Кожа

От осознания этого он принялся сильно тратить деньги, которые приходили от работающих на земле его жены. Купил четырех очень дорогих щенков. Жене хозяина доложил об этом Надзирающий за деревенским хозяйством, объяснив, что за каждого щенка можно было купить по три работающих мужского пола. Жена хозяина сильно разозлилась и превратилась в Хозяйку. Она с красными щеками пересказывала Домне доклад Надзирающего за хозяйством, Домна тоже злилась и повторяла за ней: за каждого щенка можно было купить по три работающих мужского пола. Хозяйка объяснила Посланнику судьбы, что он не Хозяин и она запрещает ему тратить хозяйственные деньги. Он кричал в ответ про свою мужественность, которая дает ему право тратить. Они долго ругались, Посланник судьбы проголодался и ушел есть холодное мясо, а потом поселился в отдельном каменном доме рядом с большим домом. Без ежедневного мужа Хозяйке стало гораздо легче. Она растила ребенка у себя в животе, думала о его будущем, поэтому заинтересовалась деньгами, хозяйством, вникала в разные домашние и даже деревенские дела, просила Надзирающего за хозяйством докладывать ей всегда, договорилась с ним, что он ей будет докладывать о тратах Посланника судьбы, когда они превысят определенную сумму. Стала заплетать себе сама, без помощи работающей, тоненькую бледную косу, занялась шитьем и вышиванием, которые раньше не любила. Домна занялась рукоделием и вышиванием тоже. Они вместе с Хозяйкой и Надзирающим за хозяйством даже ездили в деревню знакомиться с работающими. Хозяйка подарила детям сладкий хлеб, работающие ей много кланялись. Домна радовалась за Хозяйку, та, несмотря на неудачного Посланника судьбы, оказалась счастливее в деревне. Домна тоже здесь была счастливее, но только из-за того, что была счастлива Хозяйка, а не из-за того, что оказалась в обстановке, похожей на свое детство.

Посланник судьбы, Муж хозяйки, удивился, когда через день, три, пять, неделю жена не пришла плакать, мириться и уговаривать его вернуться. Он чуть почувствовал себя униженным, но потом осознал радость своего положения почти холостяка. Он растил счастливо своих щенков и мечтал устроить большую охоту. Скучал без женщины и как-то позвал к себе Домну, обманув ее, сказал, что у него важное для Хозяйки письмо. Посланник судьбы начал трогать работающую за грудь, она очень сильно ударила его по щеке ладонью, будто неработающая, выросшая в большом каменном доме в городе. Она отчасти ей и была. Посланник судьбы очень удивился. Пока он удивлялся, Домна ушла. Она очень расстроилась, но не из-за себя, а из-за обиды за Хозяйку, и не стала ей ничего говорить. Домна знала ее и чувствовала, что та еще любит Посланника судьбы, планирует в будущем с ним мириться, надеется, что он исправится, а пока просто бережет силы для ребенка.

Живот Хозяйки стал совсем большим, Хозяин-отец дочери не писал, не интересовался, в дом со львами, где она и Домна выросли, переехал его старший неофициальный сын с семьей. Уже нашли женщину с молоком для предстоящего ребенка Хозяйки, она посмотрела на Хозяйкин живот, предсказала ей мальчика. Неработающая и работающая много работали, готовились, шили и вышивали разные тряпичные вещи для этого мальчика. Хозяйка, чем ближе к родам, становилась все круглее и счастливее. Она решила помириться с Посланником судьбы. Домна знала, что к нему ходит женщина из работающих, но решила сама об этом не думать и Хозяйке не рассказывать. Посланник судьбы все никак не мог прийти на этот разговор, говорил, что занят со щенками. Когда наконец пришел днем – Хозяйка спала в кресле, обнимая живот с ребенком. Домна спала рядом на кресле ниже. Посланник судьбы подумал, что хорошо было бы поджечь дом, и даже подошел к печи и открыл ее пасть, но потом передумал, потому что почувствовал, что все равно случится так, как ему понравится. Он взял лошадей, коробку с резьбой, подушки, которые нашили жена и Домна для мальчика, поместил на них себя и своих щенков и уехал в другую деревню к другу-хозяину, который тоже растил собак и давно его звал. Он потом передал через работающих жене, что он приходил, а его проигнорировали. Хозяйка долго и много плакала. И Домна вместе с ней.

Ранним утром, когда еще спали даже работающие, у Хозяйки полилась вода. Домна проснулась. Отправила одного из работающих за врачом в небольшой город неподалеку. Тот обычно помогал рожать неработающим, живущим в своих больших каменных домах в округе. Во время родов Хозяйка, как увидела Домна, снова превратилась в Дочь хозяина, ребенка без помощи. Она кричала, выла, плакала, выталкивала из себя Сына посланника судьбы. Домна говорила ей ласковые слова, гладила по голове. Доктор что-то сам себе говорил про слишком узкие бедра. Сын посланника судьбы засел в Дочери хозяина. Домна ощутила всю ту самую боль, которую ощущает Дочь хозяина, и заплакала, закричала, завыла вместе с ней. Доктор подумал, что работающая потеряла ум, подумал выпихнуть ее из родовой комнаты, но тут Сын посланника судьбы наконец стал выталкиваться. Домна продолжала кричать вместе с Дочерью хозяина и услышала, как трещат расходящиеся бедра то ли у нее самой, то ли у неработающей. Мальчик вышел, покряхтел и перестал дышать. Дочь хозяина тоже. Домна поняла сразу, что случилось, но не поняла, почему она сама еще вдыхает и выдыхает воздух.

Не все, но многие работающие в доме и деревне плакали. Хозяйку и ее мальчика жалели. После похорон Домна лежала в комнате Дочери хозяина на своей узкой кровати. Работающая не ощущала совсем ничего. Теперь души ее не было. Ей не от кого было перенимать чувства и мысли. То, что у нее находилось вместо души, без Хозяйкиной души не работало. Домна давно уже жила жизнью Хозяйки и собиралась добавить для проживания судьбы ее детей, а теперь все это отменилось. Работающие в доме Домну тоже жалели, принимали ее за полунеработающую из-за того, что она жила с Хозяйкой в одной комнате, донашивала ее платья, разговаривала с ней по-французски, а теперь вот наполовину умерла после смерти Хозяйки. Они приносили ей еду, такую же, как и Хозяйке. Домна не ела, только стала откусывать понемногу от горбушки хлеба и глотать его не прожевывая. Работающие принялись носить ей только хлеб, чтобы не тратить зря другие продукты.

Посланник судьбы на похороны не приехал. Он проводил время в городе, вернулся туда со своим приятелем – хозяином и любителем собак. Они оба оставили дорогих щенков и взрослых псов на специального работающего. Посланник судьбы думал приехать в деревню, чтобы навести там порядок, но через две недели после смерти жены и сына написал Надзирающему за хозяйством два распоряжения: 1) выслать ему денег, гораздо больше, чем ограничила Хозяйка, когда была жива; 2) выдать Домну замуж за работающего с железом. Посланник судьбы долго думал, что с ней сделать, обсуждал с приятелем, тот предлагал поехать в деревню и наказать Домну всем вместе, позвать еще соседей, но ехать не хотели: в городе шел сезон веселья. Хозяин, в которого превратился Посланник судьбы, вспомнил сердитого старого деревенского кузнеца, бывшего работающего в армии, с пожженным войной лицом, и вдвоем с приятелем они решили, что это лучшее наказание. Когда за Домной пришли и сказали, ей было все равно. Она достала из-за своей кровати старый тряпочный тюк, добавила в него тонкую бледную косу Дочери хозяина и пошла туда, куда ее повели.

* * *

А на их Юге север наступил морозом. Работающий Джон привез тело Хоуп на ту плантацию, откуда ее купили. Тут все работающие – и Очень сильные, и Сильные средне, и Слабые – спасали сахар. Хозяин-капиталист смотрел из окна второго этажа белого дома и считал убытки. Он брал в расчет и смерть примерного количества работающих от обморожения. Джон окликнул первую попавшуюся работающую, он знал, что женщины – чаще всего даже на больших плантациях – знали почти всех или многих. Она отправила сво- его сына за Голд. Та забрала дочь из телеги, отнесла ее в свою хижину. С тех пор как Голд перевели в Сильные средне, она перестала быть королевой работы и за ней надзирали меньше. И из-за общего движения Голубоглазый надзирающий не сразу заметил, что Голд ушла. Когда он пришел за ней, она сидела на циновке, держа холодную Хоуп на своем теле и завернув ее в плед. Джон возвращался на телеге на плантацию, на которую его купили много лет назад. Он завернулся в два одеяла, в которых вез Хоуп. Он хотел оставить их вместе с ней, но Голд отказалась. Он плакал, его слезы полузамерзали на лице и походили на стеклянные осколки. После моста Джон не поехал прямо, а свернул направо, где вместе с правом был еще и настоящий Север. Голубоглазый надзирающий сказал Хоуп, что выкопает ее дочь из земли после похорон и выбросит в реку, если она не вернется спасать сахар. Голд накрыла тело Хоуп пледом и ушла работать. Ей велели добавить дров в костер, она опалила себе ладонь так, что запахло жареной кожей, но ничего не почувствовала.

Утром светило солнце. Хозяин ходил по вялому сахарному лесу и уже подробно считал убытки. Кто-то из работающих все еще работал, многие лежали в своих хижинах, болели от пережитого холода. Работающий, отвечавший среди работающих за подготовку к смерти, сделал для Хоуп гроб. Голд обмыла ее тело, придерживая куски кожи на спине, чтобы они не отвалились, переодела ее в свое белое платье. Другие работающие принесли гроб, и Хоуп туда сложили. Гроб перенесли в большую хижину, которая работала для работающих церковью. Вокруг работающие начали тихо петь – провожать Хоуп и ее улетающую душу. Высокая и широкая Голд возвышалась над всеми и не пела. В гробу Хоуп перевернулась на правый бок, и сквозь белое платье на ее спине проступила кровь.

3. Своими словами

– Братец Череп, я вроде бы лежу, а сил совсем нет, не знаю, что со мной. Не могу подняться.

– Ну и валяйся. Так удобнее. Видишь звезды?

– Да, Братец Череп, очень яркие, красивые, слепят даже.

– Веришь, что на них тоже кто-то живет?

– Я не знаю, Братец Череп. Может, и живет. Если честно, то мне все равно. Я родилась в городе посреди степи, над которой НЛО пролетали по несколько раз в год. А однажды три ровных розовых шара зависли прямо над детской площадкой, где находились мы – совсем маленькие дети и наши молодые матери.

– И что?

– Ничего, они улетели.

– Домой?

– Наверное. Чего им у нас делать? Даже сахара в магазинах не было, прекратили спецснабжение, закрылся военторг. Только сгущенку продавали в пятилитровых банках. Мы ее покупали вместо сахара.

– То есть ты не видела их?

– Кого?

– Прилетавших?

– А, пилотов? Нет.

– Как думаешь, какая у них кожа?

– Ну не знаю, Братец Череп. Может, зеленая. А может, серая.

– Прозрачная?

– Кстати, да, может, и прозрачная. Знаешь, есть такие рыбы. И лягушки.

– Однажды на плантацию Хоумплейс прилетели гости. Дело было ночью. Рабы спали в своих хижинах. Хозяева спали в своем большом доме. Надзирающие – в своих пристройках. Гости прибыли сразу на нескольких летающих кораблях, полукруглых, как клубни картофеля. Те, кто проснулся из каллад народа, думали, что гостей послал Бог освободить их.

– А на самом деле?

– Гости так и не спустились на плантацию, просто зависли над ней и с помощью ярких звездных лучей забрали и весь каллад народ, и белых людей в свои корабли. Все двести сорок шесть человек. Два месяца их не могли найти. На этой большой плантации созрел хлопок, но рабы, которых привозили туда, – даже под страхом порки – отказывались ступать на эту землю. Урожай разнес ветер. Домашние звери или умерли от голода, или сбежали, по плантации не ходили даже крысы. Однажды – также ночью – гости прилетели снова и с помощью лучей вернули все двести сорок шесть человек. Но только каллад народ не был теперь каллад. И белые не были белыми. Теперь у всех людей, похищенных с плантации, была прозрачная кожа, сквозь которую виднелись мясо, мышцы, жилы. Все жители Хоумплейса были неотличимы.

– Что с ними стало дальше?

– Приехали представители властей и военные, забрали их. Многие из прозрачного народа плакали и молились, когда их забирали. Или просто молчали. Но некоторые кричали, что они белые, что разговаривают иначе, без каллад диалекта, и волосы их светлые, но их не слушали. Больше прозрачных людей никто не видел. Переверни меня глазницами вверх, я посмотрю тоже на звезды.

Я сделала, как просил меня Череп: перекатила его на костяной затылок. Мы лежали и глядели на яркую сыпь на небе. Потом Череп снова принялся рассказывать главную историю. Привожу ее своими словами.

* * *

Хоуп проснулась на кухне в белом доме. Кристина спала в противоположном углу очень тихо. Она, как всегда, спала, будто ее нет. Хоуп умыла на улице лицо, расчесалась гребнем, заплела плетенку. Голова работающего Самуэля торчала из-за забора. Она пожелала Хоуп доброго утра и поклонилась так, что скрылась за забором. Хоуп улыбнулась Самуэлю за то, что он рисковал. Хоуп принимали работающие, но не хотели с ней взаимодействовать сильно, тем более родниться. Лечащая Маргарет советовала внуку Самуэлю держать дистанцию с работающей, из-за которой на восемь плантаций спустилась зима. Точно никто не знал, говорили, что смерти не было, но два десятка человек из Очень сильных перешли в Сильные средне и даже Слабые: пятеро работающих мужчин и женщин лишились некоторых пальцев на ногах и руках, у троих работающих детей случились воспаление легких и тяжелые простуды, некоторые работающие остались со слабыми легкими, пожизненными головными болями, текущими носами. У Надзирающего сгорела в костре половина лица. И все для того, говорили работающие, чтобы у одной чернокожей девочки остановилась кровь в ранах. Но Самуэль не мог находиться от Хоуп далеко, и каждое утро его голова торчала из-за забора.

Кристина вышла мыть складки своего лица. Без какого-либо выражения, но очень прочно она посмотрела на голову Самуэля. Та не скрылась, а тоже поздоровалась с Кристиной. Хоуп подумала, что Самуэль осмелел – раньше прятался. Хоуп вернулась в белый дом, разогрела остатки вчерашнего хозяйского ужина. Маловкусные и соленые. Хоуп смирилась с солью, проходящей через ее тело. Она понимала, что улететь не удастся. Они с Кристиной позавтракали. Они всегда молчали. Хоуп любила Кристину за это. Она никогда не мешала думать.

После того как мороз начал уходить, и у Хоуп в гробу потекли кровью раны, и она задышала и лежала дальше на животе три недели в их хижине, и края ее кожи тянулись друг к другу и срастались как могли, Голд сказала ей, что та выжила только потому, что она особенная, очень важная, и что у нее будет удивительная, другая жизнь. Хоуп не понимала, верит ли мать в то, что из-за нее заморозило плантации, но сама в это верила поначалу. Но она росла, втайне читала книги – остатки от Учителя и от Сына хозяев, которого отправили в далекое место, – и стала думать над словами «случайность» и «совпадение». Теперь, взрослая, она понимала: это совпадение – то, что на нее напала Хозяйка с плетью, а потом сразу случился мороз. Понимала, что ее кровь остановилась не из-за холода, а просто оттого, что ее маленькую спину накрыли двумя очень тяжелыми одеялами и что ее тело погрузилось в полумертвый сон от пережитого ужаса и боли, а не от холода. Смерти не было – как и воскрешения. А Джону, матери и всем остальным показалось, что душа перестала работать вместе с телом и даже ушла куда-то.

Но Хоуп ощущала, что все вокруг – работающие и неработающие – уверены, что мороз случился из-за нее. Голд думала – ради нее. Поэтому Хоуп все равно жила с запрятанной виной за потерянные пальцы и здоровье работающих, за проданных хозяевами-капиталистами работающих для возмещения убытков, за исчезнувшего работающего Джона. Говорили, что он сбежал, или погиб, или что другое. На плантации Хозяев Хоуп один работающий потерял палец на левой ноге, одна еще молодая работающая не смогла дальше иметь детей. Мороз уничтожил урожай и запасы работающих и неработающих. Всем полгода после не хватало еды. Но больше всего неработающие не могли простить Хоуп потерю Джона. Он был дипломатом между черными и белыми. В его присутствии наказания проходили мягче, его обычно посылали к Хозяйке, если о чем-то нужно было ее попросить. Хозяйка не воспринимала работающих как людей. Хозяин всегда повторял за ней. Но Джона она почему-то считала человеком. Некоторые работающие намекали на влечение Хозяйки, но многие говорили, что ей просто нравилось, как хорошо Джон умел играть на гармошке и петь. Многие другие работающие тоже неплохо пели, но не как Джон.

Хоуп тоже скучала по Джону, но в своей вине она не была уверена. Точно чувствовала, что она особенная – с чудесной, отдельной судьбой. Улететь не удастся, но удастся что-нибудь еще. Эту ее отдельность и особенность ощущали и работающие, и неработающие.

После своего завтрака остатками Хоуп и Кристина приготовили и накрыли стол неработающим. Дальше у работающих шел обычный долгий день труда в белом доме – обслуживания жизнедеятельности хозяев. Свиньями теперь занимался родившийся восемь лет назад работающий Фил.

Хозяйка Хоуп ненавидела и чуть боялась. Муж хозяйки повторял за ней. Но после того как Хоуп со своей покромсанной спиной вернулась в белый дом, ее никогда не наказывали больше. И так жестоко на плантации не наказывали больше никогда, словно Хоуп забрала на себя весь запас наказаний. Все три недели, что Хоуп болела в хижине матери, Хозяйке снилась девочка с наполовину белым и наполовину черным лицом. С наполовину желтыми и наполовину смоляными волосами. Девочка садилась Хозяйке на грудь и начинала снимать с нее кожу через рот. Когда Хоуп вернулась, сон сниться перестал. Хозяйка успокоилась, решила относиться к Хоуп как к работающей силе, вернулась в поле надзирать и спасать плантацию. Хоуп продолжила работать в доме, постепенно забирала на себя все больше обязанностей, потому что она росла и крепла, а Кристина старела. Хозяйка общалась с ней формальней и даже строже, чем с другими работающими. Все боялись Хозяйку, даже равнодушная Кристина, но Хоуп теперь не боялась. Она совсем ничего не боялась: ни смерти, ни даже потерять мать, так как уже ее потеряла. Это все чувствовали. Хозяйка тоже. Хоуп хорошо работала, многое успевала, но Хозяйка понимала, что та только изображает из себя принадлежащую ей работающую, а на самом деле Хоуп – не она. Хозяйка ощущала, что Хоуп виновата не только в потерях ее любимого работающего и полугодового урожая. А в самом страшном – исчезновении ее детей. Сначала погибла Дочь, потом пришлось отослать Сына, которого Хозяйка не могла терпеть теперь с собой рядом. Может быть, потому что у него было такое же лицо, как у Дочери. А работающую Хозяйка видеть могла и хотела. Присутствие Хоуп давало ей надежду, что она еще может отомстить сильней. Просто она пока не придумала, как это – сильней. И Хоуп знала, что сможет отомстить Хозяйке, и тоже еще не придумала и не спешила.

Хоуп не переживала из-за неработающих. Она мучилась из-за работающих. Ее народ – не совсем ее народ. Хоуп-подросток ходила к Маргарет за помощью, когда сильно шла кровь и болел живот. Пыталась разговаривать с Маргарет про совпадение, тяжелые одеяла, сон от ужаса, а не от мороза. Маргарет помогла Хоуп с ее женскими болями, но не стала слушать ее объяснения. Хоуп редко разговаривала со своими людьми, виделась с большинством работающих только в церкви. Редко приходила на праздники или сидеть у костра. Она, как и мать, никогда не пела. Ее не гнали, но специально с ней не заговаривали и не дружили. Только Самуэль пытался.

Но Хоуп разрешили участвовать в борьбе. Обычной, всеобщей борьбе работающих с неработающими. Той, в которой будущие работающие бросались с палубы корабля в море посреди океана еще до того, как их довозили до берега для пересадки и перепродажи или до мест с работой. Кидались поодиночке, или вдесятером, или двумя сотнями. Той, в которой работающие на месте работы сами себе отрезали пальцы, выбивали колени, резали кожу, ломали рабочие инструменты. Той, в которой работающие забирали себе чуть, но часто хозяйского сахара, хлопка, кукурузы, батата, картошки. Той, в которой работающие тратили свои силы на выращивание собственных овощей, приготовление себе еды, выкапывание тайных хранилищ продуктов. Все эти – даже самые маленькие – действия собирались вместе и приносили хозяевам-капиталистам убытки, которые делали их беднее, значит – несчастнее. Работающие очень хотели сделать неработающих несчастными. Даже невозможный мороз радовал некоторых работающих, так как они восприняли его как часть борьбы. Той борьбы, в которой Хоуп во время приготовления еды складывала себе в карман фартука на животе картофелину, или батат, или морковь, или лук, или несколько стручков бобов, куски сахара или мяса, во время стирки – кусок мыла или обмылок, во время снимания белья с веревки – застиранное полотенце или наволочку, во время уборки – что угодно: катушку ниток, ошметок веревки, закатившуюся монету. Лечебные порошки время от времени по чуть-чуть Хоуп пересыпала в тряпки. Она умела читать. Большинство работающих – нет. Маргарет тоже не умела. Хоуп завязывала один узелок на свертке с порошком для желудка, два – с порошком для головы, три – с порошком, понижающим жар, и снова один – с порошком для мази для мозолей, и снова два – с порошком для мазей, затягивающих раны. Карман она закладывала тряпками. Дальше Хоуп ходила иногда весь день, даже перед хозяевами, с добычей в животе, потом шла в сторону хижин работающих, например туда, где она пряталась от близнецов, заходила за кусты, присаживалась, задирала фартук и юбку, но не мочилась, а приоткрывала крышку тайника, которых было несколько на плантации, и складывала туда добычу. Хоуп делала это при Кристине, та все видела, но молчала.

Хоуп не боялась и не попадалась. Даже стала пополнять карман своего фартука слишком часто. Маргарет подошла к ней в церкви и попросила не испытывать милость Бога. Хоуп сделалась чуть осторожней. Но однажды на кухне положила луковицу в карман, подняла голову и увидела, что на нее смотрит Хозяйка. Работающая не испугалась, но поглядела на Хозяйку с ожиданием и интересом. Та просто ушла. Самуэль предложил Хоуп забирать у нее добытое от забора, но она отказалась, а Маргарет сказала внуку, чтобы он не примерял на себя чужую кожу, потому что в ней он обязательно попадется. А для Хоуп, в ее шкуре, возможно то, что не дается другим.

Хоуп по-прежнему постоянно было невероятно тоскливо и плохо без матери и часто больно. Кожа на спине предсказывала погоду: дождь, похолодание, ветер. Ныла, если Хоуп спала вверх животом. Ей тоже снились плохие сны: например, о том, что кожа ее спадает и убегает в виде девушки-пустышки, и ей самой становится очень холодно, и она видит мать, тянет к ней руки, хочет лечь на грудь, как в детстве, но Голд убегает от дочери в сахарный лес. А в жару, то есть часто, спина сильно чесалась. Ее некому было почесать, Хоуп терпела или чесала себя веткой. Со стороны казалось, что она сама себя сечет.

Хоуп не мучилась от одиночества, но ей было плохо из-за того, что некого попросить почесать спину и не с кем поговорить. Еще подростком она придумала себе и для себя игру: записывать все то, что она думает, своими словами. Чтобы было интереснее, она решила делать записи, как те тексты столбиком, которые показывал им пухлый Учитель. Бумажных листов в доме водилось мало с тех пор, как из него исчезли дети. Хоуп за ребенка не считали. Когда она еще занималась свиньями, она писала веткой на земле. И потом водила ногой, стирала дырявой подошвой. Дальше стала писать на тряпках намоченной в грязи иголкой, но это было сложно, неудобно, тряпок не хватало, и они требовались для ежемесячной крови. В деревянной пристройке валялись доски, неизвестно чего ждали, ждали большой широкой террасы, которую хотел строить Муж хозяйки, как у богатых соседей. А дальше он не смог, даже после смерти Дочери собирался в ее честь, а потом увидел, как его жена убивает работающего ребенка на маленькой террасе, и передумал. Когда жена отослала сына в школу, за которую из жалости заплатил ее родственник – хозяин-капиталист, Муж хозяйки решил, что прежде решил правильно.

На кусках непостроенной террасы Хоуп корябала мелким меловым или углевым почерком, мела осталось много от прерванного обучения. В сарае было хорошо, потому что там никого не было. Хоуп чувствовала его своей комнатой, в нем ей удавалось находиться полчаса в неделю. Самуэль через прогрызенные жуками дыры в сарае подглядывал, как она пишет. Она никогда не делала ничего другого, он это знал, но все равно приходил смотреть как. Доски очень подходили для текстов в столбик. После записи Хоуп складывала доски обратно и накрывала мешковиной.

Одним летом вся эта обычность прекратилась. На маленькую плантацию стали сыпаться люди. Трое мужского пола, из хозяев, в промежутке месяц между друг другом. Вернулся Сын хозяев. Он окончил школу и не хотел учиться дальше. Он собирался помочь родителям стать богаче. Превратиться в настоящих хозяев-капиталистов. Сделать плантацию прибыльней, работающих – эффективнее. Муж хозяйки обрадовался сыну, но не мог позволить себе сильно показывать радость. Хозяйка не обрадовалась, хоть пыталась делать вид, она растерялась, не понимала, как теперь действовать. Она надеялась, что сын не вернется никогда. А он приехал и собирался осчастливить родителей. Хоуп обрадовалась, она ощущала Сына хозяев как давно не виденного родственника. Она подумала, что его взрослость составлена из сплошной вытянутости – ног, рук, спины, носа, желтой челки. Это все было смешное и живое. Сын хозяев увидел ее стандартно, по-мужски, то есть поразился тому, что девочку подменили женщиной. Он учился на Севере, там было не так много работающих. Хоуп казалась ему диковинной. И думал: он хотел смотреть на нее чаще, потому что она диковинная или потому что она действительно ему важна и то, что он видит, – это красота? Сын хозяев жалел, что такая красота пропадает под кожей такого цвета. Сын хозяев жалел, что она работающая, он помнил, что с работающими играть нельзя. Хоуп приносила воду, и Хозяйка помогала мыться мужу или мылась сама, или ей помогала Кристина. Хоуп помогала Сыну хозяев и его сестре в детстве. Она и сейчас лила воду на его снежную длинную ровную спину с рыжими точками.