Комментарии к частным беседам

Создаётся впечатление, что он нарочно тянет резину, испытывая студенческое терпение.

Спортсмены не дышат и наблюдают, как Глеб Яковлевич, ни на кого не глядя, увлечённо растасовывает свой гранпасьянс, чередуя и меняя местами билеты.

Наконец, когда все бумажки разложены так, как это нужно Глебу Яковлевичу, он вскидывает глаза на окаменевшую аудиторию, не отводящую заворожённых взглядов от его манипуляций.

Обведя преувеличенно большими в стёклах очков очами замерших обречённых студентов, он опять обращается к папке и вытаскивает из неё стиснутые большой железной скрепкой листы бумаги формата А4. Потом он стаскивает тугую скрепку и, просмотрев убористо распечатанный текст на листах, аккуратно кладёт кипу бумаги в правый дальний угол стола.

Вслед за этим он принимается за перелистывание и просмотр журнала, заблаговременно угодливо положенного перед ним старостой.

Истомившиеся студенты мысленно пересчитывают значки «н», стоящие у фамилии каждого.

Пропусков у них много, что не сулит ничего хорошего при оценке их знаний и усердия. А последнего ни у кого не наблюдается. Все беспредельно легкомысленны, безалаберны и необязательны.

Глеб Яковлевич, отрывается от журнала и оценивающе, придирчиво и выматывающе долго сморит из-под очков на аудиторию.

– Баскетболисты, говорите? – спрашивает он и получает в ответ нестройное и почему-то виноватое «да».

– И баскетболистки? – раздумчиво изрекает он.

– Да, – хором откликается женская часть группы.

– Это хорошо, – говорит он.

Изморенным ожиданием девушкам становится плохо от тягостных предчувствий.

– Староста! – вдруг призывает Глеб Яковлевич. – А откройте-ка нам, милый друг, форточку! Что-то здесь очень душно.

Староста, как пружинистый болванчик, подскакивает со своего места, бросается к окну, легко достаёт высокую ручку форточки и раскрывает створку.

– Замечательно! – благодарит его Глеб Яковлевич. – А то вас здесь много, а воздуха мало.

Он берёт в руки опостылевшую всем стопку листов и, держа её у груди, опять по кругу оглядывает измученную и изнурённую ожиданием аудиторию.

Из-за его спины виден стоящий в углу у окна скелет, и создаётся впечатление, что он иронично поглядывает пустыми глазницами на студентов.

На его груди среди белых рёбер красуется ламинированный бейджик на красной ленточке. На бейджике крупными буквами напечатано имя Йорик, а рядом – фотографии черепа анфас и в профиль.

Глеб Яковлевич оглядывается на Йорика, сдвигает очки на кончик носа и окидывает учебное пособие долгим пристальным оценивающим взглядом.

– Что-то он у вас сегодня какой-то невесёлый! – констатирует профессор.

Обычно студенты к Йорику неравнодушны и любят наряжать его. На 1 мая ему повязывают алую косыночку, на 8 марта прикрепляют к фалангам пальцев веточку мимозы, а на Новый год украшают его старые синтетические кости ёлочными шариками и блестящими гирляндами. Девушки иногда тренируются на нём в завязывании шарфиков и платочков разными новомодными хитроумными способами.

Обращение Глеба Яковлевича к бедному Йорику повергает аудиторию в прострацию.

В воздухе витают гадкие флюиды ожидания коллективного провала.

«Затейник!» – крутится в голове форварда характеристика, данная профессору предыдущими поколениями.

Глеб Яковлевич отрывает взгляд от несчастного, кажущегося с течением времени перепуганным и забитым Йорика и останавливает его на уже ненавидимой всеми пачке бумаги в своих руках.

Он вытягивает руки вперёд, перелистывает её, кладёт на стол, достаёт снизу последний лист и начинает сосредоточенно и с каким-то садистским смаком комкать.

Группа измочаленных студентов обречённо следит за его движениями, и каждый чувствует себя таким же хрупким листом бумаги формата А4, подвластным любому капризу и непредсказуемой скверной прихоти.

Ровный гладкий лист постепенно превращается в плотный основательно спрессованный комок.

– Ну что? Баскетболисты и баскетболистки! – с хитрой издёвкой, слабо и как-то сладко улыбаясь, вопрошает Глеб Яковлевич и взвешивает на ладони комок бумаги.

Экзаменуемым уже давно невыносимо тошно от актёрских выкрутасов.

Наконец, Глеб Яковлевич ухмыляется, издаёт воодушевлённое «ага!» и решительно, как будто только что придумал, озвучивает пришедшую ему на ум идею:

– Вот если попаду этим комком в форточку – всем зачёт автоматом поставлю! А не попаду – не обессудьте!

Он заносит правую руку для броска.

Побледневшие от неопределённости и непредсказуемости происходящего баскетболисты и баскетболистки затаиваются и в оцепенении безотрывно смотрят за рукой.

Глеб Яковлевич, не обращая внимания на заинтригованных зрителей, по-волейбольному заносит руку для замаха, медленно выпрямляет, выводя её вперёд, и сильно бросает бумажный комок в сторону форточки.

Приходилось ли ещё когда-нибудь спортсменам так внимательно, с замершими почти остановившимися сердцами, с перехваченным дыханием, следить за броском?

Траектория полёта комка бумаги в глазах каждого расщепляется на кадры – от дешёвого ничтожного результата зависит ближайшее будущее – стипендия, каникулы, отчисление и другое. В головах зрителей успевает промелькнуть целый ворох мыслей. Но главная – одна, настойчиво стучащая в висках: «Попадёт или не попадёт?»

В голове у форварда почему-то ни к селу ни к городу звучит неизвестно откуда появившаяся строчка из песни – «По танку вдарила болванка».

Скомканная бумажка, как будто подталкиваемая и поддерживаемая коллективной энергетикой, благополучно долетает до форточки и после своего фееричного полёта оказывается за окном – в зелени молодых трогательных и нежных берёзовых листочков на фоне молодого июньского светло-бирюзового неба.

– Ура! – облегчённо выдыхает группа.

Студенты произносят это слово полушёпотом, боясь привлечь внимание посторонних и подвести-подставить Глеба Яковлевича. Ещё бы – экзамен сопровождается стадионными криками! А вдруг у профессора будут неприятности?

– Что так тихо? – разочарованно спрашивает Глеб Яковлевич.

– Ура-а-а! – восторженно во всю мощь спортивных лёгких кричат баскетболисты и баскетболистки.

– Учитесь бросать! – резюмирует удовлетворённо улыбающийся Глеб Яковлевич. – Давайте зачётки!

Довольный хорошо разыгранной антрепризой, он начинает расписываться в зачётках исстрадавшихся, но благодарных, пришедших в себя и наконец-то порозовевших студентов.

ДЖЕНТЛЬМЕН МУРЧИК

В предвечерних лучах закатного малинового солнца на деревянном пороге деревенского дома появляется выходящий из коридора огромный чёрный кот.

Он доволен и в то же время озабочен – спешит по неотложным делам, требующим его обязательного присутствия.

Без него всё пойдёт не так. Ибо он здесь царь и хозяин.

Мурчик – победитель среди соплеменников, он в деревне главный, потому что самый большой и сильный. И никто не смеет идти против него.

С тех пор, как пару лет назад его привезли из Москвы, где он c раннего детства вынужден был проводить всё время в квартире и выжидал только случая, чтобы выбежать в приоткрывшуюся дверь на лестничную площадку или посидеть на балконе, следя за наглыми воробьями, прыгающими по веткам и газонам, он обрёл наконец свободу.

Городская жизнь была невесела. Хотя полна любви, внимания и поклонения трепетно любящих его хозяек, и, что немаловажно, вкусной еды.

Но что такое сидеть одному в пустой квартире, ожидая возвращения людей с работы и учёбы?

Кот, по природе своей телепат, всегда знал, когда любимая хозяйка выходит из автобуса. Именно в этот момент он спрыгивал с дивана, стола, шкафа и т. д. и, твердя «ма-ма», шёл к входной двери. Интуиция никогда не подводила его.

– Что, мама приехала? – спрашивала его хозяйкина дочка, хотя и так знала, что Мурчик никогда не ошибается.

Кот ничего не отвечал (хотя иногда мог мяукнуть нечто вполне осмысленное в ответ), он просто садился на трюмо в коридоре, смотрел на дверь и ждал. И через десять минут раздавался заветный ожидаемый звонок.

Однажды весной, когда он был ещё подростком, Мурчика вынесли погулять на зелёную травку. Кот испугался и на полусогнутых лапах почти ползал среди залитой солнцем лужайки орехово-борисовских одуванчиков.

Но гулять ему очень понравилось. И впоследствии кот настойчиво стремился на улицу. А когда подрос, то принялся активно метить территорию. Хозяйкам приходилось всё время мыть и чистить, мыть и чистить. Но если бы только это – неблагодарный питомец нещадно драл обои и обивку диванов и кресел, игнорируя все приспособления для затачивания когтей. Даже запах лимона, которым, по рекомендациям знатоков, смазывали поверхности, не отпугивал его от любимого занятия.

А ещё кот любил перебираться на соседский балкон, где бесчинствовал по полной, отправляя естественные потребности в горшки с нежнейшими белыми и малиновыми петуниями. Его не удерживали даже выставленные барьеры. Бесстрашный и упрямый Мурчик перелезал по перилам к ни в чём неповинным соседям, передвигаясь и зависая на когтях, медленно и целеустремлённо, на уровне третьего этажа, над кустами сирени.

Перед добрыми и понимающими людьми за содеянное питомцем безобразие извинялись, балкон закрывали. Но при малейшем недосмотре Мурчик находил возможность прогуляться на соседскую территорию.

Дальше так продолжаться не могло, и кота решили взять с собой в отпуск в деревню. После почти шестилетнего заточения Мурчику на свободе очень понравилось. И ни о каком возвращении в столицу речи уже не шло.

Обретённая на новом месте деревенская вольница пришлась ему по вкусу. Летом он заходит в дом лишь для того, чтобы поесть. А всё время проводит на улице.

Свою обретённую территорию он обходит каждый день, следя за порядком и утверждая собственное право первенства.

Это право очевидно. Мурчика уважают и побаиваются все окрестные коты, собаки, а заодно и коровы. И когда вечером уставшее стадо возвращается домой по тёплой пыльной дороге, только Мурчик осмеливается переходить им путь, не обращая никакого внимания на утомлённых долгим днём, проведённым на лугу, рогатых красавиц. Медленно поводя головами, пахнущие тёплым молоком коровы уважительно приостанавливаются и расступаются, пропуская его, излучающего чувство самоуверенности и собственного достоинства.

Лишь Мурка, бывшая до появления нежданного московского гостя, единственной хозяйкой латифундии, позволяет себе неуважительное и пренебрежительное отношение к Мурчику.

В своё время её поставили перед фактом – привезли конкурента. И ей некуда было деваться – пришлось смириться и уживаться с соседом.

В глубине души Мурка не любит заезжего кота.

Ей пришлось долго и настойчиво сражаться с ним из-за своего сыночка Пуси-Пусечки. К моменту появления чёрного великана Пуся-Пусечка был уже взрослым полуторагодовалым котом, сохранившим своё детское имя. Вырос он в настоящей оранжерее, где все его любили и баловали, так что был прекраснодушным и изнеженным, повзрослевшим и наивным. Естественно, Мурчик сразу принялся прогонять более слабого собрата. А Мурка – защищать взрослого ребёнка. Хозяева тоже защищали любимого Пусю-Пусечку, насколько хватало их сил и фантазии. Но ничто нельзя переменить в жестоких законах джунглей. И Мурчик, прогоняя, нещадно набрасывался на идущего к дому или от дома Пусю-Пусечку.

Однако Мурка дралась с Мурчиком как могла – со всем отчаянием, свирепостью и злостью, на которые только способна разъярённая кошка. Но Мурчик вступал в схватки с ней чисто условно и формально – отбивал атаки, не нападая. А Мурка спасала сыночка, утверждала право Пуси-Пусечки на пребывание в доме. Года два вместе с хозяевами ей удавалось как-то это право отстаивать. Но жестокие схватки с Мурчиком заставили самого Пусю-Пусечку смириться и уйти. А Мурка осталась. Неприязнь к оккупанту и захватчику поселилась в её душе навсегда. Поэтому она всегда ложится на дорожку, по которой должен пройти Мурчик, и больно бьёт лапами следующего мимо неё чёрного зеленоглазого красавца. Методично отмечает, что она всё помнит и никогда не простит. А заодно и то, что изначально это её территория, а некоторые всего лишь «понаехали тут».

Красавец же относится к ней по-джентльменски: никогда не отвечает на агрессивные выпады и опасливо уважает.

Впрочем, со временем Мурке пришлось смириться с присутствием Мурчика. И поздней осенью, когда становится холодно, она может улечься рядом с ним у клумбы с отцветшими ромашками, которые специально не убирают. Мурка, словно приняв лозунг «стерпится – слюбится», пользуется Мурчиком, как грелкой, – он большой и горячий. И, свернувшись в два клубочка – чёрный и белый с серыми пятнышками, кошачьи любят полежать в серый сентябрьский день на приятно пахнущих цветах и погреться друг возле друга.

Мурка со всей настороженностью охраняет свою территорию от всех непрошенных четвероногих хвостатых пришельцев.

Вот и сейчас она настороже. К дому прибилась серо-полосатая Матильда. Она приходит в сад ещё с весны и даже спит в дальнем открытом летом пустом сарае. Едва завидев Матильду, Мурка всегда бросается на неё и прогоняет.

Но оккупантские поползновения продолжаются всё лето. Причём происходит это при попустительстве Мурчика. Он, повторимся, – джентльмен до мозга костей, интеллигент и умница. И никогда не прогоняет дам. Более того, он очень уважительно и нежно к ним относится.

Вот и сейчас его дамы картинно сидят на зелёной травке по обеим сторонам дорожки, ведущей от дома к калитке, и злобно шипят одна на другую. Чувствуется, что Мурке надоели драки и схватки. Поэтому она только пугает, шипит, грозит и рычит, выказывая свои негодование и недовольство. Но преамбула скоро может перерасти в отчаянную потасовку.

При появлении на пороге Мурчика кошки не прекращают «пререканий».

А показавшийся из дому кавалер озадачен увиденным. Он очень спешит – на его чёрных усах видны белые капли молока, которым он только что очень славно и с большим аппетитом поужинал. Коту даже некогда вылизаться – он очень спешит. Для него важен каждый миг. Обстоятельства требуют его незамедлительного появления где-то там – на территории. Он, по всей вероятности, ухаживает за новой красавицей. Но не один, а вместе с группой конкурентов, которых держит в страхе. Но вот теперь удалился на ужин, ибо парное молоко – его давняя слабость.

Однако, увидев сидящих в грозных позах визави Мурку и Матильду, Мурчик теряется. Он останавливается, озабоченно смотрит вдаль и решает взять на себя обязательства судьи и предотвратить боестолкновение.

А потому неторопливо, мудро и спокойно спускается по трём деревянным ступеням и идёт по дорожке. На морде его нарисованы волнение и стремление навести порядок и прекратить боевые действия.

Но кошки не обращают внимания на его миротворческие устремления и продолжают рычать, злобно глядя друг на друга. По мере приближения Мурчика шипение и рычание усиливаются.

Всё для себя решив, Мурчик целеустремлённо подходит к хозяйке – бело-серой Мурке – и, игнорируя боевой пыл, нежнейшим образом обнюхивается с ней. От Мурки он идёт к сидящей напротив Матильде и тоже любовно приближает к её полосатой мордочке свою чёрную, с белыми капельками молока на усах.

«Девочки! – написано в его жёлто-зелёных глазах. – Не ссорьтесь!»

Девочки прекращают громко рычать, хотя всё ещё шипят, но шипение их становится не таким откровенно агрессивным.

Мурчит садится между ними и растерянно и миролюбиво смотрит то на одну, то на другую подругу в попытках успокоить. Обе ему дороги, и он совсем не хочет конфликтов.

Посидев, подавая положительный пример, он встаёт, осторожно и неспешно снова подходит то к Мурке, то к Матильде, всем своим видом показывая, что он не допустит конфронтации и пора примириться.

Ярким и ощутимым энергетическим посылом он явно провозглашает хрестоматийное: «Ребята! Давайте жить дружно!»

Конфликт предотвращён.

С течением времени однажды тёплым августовским вечером Матильда приводит к деревянному порогу двух серо-полосатых, как и она сама, трогательных малышей с пронзительно синими глазками и тонкими смешными хвостиками. Дети не так давно научились ходить.

Мурки возле дома нет – она ушла по делам. Матильда, показав место, где никто не обидит, и оставив котят, тоже уходит на охоту. А дети, как и все малыши, прыгают и резвятся в траве неподалёку от порога. Один наскакивает на другого. Другой ложится на спинку и быстро отбивается задними лапками от нападающего сверху ушастенького братца.

И тут из дому выходит Мурчик. Он отужинал, но успел вылизаться, потому что молока на его морде не заметно. На сей раз хозяин не спешит.

Завидев огромного незнакомца, большого и страшного, котята перепуганно замирают. Забыв об игре, они вскакивают. А тот, что покрупнее и поактивней, выгибает спинку и принимается бочком пружинисто и легко быстро подскакивать, показывая готовность к схватке.

Телепат Мурчик сразу оценивает обстановку. Едва завидев испуг в детских глазах, он останавливается и замирает. Затем медленно и миролюбиво садится. Всем своим видом показывает, что он добрый и хороший взрослый кот, который ничего плохого делать не собирается и ни за что никого не обидит. Так он и сидит, а котята, всё ещё автоматически пятясь, опасливо прыгают с выгнутыми спинками. Но Мурчик, боясь напугать малышей, не делает ни единого движения.

Через день картина меняется и выглядит совсем идиллично: Мурчик лежит на зелёной лужайке у порога, а котята носятся рядом с ним и играют с кончиком его длинного чёрного хвоста. Кот покровительственно и добродушно позволяет эти вольности.

А вскоре, увидев, как братья не могут ухватить качающийся листок на веточке, Мурчик прыгает и веточку ловит, демонстрируя, как надо охотиться и хватать добычу.

Хотя сам он никогда не охотится – ему и так обеспечен неплохой рацион.

С теми же покровительственными отцовскими чувствами относится Мурчик и к бело-серому котёнку Мурки – Колобку. Вплоть до того, что выгуливает его, уже подростка, водя за собой по собственной территории. И на длинной дорожке, ведущей к речке вдоль картофельных грядок, всегда можно наблюдать два плывущих над зеленью хвоста – длинный высоко поднятый чёрный хвост Мурчика и бело-серо-полосатый, какой-то лемурий хвост любознательного Колобка. Мурчик учит и воспитывает сыночка, показывая ему свой мир.

Говорят, что он из породы норвежских лесных, с примесью, конечно. Мурчик – приверженец семейных традиций, а заодно и охранник. Он всегда знает, что кто-то должен уехать или приехать, встречает и провожает хозяев, как верный пёс. Только делает это без собачьего лизоблюдства, а с огромным чувством собственного достоинства – держит ситуацию под контролем. Встретить, проводить и сопроводить кого-то из обитателей дома, при этом охраняя (!), он считает своим долгом.

Когда хозяева по осени выходят на огород выбирать картошку, Мурчик неотступно следует за ними. Он заметно волнуется, не отходит от людей ни на шаг, старается держать всё происходящее под личным контролем, лежит рядом и оглядывает окрестности. А когда кто-то идёт к дому с мешком картошки за спиной, чтобы высыпать её в сарае, кот бежит следом и возвращается по пятам. Он всегда должен быть начеку и не оставлять никого без своей опеки.

Но век деревенских котов недолог.

И это была ещё одна из историй деревенского прайда.

КАРТИНА С БАЛЕРИНОЙ

Даце Стежкиной (Столяровой) с благодарностью за сюжет

…и лишь, как прежде, девочки Дега

голубенькие оправляют перья.

Белла Ахмадулина«По улице моей который год…»

Во время празднования юбилея Марии Эдуардовны приглашённая подруга и художница Лилия подарила ей картину, написанную в минуты вдохновения.

Излюбленным сюжетом художницы всегда был балет.

Конечно, картины Лилии не могли сравниться ни с творениями Дега, ни Тулуз-Лотрека, но теме она оставалась верна долгие годы. «Балетных» творений в её галерее было много. Смотришь – и среди снежных зимних пейзажей и цветочных натюрмортов вынырнет пара ножек из-под воздушного и пышного белого великолепия длинной балетной юбки.

Среди прочих изысков она любила писать балерин – в лёгком далёком полёте, стоящими в репетиционном классе у станка, в торчащих в стороны коротких пачках, отрешённо сидящими на полу, напряжённо стоящими на пуантах или застывшими в разного рода поклонах. Иногда её картины были светло-восторженными и красивыми, иногда откровенно безжалостными и почти исповедальными – с истёртыми в кровь босыми пальцами ног тружениц-балерин. Но всегда от её холстов веяло вдохновением и от каждого – особенным настроением.

Это полотно тоже было напоено смыслом.

Усталая написанная маслом балерина стояла у стойки вполоборота к зрителю. Окружали её фигуру разных оттенков тёмные хаотичные пятна фона. Картина казалась тёмно-зелёно-коричневой. А сама балерина – удручённой, просто какой-то разбитой тяжкими мыслями. И в этом не было ничего шокирующего.

Но в целом полотно вызывало мрачные чувства и сразу основательно давило на нервы и портило настроение. И по духу сделано оно было безжалостно – балерина поражала своей вызывающей некрасивостью, бьющей в глаза непропорциональностью, подчёркнутыми и преувеличенными «недостатками» в лице, фигуре, в одеянии и неправдоподобной для балерин выспренней полнотой.

Казалось, что бедняжка чем-то не угодила автору, вызвала желание поиздеваться, досадить и, вообще, изуродовать, превратив её спину практически в перетянутую шнуровкой и упрямо вылезающую из-под стянутых верёвочек бледную сардельку.

И если Мария Эдуардовна впопыхах поначалу отнеслась к изображению довольно равнодушно, то её мужу Павлу Сергеевичу балерина с картины не понравилась с полувзгляда.

Он так и сказал жене дома вечером, прислонив к стене в коридоре завёрнутый в бумагу дар размером метр на метр и не решаясь внести дальше в дом:

– Бегемот бегемотом! И куда мы это денем?

Мария Эдуардовна безмолвно сняла туфли, прошла в ванную, вымыла руки и вернулась в коридор, где Павел Сергеевич, освободившись от груды цветов и пакетов с подарками, уже снял с картины бумагу.

– Так куда? – неодобрительно глядя на изображение, но всё-таки с готовностью выполнить распоряжение повторил он так, как будто ожидал, что его попросят никуда картину не вносить, а каким-то образом избавиться от дара.

Мария Эдуардовна замялась и задумалась. Картина тоже не вдохновила её.

Муж был более прямолинеен.

– Ужас какой-то! – воскликнул он. – Смотреть не хочется – балерина толстая, несоразмерная, как побитая собака, и нога у неё 45 размера. И всё у неё плохо, и жизнь ей не мила.

Марина Эдуардовна повнимательнее вгляделась в полотно, особенно в большие ступни ног танцовщицы.

– Да уж-ж-ж! – оценочно прошептала она, вкладывая в нарочито-долгое жужжание антипатию к художественному объекту.

Изображение на холсте не вызвало у неё эстетического удовольствия, наоборот, оно давило и производило гнетущее впечатление. Героиня в сизо-коричневой пачке заставляла отвести глаза и никогда больше в сторону артефакта не смотреть.

– Давай сразу выбросим! – прямолинейно и решительно предложил супруг.

– Как-то неловко, Павлик, – возразила ему Мария Эдуардовна, с неприязнью глядя на картину.

– Что же тут неловкого! – воскликнул он в ответ. – Дома не оставишь, передарить никому нельзя – все её видели и запомнили, на дачу не отвезёшь. Остаётся выбросить.

– Нет, так нельзя, у неё же, наверное, есть художественная ценность, – засопротивлялась Мария Эдуардовна. – Лилька ведь не просто так, она что-то этим сказать хотела, что-то искала, выразить пыталась.

– Я не знаю, Маш. Ну какая в этой балерине ценность? А ты – Плюшкин, – сделал обобщающий вывод Павел Сергеевич, – вот почему ты никогда ничего не выбрасываешь?

– Прекрати! – пресекла давний спор Мария Эдуардовна.

– Зачем тебе твои школьные почётные грамоты? – вытащил из сундука старый аргумент ворчун Павел Сергеевич.

– Они тебе, что, мешают? – запальчиво спросила Мария Эдуардовна.

– Но зачем ты хранишь всякое барахло? – продолжал развивать любимую тему Павел Сергеевич.

– Грамоты – это память о детстве, – парировала Мария Эдуардовна и остановила препирательства. – Куда картину денем?

– В мусорник! – был категоричен Павел Сергеевич.

– А когда Лилька в гости придёт? Что мы ей скажем? – принялась размышлять Мария Эдуардовна. – Где картина? Подарила ведь! А мы её…

– Чем же она так ей насолила? – засмеялся Павел Сергеевич.

– Кто? – спросила Мария Эдуардовна.

– Балерина, – вздохнул он, взглянул на картину ещё раз и с отвращением даже как-то хрюкнул. – Нет! Смотреть невозможно. Давай я её на помойку отнесу!

– Нет! – вздохнула Мария Эдуардовна и горестно добавила. – Но деваться некуда. Придётся в спальне повесить – больше негде,