Божок

– Я взял двоих ребят из спецназа, и из бригад десяток – для прикрытия. Решил тебя по пустякам не тревожить. А было это в ресторане МХАТа.

– Где?! – Самвел поморщился. – Дешёвка ведь.

– Именно. Это – первый плевок в лицо, – согласился Махмиев.

Он говорил флегматично, почти спал. Но вспоминал всё, что было в ресторане, очень ясно, чётко.

– Килин объяснил, что там надёжнее. Это такой ресторан, где нас не ожидают встретить. Менты там не пасутся. Ладно, мне без разницы. Лишь бы не жрать он туда приехал, а говорить о деле.

– Допустим, такое объяснение можно принять, – согласился Самвел. – Но дальше мне уже непонятно. Значит, там, в проезде Художественного театра, оказались все семеро. Вероятно, для предъявления ультиматума? Вообще-то, доверия такая компания не внушает. Кузьмин начинал с махинаций, когда покупал у разных мелких торговцев кожу, пользуясь фальшивыми документами. Через своих людей доводил продавцов до разорения, а потом с них же вымогал штрафы за не поставку в срок. Это потом уже он медью занялся. Что касается Топчиева, то у меня вообще есть подозрения, что он сдал твоего брата на последней операции с авизовками. То есть для этих ребят не существует никаких моральных норм, даже понятий. Из-за Кузьмина пятнадцать человек погибло, разорившись. Их страшно прессовали. Мёртвые ему претензий не предъявят.

Махмиев сидел неподвижно. Его синяя от щетины губа оплывала потом.

– Для этого они в кучу и сбились. Каждый поодиночке не рискнул бы.

– Вообще-то интересный ресторан. Там готовят блюда, которые актёры съедают на сцене. Так называемый «съедобный реквизит». – Геворкян, ко всему прочему, слыл и театральным знатоком. Махмиев всегда удивлялся, как Самвела на всё хватает. – Смоктуновский, Ефремов… Это – не просто ресторан, а клуб. В какой-то день недели там обедают только актёры. Интересное место Килин выбрал. Тихо, спокойно. Кругом – дыхание муз. И сидеть там можно, сколько угодно.

– Они тоже артистами представились. И меня за артиста выдали, – усмехнулся Махмиев. Его взгляд не предвещал ничего доброго. – Сдвинули два столика. Я прибыл последним – минута в минуту. Они все уже были там. В смокингах и «бабочках». Естественно, без оружия. И я тоже даже «сморкалку»[9] не прихватил. Зачем интеллигентов пугать?

Темир говорил неторопливо, размеренно. Лёгкий акцент придавал его словам некоторый шарм.

– И чем угощали? – наобум спросил Геворкян.

Темир вдруг вскинулся, но потом огромным усилием воли загнал эмоции обратно. Он понял, что собеседник ничего не знает. Иначе он ни за что не задал бы такого вопроса.

– А это я тебе сейчас расскажу. В том всё дело и есть. Ты только внимательно слушай, Самвел. Сейчас получишь задание. Сначала мы выпили за встречу. Шампанское так себе, «Советское». Ушло несколько бутылок на всю компанию. Ладно. Потом грузинское подали. «Хванчкару», кажется. Я о деле хочу говорить, а они пьют. Салаты дешевые, ты прав. Здесь женщины дома такие готовят.

– «Оливье» и «Мимоза»? – улыбнулся Самвел.

– Да, вот-вот! Потом принесли белугу по-монастырски. Я и это стерпел. Когда, говорю, долги отдавать будете? Разговор весь шёпотом, чтобы артистов не тревожить. Я ведь не Рокфеллер, говорю. Да и он, конечно же, с должников требует, иначе не стал бы миллиардером. Килин на это с улыбочкой отвечает: «Да не оскудеет рука дающего…»

– Ничего себе! – Самвел тоже начал заводиться. – Махмиева угощать «Мимозой»! Они бы ещё окрошку поставили или картошку с селёдкой.

– Слушай дальше. Ты должен печёнками всё прочувствовать. Я жую, а вкуса не чувствую. Понимаю, что они меня теперь ценят дёшево. Помнишь, как у нас в начале года «ивантеевские» кончили троих. За это мы их, пятерых, вычеркнули из списка живых. Потом и понеслось! «Славяне» взяли лозунг: «Москва – русским!» То же пошло и по зонам. А в октябре ещё хуже стало. И они решили добить. Мы же с тобой знаем много. Можем зашухерить и лично их, и чиновников, что у них на жаловании. Кроме того, ментов, адвокатов, судей и банкиров. Вернее, раньше могли бы, но не сейчас. Мы же «чёрные». Нам теперь и рот открыть нельзя. Всё это объяснил мой друг, Георгий Рубцов. Мы вместе учились в институте, в Грозном. У него отец был военным. На Кавказе служил. Не поверил бы я тогда, что через много лет у нас такой разговор выйдет… – Махмиев умолк.

Геворкян округлил и без того большие глаза:

– Такого я даже от них не ждал. Впрочем, понятно. Например, Топчиеву, в случае разоблачения, зона светит надолго. Обделывал наши авизовки, «лавэ»[10] грузил бочками. Сам лично у тебя в долгу, а брата твоего ментам сдал. Авось, за патриотическую позицию «славяне» прикроют. На все вопросы отвечать – жизни не хватит. А здесь очень даже удобно. Шеф, а дальше что было?

– Дальше Кузьмин вдруг щёлкнул пальцами. Объявил, что сейчас подадут коронное блюдо. И тогда они мне ответят. Сижу, жду. Заодно по пейджеру вызвал охрану, чтобы сматываться. Разговор-то недолгий оставался. Запевал Рубцов, а Килин только потявкивал. Кстати, Лёху Кузьмина я полтора года назад от верной тюрьмы спас. Отсюда его долг и вырос. Попались на эстонской границе несколько его вагонов с медной стружкой. При этом линейного мента смертельно ранили. В Псковской области это было, весной девяносто второго. Совсем недавно Эстония отделилась, на границе бардак. Вот Кузьмин и решил воспользоваться. Но не выгорело, и арестовали его по показаниям свидетелей. Тех, кто сопровождал медь. Раскопали прошлые дела, посадили в Тельняшку» – «Матросскую Тишину». Ко мне его сестра Тоська прибежала. «Спаси, Темир, навек запомним!» А я думал – чего не помочь человеку? Может, он меня тоже выручит. Поговорил со своими ребятами, со всеми нашими – южнопортовыми, останкинскими. Со всеми, кого в гостиницах нашёл. Внесли сумму, и Лёху выпустили под залог. Он обещал отдать с процентами. Потом просит: «Прекрати дело, Темир, навек друзьями будем!» «Ладно», – говорю. Опять пришлось самому везде звонить…

– И что? Вытащили, как я понимаю? – удивился Самвел.

– Заключение написали, что рана у мента вовсе не смертельная была. Ему в больнице не тот наркоз дали, и сердце не выдержало. Да и не Кузьмин же лично стрелял. Приказа такого он тоже не давал никому. И дело закрыли. Мы не условились тогда, что это даром. Да и не бывает нахаляву такого. А в ресторане Кузьмин сказал, что, по горским обычаям, друзьям нужно бескорыстно помогать. Так то своим, и не всегда. А он кяфир[11] долбаный. Что ему до наших законов? Всё же не сотню, не косарь мне должны! Полтора «лимона» баксов за одним только Килиным… Разве мало? И ведь все не нищие, могут отдать.

Открылась дверь, и появился Авлур. Махмиев молча сделал ему знак удалиться. Охранник повиновался и будто растаял в воздухе.

– «В чужой монастырь со своим уставом не ходят», – так сказал мне Килин. Короче, или я ложусь под них, или уматываю в свою Чечню. Другого выхода у меня нет…

Темир говорил гортанно, нажимая на каждое слово. Самвел внимательно смотрел на него и понимал, что сейчас грянет гроза.

Самвел хорошо знал греческий язык, потому что жена его была родом из Салоников. Там Фелицата и находилась сейчас с сыном и дочерью. Самвел очень скучал по трёхлетнему Тиграну и годовалой Текле. Махмиев откровенно завидовал своего верному стражу. От двух жён, Наили и Алии, он прижил шесть дочерей. Сыновей же от Темира не рожали даже любовницы. Последний раз двадцатилетняя Алия огорчила своего господина месяц назад, когда принесла очередную девочку – третью для себя и шестую для мужа. Малютку назвали Камиллой.

Старшая, Индира, подолгу жила с отцом в Москве. Её мать Наиля давно с этим смирилась. Вот этой девочке точно следовало родиться мужчиной. Сентиментальная и беспощадная, грубая и нежная, умная и простодушная – такой в различные моменты жизни бывала Индира Махмиева. Она полностью унаследовала характер отца. Индира очень нравилась Самвелу, тем более что Фелицату он давно не видел и стал понемногу забывать.

На месте шефа Самвел не горевал бы. Ведь женщина может оказаться героиней, а мужчина – трусом. Обе жены, восточные красавицы, отлично ладили между собой. И если у каждой из них по три дочери, какой калым можно собрать! Женихов долго искать не придётся – породниться с Темиром мечтают многие.

Индира уже просватана – свадьба на будущий год. Саиде четырнадцать. Она тоже имеет жениха в Иордании, уедет туда. Есть ещё Фатима – восточная куколка с чернильными волосами до пояса и звёздами в глазах. Фатима пока не пристроена, но пора искать пару и для неё. В отличие от старших сестёр, девочка имела покладистый характер, была нежной и застенчивой. Настоящая мусульманская невеста – вообще без изъянов.

А вот дети от Алии – ещё младенцы, все погодки. Вторую жену Темир взял в девяностом году. Тогда ему требовалось породниться с богатым турком, который успешно разводил шелкопряда. Валида, Джемма и последняя, Камилла, были несчастны от рождения. К каждой из них горемычный отец сразу же испытывал вполне понятную неприязнь и воспринимал их как ниспосланное Аллахом наказание.

– В чужой монастырь… – повторил за шефом Самвел. – Это опять намёки на облавы?

– Это уже не намёки, а угрозы, – возразил Махмиев. – Кончилось, говорят, ваше время, чеченское засилье. Ваш покровитель в «Лефортово»[12]. А у них здесь родина, понимаешь? Которую они грабят, как разбойники на большой дороге. Но любят при этом беззаветно! Им больно, что я по Москве гуляю. Это их земля! И тебе, Самвел, они тоже самое скажут. Ты ведь «чёрный», пусть и христианин. Им это по барабану…

– Естественно. Белый – чёрный, это для их мозгов. Бьют не по паспорту, а по морде.

– Завидую! – с чувством признался Темир. – Вашей земле они дали свободу. Наша земля стонет, борется и пытается жить, как хочет. Я ничего не понимаю, объясни. Если Чечня – это Россия, то в Москве я должен быть как свой. Если же я тут чужой, признайте нашу независимость. Они терпят американские флаги на своих улицах, английскую речь, вывески на латыни. Они лижут зад любому иностранцу, который со своим уставом пришёл в их монастырь. А мы… Мы для них теперь мусор, Самвел. Они уверены, что «хачи»[13] и «чехи» сейчас на ликвидации не пойдут. Ведь за каждым кавказцем в Москве повышенное наблюдение…

Самвел прижал локтём бешено бьющееся сердце, перевёл дыхание. Надо бы сейчас затянуться «косяком» с анашой, или понюхать кокаина. Кровь грохотала под черепом, и хотелось то швырнуть что-то на пол, то ли треснуть кулаком по стене.

– Москва давно уже перестала быть русским городом. А Россия – независимым государством. Но они этого не видят. Чёрные их зажрали. Темир, они тебе угрожали арестом? Или чем? Смертью?

– Зачем смертью? – Махмиев усмехнулся. – Я сам застрелюсь, если меня загонят в угол. Возвращаться домой с позором я не хочу, и в зону идти тоже. Сейчас многим здесь, в Москве, выгодно, чтобы я сел. Мы и они – бандиты. Все. Чего крутить? Могли бы договориться полюбовно. Теперь они знают, что я скован, что меня легко заложить. И я понимаю, что тебе их всех будет не достать, особенно сейчас. Сразу же подумают на меня. Но им всё давно не жить. За измену я караю жестоко.

– Ты уверен, что они твёрдо решили закладывать?

Самвел чуть ослабил узел галстука. Он смотрел на забрызганное дождём стекло. Всё-таки зима ещё не пришла, и снежок получился хлипким.

– Это им проще, чем высморкаться. А мне будет трудно, Самвел. Они примут меры для охраны себя и семей. Ты и сам знаешь. Надо думать. Я не могу простить.

– Подумаю шеф. Дай мне ровно сутки.

Геворкян залил вино по бокалам, не спрашивая разрешения. Махмиев благодарно кивнул и выпил свою порцию залпом, не смакуя букет.

– Бери эти сутки, Самвел, и думай. Только что снят режим ЧП. Власти ещё на взводе. И на это надеются мои должники. Но мы должны сделать то, что полагается в таком случае. Как, кто – другой разговор. Я уже осудил их на казнь, и теперь надо найти палача. Это и есть твоя главная задача. Все наши силы – к твоим услугам…

Темир поднял голову с подушки. Ни один волос в его антрацитовой шевелюре не дрогнул. Столь же бестрепетной, как знал Самвел, была и его душа. Даже по горским меркам, Махмиев слыл смелым и хладнокровным. Поэтому и орал из-за пустяков – темперамент требовал выхода. А позволить себе нервничать в ответственный момент Махмиев не мог. Через его людей шли два мощных денежных потока. Взносы «деловых людей» в пользу исторической родины составляли первый поток. Второй образовывали те средства, которые надлежало отмыть в глазах российских и международных служб. И за неотданные долги полагалось отвечать ему же.

– За время мэрской[14] этнической чистки мы вынужденно отдохнули и набрались сил. Теперь можно горы свернуть.

Геворкян вертел на смуглом пальце обручальное кольцо с алмазной нарезкой. Он уже думал над заданием шефа и знал, что не заснёт всю ночь.

– Они зарвались. Привнесли в наши отношения нацистскую заразу. Ударили ниже пояса. Из тюрьмы ты их вытаскивать можешь, тут они тобой не брезгуют. А долги назад просить – увольте! Мы, русские, в своём праве. Так не пойдёт. Я тотчас же начинаю работать.

– Ты главного ещё не знаешь. – Темир, глядя исподлобья, жонглировал двумя зажигалками – золотой и платиновой. – Они думали, что мэр Лужков выкинет нас из Москвы к такой-то матери. Но я сумел уцелеть. Да ещё посмел сделать предъяву. Из их компании аккуратно отдавал долги покойный Андрея Ходза, мир его праху! Да и брал он немного – так, на перехват.

– Его смерти хотели не только Кораблёв, Килин и Филатов. Новожилов, Рубцов и Валдаев также решили от него избавиться. Он не поддержал фашистскую истерию. Он еврей наполовину. Остальные наверняка платили киллеру.

– Да, тоже не коренной. К тому же, умный парень. Зачем ему это? Кстати, за тем столом, на «стрелке» не было Филатова. Его кто-то до меня заделал. Пусть что хотят, гонят, но его траванули сознательно, причём вместе с семьёй и гостями. А после убрали и кухарку, чтобы никому не рассказала…

– Это сейчас не так важно, Темир. Расскажи лучше, какое блюдо принесли под конец встречи, – попросил Самвел. – Мне кажется, что тебе очень тяжело говорить об этом.

Глаза Темира буквально вылезли из орбит. По его телу прошла судорожная дрожь. Геворкян испугался, что сейчас придётся вызывать врача.

– Это был поросёнок с хреном на огромном блюде. Приготовили специально для нас, – то и дело, сдерживая рвотные спазмы, ответил Темир. – Не наигрались в «гусарскую рулетку». Адреналина им мало. И Георгий Рубцов очень любезно предложил мне попробовать. Он, который жил в Грозном, и всё отлично знает!

Махмиев достал из-под огромной, с кистями, подушке свой «ТТ», тщательно прицелился в висящую напротив дивана мишень, но не выстрелил, хотя делал это часто. Пули кучно ложились в девятку и десятку.

– Для чего они решили это сделать? Заставить тебя принять их устав?

Геворкян понимал, что лучше бы его шефа убили. Наверное, остальных надоумил именно Рубцов. Он, единственный, прекрасно знал мусульманские обычаи. Он жил там и, кстати, долго. Махмиев считал его своим земляком и другом.

– Лучше помолчим. – Махмиев оборвал разговор в знак того, что теперь намерен слушать лишь предложения Самвела.

Начальник службы безопасности всё понял, и в дополнительных уточнениях не нуждался.

– Они дали понять, что сожгли мосты. Теперь любые переговоры с ними бесполезны. Посылать к ним людей больше нельзя – убьют или сдадут. Шеф, ещё один вопрос. Как ты на всё отреагировал?

– Просто вышел. Хорошо, что был без оружия.

Темир встал, обошёл диван и положил руки на плечи Самвела.

– Я очень ждал тебя из Литвы. Когда ты приехал, мне стало легче. А как рассказал всё, камень с души упал. – Темир дунул в ствол пистолета и сунул «ТТ» под подушку. – Иди и думай, Самвел, а мне надо побыть одному.

* * *

Приехав на следующий день шефу, Самвел Геворкян увидел в углу, на ковре, игрушки. Индира собиралась отвезти их младшим сёстрам и детям других родственников. Голландские очаровательные зверьки, все белые – кошечка, мышка, медведица-коала с медвежонком лежали в прозрачных пакетах на всеобщем обозрении. Были ещё и жёлтый селезень в шляпе, и грустный верблюжонок, и мохнатый пёсик. Розовые и голубые сороконожки дополняли эту умилительную картину. Самвел взял в руки обезьянку с присосками на лапах. Её легко можно было укрепить на потолке детской.

– Может быть, придётся бросить Москву.

На Темира опять напала хандра. Поздоровавшись с начальником службы безопасности, он уселся в кресло и закурил.

– Придётся порвать налаженные связи, огромные деньги. Но перед этим я уничтожу тех семерых. Как и договорились, с твоей помощью. Ты же шахматист, Самвел. Очень умный и находчивый. Что ни попросишь, дам. Спецназ, аналитики, разведка, боевое и хозяйственное обеспечение будут работать на тебя одного. Сколько людей будет надо – проси, даже требуй. Конспиративные квартиры, любое оружие – тебе. И потом за мной не останется. Если я сейчас не отомщу, буду считаться опущенным. У меня всего два месяца. Дальше тянуть нельзя. Ну, от силы, три. Ни один не должен выжить. Ни один!

Темир поднял большой палец и резко опустил его вниз. Этим жестом римская публика присуждала к смерти поверженного гладиатора.

– Да, законы таковы. Каждый должен уметь свернуть скулу обидчику. А ты – тем более. Я не зря ем свой хлеб, шеф. Вот увидишь!

– У тебя уже есть предложения? – с интересом спросил Махмиев.

– У меня уже есть план, – обрадовал его Самвел. – Мне известны все рестораны, казино, ночные бары, дансинги, где они бывают. Около «Манхеттена», «Карусели», «Белого таракана» или «Арт. Пикчерз Гэлери» встретить их легче всего. Но я не стал бы кидать ребят в открытый бой. Много народу потеряешь, и самого взять могут. Они провоцируют на стрельбу у кабаков. Только того и хотят. Могут даже двойников вместо себя посылать. Тогда уже наверняка от тебя избавятся…

Самвел внимательно смотрел на своё кольцо, по привычке покручивая его на пальце. Темир внимательно слушал.

– И что ты предлагаешь? – Шеф смотрел на Геворкяна с отчаянной надеждой.

– Итак, надо отсечь заражённую ткань. Здесь я с тобой согласен полностью. Нацизма мы не потерпим. До сих пор врагами нам были менты, непонятливые чиновники, «суки»[15], конкуренты. Но никогда ими не были нормальные пацаны иной крови. Мы размежёвывались и сходились по иным принципам. Человек нее виноват в том, что он именно этой национальности. Родину, как и мать, не выбирают.

– Мы с тобой исповедуем разные религии, Самвел, и принадлежим к разным народам, – торжественно произнёс Темир. – Но разве это мешает там делать общее дело? Они могли отказаться платить долг, не затрагивая этого вопроса. И я бы, может, ещё потерпел. А так – не могу. Если бы до сих пор никого не убивал, начал бы сейчас. Возьми ещё бутылку бургундского в баре. И мне налей полный бокал.

Махмиев принял свою порцию и надолго замолчал, потому что всё уже было сказано. Подспудно он чувствовал, что грешит, и пить вообще не должен. Даже благородное вино сейчас для него «харам»[16]. Впрочем, Темир имел способность вообще не пьянеть. С таким же успехом он мог пить воду или чай.

Геворкян, чувствуя в висках приятное постукивание, подошёл к окну и выглянул из-за шторы. Он так поступал всегда, проверяя, всё ли в порядке. И вдруг он вздрогнул, прикусил губу. Вдоль тротуара Гоголевского бульвара шла вчерашняя парочка. Это были «сутик» и проститутка Лена, уже крашеная в рыжий цвет. Их присутствие вблизи квартиры шефа удивило и насторожило Самвела. Они, похоже, только что вышли из серебристого «Сааба» и направлялись по адресу.

Лена была в длинной каракулевой шубе и белых туфлях «Шанель» на высоченных каблуках. В руке она сжимала цепочку сумочки. «Сутик» сменил джинсовую куртку на голубой «пуховик». Он приволакивал ноги и шатался – то ли ещё не отошёл от вчерашнего, то ли схлопотал уже в конторе. На их непокрытые головы падали хлопья мокрого снега. По счастью, из подворотни вышел чей-то охранник и увёл парочку с собой.

Странно – ведь часы только что пробили половину первого дня. Впрочем, у всех свои вкусы. Интересно другое – как эта же проститутка оказалась вызвана именно сюда, на следующий день после неприятного инцидента? Может, не всё так просто? Ведь за квартирой Темира, конечно же, внимательно следили. И эти труженики интим-бизнеса вполне могли помочь недругам шефа.

Снег повалил стеной, скрыв от Самвела весь бульвар. Пришлось задёрнуть штору и вернуться в кресло. Темир лежал тихо – будто уснул. Он никогда не храпел и не ворочался. Забывался ненадолго, как дикий зверь. Готов был в любой момент вскочить, вырвав из-под подушки свой «ТТ». Часто шеф стрелял и из положения «лежа». Он обожал именно эту марку оружия – подлинный «Тульский Токарев», а не китайский суррогат. Ничего другого для него не существовало.

Самвел стал смаковать «Романею-Конти», в последний раз обдумывая свой план. От изумительного вина в душу пошёл покой. И опять, как и ночью, вспомнился другой снег, другое вино – розовое, в тяжёлом хрустальном бокале. Он сидел вот так же дома, в Степанакерте. На широкой родительской кровати спала сестра Иоланта. Она навернула на себя все шубы, что имелись в отцовском гнезде, весьма зажиточном до войны.

В комнате Темира щёлкали громадные напольные часы. Такие же были и дома. Тогда они отсчитывали последние сутки жизни Иоланты. Брат её тогда не чувствовал никакой тревоги. Просто сидел и пил вино, прислушиваясь к привычной стрельбе на окраинах города.

С песцовой шубой сестра решила расстаться. В доме не оставалось почти ничего съестного. Сестра собиралась идти на базар, чтобы обменять шубу на продукты. Муж её был на передовой, в карабахском ополчении, да и брат заехал ненадолго. Иоланта оставалась дома с родителями пятилетним сыном Арамом. В тот самый злополучный день мальчишка увязался с Иолантой на базар. Ни бабушка, и дедушка смогли его отговорить.

Может быть, ребёнок почувствовал, что они расстаются навсегда, и предпочёл уйти вместе с матерью. Самвел звал сестру в Салоники. Она отказывалась, не хотела бросать родителей и мужа. А те, в свою очередь, не желали никакой другой земли, кроме этой. За неё воевали, на ней хотели умереть и в неё лечь…

Старики сидели в подвале. Мать пекла хлеб из последней порции муки. Отец, вывалив на сковородку банку консервов, мешал шипящую массу длинным ножом. Самвел должен был утром улетать и ждал «борт» – вертолёт на Ереван.

Самвел сначала не понял, почему так плачут и кричат женщины около их дома. Первой выбежала мать, и тут же зарыдала сама. На очередной взрыв, прогремевший в стороне базара, никто в разрушенном городе не обратил внимания. А потом отец, с ножом в руке, опустился на колени в грязный снег. Он царапал ногтями брезент, на котором к дому принесли останки дочери и внука. Полчаса назад они были живы и здоровы. Очень хотели успеть к проводам Самвела…

В тот же день он раздобыл два гроба – не напрокат, а в вечное пользование. Иоланту и Арама провожала на кладбище толпа таких же страдающих людей и родственников. Просто соседей, у которых тем же взрывом убило близких. На кладбище Самвел и узнал, что сработало взрывное устройство. Его принёс на базар и оставил близ ворот мальчик лет дести. Никому и в голову не могло прийти, что обычный, плохо одетый ребёнок с чумазым личиком на такое способен. Ушёл он за минуту-полторы до взрыва. Удалился с таким видом, словно собирался тотчас же вернуться.

Кошёлка его осталась под ногами Иоланты и женщины, которая приценивалась к шубе. Обгорелые, в крови, обрывки песцового меха положили в гроб Иоланты. Положил брат, потому что знал, как трудно ей было расставаться со свадебным подарком мужа. Это случилось в начале девяносто второго года.

Отец умер через несколько месяцев. Мать – в мае этого, девяносто третьего. Только недавно их сын снял траур, потому что в доме шефа ещё жил праздник. А вот сегодня Самвел был уже в синем костюме – по древним обычаям. Он остался единственным из всей семьи, кто сумел выжить. Их с Иолантой было у родителей двое. Дети Самвела очень похожи на отца и тетю. Между ними та же разница – два года.

Самвел через окно видел, как плачут деревья на бульваре. Снег падал и паял. У Самвела защипало в глазах, и он вышел в ванную Отделанную плиткой под янтарь. Он вымыл над сияющей раковиной лицо и руки, присел на бортик угловой ванны. Самвел посмотрел на зеркальный подвесной потолок, осторожно прикрыл дверь. Холод от бронзовой ручки ещё долго оставался на ладони.

Махмиев уже не спал, а просто смотрел в потолок, думал о своём. Наверное, о тех семерых. Он уже знал, что Геворкян нашёл какой-то выход, и мог чувствовать себя спокойно.

– Шеф, послушай меня внимательно…

Геворкян, с мокрыми руками и лицом, сел в кресло. Махмиева словно подбросило. Раскидав подушки, он устроился на диване, наклонился вперёд. Во рту него потаённо светились золотые зубы. Колючие зрачки мерцали в полумраке.