Новые волны

– Может, эта информация меньше беспокоит меня, потому что я мужчина?

– Верно, – ответила Марго. – Мужики блядски тупы.

Я подумал, это хоть немного поднимет ей настроение. Повторил шутку, которую узнал недавно: самое страшное, что может случиться с мужчиной, – разбитое сердце, но для женщины самое страшное – быть убитой мужчиной. Марго не сочла ее смешной. Спросила меня, в чем тут соль, и я замямлил, пытаясь объяснить, что это звучало смешно, когда произносилось знаменитым комиком.

Никогда не видел ее такой расстроенной. Похоже, я только усугубил ситуацию. Мне следовало поддержать Марго. По крайней мере, она могла говорить, а я бы слушал. Но очевидно, что сегодня просто слушателя ей было мало. Ей требовалось понимание, а вместо понимания я выдал идиотскую шутку. Дважды разочаровал ее за два дня.

– Извини, – проговорил я. – Я пытаюсь помочь.

Марго подняла взгляд от пустого бокала и посмотрела мне в глаза, засвидетельствовав свое смятение, а заодно и разочарование. Потом ее лицо вновь исказилось в гримасе, которая держалась весь вечер, – будто больше не стоит и пытаться понять, что со мной не так. Она заказала еще выпить.

На другой день после смерти Марго я пришел на работу. Миновал стол, где по-прежнему оставались все ее вещи. Компьютер, бумаги, перезрелый банан, книжка, которую она читала. Все на месте, никто ничего не трогал.

Тянулись дни, я ходил мимо палатки с халяльной едой, где мы покупали ланч, мимо кафе, где брали кофе, бара, в который слишком уж часто заворачивали после работы. Все как прежде, только Марго нет.

Я так и не заплакал. Не знаю почему. Умом я понимал, что моя лучшая подруга мертва, но тело не признавало это. Я пытался. В душе, где сосед меня не мог услышать. Думал о Марго. Думал о своих родителях, воображал их смерть. Вспоминал все печальные события, о которых читал в новостях. Безуспешно. Я просто ощущал тоску, будто чего-то не хватало – но не саму смерть.

Однако в понедельник после похорон кто-то убрал стол Марго. Разумеется, банан испортился, так что кто-то взял на себя инициативу избавиться от всего. Временами для Марго приходила почта, и офис-менеджер складывал ее в конференц-зале.

На работе я считался безотказным, шустрым, тихим – как двигатель «приуса», который жужжит себе и жужжит. Самое странное, что азиату в Америке не нужно доказывать, насколько он прилежен. Люди просто думают, что ты либо рожден таким дисциплинированным, либо твои стоические, строгие родители вбили дисциплину в тебя в раннем детстве. Но, если честно, тихим я был в те недели после смерти Марго, потому что ушел в запой. Я медленно отвечал на письма, едва обращал внимание на то, что пишу, ждал, когда день закончится. По дороге домой подхватывал упаковку из шести бутылок в винной лавке через дорогу от своей квартиры и считал это ужином. В пиве почти хватало калорий, чтобы я мог передвигать ноги.

В следующие несколько дней Брэндон был необычайно добр. Предложил мне взять сколько угодно отгулов, но я ответил, что предпочту обойтись без них, на работе легче себя занять, – сказал я это, потому что мне показалось, что обычно так говорят. Толку от меня было чуть. Без Марго, которая делилась со мной статьями, дни тянулись медленно, без человека, который давал мне поводы для злости, они казались нескончаемыми.

Глупо, но по Марго я особенно остро скучал за ланчем – она вечно была голодной. Мы работали в районе, лоснившемся от стартапов, а значит, он лоснился и от ресторанчиков «фаст-кэжуал», перерабатывающих этнические блюда в нечто единое – миску всякого разного.

– Тут есть индийская забегаловка, греческая, японская, есть три разные мексиканские едальни, – как-то сказала Марго. Прошла пара месяцев с тех пор, как мы начали работать в «Фантоме», и она уже изучила все варианты перекуса. И ей нравились все. Безотказная формула. Выбираешь белок, к нему гарнир, соусы – в таком духе. И хотя всегда приходилось выстаивать длинную очередь, двигалась она быстро. Твой ланч начинали готовить, повара трудились четким конвейером, выдававшим еду быстро и удобно упакованной, чтобы ты мог легко донести ее до офиса. Марго совершенно не заботило, что она спускает по пятнадцать долларов в день на ланч.

– Я взял с собой еду, – говорил я, стараясь не тратить в обеденный перерыв больше часового заработка. В действительности я намеревался соорудить себе перекус из бесплатных снэков в комнате отдыха «Фантома».

– Сегодня я угощаю, – говорила Марго. – Пойдем в индийский.

В ресторане, после недолгого ожидания в очереди, Марго выбирала себе блюдо (бирьяни), белок (курица) и соус (тикка масала). Я следовал ее примеру и заказывал то же. Возвращаясь на работу, Марго на ходу открывала крышку и брала кусочек.

– Боже, как я оголодала, – говорила она. – Ты знал, что курица тикка масала – национальное блюдо в Англии? И теперь спорят насчет его происхождения. Люди не уверены, в Индии оно возникло или в Великобритании. – Она взяла еще кусочек. – Колониализм, чувак. – Еще один. – Но как же вкусно.

– А если откроется гаитянская забегаловка, как ты к этому отнесешься? – спросил я.

– Конечно, сначала буду жаловаться, – ответила она, – но, наверно, смирюсь, когда пойму, что могу есть жареные райские бананы на ланч каждый день.

– Забавно, я бы хотел, чтобы люди относились к вьетнамской еде серьезнее. Перестали думать о ней как о дешевке и поняли, что за нее стоит платить. Но, с другой стороны, меня насмешит миска супа фо дороже восьми долларов.

Я предложил поесть снаружи, раз Марго уже вскрыла свою оранжевую плошку. На улице было приятно, и мы нашли скамейку на пересечении 23-й и Бродвея, напротив знаменитого «дома-утюга», в честь которого назван район. Высотой в двадцать этажей, он считался[5] небоскребом на момент постройки, в начале ХХ века. Теперь рядом с соседями здание выглядело карликом – все дома вокруг массивные, но без изюминки.

Марго остановилась и посмотрела на дом.

– Я читала, что лифты в нем раньше работали на гидравлике. – Повернулась ко мне, и я заметил штрих ярко-оранжевого тикка масала на ее губе. – Квартиры постоянно заливало.

Как обычно, она предпочитала увидеть в предмете его проблемные стороны.

В понедельник после похорон Брэндон кратко восславил Марго на утренней планерке. Он говорил, какой она была талантливой, как ее будет не хватать, а потом тут же принялся опрашивать программистов о том, как продвигаются их проекты.

Со смертью Марго народ в офисе впал в уныние. По большей части Марго не вспоминали, хотя несколько сотрудников и впрямь сказали мне, что им «очень жаль». Для поднятия духа Брэндон объявил, что в четверг, в полдень, начнется офисный турнир по пинг-понгу. Участие добровольное, но крайне желательное. Брэндон балдел от пинг-понга и всегда побеждал. Я гадал, призван ли турнир поднять настроение сотрудникам или ему лично.

Он отправил мне напоминание по почте за день до события, сообщая, что я единственный не выразил желания участвовать.

– Я не слишком хорош в пинг-понге, – ответил я, надеясь, что беседа на этом закончится.

– Уверен, ты с ходу научишься. К тому же у нас шестнадцать сотрудников, это идеально подходит для турнира.

– Раньше было семнадцать, – заметил я. Брэндон опешил, и я тут же пожалел, что огрызнулся. Он ведь не виноват в смерти Марго, и нечестно, что я вымещал на нем свою злость. – Так участие в турнире добровольное или нет?

– Конечно, добровольное, – уверил меня Брэндон, кладя руку мне на плечо. – Соглашайся.

На другой день мне стало кристально ясно, до чего же я плох в пинг-понге. Выдохнул с облегчением, когда меня быстро вышиб долговязый веб-разработчик по имени Джош; ближе к концу партии он уже явно начал жалеть меня при подаче.

Проиграв, я попытался вернуться к работе, – нереально: все хлопали и кричали. Каждое очко воспринималось как вопрос жизни и смерти.

Наконец добрались до финала – Брэндон сражался с серверным администратором Эмилем. Их стили кардинально различались. Брэндон постоянно атаковал, гасил мячи, целясь в открытый угол. Эмиль же, заняв позицию в метре от стола, терпеливо отбивал удары. Это было почти мистическое действо: Эмиль двигался медленно, без резких выпадов, выжидая, когда Брэндон совершит ошибку. После довольно долгих перебрасываний шарика Брэндон промахивался и Эмиль зарабатывал очко, и всякий раз в эти моменты Брэндон выкрикивал: «Блядь!»

– Подрезает, – объяснил Том, еще один инженер, кивнув на Эмиля. «Подрезает» относилось к стилю игры Эмиля – он отвечал на удары, сильно подкручивая снизу, гася скорость атаки. Брэндон, однако, не сдавался. Он использовал каждую возможность ускорить игру, навязывал свой ритм. В итоге ему это удалось. Эмиль не смог отбить очередную серию яростных ударов, и Брэндон победил.

Я не Марго. Но, слава богу, компьютеры глупы. Они понятия не имели, кем была Марго. В отличие от меня.

Для безопасности вход защищен двухфакторной авторизацией. Обычно это значит, что сайт запрашивает пароль, после которого генерируется случайный код, немедленно отправляемый вам на телефон. Поскольку почти все взломы совершаются удаленно, добавление верификации с помощью второго устройства защищает большинство аккаунтов. При двухфакторной авторизации ваша идентичность определяется двумя вещами: тем, что вам известно, и тем, что вы имеете. Возможно, именно так мы и определяем себя – по тому, что у нас в голове, и предметам, которыми мы владеем.

Прошла неделя с тех пор, как Луиза попросила меня удалить профиль в фейсбуке ее покойной дочери. Я пытался найти способ стать «хранителем» Марго. Связался со службой поддержки фейсбука, и мне ответили, что я должен предъявить свидетельство о смерти, но я не решался попросить его у Луизы. Мне ведь не требовалось доказательство смерти ее дочери. Но затем я понял, что мне не нужно становиться «хранителем ее аккаунта». Достаточно просто войти в аккаунт Марго в фейсбуке. В конце концов, у меня сохранился огромный файл украденных юзернеймов и паролей из «Нимбуса» – добыча. csv. Мы с Марго пообещали друг другу, что уничтожим свои копии базы данных. Но я этого так и не сделал. Избавься я от файла, я бы уничтожил нашу самую большую общую тайну.

Вернувшись домой с работы, я открыл файл на своем компьютере. Программа для работы с электронными таблицами попыхтела, зависла и вырубилась. Я перезапустил компьютер. Потребовалось несколько попыток.

Я исходил из предположения, что Марго использовала тот же пароль для аккаунта в «Нимбусе», что и для профиля в фейсбуке. Но использовала ли она один пароль для всего? Я-то уж точно. Его вариации. Многие люди так делают. Весьма вероятно, что и Марго так поступала. Но я знал, что среднего тут не дано. Либо я получу доступ ко всем аккаунтам Марго, либо нет.

С четвертой попытки таблица наконец загрузилась. Я отфильтровал Марго по имени. Там были тысячи Марго. Затем по фамилии. Все равно десятки аккаунтов. Я забыл, что как системщик Марго использовала множество тестовых профилей. Но пароли к этим разовым аккаунтам были соответствующими: test1234, dummyaccount22. Я проверил список, пока не нашел настоящий: M4v15B34c0n.

Записал его на листке. Фиксация пароля на бумаге казалась меньшим преступлением, что-то терялось при переходе из цифровой формы в аналоговую. В тот момент я не чувствовал, будто делаю что-то плохое. Напротив, у меня едва ли не кружилась голова от счастья.

Я схватил компьютер Марго с груды писем, которую он придавливал. Открыв ноутбук, столкнулся с уже знакомым экраном с логином. Глубоко вдохнул и медленно ввел пароль.

Сработало. Я поразился, как быстро – настолько, что даже не понял, что теперь смотрю на рабочий стол Марго. Обои – прекрасная туманность: розовые и голубые завихрения, напоминавшие свечение неоновых фонарей, закручивались на черном фоне космоса.

Меня вдруг пронзило ужасом. Я захлопнул компьютер и поклялся никогда его больше не открывать.

До переезда в Нью-Йорк я жил с родителями. Они держат скромный пансион в маленьком городе. Большинство постояльцев – родители студентов местного частного гуманитарного колледжа, в который я пытался поступить, но получил быстрый отказ. Это вряд ли имело какое-то значение, ведь я не мог себе позволить четыре года обучения. Маленькая, уютная домашняя гостиница располагала гостей к разговорам. Когда я подавал ужин или приходил в их комнаты сменить постельное белье, они спрашивали меня, не учусь ли я, как их сын или дочь, в местном колледже. Я обычно объяснял, что учусь не там, а в двухгодичном техническом колледже. Но со временем я начал привирать, чтобы беседа не становилась слишком уж неловкой. Так что я учился в частном колледже. Постигал английскую литературу, специализировался на экономике, участвовал в дебатах. Да, я слышал о вашем сыне или дочери. Не встречал их лично, но слышал, что он или она молодец.

Вечерами у нас было много дел. Мать нарезала фрукты на кухне, а я убирал в столовой и сервировал столы, чтобы все было готово к завтраку заранее, до подачи в 9 утра. Закончив с обязанностями, остаток вечера я проводил за нашим громоздким компьютером в подвале – искал работу в интернете, рассылал резюме, но никогда не получал ответа. Я перестилал постели, сервировал столы и пылесосил коридоры этой пыльной гостиницы с тех пор, как научился ходить. Мне было двадцать три года, и я готов был съехать.

Родители тоже были к этому готовы. Старший брат второй год учился в магистратуре на фармацевта, попутно заслужив множество стипендий. Он всегда учился гораздо лучше меня. Вообще-то он превосходил меня во всем. Круглый отличник, король внеклассных занятий, даже вполне приличный спортсмен. Он выглядел и жил так, как должны выглядеть и жить азиаты: стройный, обаятельный, одаренный. Я не обладал ни одним из этих качеств. Ростом я был выше среднего, но всегда тяжеловат. Мать говорила, что это она виновата – перекармливала меня в младенчестве. Но я ел не больше других в семье. Я просто был толще.

Я ни в коем случае не был плохим учеником, но мало чем мог отличиться. В старших классах от меня упорно ожидали, что я преуспею в математике и естественных науках, хотя я никогда не проявлял склонности к этим предметам. В выпускной год школьный психолог посоветовал мне выбрать сильные классы по математике и химии – я послушался и чуть было не провалился. Мой средний балл упал так сильно, что все надежды на финансовую поддержку или стипендию растаяли. Я сказал психологу, что мне не стоило выбирать эти дисциплины. А он ответил, что ждал от меня большего. Что ж, тут он был одинок.

Колледж в Восточном Орегоне я закончил весной, сразу после обвала рынка жилья. Найти работу без степени бакалавра и так сложно. И практически невозможно, когда рынок труда потряхивает.

Поскольку мы жили всего в пятнадцати минутах езды от частного колледжа, на выпускной неделе гостиница всегда была переполнена. Однажды, стоя в дверях, я крикнул маме: «Я на занятия», это услышали наши постояльцы, Хелена и Пол, белая пара, приехавшая в город навестить сына, Майкла, студента колледжа. Подавая завтрак, я прихвастнул им, что тоже там учусь. Они предложили меня подвезти.

– О, не стоит беспокоиться, – сказал я, надеясь, что меня не поймают на вранье. – Всего полчаса на велике.

– Ерунда, мы тебя подвезем, – настаивал Пол. – Майкл тоже изучает английскую литературу.

Мать бросила на меня непонимающий взгляд, убирая тарелки со стола Хелены и Пола, но ничего не сказала.

Я оказался на заднем сиденье их массивного внедорожника, взятого напрокат, пропахшего сигаретами и шампунем, которым пытались вывести запах табака. Хелена рассказывала, как она гордится сыном, какая расчудесная работа ждет его в Санта-Фе, где они живут. Спросила меня, каковы мои планы после выпуска, и я ответил, что пока выбираю.

Приехав в кампус, я поблагодарил их и быстро ушел. Я мог бы заскочить в автобус, который вернул бы меня в город минут за сорок пять, так что я пропустил бы всего полтора занятия. Но по дороге к студенческому центру я обратил внимание на доску объявлений с предложениями работы. До сих пор мои поиски были безуспешны.

Я не был в кампусе с попытки поступления. Уже тогда, шагая по идеально ухоженным лужайкам мимо увитых плющом кирпичных корпусов, я знал, что у меня нет шансов здесь учиться. Сегодня студенты растянулись на одеялах для пикника и поедали ланч из кафетерия. Парочка уснула в гамаке вместе, пристроив на лицах раскрытые учебники. Стоял погожий весенний день, и кампус выглядел как на картинке (есть все-таки правда в рекламе). Сожалений я не чувствовал. Это был мир, который я не заслужил.

Я подошел к доске объявлений. На ней висела яркая листовка, призывающая студентов пройти профориентацию в карьерном центре. Может, там есть и объявления о работе. В тот момент мне нечего было терять.

Мне потребовалось время, чтобы найти карьерный центр. Удалось отыскать здание, но я бродил вверх и вниз по этажам, пока не понял, что сам центр находится в подвале. В холле стояли стулья, лежали журналы и всякие проспекты, как в приемной у дантиста. У двери сидела администратор, явно студентка, и делала домашнее задание. Она сняла наушники и спросила, назначено ли мне.

– Нет, я просто, хм, хотел… посмотреть материалы, – ответил я.

Подошел к полке с листовками и распечатками и притворился, что они меня интересуют. Взял брошюру под названием «Извлечь пользу из своего резюме» и помахал ею студентке. Ее это не убедило, но лицо у нее было такое, будто ей абсолютно нет до меня дела. Она вновь нацепила наушники, а я продолжил осматриваться в поисках доски с объявлениями о работе. Безуспешно. Я направился к выходу.

– Это ты на десять часов?

Я оглянулся. Это сказала белая женщина лет шестидесяти. Одетая в кардиган и бриджи – как учительница первых классов, сопровождающая малышей на экскурсию.

– Нет, простите, я просто смотрел.

– Что ж, видимо, тот, кому назначено к десяти, не придет, – сказала она. – Значит, я свободна и, если хочешь, могу посмотреть твои резюме или сопроводительные письма.

Не знаю, зачем я на это пошел. Возможно, мне польстило, что она поверила, будто я тут учусь.

Провожая меня в кабинет, она гаркнула на девушку за стойкой:

– Лора, сними наушники.

Кабинет психолога, занимавшегося профориентацией богатых студентов, которые, возможно, никогда прежде не работали, выглядел соответствующе. С упором на вдохновение. Мотивационные постеры с цитатами знаменитостей почти полностью закрывали стены – будто бы Мартин Лютер Кинг-младший мечтал начать неоплачиваемую стажировку. На столе лежали буклеты и отдельная стопка, в которой оказались резюме. Света не хватало, люминесцентные лампы давали резкую тень. Женщина представилась Райли, а я, пошарив в колодцах своего воображения, выудил из себя псевдоним.

– Джон, – сказал я, пожав ее руку.

Райли спросила меня, чем бы я хотел заниматься в жизни, и я признался, что готов на какую угодно работу, что уже подал десятки заявок, но отклик удручал.

– Нелегкое время, чтобы найти работу, но упорных обязательно ждет награда. Многие студенты считают, что работа их по праву уже потому, что они получили степень бакалавра.

Она и не подозревала, что я не заслужил даже права так называться.

Она продолжила:

– Но плюс жесткой рыночной конкуренции в том, что она вынуждает молодых людей вроде тебя больше рисковать. Ты ищешь работу поблизости?

Я сказал Райли, что мои родители живут здесь, но я готов переехать в другое место.

– Где ты всегда хотел жить?

Я задумался. Идея покинуть Орегон никогда не приходила мне в голову – не потому что я любил штат, в котором вырос, просто не верилось, будто я преуспею где-то еще. Даже брат, с его успехами в учебе, никуда не рвался. Как и постояльцы родительской гостиницы, Райли была белой незнакомкой, которую мне не хотелось разочаровывать – как и опозориться перед ней.

– В Нью-Йорке, – выпалил я. Ответ нечестный, но вполне правдоподобный.

– И почему же ты хочешь переехать в Нью-Йорк?

Я ничего не знал о Нью-Йорке. И уж точно никогда не был в этом городе. Я понятия не имел, как он выглядит или какие люди там живут. Однако несколько лет назад мне казалось, что все мои друзья из PORK обитают в Нью-Йорке. Пустяк, но порой люди упоминали определенные районы: Нижний Ист-Сайд, Уильямсбург, Форт-Гринпойнт – так, кажется. Для меня это был город, где жила музыка.

– У меня друзья, – наконец проговорил я, – в Нью-Йорке.

– Неплохо для начала. А с точки зрения карьеры почему тебе туда хочется?

– В Нью-Йорке столько музыки. Там вроде как тусят.

Райли рассмеялась:

– Определенно тусят, это уж точно.

Она призналась мне, что жила в Нью-Йорке много лет назад. Город был очень необычным и, по правде, опасным. Отталкивающим, темным. В ее квартире водились крысы, и ночами она слышала, как они снуют в стенах. У нее было шестеро соседей, и они буквально спали друг на дружке. Она почти нищенствовала, но никогда не чувствовала себя счастливее.

– Как же это было давно, – выдохнула она, откинувшись на спинку кресла.

– Так мне стоит переезжать туда или нет?

Райли защелкала по клавиатуре, пару раз кликнула мышкой. Повернула ко мне монитор, чтобы я увидел экран.

– Вот несколько музыкальных вакансий в Нью-Йорке.

Мы поговорили немного про «возможности». Они были скудными, что очень удивило Райли. Но для тех мест, что я все же нашел, она пообещала написать мне блестящие рекомендации, и это было мило с ее стороны, но неосуществимо: она ведь не знала, что я не посещал ее колледж и не имел степени бакалавра.

Райли потчевала меня историями о своей жизни в Нью-Йорке. Она жила там в 70-х. Авария в энергосистеме произошла всего спустя неделю после ее переезда – молния ударила в электростанцию. Электр[6]ичества не было всего день, но город погрузился в хаос – грабежи, поджоги, кавардак, – но все равно рассказывала она об этом с ностальгией.

– Забавно. Я тоскую по всему плохому в Нью-Йорке.

– Видимо, нас определяют жизненные трудности, – откликнулся я.

Она рассмеялась:

– А ты хохмач. Думаю, ты отлично приживешься в Нью-Йорке.

Когда я уже уходил, она дала мне последний совет:

– Успех приходит к тем, кто уверен в себе и собран.

И вручила буклет «Будь уверен, но не заносчив: как написать свое первое сопроводительное письмо».

Я не знал, как набраться уверенности, но идея о собранности запала мне в память. Я определенно умел быть собранным. Еще в средней школе я занимался бухгалтерией для родительской гостиницы – мама диктовала мне цифры с чеков и счетов, а я вбивал их в таблицу. Тем вечером я открыл программу с таблицами. Вентилятор компьютера натужно жужжал, когда я создал свой первый документ, не касающийся родительского бизнеса. Я вбил даты, когда я отправлял свои заявки на работу, даты, когда справлялся о принятии резюме в первый и второй раз. И обнаружил, что сначала я был разборчив в выборе вакансий. Но шли дни, недели, и я подавал на все, что подворачивалось под руку. Я последовал совету Райли и начал искать работу в Нью-Йорке, но все равно никто мне не отвечал. Я стал более организованным в поисках, но получал лишь больше жалостливых ответов от работодателей, благодаривших меня за проявленный интерес.

Я тщательно вел таблицу. Она разрасталась, и вот уже я обнаружил, что подал заявки на сотню вакансий. Ночами, когда мне не спалось, я перечитывал таблицу строку за строкой, столбец за столбцом. Каталог моих неудач.

В то время журналисты еще пытались разобраться, что случилось с экономикой. Виноваты банки Нью-Йорка, проблемы с жильем, жадность или что-то еще. Сюжет разворачивался по цепочке бессмысленных понятий. Высокорисковые субстандарные ипотечные кредиты были оформлены как залоговые долговые облигации, что бы это ни значило. Но по мере того как я вчитывался в надежде понять происходящее, чтобы не чувствовать себя таким неудачником, я увидел, что весь этот идиотский язык служил маскировкой для относительно простых вещей. При объединении рисковых активов в крупные партии банкам разрешалось задешево продавать бесполезные кредиты. Банки повторяли это снова и снова, пока сумма не переставала быть маленькой. Это как меняться шезлонгами ради большей прибыли.[7]

Но что это в действительности значило для банка, когда он продавал долг в другой банк? Это оказалось еще проще, чем я воображал. Индивидуальный долг – всего лишь строчка в таблице. Собранные вместе, такие долги представляли собой сотни строк. Нью-йоркские банкиры торговали долбаными таблицами, понял я. Эти таблицы были огромны, но в них содержалась вся необходимая для коллекторских агентств информация: имена, адреса, телефонные номера, даты просрочки. Это напомнило мне мою собственную таблицу о поиске работы. Информация была организована схожим образом и мало что значила. У меня имелся студенческий кредит на несколько тысяч долларов в общественном колледже, который тоже жил в ячейке какой-то таблицы.