жены Беатриче».

Симоне деи Барди совершенно точно имел детей – не менее троих, – но вот родились ли они от Беатриче или от следующей жены, которую звали Билия (Сибилла) ди Пуччо Дечиаиоли, неизвестно.

Смерть Беатриче принято объяснять тяжелыми родами, хотя есть сведения о том, что она в целом имела слабое здоровье. В принципе, одно другого вовсе не исключает, даже наоборот.

Традиционно считается, что могила музы Данте находится в церкви Санта-Маргерита-деи-Черчи, неподалеку от домов Алигьери и Портинари, там же, где похоронены ее отец и вся семья. Именно здесь находится мемориальная доска. Однако вдумчивые исследователи подвергают эту версию глубокому сомнению. По обычаю женщину хоронили в родовой гробнице мужа, а не отца. Тогда это оказалась бы церковь (базилика) Святого Креста (Санта-Кроче), находящаяся рядом с капеллой Пацци. Именно туда Данте и ходил оплакивать потерю возлюбленной.

* * *

Апрель 1274 года выдался холодным и пасмурным. Воды Арно будто потемнели и потяжелели. Временами поднимался ветер, и тогда отражения исчезали под серой рябью, одним своим видом заставляющей прохожих ежиться и плотнее закутываться в плащи и манто.

– Как же праздновать Календимаджо[16] по такому холоду? – беспокоились флорентийцы.

В городе царило уныние. На Меркато-Веккьо торговля шла из рук вон плохо – все ждали теплых дней. Камины не топили, поскольку по календарю давно наступила весна. Школьный магистр, замерзший и злой, уже несколько раз подряд ломал свою трость о спины учеников. Дуранте Алигьери, которому уже шел десятый год, в эти дни не раз испробовал на себе учительское недовольство. Он любил помечтать на уроках, а это невинное развлечение не помогало отвечать на внезапные каверзные вопросы.

23 апреля выпал снег.

– Прогневали мы Господа, не иначе! – сокрушались флорентийские кумушки и скрепя сердце покупали в церкви лишнюю свечку. Им казалось, будто множество огоньков в храмах принесут городу долгожданное тепло. Так и случилось. В последнюю апрельскую неделю выглянуло солнце. Холод мгновенно позабылся. Теперь все думали только о грядущем Календимаджо, празднуемом в первый день мая. Флорентийские кварталы, предпраздничная суета. Во дворах сооружали беседки для праздничного угощения (корти), плели гирлянды. Судачили о том, где в этом году посадят ритуальное дерево, а главное – кого выберут майскими королем и королевой.

– Они танцуют весь день, а потом становятся мужем и женой, но только до восхода солнца, – объяснила Паола своему бывшему воспитаннику.

– Разве их венчают по другому обряду? – удивился мальчик. Он помнил чин брака, который ему не раз приходилось слышать на свадьбах родственников. Жених с невестой клялись не разлучаться «во все дни жизни», а вовсе не на одну ночь.

Нянька засмеялась:

– Их вовсе не венчают. Такое позволяется лишь раз в году и только майскому королю с королевой.

– Но это ведь грех, – произнес Дуранте полуутвердительно. Подумал и спросил: – А как выбирают майского короля? Меня могут выбрать, когда я вырасту?

– Могут, – пообещала Паола и замурлыкала себе под нос швабскую песенку, которую знала с юности. В былые времена судьба нередко заносила старшую служанку Алигьери в разные концы Европы, от Парижа до рейнских берегов.

Chramer, gip die varwe mirdie min wengel roete,damit ich die jungen manan ir dank der minnenliebe noete.Seht mich an, jungen man!Lat mich iu gevallen!

Мальчик не понимал слов, но по хитрым Паолиным глазам догадывался, что песенка не совсем приличная. Он был недалек от истины. Текст означал примерно следующее:

Торговец, продай мне румяна,чтобы накрасить щеки,пусть алый румянец поможетзавлечь молодого парня.Взгляни на меня, красавчик!Чарам моим поддайся!

На следующий день Флоренция закружилась хороводом праздничных нарядов и цветочных гирлянд. В садиках и на корти звенели лютни, пелись песни. Семейство Алигьери на этот раз вышло из дома в полном составе. Правда, глава семьи гулял по улицам вместе с супругой и детьми совсем недолго, тут же осев с кружкой вина под одним из навесов возле дома богатого патриция. Жена Алигьери, мадонна Лаппа, быстро нашла утешение неподалеку, в компании соседок, поглощавших сладкие пирожки.

Дуранте слонялся, разглядывая стены, украшенные коврами и яркими тканями. Хозяйки вывешивали их, хвалясь друг перед другом, так что рябило в глазах. Только дворец богатого банкира Фолько Портинари, находящийся в соседнем переулке от дома Алигьери, почему-то забыли украсить.

Надежда встретить на улице кого-нибудь из знакомых мальчишек таяла с каждым шагом. Все дети исчезли, будто их украли внезапно набежавшие цыгане. Скучая, мальчик дошел до площади перед церковью Святого Мартина (Сан-Мартино-дель-Весково), где вокруг музыкантов собралась целая толпа. Девушки в цветочных венках, разряженные кавалеры, потехи ради нацепившие шутовские колпаки, – все отплясывали тарантеллу – танец, который завезли во Флоренцию бродячие музыканты с юга. Раскрасневшиеся лица бешено кружились, словно планеты, затеявшие нечеловеческий хоровод. В какой-то момент мальчику показалось, что он вознесся над ними и созерцает всю историю рода человеческого, но музыка смолкла. Задыхающиеся и счастливые танцоры покидали круг, разбиваясь на группки или пары. В этот момент из переулка вышла девочка в алом платье и закричала:

– Приглашаем в дом Портинари! Идите к нам праздновать. Отец будет рад видеть всех!

Пестрая толпа тут же с радостным гвалтом хлынула в переулок. Данте остался один на площади. Девочка в алом платье подошла к нему:

– Ты не хочешь идти к нам на праздник?

Мальчик покачал головой.

– Почему?

Отвечать не хотелось, но она терпеливо ждала. Наконец, не выдержав, он честно сказал:

– Твой отец – банкир. А давать деньги в рост – большой грех.

Девочка звонко рассмеялась:

– Ты просто не знаешь! Банкиры никогда в жизни не займутся ростовщичеством. Если кто-то из них это сделает – его тут же с позором выгонят из гильдии. Пойдем со мной, ничего не бойся.

Вот, оказывается, куда подевались дети с улиц! Целая толпа мальчиков и девочек резвилась вокруг длинных столов с закусками, накрытых прямо на траве внутреннего дворика, среди роз и азалий. Взрослые гости с изящными кубками в руках расположились на плетеных стульях в одной из галерей. Дуранте не относился к любителям поесть, но яства, одновременно вкусные и необычные на вид, увлекли его. Особенно впечатлил пирог, скрывающий под тонкой корочкой целую стаю мелких жареных птичек. Но более всего его захватила беседа с девочкой в алом платье, дочерью хозяина дома. Ее звали Беатриче.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Epitaph for the Young: XII Cantos» (англ.).

2

«Inferno» (лат.).

3

«Escape from Hell» (англ.).

4

«Linden Hills» (англ.).

5

«Dante’s Inferno: An Animated Epic» (англ.).

6

«Kite» (англ.).

7

«Mezzo Forte» (англ.).

8

«Ergo Proxy» (англ.).

9

«Witch Hunter Robin» (англ.).

10

Ин. 12:23.

11

См.: Асоян А. А. Пушкин – читатель Данте. СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии (РХГА), 2017.

12

Пополаны (от ит. popolo – народ) – так в Центральной и Северной Италии называли ремесленников и торговцев.

13

1 Кор. 5:9–11.

14

Мф. 18:3.

15

Джованни Конверсини да Равенна (1343–1408) – один из первых гуманистических педагогов.

16

В Италии праздник наступления весны (ит. Calendimaggio).