Полная версия
Правила игры в человека
Макс Фрай, Лея Любомирская, Татьяна Замировская, Лора Белоиван, Мария Станкевич, Александр Шуйский, Ася Датнова, Нина Хеймец, Екатерина Перченкова, Кэти Тренд, Юлия Ткачева, Вера Филенко, Александра Зволинская, Ольга Березина, Сергей Кащавцев, Яна Листьева
Правила игры в человека
© Макс Фрай, 2022
© Л. Белоиван, 2022
© О. Березина, 2022
© А. Датнова, 2022
© Т. Замировская, 2022
© А. Зволинская, 2022
© С. Кащавцев, 2022
© В. Кузмицкая, 2022
© Я. Листьева, 2022
© Л. Любомирская, 2022
© Е. Перченкова, 2022
© М. Станкевич, 2022
© Ю. Ткачева, 2022
© К. Тренд, 2022
© Н. Хеймец, 2022
© А. Шуйский, 2022
© Ольга Закис, обложка, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Мария Станкевич
Ходят
– Ходят тут, и ходят, и ходят. Чего ходят? Зачем ходят? Окаянные, ходят они. Судят они.
Руки у бабки сухие, жилистые, а живот большой. И грудь на этом животе лежала тоже огромная, тугая и даже не колыхалась, когда бабка напирала на лопату и всаживала ее во влажную тяжелую землю – хэкала, набирала и отбрасывала комья. Матвей бы так не смог, он слабый.
– И ходят, и ходят. Чего ходят? – бабка ворчала не зло, больше по привычке. Матвей висел на заборе, следил, как лопата вгрызается в землю бабкиными стараниями, и просто ждал: когда бабка закончит, она пойдет готовить обед и накормит его. Самого его к готовке бабка не подпускала, он суерукий.
Земля летела с лопаты, получался холмик, а под лопатой – яма. Матвей смотрел молча, с тихим интересом. Бабка ворчала, холмик рос. Большой черный мешок, обвязанный веревкой, вяло шевелился и мычал. Из небольшой прорехи торчало перо – белое, длинное. Наверное, мягкое.
– Ходят, и ходят, и ходят, – бабка воткнула лопату в холмик и устало сплюнула. Матвей сплюнул тоже. Украдкой – на удачу. Ему бабка плеваться не разрешала.
Мешок заколыхался, замычал громче. Бабка сплюнула еще раз, потом достала из кармана самокрутку, долго разминала ее, долго шуршала спичечным коробком. Матвей смотрел, как трясутся ее пальцы, но помощь не предлагал. Куда ему – к спичкам.
Закурив, бабка легонько пнула мешок: молчи уж, ходит он тут, мычит. Матвей тоже хотел бы пнуть, он на секунду представил, как это приятно, когда нога входит в мягкое. Но о таком даже заикнуться невозможно, бабка быстро расскажет, какой еще он после этого. Хорошо, если в подвал не посадит, чтобы подумал.
Да и не сможет он. Слабый и суерукий. И еще какой-нибудь.
Матвей оглядел поле, сосчитал, сколько раз бабка рыла ямы. Много, штук шесть или восемь. Это если не считать самой большой ямы на дальнем краю, куда сбрасывала тех, кто попроще, кто и до забора-то добраться не сумел. Там уж без мешков даже. Интересно, у тех тоже перья? Или так? Матвей не видел, бабка туда соваться строго-настрого запрещала.
Бабка бросила окурок в яму и потянулась к мешку. Жалко, что перья не разрешает брать, все собирает потом и жжет тщательно. А Матвею бы пригодились. Смастерил бы что-нибудь, а то скучно.
– Ох, грехи наши тяжкие, – обеими руками бабка схватила извивающийся и мычащий мешок за угол и с трудом подтащила его к яме. Остановилась, отдышалась и сбросила мешок вниз двумя тяжелыми пинками (Матвей еще раз сладко представил). Затем снова взялась за лопату.
Когда яма перестала быть ямой и стала просто участком слегка взрыхленной земли, а бабка потянулась в карман за новой самокруткой, Матвей рискнул.
– Б-баб, а эт-то к-кто? Опять, д-да? – глупые вопросы, сейчас бабка как ответит! Но как удержаться?
– Да а кто ж, балбес ты этакий! Опять, ясное дело! Ходят они, судят они! – бабка тяжело дышала, выпуская дым. Матвей сначала обрадовался, что не ругается, а потом быстро испугался: чего так, вдруг помирает? Старая ж уже совсем, трудно ей с лопатой, а эти все ходят и ходят. Бабка иногда говорила: вот помру, Матвеюшка, один совсем останешься. Матвей не хотел оставаться один. Он и так один, кроме бабки и нет никого. Как Судный день прошел, так и нет больше. Кто его защитит от вечных мук? Он же слабый.
– Б-баб, ты в-в п-порядке?
– В порядке, Матвеюшка, в порядке, – бабка закашлялась, отхаркнула. Махнула рукой. – Сейчас докурю, обед пойдем спроворим. Чего хочешь?
Матвей пожал плечами: как будто выбор большой. Мука с лебедой, да лебеда с мукой. Если только вдруг мышь не попалась. Вчера не попалась. И позавчера тоже. А вдруг сегодня? Встрепенувшись и тотчас же забыв про перья, Матвей криво, но резво спрыгнул с забора и заковылял к дому – проверить мышеловки. Бабка только охнула вслед: куда сигать?! Ноги переломаешь! Матвей даже не оглянулся. Суерукий суеруким, а мыши в его ловушки нет-нет, да и попадаются.
Жалко, бабка ангелов есть не хочет. Надрывается, закапывает, а есть не хочет. Не по-христиански, говорит. А что они за ними все ходят и ходят – по-христиански, что ли? Если Судный день прошел, так все, что ли? И не живи никто? Жалко, Матвей слабый, а то он бы этих ангелов! Уж, поди, мясо будет не хуже мышьего.
Мышье, впрочем, тоже оказалось ничего. Повезло сегодня.
Вера Филенко
Скажите сыр
– о блядь, нет, пожалуйста, – тихо сказал ян, всматриваясь в окно. кира недоуменно посмотрела на него, потянула дверь на себя и решительно вошла в одиноко стоящий в тупике магазинчик с вывеской «своя еда». внутри отчетливо пахло краской и козлом.
– кого я вижу! какие люди! – радостно закричал седой здоровяк в белом фартуке за прилавком.
– о блядь, – одними губами сказала кира и лучезарно улыбнулась: – добрый день!
мужчина довольно резво для своего возраста выскочил из-за прилавка и пошел на яна с рукой, вскинутой, как алебарда, точно целясь ему в живот. ян ловко перехватил ладонь и ответил на энергичное пожатие.
– какими судьбами, соседи? далеко вас занесло от дома, – здоровяк улыбался так, что казалось, будто его губы сейчас сомкнутся у него на затылке, и голова отвалится, как срезанная верхушка арбуза.
– да уж, – сказал ян. кира закашлялась и принялась изучать содержимое витрин. из подсобки за прилавок вышла рыжая тощая женщина в таком же, как на старике, белом фартуке.
– ого, – сказала женщина, – привет.
– липа, доча, покажи ребятам, что у нас есть, – сказал мужчина.
липа отодвинула стеклянную полку и запустила в холодильник руку, пальцем указывая на лоснящиеся под желтым светом головы сыра и творожные развалины.
– тут у нас свежие сыры, есть твердые, есть валансе, сент-мор-де-турен, шевр, есть раклет, а вот творог…
кира зачарованно следила за движениями пухлого пальца с коротким красным ногтем.
«беда», подумал ян, вслух светски спросил:
– давно открылись?
– да вот на днях, только ремонт закончили.
ян осмотрелся по сторонам: крохотное помещение, несколько полок, заставленных затейливой бакалеей, хлебные корзины, ящики с ягодами и зеленью и ослепительно сияющий алтарь молочной витрины.
– все свежее, от местных фермеров и ремесленников, без всякой химии, натуральное, все свое, наше, – гордо сказал старик.
– отважно вы сейчас бизнес затеяли, – сказал ян, – да еще в таком медвежьем углу.
– кому надо – найдет, – развел руками мужчина. – и потом, все равно все не уедут. а вы сами как, пока не собираетесь? вы, кстати, кем работаете? что-то с компьютерами, кажется?
– дай денег, – сказала кира.
ян молча полез в карман и сунул кире кошелек.
– терминал еще не работает, – сказала липа и протянула увесистый коричневый пакет через прилавок.
– а вы себе ничего не возьмете? – спросил старик. – мясо у нас тоже есть, – и пристально посмотрел яну в глаза.
– не сегодня, – сказал ян, – нам пора.
– жаль, жаль, – сказал мужчина, – соне от артура привет.
ян вышел на улицу, закурил. за ним вышла кира, осторожно прижимая к груди бумажный пакет.
– у него такие глаза странные, – сказала кира. – как у рыбы. и сами они странные.
– странные-странные, но нагребла ты у них от души, – кисло сказал ян.
– ну, сыр-то нормально выглядит, – обиделась кира.
– посмотрим, – сказал ян. – поехали.
едва усевшись на сиденье, кира принялась шуршать пакетом.
– не ешь в машине, пожалуйста, – сказал ян.
– што это жа имена вообще – лыпа! майк! да ему сто лет, какой он майк, – сказала кира с набитым ртом.
ян покосился на жену: подол юбки уже усыпан крошками, жирные пальцы тычут в кнопки магнитолы.
– сыр, кстати, правда нормальный – хочешь?
ян покачал головой и протянул кире салфетки.
по городу ехали мучительно долго, припарковались во дворе, где свирепо орали дети, бегая друг за другом с мокрыми палками, выловили из чумазой кучи дочь соню и наконец зашли домой.
на этаже сокрушительно пахло вареной свиньей.
– до сих пор воняет, – зажала нос соня, – что они там опять готовят?
– борщ, – предположил ян.
– у бабушки борщ не так пахнет, – заныла соня.
– или маленьких детей! – сделала страшные глаза кира и загремела ключами.
– у них самих дети, – устало сказала соня.
– артур не маленький, – педантично заметил ян.
соня закатила глаза.
– они меня в гости звали, кстати. можно?
– кто? – тупо спросил ян.
– артур. и липа. и майк. мы будем делать мыло.
– нет, – разозлился ян. – нельзя. с ними только во дворе.
– и то! – напомнила кира.
соня запыхтела и хлопнула дверью комнаты. родители устало переглянулись.
отпускать соню с этой семьей не хотелось даже в нейтральные воды общего двора, где артур, сын липы и внук майка, был рок-звездой среди детей – вместе они палили мусор в бочке (возмутительно), взрывали петарды, тискали откровенно лишайных котов, ели какую-то пакость из пакетов и делали вместе еще бог весть что, но в открытую конфронтацию вступать с ними не хотелось – предъявить им по существу, кроме костров в бочке, невнятных запахов в подъезде и рыбьих глаз, было нечего. также поговаривали, что они мелкотравчато стучат на соседей, поэтому ссориться с ними хотелось еще меньше – впрочем, как и дружить. как-то ян увидел, как майк с внуком стоят на крыльце и снимают на старенький телефон парней из пятого подъезда, тихо переговаривающихся о чем-то возле песочницы.
– зачем вы их снимаете? – не выдержал ян.
– для истории, – сказал майк, и оба лениво посмотрели на яна своими невыносимыми рыбьими глазами, в которых плескался металл. подумав, ян решил не уточнять, для какой.
– да нормальный сыр, чего ты, – сказала кира и отправила в рот еще один липкий желтый ломоть, – попробуй.
– боже упаси, – сказал ян и открыл ноутбук. в почте было пусто – ну, как пусто, гора писем, среди которых не было единственного нужного, с подтверждением его перевода в филиал, прозорливо открытый компанией несколько лет назад в небольшой западной столице. вопрос считался уже решенным, но что-то застряло в толстой стопке внутренней бюрократии, закрытых границ и других проблем, и зависло, как три мигающие точки в окне мессенджера, как будто кто-то нудный пишет тебе бесконечное сообщение и никак не нажмет send. это ожидание выматывало не меньше самой атмосферы, которую хотелось экстренно покинуть или хотя бы вспороть ножом. не хотелось ничего, даже душеспасительного потреблядства: ни новых вещей (зачем они перед переездом? зачем вещи вообще?), ни путешествий (кто куда сейчас едет просто так? серьезно?), ни ресторанов (с кем? все равно все уехали, все равно все закрыто, на месте любимых заведений открывались блядские дискаунтеры, на месте друзей – отметки в соцсетях), не хотелось толком есть вообще.
– очень вкусный сыр, – мечтательно сказала кира, шелестя пододеяльником, резко села в кровати и убежала на кухню, гулко стуча пятками. где-то далеко стукнула дверь холодильника. ян хотел что-то сказать, но беспомощно провалился в сон.
тянулись дни, не заполненные ничем, кроме вязкого, тяжелого ожидания. «что-то сейчас будет, вот-вот что-то изменится», с тихой надеждой говорили другу другу редкие оставшиеся – как заклинание («совсем скоро, это в воздухе уже»).
– это радиация, – мрачно говорила в окошко зума катя, кирина подруга. – в воздухе радиация. ну, не настоящая, просто она так выглядит: внешне ничего не происходит, но все меняется, и хрен пойми как, но явно не к добру. это как в том сериале про чернобыль: дети идут в школу, бабы рожают, каштаны цветут, а еще никто не знает, что уже все!
– слушай, может, приедешь? в трех шагах живешь, – раздраженно говорила кира, откусывая ломоть хлеба с щедрой порцией сыра, – или встретимся в городе, кофе выпьем как люди.
– ай, чего тащиться, и так кофе выпить можно. будущее! – отвечала катя, выходила из кадра, сверкая голыми ногами в пижамных трусах, и возвращалась с гигантской чашкой, из которой торчала нитка с желтым ярлыком.
кира закатывала глаза и отрезала еще кусок хлеба, клала на него еще кусок сыра – свежего, купленного в соседской лавке, в которую она стала наведываться почти каждый день. чаще она ездила туда сама, тайком, прикрываясь тренировкой или встречей с катей. иногда ее привозил туда ян и ждал в машине, пока она делала кассу липе и майку, и категорически отказывался зайти внутрь. где-то глубоко он малодушно радовался успеху соседского проекта – артур почти перестал тягаться по двору с детьми, помогая деду и матери в лавке, а запахи в подъезде стали редкими гостями. напрягало только то, что кира почти перестала есть что-либо, кроме сыра и хлеба, купленного все там же.
– хоть овощей возьми, – говорил ян, – или ягод. клетчатка нужна. и белок.
– в сыре белок, в хлебе клетчатка, – борзо отвечала кира.
– поешь нормально, – сказал ян. – ты как скелет.
парадоксальным образом на этой диете кира теряла в весе. ян заставил ее пройти обследование по семейной страховке от фирмы (будет ли такая страховка там? будет ли это там вообще? с каждым днем ян верил в это все меньше и все глубже вгрызался в свои рендеры, с уютной скукой глядящие на него с его гигантских рабочих мониторов). обследование не выявило ничего драматичного, кроме умеренного дефицита витамина Д и опущенной почки.
– я ем нормально, – сказала кира. – что там с твоим переводом? с сониной школой нужно решать.
– решим, – сказал ян, стиснув зубы, и злобно защелкал мышкой.
вечера стали холоднее и длиннее, соня продолжала носиться по двору с воплями и рогаткой, однажды завалилась домой с огромной компанией – мам, мы в туалет, дай водички, есть что поесть?
– могу сварить сосиски с макаронами, – задумчиво сказала кира, изучая холодильник.
– это долго! давай бутеры! умираем хотим есть!
– не с чем, – быстро сказала кира, проворно захлопнув дверь перед носом дочери.
– с сыром!
– сыра мало, выбирайте: макароны или смерть. или гречка. – властно сказала кира.
дети покорились судьбе, через полчаса все сидели за столом, сосредоточенно наматывая на вилки утопающие в крови кетчупа спагетти. кира внимательно рассматривала артура, сидящего рядом с дочерью. длинный, рыжий, жилистый, как мать, и с блеклыми, словно постиранными, но цепкими глазами деда.
– а ты чего не ешь?
– а он вообще никогда не ест, – ехидно сказала пухлая фима из третьего подъезда.
артур внимательно посмотрел на фиму. та испуганно уткнулась в тарелку.
– такое, – тихо добавила она.
– я не голоден, спасибо, – вежливо сказал артур.
кира хмыкнула и стала убирать тарелки. еда была буквально уничтожена – посуду можно было просто протереть, за исключением тарелки мальчика. кира подождала, когда хлопнет дверь, и брезгливо соскребла остывшие макароны в отдельный пакет – несмотря на то, что к еде подросток не притронулся, трогать ее самой тоже почему-то не хотелось.
– а вдруг они откажут? – спрашивала кира ночью, прижимаясь к яну костлявым боком.
– значит, откажут, – отвечал ян, осторожно перебирая ребра жены. – значит, буду искать другие варианты. тут нельзя оставаться.
– почему нельзя? – спросила кира.
ян повернулся к жене и внимательно посмотрел на нее, словно видя впервые.
– ты шутишь сейчас?
– нет, – спокойно ответила кира.
в темноте ее лицо казалось чужим. ян рассматривал ее, словно пытаясь собрать воедино новые для него ломкие линии – заострившийся нос, резкий подбородок, впалые скулы, о которых она всегда мечтала (о чем она еще мечтала? выучиться на режиссера? выпустить альбом? переплыть босфор? родить еще ребенка? невозможно вспомнить). линии отказывались собираться во что-то хоть отдаленно знакомое.
«смотрю ее, как наташа ростова – оперу», подумал ян и рассмеялся.
– что смешного? – так же спокойно спросила кира. – а чем нам тут плохо?
– а чем нам тут хорошо? – тихо спросил ян.
кира напряглась, скинула с себя плеть руки мужа и пошла на кухню. оттуда донесся шелест бумажного пакета.
ян закрыл глаза.
наступила осень. соня с ворчанием пошла в школу – она уже раструбила всем одноклассникам, что уезжает в другую страну, и теперь возвращение выглядело позором. walk of shame! кричала она из прихожей на своем отполированном репетиторами и сериалами английском, хлопала дверью, и в квартире повисала тишина. ян вставал рано, с остервенением работал и варил супы, кира спала до полудня, с остервенением драила квартиру и ела сыр – уже без хлеба, просто кромсая его ножом и слизывая с лезвия без малейшего страха порезать язык. в лавку они ездить перестали – теперь сыр попадал прямиком в квартиру, но сначала его нужно было забрать у соседей. кира стала заходить к ним: сначала к двери – воровато, как у курьера из сексшопа, выхватывала сверток из рук майка, потом начала заходить внутрь, потом стала проводить там часы. это ян заметил не сразу.
– что ты там делаешь? – однажды вечером спросил ян, словив ее в дверях.
– ну так, – неопределенно пожимала кира плечами. – болтаю.
– значит, так, – жестко сказал ян. – я тебе туда ходить не разрешаю, сыр этот ебаный ты есть прекращаешь, начинаешь нормально питаться и заниматься ребенком. ей, кстати, тоже туда нельзя.
– что нам еще нельзя? – спросила кира. – что нам тут всем еще, блядь, нельзя?
ян с удивлением посмотрел на жену. она глядела на него с яростью, от которой веяло холодом и козлиным душком. он тихо покачался на пятках и пошел обратно в кабинет. сел перед монитором, дрожащим курсором ткнул в черную жирную строчку во входящих, прочитал письмо, долго смотрел в экран. пошел на кухню, налил стакан выдохшегося от старости портвейна и закурил.
– кури на балконе, – раздраженно сказала кира.
– мы уезжаем, – сказал ян.
кира медленно опустилась на стул.
– когда? – спросила кира.
– через месяц. мне пришло подтверждение. осталась проверка службой безопасности, но это формальность. визы нам сделают за пару дней.
кира подперла лицо кулаком и принялась смотреть в окно.
– ты ничего не скажешь? – спросил ян.
– мы не поедем, – сказала кира.
ян уставился на жену.
– в каком смысле?
– в прямом.
– ага, – сказал ян. – это еще что за новости?
– ну почему новости. просто я уже не понимаю, чтобы что. чем там будет лучше? что мы будем делать? так же дома сидеть? я дома хочу сидеть дома. кому мы там нужны, кроме твоих рабовладельцев? там для нас ничего.
– а тут что? – тихо спросил ян.
– и тут ничего. но тут хоть наше ничего.
– так, – сказал ян. – я сейчас пойду этому майку с его липой их сраный сыр с героином в дупу запихаю. что они тебе там в голове накрутили?
– ничего не накрутили, отстань от них, нормальные люди.
– да что в них нормального? – заорал ян.
кира даже не пошевелилась.
– мы не поедем.
– оставайся, мы с соней поедем.
кира наконец посмотрела на мужа.
– ты не понял. мы все не поедем.
ян прыснул со смеху, забрал бутылку и ушел спать на диван.
если раньше дни тянулись, то сейчас они неслись кубарем, толкались локтями, слипаясь в промозглый ком из телефонных звонков (их вдруг стало очень много, больше, чем ян привык выносить), работы (ее вдруг тоже стало больше, чем обычно), сборов и суеты. суетился в основном ян, кира окончательно замкнулась и сидела целыми днями на стуле в кухне, изредка неохотно ела суп, который варил ян – преимущественно себе и дочери. готовить кира почти перестала, есть – тоже. сыра в доме больше не было.
за неделю до отъезда ян не смог найти паспорта, перерыл всю квартиру, заглянул даже на антресоли, где нашел казавшиеся потерянными навсегда собственные детские рисунки из художки. это было приятно, но с документами вопрос не решало.
– ты не хочешь помочь искать? – спросил ян киру. – это, вообще-то, твой паспорт.
– а я его порвала, – вдруг сказала кира, с трудом отлепив глаза от окна, под которым торчал майк, что-то отчаянно заливающий новой соседке с дрожащим йорком на руках.
– кира, хорош, – поморщился ян, – шутки кончились.
– показать? – яна полезла в холодильник, достала из нее черный икеевский контейнер, один из тех, в которых раньше хранился сыр.
«беда», подумал ян, рассматривая скомканные клочки плотной бумаги и темного картона. под плотной пленкой по кириному мятому лицу ползло угрюмое масляное пятно. кира торжествующе смотрела на яна.
– ага, – сказал ян. – а наши с соней где?
кира молча достала еще два черных контейнера. паспорт дочери явно рвался хуже, кире пришлось резать его ножницами. на искромсанное лицо дочери ян смотреть уже не мог. третий контейнер решил не открывать.
– ага, – снова сказал ян. – а сама соня где?
– где-то гуляет, – равнодушно сказала кира.
ян выглянул в окно, за которым уже не было никого, кроме одинокого йорка, деловито скребущего мокрую землю задними лапами.
– я же тебе сказала, что мы все никуда не поедем, – сказала кира и улыбнулась новой неприятной улыбкой.
ян схватил телефон, быстро пошел в прихожую, вытащил из сумки ключи жены, захлопнул дверь, дернул ручку (закрыто), побежал по лестнице вниз, набирая номер дочери. где-то совсем рядом раздался знакомый рингтон. два пролета спустя ян наткнулся на артура, стоящего у лифта с соней. молча схватил дочь за локоть, потащил ее из подъезда под застывшим ртутным взглядом артура, запихал в машину, завел мотор.
– что случилось? я домой хочу, к маме! – захныкала соня.
– поедешь к бабушке, – сказал ян и утопил педаль газа.
в дороге ян немного успокоился: позвонил маме, предупредил, что внучка на выходные останется у нее, нет, ничего не случилось, все в порядке, просто нужно собираться, скоро будем, папе привет; завез упирающуюся дочь родителям, в пробке загуглил срочную выдачу паспортов, недовольно заскрипел – со всеми доплатами по срокам все равно выходило впритык. на экране высветился входящий вызов с работы – звонил петька, его лид.
– петька, а я тебе как раз звонить собрался, – ян включил громкую связь и быстро затараторил: – короче, тут у меня с документами накладка, не успею к первому числу визу получить, видимо. мы можем выход перенести?
по салону разнесся громкий вздох.
– ян, за тобой сейчас приходили.
– кто? – тупо спросил ян.
– ну, кто. дома тебя не было, приехали в офис.
по окнам потекли струи дождя – жирные, густые, почти как нефть, только светлая.
– что они хотят? – устало спросил ян.
– тебя. за содействие, участие, проведение, финансирование, вот это все.
– да я два года не выходил никуда, – почти удивленно сказал ян, – какое участие-проведение?
– короче. пара часов у тебя есть.
ян нажал отбой, остановился на пешеходном переходе, пропуская беременную женщину в дождевике и школьниц, уткнувшихся в телефоны.
«деревья уже совсем голые», машинально отметил ян, глядя на лысые ветви хилых каштанов, высаженных вдоль дороги. на экране высветился незнакомый номер. ян выключил звук и аккуратно свернул с проспекта.
рыжая женщина в стеганой куртке вышла из магазина с вывеской «своя еда», закрыла дверь, подергала ручку, нажала кнопку сигнализации и пошла к метро, прикрывая голову дешевым зонтом.
«что это за имя – липа. даже звучит как подделка», подумал ян. дождался, пока аляповатый зонт скроется за углом. выкурил еще три сигареты, стер все чаты и фото в телефоне, вынул симку, выкинул ее из окна. вышел из машины, открыл багажник, достал оттуда канистру с бензином, щедро плеснул на пластиковую дверь.
– настоящее, что твоя липа, – громко сказал ян и захихикал. поджег спичку и бросил на асфальт, завороженно наблюдая, как жидкое пламя украдкой потекло к двери. быстро опомнился, побежал в машину, пристегнулся и выехал из тупика.
