Группа поддержки для выживших девушек

Первый фильм серии «Летняя бойня» успел стать хитом, и вот-вот в свет должен был выйти сиквел, когда адвокат Адриенн подал иск о запрете показа. Ему пришлось подавать еще множество исков, и к тому времени, когда судья удовлетворил один из них, в кинотеатрах уже показывали «Летнюю бойню, часть III» в формате 3D. У Адриенн были семейные деньги и компенсационные выплаты от владельцев лагеря, а потому она смогла нанять настоящую акулу для борьбы с продюсерами фильма и приведения их к покорности. Когда студию вынудили сесть за стол переговоров, Адриенн рассказала мне, что за разговор у нее с ними состоялся.

– Что вы хотите от нас? – спросили они, предполагая, что она возьмет чек, запросит изменения в титрах – что-то такое, что не потребует от них серьезных изменений.

Она улыбнулась и сказала им:

– Я хочу все.

И она получила то, что хотела. К тому времени когда дело закрылось, ей принадлежали права на всю франшизу: три первых фильма и все будущие добавления. Им даже пришлось отдать ей сценарий, который они купили на четвертую часть. Дело Адриенн создало прецедент, и теперь права на историю стали принадлежать единственной выжившей, не семьям жертв, не студии, которая первой выпустила историю на экран, а последней девушке. Справедливо или нет, но после этого все изменилось. Это дало нам влияние.

А когда Адриенн получила права, она сожгла франшизу дотла. Все были уволены. На очистку дома у нее ушло два месяца, в течение которых студия визжала, как поросята на бойне, а их юристы пытались объяснить, что она не понимает, как такие вещи работали, как могли наступить ненамеренные последствия, почему постановщики и осветители будут голодать на улице. А потом она сделала то, чего от нее меньше всего ожидали: она снова щелкнула выключателем – и свет опять загорелся.

У всех трех фильмов «Летняя бойня» был ответственный продюсер, и Адриенн назначила эту женщину исполнительным продюсером и дала ей понять: на свете есть всего один человек, которому она должна угождать, и этот человек – она, Адриенн. Ее юрист заключил новый контракт со студией, и на следующее лето третья часть «Летней бойни» в формате 3D была выпущена в повторный прокат в кинотеатрах – так делались в те времена дела, а два месяца спустя на экраны вышла «Летняя бойня», часть четвертая.

Перед выходом четвертой части Адриенн ходила на все ток-шоу и постаралась всех поставить в известность о том, что прибыли от проката этих фильмов пойдут не в ее карман, а отправятся напрямик в ее некоммерческий фонд по предотвращению насилия по отношению к женщинам. Если на другие слэшеры[6] навешивался ярлык «женоненавистнические», то на «Летнюю бойню» пресса повесила нимб. Никто не чувствовал себя виноватым, покупая билет, потому что вся прибыль шла на благое дело. К середине девяностых в том, что касалось насилия против женщин, Адриенн стала второй Опрой Уинфри. Некоторые люди даже не знали о том, что она имеет отношение к этим фильмам.

Она писала книги, читала лекции, снимала низкобюджетные фильмы для телевидения, проводила семинары, совещания. На деньги от фильмов она выкупила лагерь «Красное озеро» и превратила его в приют для жертв насилия. Она была неутомимой, преданной, позитивной и жизнерадостной. Она была любимой последней девушкой Америки.

Мы рядом с ней выглядели как самозванцы, типа мы жили, не используя свой потенциал на полную катушку, типа мы должны спрашивать, что мы можем сделать для нашей страны, а не ставить решетки на окнах и обучаться стрельбе. Но Адриенн никогда не осуждала те выборы, что мы делали, и она определенно не считала, что я рехнулась.

Она никогда не была такой богатой, как Мэрилин, но она всегда проявляла больше щедрости. Она заплатила за переделку входа в дом Джулии – и теперь та может заезжать к себе на кресле-каталке. Когда в ее края переехала Дани, Адриенн заплатила за проводку к ней в дом линии экстренного полицейского реагирования.

– Это не для тебя, – сказала она. – Это для того, чтобы я могла спать, зная, что твои шансы еще немного улучшились.

Фильмы «Летняя бойня» представляли собой что-то вроде игрового движка[7], молотящего потихоньку где-то в бойлерной империи Адриенн, превращая ее боль в кэш. В этой серии вышло девять оригинальных фильмов, больше, чем у кого-либо из нас. Была еще научно-фантастическая версия – события там происходили в будущем, в котором из криосна пробуждается беспощадный Тедди и начинает убивать людей на космической станции. Тут имела место перекличка с Королем Мечты Хизер, которого Адриенн придумала, чтобы дать Хизер шанс заработать какие-никакие деньги, но закончилось это плохо, потому что, ну, потому что Хизер. Были еще трансформеры. Плюшевые куколки. Как это ни странно, она никогда не настаивала на том, чтобы главную роль исполняла чернокожая актриса. У Адриенн всегда был реалистичный склад ума, когда речь заходила о том, кого средний американец считает жертвой, вызывающей сочувствие.

Как-то раз Джулия спросила Адриенн, не беспокоит ли ее, что память о человеке, который пытался ее убить, человеке, который убил ее друзей, хранят коробки для ланча и футболки. Что этот человек, возможно, более знаменит, чем Адриенн.

– Моих друзей убил не Тедди, – с улыбкой сказала Адриенн. – Никакого Тедди не существовало. Если бы Брюс Волкер знал, что его ложь помогает мне покончить с насилием, обращенным на женщин, он бы в могиле перевернулся, и от этой мысли меня переполняет счастье.

Мы с Файном смотрим Си-эн-эн и узнаем, что, хотя у Брюса Волкера не было сына по имени Тедди, у него был племянник по имени Кристоф, и этому Кристофу исполнилось три года, когда его дядя умер. Теперь ему тридцать пять, и он зол как черт из-за того, что его семейная трагедия превратилась в глобальную империю развлечений, но никто и не подумал о том, чтобы отстегнуть ему процентик-другой.

Это имя мне знакомо. Кристоф – один из десятка психов, которые подавали докучливые иски к Адриенн, но у нее всегда оказывалось больше юристов и больше денег, а у большинства судей сложилось о нем мнение как о племяннике убийцы, пытающемся отнять деньги у одной из несостоявшихся жертв его дядюшки. Иски Кристофа стали игрой типа «Ударь крота»[8], и в конечном счете Кристоф полностью сломался и впал в серьезное умственное расстройство, а потому решил взять пример с Голливуда.

Несколько лет назад он начал скрытно проникать на территорию лагеря «Красное озеро» и делал это, пока не получили ордер суда, предписывавший ему не подходить к лагерю ближе чем на тысячу футов. Он соблюдал это предписание до прошлого вечера, когда наплевал на судебный ордер, раскопал могилу своего дядюшки, отправился в лагерь, убил остававшийся там персонал, который закрывал лагерь в связи с окончанием сезона, потом его вытолкнули из сенного сарая, он ушел от копов, три часа ехал до дома Адриенн и уложил отрезанную мумифицированную голову своего дядюшки в ее холодильник. Когда она спустилась по лестнице приготовить утренний кофе, он вышел из кладовки и заколол ее, двадцать два раза вонзив ей в шею сзади нож для колки льда.

Как и у большинства из нас, человеческие контакты у Адриенн были сведены к минимуму, а потому тело ее обнаружили, лишь когда к ней приехала полиция сообщить об убийствах в ее лагере.

И в этот момент звонит мой сотовый. Я проверяю, кто звонит, и сразу же понимаю, что сейчас меньше всего хочу разговаривать именно с этой личностью. Мне нужно выпустить пар. Мне нужно прилечь с чем-нибудь утешительным. Я включаю «Нетфликс» и нахожу «Реальную любовь»[9], но в этот момент слышу звук, который до сих пор, по прошествии стольких лет, все еще пугает меня.

Что-то колотит в мою входную дверь.

Я смотрю на Файна. Он испуган не меньше моего. Я переключаюсь на мой экран безопасности. Я ни в коем случае не могла оставить мою входную дверь мертвой зоной и потому вскоре после переезда вставила в глазок миниатюрную камеру.

У моей двери никого нет.

Снова стук.

Я ставлю Файна на стол, в стороне, чтобы он случайно не получил никаких повреждений, потом я беру мой.38 и снимаю с предохранителя. У меня за дверью есть вторая невидимая камера, она установлена пониже. Когда я переключаюсь на нее, мне становится ясно, почему я ничего не увидела в первой. Камера в глазке находится слишком высоко – она не может показать стучащую в мою дверь Джулию в кресле-коляске.

Я закрываю глаза, мне хочется, чтобы она исчезла. Она стучит еще громче.

– Я знаю, что ты дома, Линнетт, – говорит она, и я слышу ее через дверь, через мою клетку, через пустую комнату – ее голос проникает в мое безопасное пространство.

– Она уйдет, – шепчу я Файну. – Если мы будем сидеть тихо, не производить ни звука, она уйдет.

Никто не знает, где я живу. Я не езжу на машине, потому что не верю, что Департамент автотранспорта[10] сохранит в тайне мой адрес. У меня нет библиотечной карточки. Я не участвую в выборах. Я делаю все, что в моих силах, чтобы не попасть в базы данных штата. С федеральными базами я ничего не могу поделать, так что мне остается только молиться о том, что они более защищены. Моего адреса не знает никто, но у этой медали есть и другая сторона – если я исчезну, то никто и не узнает. Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит мое отсутствие? И что убийца будет делать со мной все это время?

И потому восемь лет назад я решилась на рискованный шаг. Джулия была тогда самым новым членом группы, и я думаю, что выбрала ее, потому что она была самой молодой. Я надеялась, что она по своей молодости будет делать то, что я ей говорю. Я проверяла ее два раза в день с помощью эсэмэски – в девять утра и девять вечера, так что она знает: я жива. На тот случай, если я пропущу проверку, я оставила ей запечатанный конверт и заставила ее пообещать, что она откроет его в этом единственном случае. В нем указано, где расположена моя квартира.

Джулия на экране перестает стучать и отъезжает от двери на фут. Она сдается. Она откатывается. Она играет с чем-то у нее на коленях, и тут звонит мой сотовый. Я лихорадочно ищу мой телефон, чтобы отключить звонок, но поздно. Она знает, что я дома. Эксцентричная Джулия кричит мне через дверь:

– Линнетт, прекрати чудить, это важно!

Мы с Файном не двигаемся, мы не производим ни звука, мы не дышим. На моем экране расцветают сигналы тревоги, когда эта предательница снова и снова звонит мне. После восьмой попытки она уходит.

Я вздыхаю с облегчением, то же самое делает и Файн, и мы смотрим друг на друга. Что теперь? Наше место обитания скомпрометировано. Что нам делать – оставаться или бежать? Если Джулия пришла сюда, я должна исходить из допущения, что кто-то шел по ее следам, а теперь ведет наблюдение за моей квартирой. Но я не могу уйти. Это мое единственное безопасное место.

Еды у меня достаточно, чтобы продержаться три недели. Мне ни к чему открывать занавески. Я выключу мой телефон и залягу на дно. Никто не сможет войти сюда. Здесь будет вполне безопасно. Пусть другие разбираются с «важными делами» Джулии. Мне нужно остаться живой.

* * *

Посередине «Реальной любви» в мою дверь снова стучат. Я приглушаю звук, включаю экран, перехожу на нижнюю камеру. У меня одно желание: чтобы Джулия оставила меня в покое. Кожа у меня натягивается, мышцы замирают. Рука, в которой я держу пистолет, немеет. Это Джулия, а рядом с ней на корточках сидит Призрак в его черной мантии и белой маске[11] и прижимает нож к ее горлу.

Это не взаправду, это кино, я, вероятно, все еще смотрю «Нетфликс» и случайно кликнула один из фильмов принадлежащей Джулии серии «Удар кинжалом». Девушка на экране, играющая Джулию, превосходно изображает страх – у нее широко раскрытые глаза, распахнутый рот, дыбящаяся грудь, и у меня, когда я смотрю на нее, тоже начинается гипервентиляция.

Это кино. Только и всего. Я смотрю фильм, потому что это не может быть взаправду, потому что я предпринимаю меры предосторожности. Я дотошная. Я не иду на риск.

И тут Призрак поворачивает на камеру свои черные дыры-глаза и достает лист бумаги.

«Открой дверь, Линнетт, или она умрет», – фломастером написано на листе.

Мы все заключили договор. Мы никогда о нем не говорим, но я знаю, что он существует, точно так же, как я знаю, что родители любили меня, что моя квартира безопасна, что Файн – мой лучший друг: когда приходит монстр, мы помогаем друг другу. И не имеет значения, чей это монстр. Не имеет значения, что нужно сделать. Такое обязательство несут последние девушки, и группа – ежемесячное напоминание об этом соглашении.

Вот уж никак не думала, что Джулия будет первой, кто попросит о помощи.

Я крепче сжимаю мой «Спешиал» калибра 38. Проверяю, снят ли пистолет с предохранителя. Потом я нажимаю кнопку, которая открывает мою входную дверь, и жду, когда монстр зайдет внутрь.

*Дебора Баллин, «Женщины – наше мясо, и это блюдо приятно на вкус», опубликовано в антологии «Заключительное слово о последних девушках», 1989

Группа поддержки последней девушки IV: Возвращение последних девушек

Бзззззз – звучит механизм, открывающий задвижку на моей входной двери. Я принимаю позу стрелка, которую практикую каждый вечер, ту позу, которая означает, что все пошло не так, если уж я стою в ней в собственной квартире. Я целюсь много выше головы Джулии, точно в то место, где, как мне кажется, должен находиться центр туловища Призрака, а мои руки дрожат, запястья ослабели, пальцы онемели. Я не знаю, во что упирается мой указательный палец – то ли в спусковой крючок, то ли в предохранительную скобу, но я слишком испугана и не могу отвести глаз от двери, чтобы проверить. Клетка станет моей зоной поражения. Мне теперь не до страховки сзади. Я не могу думать о том, что случится с пулями, которые пробьют стены квартиры и вылетят в коридор.

Я в замешательстве.

Я не способна выполнять такие сверхзадачи. Моя реакция чрезмерна. Я совершила ошибку. Прежде я ни разу в жизни не направляла пистолет на человека. Я не занимаюсь такими делами, в городе не занимаюсь, в своем доме не занимаюсь, но я слишком испугана и не могу опустить свои затекшие руки, а потому стою, как идиотка, с пистолетом в руках, словно считаю себя этакой крутой сукой, а мой мир вовсе не распадается на части.

Подножка кресла-каталки распахивает дверь, и Джулия въезжает в клетку, мои мышцы при этом непроизвольно микроскопически сжимаются, но я не стреляю. Мне нужно сделать несколько глубоких вдохов, иначе я вырублюсь. Сетка для меня слишком мелкая, и я не вижу лица Джулии, но я точно знаю, что она чувствует. Я сама чувствовала то же самое прежде. Пока вы не испытаете то, через что прошли мы, вы и представить себе не сможете, насколько может быть испуганным человек.

У меня в ушах стоит пронзительный звон. Прямо перед собой я вижу клетку, а все остальное вокруг словно затянуто серым туманом.

«Я тебя защищу, – мысленно успокаиваю я Файна. – Дальше клетки он не пройдет».

Не знаю, с кем я говорю – с Файном или с самой собой.

Следом за Джулией входит Призрак. Я не думаю, что нажму на спусковой крючок, и тут я получаю ответ на мой вопрос: мой палец снаружи, прижат к предохранительной скобе. Мой мокрый от пота палец соскальзывает со скобы, хватка моей холодной как лед руки ослабевает, я в прострации. Я быстро опускаюсь на корточки, ловлю мой скользкий пистолет кончиками пальцев за миг до того, как он упал бы на пол, и даже не утруждаю себя тем, чтобы подняться или ухватить пистолет покрепче; мой палец нащупывает спусковой крючок.

– Линнетт! Линнетт! – кричит Джулия.

«Я спасу нас, Файн».

Призрак срывает с себя маску, это довольно странное поведение, но я не остановлюсь, пока не почувствую себя в безопасности.

– Линнетт! Остановись! – кричит Джулия.

Я нажимаю спусковой крючок.

Звук выстрела ударяет в мои барабанные перепонки. Комната наполняется дымом. Мое запястье откидывается назад, и я получаю удар в лицо, чувствую вкус металла на своих зубах. Вдруг я понимаю, что сижу на полу.

– Я обоссался, – доносится до меня приглушенный мужской голос. – Обоссался.

– Линнетт! Это Расс. Это Рассел Торн!

Я поднимаюсь на ноги, пистолет у меня в левой руке. Я перебрасываю его в правую.

– Линнетт! – снова кричит Джулия. – Господи Иисусе. Не стреляй. Не стреляй. Какое у тебя кодовое слово? Господи Иисусе.

Я снова поднимаю пистолет. Призрак запутался в своем черном балахоне, пытается открыть дверь в коридор, но его защемило между дверью и креслом Джулии.

– Помоги мне! – кричит он. – Помогимнепомогимнепомогимне!

Я навожу пистолет в самый центр его туловища.

– Линнетт! – кричит Джулия. – Это Рассел Торн. Он интервьюировал тебя.

Я знаю это имя.

– Рассел Торн, – повторяю я, но думаю в основном о том, что остановило мою пулю. Почему Призрак все еще жив? Почему Призрак – Рассел Торн?

Я еще раз нажимаю на спусковой крючок.

Клетка сотрясается, но на сей раз я остаюсь на ногах. На сей раз у меня одно только ощущение перелома запястья.

– Перестаньте стрелять в нас! – кричит Рассел Торн.

Маску он снял, и я вижу рыжую бороду, он перебирается через Джулию, сидящую в кресле-каталке, и внутри клетки переплетение мельтешащих рук и ног.

– Это была не моя идея! – кричит Джулия. – Но ты не открывала мне дверь.

Я очень, очень устала. Язык у меня не двигается. Веки словно свинцовые. В комнате висит дымок от выстрелов, он жжет глаза, вызывает сонливость.

– Я открыла твой конверт, – говорит Джулия. – Потому что нам надо поговорить.

Я столько времени тихо прожила в этой квартире, а теперь два раза стреляла из пистолета, через пять минут здесь будет полиция, и в следующие полчаса в эту квартиру войдет больше людей, чем входило за все шестнадцать лет.

Лицо у меня немеет. Я набираю кодовое слово на клавиатуре, и замок открывается. Джулия вкатывается в комнату.

– Дай Рассу полотенце, – говорит она дрожащим голосом. – Не могу поверить, что ты стреляла в меня. Матерь божья, у меня сердечный приступ.

– Этого здесь не будет, – говорю я, показывая на маску и балахон Призрака.

Пистолет все еще у меня в руке, и Рассел бросает балахон, словно тот загорелся.

– В коридор, – говорю я ему.

Он чуть не падает, вышвыривая свою одежку в коридор, а потом захлопывает дверь. Файну это не нравится. Он предпочитает, чтобы мы были вдвоем. Он не хочет, чтобы здесь были посторонние люди.

– Слишком поздно, – говорю я ему.

– Что? – спрашивает Джулия. Одна ее рука прижата к груди.

Рассел смотрит на меня словно на сумасшедшую. Он измеряет расстояние до двери. Я подхожу к двери клетки, захлопываю ее, защелки становятся на свои места. Рассел подпрыгивает. Когда я отворачиваюсь от клетки, он уже сидит на моем стуле.

– Пересядьте на беговую дорожку, – говорю я. – У вас брюки мокрые.

Лицо его краснеет под бородой, но он делает что сказано. Он хочет за один раз оглядеть все, и его липкие глаза ползут по моим стенам, моему компьютеру, моим экранам, делают в голове заметки на память, составляют предложения обо мне («Спартанская квартира на одну спальню со стенами, выкрашенными промышленной желтой краской»), записывают суждения обо мне («Занавески плотно задернуты, словно она боится солнечного света не меньше, чем того человека, который покушался на нее тысячу лет назад…»), приходят к банальному заключению («Женщина в собственной квартире – как в волчьей яме, она отбывает срок точно так же, как человек, который…»).

Он делает вид, будто мы не разговаривали неделю назад.

Я разглядываю мою клетку. Вижу две рваные вмятины. Человек, который строил эту клетку, заверил меня, что пуля калибра 38 без проблем пробьет сетку, но он либо лгал, либо был глуп. Сколько других планов я строила, основываясь на ложной информации?

– Ух ты, – говорит Джулия, прикладывая усилия, чтобы ее голос звучал храбро. Она ощупывает вмятины дрожащим пальцем. – Ты и в самом деле в нас стреляла.

– Пули должны были пробить сетку, – говорю я.

– А вот я очень даже рад, что они не пробили, – говорит Рассел с пола, где он сидит на тренажере.

– Ты не должна была вскрывать мой конверт, пока я не пропущу проверку, – говорю я Джулии.

– Дело срочное, – говорит она.

– Это нарушение, – говорю я. – Это непростительное нарушение.

– Кто-то в группе пишет книгу, – говорит Джулия. – Племянник мистера Волкера знал об этом.

Меня вдруг начинает колотить.

– Ты почему сюда пришла? – бормочу я.

Кто-то начинает колотить мне в дверь.

– Пошли вон! – кричу я.

– Я вызываю полицию, – откликается женский голос.

Я смотрю на экран, куда ведет передачу камера. Это актриса – у нее квартира в этом же коридоре, на ней тренировочные штаны и незашнурованные кроссовки.

– Мы репетируем сцену! – кричу я ей.

Мы все видим на экране, что она удаляется по коридору и исчезает в своей квартире.

– Зачем ты приехала? – снова спрашиваю я.

– Затем, что я знаю: это Хизер, – говорит Джулия. – Мне нужно, чтобы ты помогла мне найти ее.

Рассел смотрит на меня с пола, самоуверенность возвращается к нему. Джулии нужны ответы. Человек, который убил Адриенн, знает, что кто-то из группы пишет книгу. Джулия думает, что книгу пишет Хизер?

– Мне нужна минута, – говорю я. – Мне нужно, чтобы вы оба помолчали с минуту.

Убийцей Джулии был Призрак. Облаченный в черный балахон и хеллоуиновскую маску, к тому же он оказался ее бойфрендом, фанатом ужасов, который хотел превратить ее в свою собственную последнюю девушку в их последний год учебы в школе. Он поделился собственным облачением призрака со своим лучшим другом, и они вдвоем прокладывали себе дорогу в жизнь через труп одноклассницы-выпускницы. Для них все эти мертвые девушки были одной большой меташуткой.

Они были умными парнями с хорошими отметками по оценочному тесту, достаточными для приема в колледж, парнями, которые ни к чему не относились всерьез, потому что считали себя умнее всех других. Но одно они не додумали: если Джулия станет их последней девушкой, то ей придется убить их. Как выяснилось, у Джулии с этим не возникло никаких проблем. Она сказала, что больше всего хлопот ей доставили их язвительные замечания. Сколько она в него стреляла, столько он отпускал дурацких шуток.

К девяностым годам Америка потеряла интерес к последним девушкам, но, когда Джулия поступила в колледж, случился ее сиквел, и Америка вдруг насторожилась. Мы называем это сиквелом, потому что они почти всегда возвращаются. Один из ее одноклассников возжелал собственных пятнадцати минут славы и сам надел маскарадный костюм Призрака. Он убил пятерых человек, его арестовали, приговорили к высшей мере наказания, но потом заменили на пожизненное, а Джулия стала звездой судебного процесса. Все любят вернувшуюся королеву.

А второго Призрака она остановила, вытолкнув его из окна, чтобы спасти жизнь соседки по комнате. Вместе с ним вывалилась и она и в результате получила надлом позвонка L1[12]. С того дня она может передвигаться только в кресле-каталке, поскольку верхние части ног у нее обездвижены. Ее инвалидность не вошла в сценарии фильмов, поскольку для исполнения ее роли пригласили физически крепкую балерину с невинными глазками. Так что, как выяснилось, спину она сломала даром. Ее соседка по комнате умерла по пути в больницу. Такова жизнь – непременно пинает тебя, когда ты и без того уже лежишь.

Психотерапевт Джулии получил повышение до мужа и убедил ее поучаствовать в ток-шоу. Я знаю, что это такое. Ты не хочешь, чтобы кто-то сердился на тебя, в особенности если этот кто-то – мужчина, и ты соглашаешься на то, что тебе не нравится, потому что нет дорожной карты для того места, где ты находишься, ничто не ведет тебя, кроме неонового знака в твоей голове, кричащего: «Не серди мужчину».

Ток-шоу не брали в расчет, насколько зла была Джулия. Она говорит, что даже сама этого не понимала. В первый раз она появилась на экране вместе с Салли Джесси Рафаэль[13]. Салли назвала ее вдохновением. Джулия, глядя ей прямо в глаза, сказала: «Так почему же вы не вдохновляетесь на то, чтобы соорудить хоть какой-нибудь сраный пандус для кресел-каталок?» Продюсер следующей передачи позвонил посреди этого шоу и оставил в голосовой почте сообщение, гласившее, что им очень жаль, но ее не смогут принять в следующей передаче Эда Бегли-младшего с его биодизельным автомобилем[14]. Впрочем, ее больше не приглашали ни на одну другую передачу Эда.

Именно Адриенн привела Джулию в группу. Мы почти отказались ее принять, потому что она не умела ничего, кроме как устраивать скандалы. Джулия даже с Хизер умудрилась поцапаться, а любой человек, знакомый с Хизер хотя бы десять минут, знал, что цапаться с ней – занятие совершенно бесполезное. Потом, после сессии, во время которой Джулия пятнадцать минут читала Мэрилин лекцию об американском империализме, Адриенн пригласила ее в лагерь «Красное озеро» на уикенд. Джулия провела там целую неделю. Она не рассказывала о том, что там происходило, но что бы оно ни было, плоды оно принесло. Вернувшись, она погрузилась в чтение и получила параюридический статус, получила степень в области спортивной медицины, посещала курсы самообороны, научилась стрелять из своего кресла. Джулия начала замыкаться в себе, насколько она могла замкнуться в себе.