Трагедия народов СССР

Восстание стремительно разрасталось. Во многом этому способствовало поведение карательных частей Красной Армии не только на Дону, но и в других казачьих регионах.

Проанализировав сложившуюся ситуацию в казачьих регионах, 16 марта 1919 г. ЦК партии большевиков по предложению Г. Сокольникова7 (Гирш Яковлевич Бриллиант) приостановило действие циркулярного письма. Но каких – либо иных методов борьбы с повстанцами местные власти и военное командование на юге России не признавало. Практически в это же время член Реввоенсовета Южного фронта Колегаев8 приказал войскам, посланным против восставших казаков, применять по отношению к повстанцам:

«а) сожжение восставших хуторов;

б) беспощадный расстрел всех без исключения лиц, принимающих прямое или косвенное участие в восстании;

в) расстрел через 5 или 10 человек взрослого мужского населения восставших хуторов;

г) массовое взятие заложников из соседних и восставших хуторов;

д) широкое оповещение населения хуторов, станиц и т. д. о том, что все станицы и хутора, замеченные в оказании помощи восставшим, будут подвергаться беспощадному истреблению всего взрослого мужского населения и предаваться сожжению…» [292].

Советские каратели двигались по казачьим землям целенаправленно выполняя жестокий приказ. Побывавшие в восставшей Вешенской лётчики Бессонов и Веселовский докладывали Войсковому Кругу: «В одном из хуторов Вешенской старому казаку за то только, что он в глаза обозвал коммунистов мародёрами, вырезали язык, прибили его гвоздями к подбородку и так водили по хутору, пока старик не умер. В ст. Каргинской забрали 1000 девушек для рытья окопов. Все девушки были изнасилованы и, когда восставшие казаки подходили к станице, выгнаны вперед окопов и расстреляны… С одного из хуторов прибежала дочь священника со „свадьбы“ своего отца, которого в церкви „венчали“ с кобылой. После „венчания“ была устроена попойка, на которой попа с попадьей заставили плясать. В конце концов батюшка был зверски замучен…» [456].

8.04.1919 г. Донбюро РКП (б) разработало резолюцию по циркулярному письму Оргбюро ЦК от 24.01.1919 г., исполнение которого было приостановлено, но не отменено. 22.04.1919 г. ЦК утвердил резолюцию Донбюро РКП (б), и она стала директивным документом, выражающим курс партии большевиков по казачьему вопросу и открыто декларирующим официальное расказачивание. В ответ на репрессии белые стали расстреливать красных без суда. Началась война без пленных, с сожжёнными станицами и хуторами, когда к сводкам потерь и трофеев прибавилась графа «расстреляно при занятии станиц». Число жертв такой войны исчислялось многими тысячами.

Нужно отметить, что за уничтожение казаков выступали также представители высшего офицерского состава Русской императорской армии, перешедшие на сторону большевиков. Так, бывший полковник царской армии, а затем глава Вооружённых сил Советской республики в годы Гражданской войны Иоаким Вацетис9 в статье «Борьба с Доном», опубликованной в февральском номере газеты «Известия Народного Комиссариата по Военным и Морским Делам» 1919 года, писал «Казачья масса ещё настолько некультурна, что при исследовании психологических сторон этой массы приходится заметить большое сходство между психологией казачества и психологией некоторых представителей зоологического мира… Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции. Стомиллионный русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие… Дон необходимо обезлошадить, обезоружить и обезногаить и обратить в чисто земледельческую страну» [424].

Выполнение циркулярного письма сознательно доводили до абсурда. Так, например, в начале февраля 1919 г. Уральский областной Революционный комитет разослал местным советским организациям инструкцию, в которой предписывалось: «объявить вне закона казаков, и они подлежат истреблению». В целях реализации этих указаний для содержания арестованных казаков были использованы имевшиеся, старые концентрационные лагеря, и развёрнут ряд новых лагерей [292].

Согласно выпущенной Уральским областным ревкомом инструкции, все оставшиеся в рядах восставшей казачьей армии после 1 марта 1919 г. объявлялись вне закона и подлежали беспощадному истреблению. Все семьи членов казачьей армии после 1 марта объявлялись арестованными и заложниками. Все перебежчики, перешедшие на сторону Красной Армии после 1 марта, подлежали безусловному аресту. Все семьи казаков, оставшихся в рядах восставшей казачьей армии, объявлялись арестованными и заложниками. В случае самовольного ухода одной из семей все семьи, состоящие на уч1те в данном Совете, объявлялись заложниками. В случае самовольного ухода одного из членов семьи объявлялись заложниками и подлежали расстрелу все члены данной семьи. Все сражавшиеся против Красной армии с оружием в руках и перебежавшие позже к красным лишались права голоса [292].

В ночь на 6—7 мая 1919 г. из содержащихся в Уральской тюрьме 350—400 человек 9-го и 10-го Уральских казачьих полков, перешедших на сторону красных ещё в марте 1919 г. с оружием в руках, было расстреляно 100—120 человек. Арестованные из двух камер без всякого разбора и суда были утоплены в реке Урал. Многих казаков сотнями расстреливали и бросали в Урал. Трупы плыли вниз по Уралу и были самой лучшей агитацией против Советской власти. Красные войска по мере продвижения сжигали все вокруг. Так, Чапаевская дивизия в ходе продвижения от Лбищенска до станицы Скворкиной выжгла все станицы на протяжении 80 верст в длину и 30—40 в ширину [292].

Реализация политики репрессий на юге Урала проводились не только путём расстрелов и арестов, но и реализацией некоторых экономических мер. Например, местные органы Оренбуржья нередко принимали заведомо невыполнимые решения по продразверстке, когда у казаков изымался в 1919—1920 гг. практически весь хлеб. Так, райпродком Краснохолмского района требовал иногда свозить на ссыпные пункты от станиц в два раза больше хлеба, чем они вообще имели. Так, например, было со станицей Татищевской. Подобное совершалось и в районе Илецкого райпродкома и в других местах. В станице Никольской продовольственная комиссия из центра приказала обмолотить зимой весь хлеб и увезти его из станицы на 30 верст. Это вызывало недовольство, которое появлялось у казачества и приводило его к выступлениям против Советской власти [292].

Аналогичная политика проводилась большевиками и в отношении казачества Сибири. Например, в станицах Петропавловского уезда после выполнения казаками продразвёрстки по хлебу приехали представители области и под угрозой расстрела и конфискации хлеба заставили казаков повторно сдавать хлеб. Некоторые представители центра под видом обысков просто грабили казаков. В некоторых местах Сибири проводилась откровенная политика полного искоренения казачества. Делегат от Омска Полюдов на I Всероссийском съезде трудовых казаков заявил, что у нас казаков в Сибири нет и больше не должно быть [292].

Важным элементом политики Советского руководства против казачества стало отчуждение казачьих земель в ряде регионов. Например, в результате проведенных преобразований бывшие казачьи земли между Миусом и Мариуполем отошли к Украине. Все северные территории бассейна рек Медведицы и Хопра вошли в состав будущей Сталинградской области, несмотря на то, что названные районы были сплошь заселены казаками и исторически входили в состав Войска Донского. В марте 1920 г. решением Совнаркома было предложено образовать новую Донскую губернию, в состав которой вошли некоторые округа Донской области: Таганрогский, часть Черкасского и Донецкого. Так, в эти годы исчезли с географической карты Кубанской области 16 наименований станиц, населённых казаками [292].

В Астраханской губернии казачеству было запрещено пользоваться лесными угодьями и рыбной ловлей. Всех недовольных арестовывали. В Царицынской и Астраханской губерниях концлагеря были переполнены казаками. Например, в Астраханской губернии в 1920 г. в концентрационных лагерях содержалось до 2000 казаков разных казачьих войск.

После разгрома Деникина в марте 1920 г. репрессии против казачества продолжились.

К концу 1920 г. остатки Кубанской армии – преимущественно рядовые казаки, – сложив оружие, расходились по домам. В ответ, Советская власть усилила репрессии. В одном из отчётов 9-й армии учтены карательные акции за время с 1 по 20 сентября: «Ст. Кабардинская – обстреляна артогнем, сожжено 8 домов… Хутор Кубанский – обстрелян артогнем… Ст. Гурийская – обстреляна артогнем, взяты заложники… Хут. Чичибаба и хут. Армянский – сожжены дотла… Ст. Бжедуховская – сожжены 60 домов… Ст. Чамлыкская – расстреляно 23 человека… Ст. Лабинская – 42 чел… Ст. Псебайская – 48 чел… Ст. Ханская – расстреляно 100 человек, конфисковано имущество, и семьи бандитов отправляются в глубь России… Кроме того, расстреляно полками при занятии станиц, которым учета не велось…» И вывод штаба армии: «Желательно проведение в жизнь самых крутых репрессий и поголовного террора!..» Ниже – зловещая приписка от руки: «Исполнено» [186].

В Забайкалье, Приамурье и Приморье после ухода японских и белых войск большевики поручили проводить репрессии против казачества партизанам, которые без суда и следствия расстреливали всех неугодных из числа казаков. При этом партизаны иногда репрессировали казаков чисто из соображений личной антипатии и мести.

После репрессий органы Советской власти начали заселение пустующих казачьих станиц. Так, в Приморье вместо казаков было вселено 50000 семей корейцев. Казаки и крестьяне встретили их враждебно. Шли постоянные стычки, дома, запасы продовольствия, сено, дрова, инвентарь у корейцев постоянно поджигались. В район Читы и Верхнеудинска было прислано до 3500 переселенцев из Центральной России, которых отправили по бывшим станицам и другим местам. В Приморье прибыло из Тамбова, Полтавы и Чернигова 6000 человек. В Амурскую область переселились в станицы и другие места 4753 человека. Население также встретило их враждебно. Казаки продолжали своё противодействие властям – отказывались платить налоги, убивали коммунистов, а в 1924 г. в 16 волостях подняли восстание. На выборах в Амурской области в 1925—1926 гг. казаки отказались поддержать коммунистов и их кандидатов. В Забайкальской области были аналогичные настроения. В качестве ответных мер органы власти начали новые репрессии в виде выселения и арестов. В Амурской области было выселено 300 семей казаков за антибольшевистские настроения. Тюрьмы и концлагеря пополнились новыми арестованными. Так, в концлагере и тюрьмах в Антипихе в 1925 г. недалеко от Читы находилось 400 офицеров и казаков, и их количество постоянно увеличивалось. Из-за переполнения тюрем и концлагерей в Никольск-Уссурийске в марте 1925 г. всех заключённых перевели во Владивосток. Из переполненной Благовещенской тюрьмы многих арестованных отправили на Соловки. Большая часть арестантов были казаки [292].

Активное истребление казаков шло до 1924 г., после чего наступило некоторое затишье. Аресты продолжались, но количество бессудных расправ уменьшилось. Советская власть, изображая «гражданский мир», добивалась возвращения эмигрантов (дабы окончательно ликвидировать угрозу с их стороны). Первое время «возвращенцев» не трогали…

25.01.1931 г. была проведена обширная операция по депортации казачества с Кубани. Около 9000 семей (45000 человек) из приморских и лесогорных районов Кубани и Черноморья были выселены в засушливые, не обустроенные районы Ставрополья и Сальские степи. Одновременно проводилось заселение казачьих земель другими жителями, причём зачастую с использованием принудительных методов. В течение 1930—1931 гг. было арестовано и депортировано не менее 300000 казаков из различных регионов, в большей степени из Уральской области и бывших территорий казачества на Северном Кавказе [447].

В конце 1932 – начале 1933 гг. – депортированы свыше 61 тыс. кубанских казаков главным образом из станиц Армавирского района (выселяли на Европейский Север). В их дома переселили 50 тыс. русских крестьянских хозяйств, включая 20 тыс. бывших красноармейцев. К 10.04.1934 г. в Азовско-Черноморском крае насчитывалось уже 48 тыс. красноармейцев-переселенцев с членами семей [369].

Почему казаков депортировали, объяснил партийный функционер Л. М. Каганович10, выполнявший указания И. В. Сталина11: «…надо, чтобы все кубанские казаки знали, как в 21 г. терских казаков переселяли, которые сопротивлялись Советской власти. Так и сейчас – мы не можем, чтобы кубанские земли, земли золотые, чтобы они не засевались, а засорялись, чтобы на них плевали, чтобы с ними не считались… мы переселим вас» [277, с.9—10].

Депортация помещиков и землевладельцев в 1924—1925 гг.

Деревянный усадебный дом XIX в. в. д. Кашубинцы Щучинского р-на Гродненской области. Последние хозяева усадьбы дворяне Марьян и Мария Блавдзевичи [107]

Рассмотрим депортацию помещиков и что они представляли собой, на примере Гомельской области.

Большая часть состоятельного дворянства в 1918—1919 гг. эмигрировала за границу. Эмигрировать с Гомельщины было очень сложно. Даже купить билет на поезд между пунктами в пределах губернии не представлялось возможным. Без пропуска от специальных органов и заявленной цели поездки, пассажиров снимали на первом же полустанке. Для жизни за рубежом нужны были средства. Большинство помещиков были ограблены при реквизициях и национализациях. Если же средства имелись, то их невозможно было вывезти из-за анархии и произвола, царивших в стране – банды грабили поезда. Границы с Польшей и Украиной были линиями фронта. Поэтому эмигрировать можно было при оккупации немцами в 1918 г. и при их отходе на запад в январе 1919 г. Был ещё очень опасный вариант уйти с войсками В.В.Стрекопытова12 в конце марта 1919 г., которым часть дворян воспользовалась.

Мелкопоместные дворянство из-за отсутствия средств оставалось жить в своих усадьбах при большевиках, вплоть до 1925—1927 гг. При этом, у них конфисковали практически все движимое и недвижимое имущество. Зачастую помещики, грамотные аграрии и экономисты, брали в аренду свои бывшие усадьбы, создавали артели и успешно вели хозяйство в период НЭПа13, этим вызывая зависть у крестьянской бедноты и коммунистов. Поскольку бывшие помещики работали в полном соответствии с советским законодательством, к ним невозможно было придраться.

Однако 31.05.1924 г. нарком земледелия А. П. Смирнов (выходец из крестьян Тверской губернии, рабочий, старый большевик) издал Циркуляр №370/166, предписывавший выселение всех бывших помещиков и крупных землевладельцев из их бывших имений. Компания «буксовала» и 24.11.1924 г. он разослал в 70 адресов новый циркуляр (№2887), пеняющий на то, что на местах недостаточно прониклись императивным духом первого циркуляра и требующий закончить всю эту работу к завершению уборочной 1925 г.

Согласно циркуляра депортация осуществлялась в административном порядке и без каких бы то ни было расходов и компенсаций со стороны правительства. Формально выселению подлежали – «все крупные помещики и крупные землевладельцы, пользующиеся землёй в бывших своих имениях единолично или в составе артелей, не оформившие при этом своих прав». В случае же, если таковые права были оформлены («всеми правдами и неправдами», как сказано в циркуляре), то и таких умников всё равно надлежало выселять из их бывших имений «используя для этого все находящиеся в Вашем распоряжении средства». Оставшиеся же после депортации земли и постройки брались на учёт Отделами Госземимущества и использовались в соответствии с последующими директивами Наркомзема.

Помещиков выселяли «в сторону Сибири» (перечень губерний, куда мог переехать бывший помещик со своей семьей, был строго ограничен). И только в другой губернии эта персона имела право на обычный крестьянский надел земли из колонизационно-переселенческого фонда.

Под постановление в Гомельской области «попало» 155 семей. Из них: 84 – дворяне, 37 – мещане, 21 крестьяне и 13 – прочие. К 15.10.1924 г. сто семей помещиков, стоявших на учёте в комиссии, были депортированы из родных мест. В первую очередь, дворяне, затем мещане и купцы и в самой меньшей степени – крестьяне. С крестьянами расправились позже, во время компании по раскулачиванию.

Немного о депортированных.

Июлия Антоновна Райсмюллер, из дворян, одинокая, проживавшая на хуторе Женино Брагинской волости. В её имении был дом – деревянный, крытый железом, ветхий, из пяти комнат и кухни, оценённый комиссией в 300 рублей. Возле дома на 25 сотках – десятилетний сад из 25 деревьев. Помимо этого, женщина владела 3 десятинами сенокоса (десятина земли = 1,09 га), представлявшим собой болотистую, поросшую кустарником местность, а также сараем, ледником и курятником.

Александр Александрович Шмидт, из дворян, с тремя едоками в семье (так обозначался ранее размер семьи). В имении Ипполитово Речицкой волости он имел 4,9 десятины удобной пашни и 1,34 десятины суходольного сенокоса. Недвижимости не было. Комиссия оценила имущество Шмидта в 685 рублей и передала земли местному садовому хозяйству.

Помещик Владимир Федорович Панченко из деревни Осадым Ветковской волости недвижимости не имел. Владел запущенным садом в 5 десятин и 260 деревьями. Неизвестно, где он проживал вместе со своей большой семьёй в 7 человек, но и его выселили из поместья.

Дворянка Мария Антоновна Хомская с 4 едоками в семье из имения Осовец Речицкой волости. У неё был сад в 61 дерево среднего состояния, 3 десятины удобной пашни, 1,3 десятины сенокоса и два однокомнатных домика с пристройками. Оба дома оказались дешевле сарая (каждый оценён всего по 80 рублей). Все постройки из усадьбы Хомской губернская комиссия передала в ведение уездного отдела образования под школу и избу-читальню.

В бывшем имении Рафалово Брагинской волости жила дворянка Серафима Ксенофонтовна Козляковская. Её дом из 7 комнат и кухни, крытый железом, размером 18 на 12 аршин (аршин – примерно 71 см), оценённый в 500 рублей, был передан под больницу. Второй дом Козляковской, крытый гонтом (деревянная черепица), 12 на 9 аршин, власти конфисковали ещё в 1922 г. в пользу бывшего батрака Котова. Земли помещицы, которых было немного по меркам даже простого крестьянина, изъяли для общего пользования жителей новообразованного поселка Рафалово. Молотилку, сеялку, окучник и единственную корову комиссия передала в Сутковскую школу крестьянской молодёжи, а 13-летнюю лошадь вороной масти – агропункту.

Хороший усадебный дом сохранился в бывшем имении Быковец Светиловичской волости у помещика Михаила Антоновича Лашкевича – крытый железом, крепкий, размером 26 на 10 аршин. Комиссия оценила его в 750 рублей и передала под школу окружающим деревням – Гуте и Быковец. Лашкевич владел 14 десятинами пашни и 8 – сенокосов. Всё это было выделено «в трудовое пользование окружающему населению».

Усадьбы помещиков, вышедших из крестьян и мещан, в том числе и евреев, иной раз выглядели более состоятельно и богаче дворянских. А иной раз ничем не отличались от крестьянских. Например, Варвара Вильгельмовна Дробышевская, по происхождению из крестьян, проживавшая в деревне Железняки Светиловичской волости, имела в собственности ветхий деревянный дом с соломенной крышей размером 9 на 18 аршин и полуразвалившийся сарай, крытый гонтом. Ни земель, ни инструмента у неё не было.

Впечатляет дом помещика-мещанина Федора Родионовича Коновалова в бывшем имении Тульговичи Юревичской волости. 34 на 13 аршин (то есть 24 на 9 метров), ошелёванный, крытый гонтом, оценён комиссией в 1000 рублей. После выселения хозяина в доме открыли школу. Помимо этого, у Коновалова было 4 десятины пашни, 6 десятин сенокоса и внушительные хозпостройки (две – 42 на 18 аршин и одна – 34 на 9 аршин).

Довольно крепким хозяйством на общем фоне обладал другой мещанин-помещик – Николай Никифорович Филончик из бывшего поместья Милоград Речицкой волости. Он имел дом 32 на 10 аршин крытый черепицей, сад в 3 десятины, 11 десятин пашни и 5 – сенокоса. Но, что особенно выделяется из его владений – сарай 100 на 9 аршин (более 70 м длиной). Видимо, животноводческая ферма.

И ещё один интересный нюанс: в селении Милоград было два помещика по фамилии Филончик (а может и больше?), не состоящих между собой в прямом родстве (судя по имени-отчеству) – Николай Никифорович и Михаил Артёмович. И оба стали крупными землевладельцами, будучи мещанами по происхождению [387].

«Философские пароходы»

Депортацию философов и других гуманитариев (Философские пароходы) из Петрограда, Москвы и Казани в Германию (Штеттин), историки считают 3-й по счёту депортацией в Советской России. Двумя рейсами арендованных немецких судов – «Обербургомистр Хаген» (отправилось в путь 29.09.1922 г.) и «Пруссия» (отплыло 16.11.1922 г.) – было выслано более 200 профессоров вузов, философов, педагогов, юристов, врачей, экономистов, агрономов, инженеров, учёных литераторов, религиозных деятелей, студентов.

О высылаемых В.И.Ленин писал Ф.Э.Дзержинскому14: «…Всё это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация её слуг и шпионов и растлителей учащейся молодёжи. Надо поставить дело так, чтобы этих „военных шпионов“ изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу» [362].

Практическая деятельность по подготовке и осуществлению высылки интеллигенции была освещена в Циркулярном письме ГПУ от 23 ноября 1922 г., в котором указывалось, что «контрреволюционные элементы профессуры пытались и пытаются использовать кафедру высшей школы в качестве орудия антисоветской пропаганды»; профессура ряда высших учебных заведений Москвы и Петрограда провела весной 1922 г. ряд забастовок, где наряду с экономическими требованиями были выдвинуты и требования автономии высшей школы, свободы профессорских и студенческих ассоциаций [44, с.35].

При начальнике Секретно-Оперативного Управления ГПУ учреждалось особое бюро по административной высылке антисоветской интеллигенции

Высылка для советских лидеров представляла собой крупномасштабную акцию по насильственному устранению из страны потенциальных, а не реальных интеллектуальных противников, которые могли в условиях НЭПа выступить с претензиями на политическую либерализацию [44, с.35].

В опубликованной на следующий день после высылки статье «Первое предостережение» Л. Д. Троцкий пояснял, что высылаемые по постановлению ГПУ наиболее активные контрреволюционные элементы из среды профессуры, врачей, агрономов, литераторов издевались над государством, которое «не имело достаточного кадра своей собственной интеллигенции, и проводили политику открытого и тайного саботажа». Троцкий настаивал на том, что среди высылаемых нет крупных научных имён, «в большинстве это – политиканствующие элементы профессуры» [44, с.35].

«Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно» [291]. Именно такое объяснение дал Троцкий трагической депортации части русской гуманитарной интеллигенции в 1922 г., получившей название «философский пароход».

За рубежом оказался цвет русской интеллигенции: Н. А. Бердяев, И. А. Ильин, С. Е. Трубецкой и др. Ниже немного о самых известных из них.

Бердяев15 Николай Александрович (1874—1948) – русский религиозный и политический философ, публицист и общественный деятель. После высылки до 1924 г. жил в Берлине, где основал Религиозно-Философскую академию, а затем перенес ее деятельность в Париж. В 1925—1940 гг. издавал в Париже религиозно-философский журнал «Путь». Был 7 раз номинирован на Нобелевскую премию по литературе (1942—1948) [43].

Ильин Иван Александрович (1883—1954) – правовед и религиозный философ, писатель и публицист. После высылки стал одним из главных идеологов русского Белого движения в эмиграции, сторонник непримиримой борьбы с коммунизмом. В 1927—1930 гг. был редактором и издателем журнала «Русский колокол». В 1934 г. уволен с работы и преследовался гестапо. В 1938 г. покинул Германию, перебравшись в Швейцарию, где закрепился благодаря первоначальной финансовой поддержке композитора Сергея Рахманинова16. В пригороде Цюриха Цолликоне Иван Александрович продолжил научную деятельность до конца своих дней [148].

Карсавин Лев Платонович (1882—1952) – историк-медиевист, философ и богослов. В 1922 г. – последний выборный ректор Петербургского университета. После высылки жил в Германии (Берлин; 1922—1926); Франции (Париж; 1926—1927). С 1927 г. – в Литве, где возглавлял кафедру истории Каунасского университета (до 1946 г.). В 1949 г. арестован и заключён в ИТЛ, где умер от туберкулеза в 1952 г. (г. Абезь Интинского района Республики Коми) [174].

Кизеветтер Александр Александрович (1867—1933) – историк, мыслитель; профессор Московского университета. В 1922 г. профессор университета и заведующий Центральным архивом ВСНХ. После высылки, с 1923 г. жил в Праге. Читал лекции по отечественной истории в Русском юридическом институте, Народном университете, Карловом университете. Член Союза русских академических организаций за границей. Товарищ председателя, с 1932 г. – председатель Русского Исторического Общества [11].