Пастель для Галатеи

Сергей Е.ДИНОВ

Пастель для Галатеи

КОЖУШАНОЙ Надежде,

сценаристу и личности,

с признательностью за столкновение

с айсбергом творчества и прикосновением

к бездне небытия.

ИСПОЛАТОВУ Николаю Николаевичу,

Актёру и Человеку,

с благодарностью и уважением

к образу жизни и… образу персонажа.

Антону А., замечательному актёру,

режиссеру и, по нынешним непростым

временам, – оператору, – с благодарностью

за сотрудничество и поддержку.

Предисловие автора

После завершения съёмок документального фильма «Отцова памятка» в Петербурге сценариста, в ту бытность, по совместительству, оператора пригласили на приём в дирекцию «Ленфильма», где он был представлен известному певцу, композитору, продюсеру.

За дружеским чаепитием москвичу поступило предложение о сотрудничестве как оператору-постановщику будущего телевизионного сериала. Сумма гонорара ещё не была озвучена. Оставили вопрос открытым, до подготовительного периода, который должен был начаться через полтора месяца. Отказываться не было смысла, но и соглашаться залётный москвич не спешил. Причин на то было, как минимум, две. Ещё один незавершённый документальный фильм в столице, где намечались через неделю досъёмки с дополнительной оплатой. И подписание контракта на «Мосфильме» на сценарий полнометражного фильма с рабочим названием «Ловитор», о парне – воздушном акробате, который не только под куполом цирка, но и по жизни ловил и спасал прекрасных, но несчастных женщин.

В чём москвич честно и признался. Продюсер и композитор снисходительно удивились второй профессии гостя. Композитор поделился мечтой снять фильм о человеке, который неправедным трудом заработал гигантский капитал, но решил вложить все средства в свой любимый город Санкт-Петербург.

Сценарист и оператор, в одном лице, со здоровой наглостью заявил, что готов через три дня представить на рассмотрение заявку, возможно, и синопсис1 сценария полнометражного фильма по озвученной идее.

Заключили шутливое пари, что если синопсис на пяти страницах будет готов к такому-то числу, то, вполне возможно, заключение контракта на написание сценария и выплаты аванса, как разработчику сюжета.

Город встретил возвращение москвича из затемнённых коридоров «Ленфильма» солнечным, погожим днём. Оглушительно щебетали воробьи. Ослепительной молочной синевы небо накрыло Санкт-Петербург прозрачной чашей тончайшего фарфора.

В приподнятом настроении, сценарист вернулся «на базу», где его поджидал мрачный коллега и режиссер документального фильма о скульпторе Василии Коноваленко. Режиссёр в те времена пребывал в перманентном состоянии подпития, но перед отъездом держался.

– Остаёмся писать синопсис будущего сценария. Возможен заказ Ленфильма, – радостно сообщил сценарист.

– А вечерний дилижанс? Отправление в двадцать один час. Да и денег у нас с гулькин хвост. На что будем жить?

– Билеты сдаём. Деньги тратим экономно.

На том и порешили. Друзья-ленинградцы любезно предоставили им на время съемок «шикарный пентхаус» на Васильевском острове – крохотную студию-развалюху на чердаке старинного дома.

Если прижаться ухом к решётке чердачного оконца «пентхауса», было видно не только загаженное голубями кровельное железо крыши, но и величественные шеломы куполов Князь-Владимирского собора с золотыми луковками и крестами.       Говорят, в славном прошлом Петербурга эта местность часто затапливалась при наводнении невскими водами и называлась в народе Мокруши. Весьма символично по нынешним бандитским временам.

После сдачи двух купейных билетов, «киношники» прикупили продуктов на пропитание: кирпич бородинского хлеба с тмином, пачку сухого картофельного пюре «Анкл Бенс», литровый пакет сока. И шкалик2 водочки, для режиссера.

Вернулись в «пентаус», который ленинградцы, с лёгкой и шутливой подачи москвичей, обозвали «отель Малыш и Карлсон», по разнице в росте режиссера и, на тот момент, – оператора.

«Отель» состоял из прихожей в метр квадратный, далее, по стенке слева стояла электрическая плита на два нагревательных блина, за ней – выгородка душевой кабины. Фанерная перегородка отделяла «гостиную» на восемь квадратных метров, с разложенным диваном, журнальным столиком и табуретом. Низкий, наклонный свод крыши с чердачным выступом зарешёченного оконца сжимал всё пространство «пентхауса» до размеров скворечника. Но тёплым летом заезжим гастролёрам в нём было уютно, удобно, комфортно.

Перед экскурсией в поисках сюжетов и персонажей приготовили ранний ужин. Яблочный сок разлили по бутылкам из-под кефира. Пакет из-под сока, фольгированный внутри, разрезали пополам. В этих половинках разогрели походным кипятильником воду, где и растворили картофель «дядюшки Бенса». Трапеза удалась на славу. Режиссер позволил себе четвертинку водочки, для сугрева. Жить стало веселее, жить стало вольготнее. Освободилось время для творчества. Оператор и сценарист, в одном лице, даже вынимать из саквояжа ноутбук не стал.

– Как же будем писать синопсис? – озаботился режиссер.

– Для начала, увидим, – многозначительно заявил сценарист.

Они отправились на прогулку по Санкт-Петербургу. Намечалось празднование 300-летия флота. В Неву вошли парусники со всего света.

Везёт тому, кто везёт. Эпизоды будущего фильма выходили к ним на встречу один за другим.

На углу Невского проспекта и канала Грибоедова выбрели, возможно, на главного героя будущего фильма, фотографа, внешне удивительно похожего на режиссера.

Они бы не смогли пройти мимо столь примечательного персонажа. Визуальное знакомство началось с пронзительного, залихватского свиста. Резкий звук покрыл шум города: мерный рокот проплывающих по каналу прогулочных катеров, ропот толпы прохожих вдоль Невского, рычание автомобилей и тарахтения шин по брусчатке набережных.

Свистела с балкона третьего этажа углового дома хулиганка-бабуля. Старушонка лет семидесяти со взбитой миксером ветра лиловой причёской. В неопрятном ситцевом халатике коммунальной жилички. Свистела, по-хулигански сунув два пальца в рот. Документалисты не сразу успели сообразить и разобраться, кому предназначался разбойничий свист, с удивлением увидели, как бабуля спустила с балкона на верёвочке плетёное лукошко. К берестяному лифту подошёл патлатый фотограф, лет тридцати. Низенького роста, в джинсовой куртке с десятком карманов, с обязательным, потёртым, кожаным кофром для фотоаппаратуры. Парень вынул из лукошка «фуфырик»3 водочки, хрустнул пробочкой, выпил одним бульком, занюхал стручком охотничьей колбаски. В благодарность за подношение Патлатый сунул в лукошко чёрный пакет, вероятно, с фотографиями. Жестом руки дал знать старушке, что можно поднимать заказ.

Москвичи познакомились с фотографом, представились бродячими художниками от кино, условились встретиться на следующий день.

Далее эпизоды будущего сценария посыпались в лукошко творчества один за другим. На Марсовом поле сценарист обратил внимание режиссера на сценку подписания делового контракта на парковой лавочке. Контракт заключался между тучной дамой, со взбитыми в копну, отлаченными волосами, и господином в цивильном костюмчике провинциального предпринимателя. Дама пришлёпнула на коленке походную печать на последнюю страничку контракта, передала экземпляр партнёру, вынула из дамской сумочки две чёрные баночки для фотоплёнки и закусочку, обёрнутую в фольгу. Открыла белую крышечку первой баночки, передала ёмкость деловому партнёру. Тот с недоверием принюхался, но с благодарностью зажмурился, с удивлением пробормотал:

– Коньячок!

– Курвуазье4! – с достоинством пояснила дама. – ХО5!

Партнёры выпили за подписание контракта.

По Миллионной улице документалисты прошлись просто, потому что она называлась Миллионная. Для прибавления денег.

Близ Казанского собора двое морских офицеров – африканцев, в стильных чёрных кителях, фуражках с золотыми кокардами, протянули им фотоаппаратик с просьбой на английском сфотографировать их близ памятника полководцу Кутузову. Задумчивый, озабоченный сценарными сюжетными коллизиями, возможно, будущего фильма, оператор прощёлкнул пару кадров, машинально сунул «мыльницу» в карман, подошёл к режиссеру, с увлечением продолжил беседу о перипетиях сюжета созревавшего сценария. Уже придумалось возможное рабочее название – «Чёрная Галатея», но и оно подверглось изменениям.

– Э-э-э! Э-э-э, мэн! – возмущённо вскричали морские офицеры из Африки.

– Ах, извините! Сорри! – опомнился оператор, вернул пластиковый фотоаппарат владельцам. – Витаем в облаках творчества! Драйв! Скрипт-райтовский кураж! – пояснил он.

– Оу! – удивились цивильные африканцы. – You are screenwriter?

– Ноу, – возразил оператор-сценарист, указал на режиссёра и сложно пошутил:

– He is – screenwriter! Писатель экрана! I am – scriptwriter! Писатель сценария!

Морские африканцы дружелюбно разулыбались, вероятно, поняли шутку и оценили русский юмор.

По ходу дальнейшей прогулки документалисты нарвались в толпе приезжих на весёлых хохотушек – провинциалок, девчонок лет шестнадцати. Бывшие школьницы тоже попросили «сфотать» их с видом на Гостиный двор. Профессиональный оператор принял в руки очередную чёрную мыльницу, но не смог сразу сообразить, как отодвигается шторка с объектива примитивного «фотика». Длинноногие бестии презрительно фыркнули, отобрали «мыльницу» и обозвали оператора неумехой! Расстроенный, он вытянул им во след руку с плёночным фотоаппаратом фирмы «Никон», но его стенаний смешливые девчонки уже не услышали.

Реальная жизнь подарила им в тот памятный день ещё множество удивительных встреч, даже не связанных с сюжетом, возможно, будущего фильма.

Ближе к вечеру они задержались в подвальчике кафе на улице Гоголя. Неуемный режиссер решил потратить все свои карманные деньги на выпивку. Никакие увещевания оператора не помогли. Основная работа по съёмкам документального фильма, была выполнена, можно было и расслабиться.

Вытянуть режиссёра из кафе удалось только через час. При выходе на Невский проспект оператор разошёлся по аллейке с дружным семейством. Лицо главы семьи оператору показалось знакомым. Бывшие одноклассники, по сибирской ФМШ6, обернулись одновременно. Они не виделись семнадцать лет с момента выпуска и встретились случайно на пересечении улица Гоголя и Невского проспекта в Санкт-Петербурге.

После учёбы в ВУЗе Севастополя, экспедиционных скитаний по Дальнему Востоку и Сибири, женитьбе на одесситке, получения квартиры в посёлке Котовский близ Одессы, смерти родителей в посёлке Дачный у Судака, Володя Л. обменял недвижимость на двухкомнатную квартирку на Черной речке и теперь наслаждался с семьей великолепием города на Неве.

Отмечать встречу не стали. Разошлись, но условились созвониться.

По разным причинам не удалось вовремя предоставить сценарий будущего фильма условному заказчику на «Ленфильм». Синопсис, правда, был принят к рассмотрению. Но с выплатой аванса случилась затяжка. Документалистам пришлось занимать деньги у друзей и отправляться в Москву в плацкартном вагоне на боковых полках.

Сценарий пытались дописывать глубокой осенью на промёрзшей квартире близ Таганки. Подвыпивший режиссер возлежал на софе и выдавал дельные советы сценаристу, за что тот остался ему весьма благодарен, как ценному редактору.

Сценарий о «Галатее» остался дописан на одну треть.

Творческий запал дуэта иссяк.

Хотя ещё была, и не одна, совместная командировка, и не только в Петербург, в том числе, на досъёмки документального фильма о скульпторе. Была попытка написания сценария на пушкинскую тему под рабочим названием «Аничков бал». Тем более, что начальный эпизод сценаристу вновь подарила сама реальность.

В часы отдыха сценарист забрёл на погост при Александро-Невской лавре. Посетил могилу Достоевского, композиторов «Могучей кучки»7, Петра Ильича Чайковского, театрального режиссёра Товстоногова, актёра Черкасова.

Надгробие Чайковского впечатлило сценариста своей мрачной символикой. Будто композитора, вырубленного из чёрного мрамора, без рук и без ног, вытаскивали из могилы чёрные ангелы. Мало того, за невысоким кирпичным забором кладбища проходила дорога. На фонарном столбе по другую сторону проезжей части, получалось, как раз за могилой Петра Ильича, словно высились два дорожных знака: синий круг, перечёркнутый крестиком, – «Остановка запрещена» и стрелки направления движения в обе стороны.

– Вот так, – философски заметил про себя сценарист. – Остановка на Земле запрещена. Движение только вверх и вниз.

Через центральную аллею Лавры он перешёл на другой погост8 с захоронениями более поздними. Заметил прелюбопытных персонажей, напоминающих интеллигентных бомжей с дальней провинции, помятых, нетрезвых, но весьма сдержанных и воспитанных. Трое мужчин бродили среди могил, внимательно вчитывались в надписи надгробий. Они прошлись по аллейкам погоста раз, другой, третий. Сценарист следовал за ними в отдалении, пытаясь понять причину их настойчивых поисков. Первой не выдержала смотрительница кладбищенского отделения. Женщина подошла к подозрительной тройке посетителей и строго спросила:

– Кого-то конкретного ищете, ребята?

– Не можем найти могилку Наташи Гончаровой, – последовал неожиданный ответ от статного предводителя «бывшего дворянства», мятого интеллигента, в потёртом, драповом пальто и шляпе с ломаными полями.

– Гончарова похоронена как Ланская, – смягчилась, с уважением отозвалась смотрительница, указала направление движения и пояснила:

– Рядом с её могилкой – табличка в землю воткнута. Там и надпись: «Жена Пушкина». После смерти Александра Сергеевича она вышла замуж за генерала Ланского.

– Знаем, знаем, – прошелестели воспитанные бомжи. – Легкомысленная Наташа в сопровождении генерала попёрлась на квартиру Идалии Полетики на свидание с Дантесом!

Смотрительница так и осталась стоять с открытым от изумления ртом. Она была сражена эрудированностью непрезентабельных заезжих. Коренную петербурженку лишь слегка покоробил глагол «попёрлась», что выражал определенное неуважение к светской красавице Наталье Николаевне. Смотрительница осталась на «боевом» посту, проверяла входные билеты на исторический погост.

Неуёмный собиратель историй и сценарист скрытно отправился следом за живописной тройкой гастролёров.

Мужички, без труда, нашли могилу Натальи Ланской. Постояли, молча, с минуту. Осмотрелись по сторонам, убедились, что никто за ними не следит. Сценарист как раз следил, но украдкой, скрывался за надгробием соседней могилы. Развесил уши, напряг слух, правильно рассчитывая на занимательную сценку.

Интеллигент в мятой шляпе передал свёрточек приземистому мужичку в ватнике. Тот разложил на гранитной оградке соседней могилы платочек, обозначил незамысловатую закуску в три корнишона9. Третий, небритый крепыш в болоньевой куртке, напоминающий телосложением бывшего спортсмена, выставил на платочек три махоньких гранёных стаканчика. Мятый в шляпе торжественно вынул из накладного кармана пальто рукой разнорабочего, почерневшей от холода, крохотный стеклянный «мерзавчик»10 водки. Скрытно набулькал «по граммульке» по стаканчикам. Скорбная компания, не чокаясь, выпила за помин души Натальи Николавны Гончаровой. Помолчали. Закусили огурчиками. Свернули платочек.

– Вот же, с-с-сука, какого мужика загубила! – не выдержал трагического молчания работяга в телогрейке.

– Как можно, Пр-р-рокопий Ильич, так похабно выражаться?! – с осуждением прохрипел интеллигент в шляпе. – Сдерживайся, пожалуйста. Мы на историческом погосте Лавры, не на саратовском базаре!

– Пушкин выстрадал Наташу. Со второго раза юная красавица согласилась выйти за поэта. Пушкин тщетно пытался создать свою Галатею, – неожиданно мягким, проникновенным тоном промямлил кряжистый «спортсмен».

– Выстрадал?! Создать Галатею?! – сдержанно возмутился мужик в ватнике. – О чём ты, Ираклий?! У Пушкина таких Галатей по жизни сотня штук накопилась перед дуэлью!

– Господа – хорошие товарищи, – напряжённо пробасил интеллигент в шляпе. – Нам бы лучше помолчать. Чужие могут услышать. Не пойми что, подумать о нас. Успокаиваемся. Медленно, с почтением покидаем скорбное место.

– Осталось у нас? – спросил неудержимый мужик в ватнике.

– По одной! На выходе! – сдержанно ответил Худой в шляпе, звякнул в кармане пальто наполненной гроздью «мерзавчиков». – Остальное – вечером.

Компания расслабилась, последовала на выход за своим предводителем.

Чужие, как раз, всё, что им было нужно, с благодарностью услышали. Сценарист проходил в тот момент, развернувшись спиной, мимо невероятной тройки приезжих, делая вид, что рассматривает надписи соседних надгробий.

– Сотня Галатей?! – хмыкнул на прощание «спортсмен» во след коллеге по путешествиям.

– Сто четырнадцать, – ответил худой в шляпе, – если уж быть совсем точным.

– О как?! Сотня Галатей! – восхитился сценарист неожиданному историческому ракурсу, предложенному свободными путешественниками.

Но это уже была совсем другая история, хотя и с подтекстом для будущего киноромана «ПАСТЕЛЬ ДЛЯ ГАЛАТЕИ».

Мука

…Офицер оборачивался в гневе.

– Я никогда не бил женщин! А ЕЁ ударил!

У костра качались качели из креста,

без детей…

– Шашкой – раз! – восторгались Дети.

– ОНА умерла? ЕЙ больно?

– ОНА не заметила, – успокаивали родители.

…Крест расколотили обратно. В доски.

Киносценарий «Простое число»,

Надежда КОЖУШАНАЯ. 13.01.97г.

В городе «пламенных» революций девяностые годы прошлого столетия подобрали мокрые каменные лапы, вставая на дыбы.

Петербург по традиционному вековому расписанию завешивали на ночь серым покрывалом мороси.

Мерзкими лохмотьями опадала с неба сырость. Чёрный город – дворняга, с благородным, кровавым прошлым, свернулся клубком, возлежал над сетью каналов, ощетинился антеннами, топорщился шерстью крыш старинных домов, вздрагивал от порывов стылого ветра с Финского залива. На железных верёвках проводов беспокойно моталось стираное белье рекламных растяжек, дребезжали жестянки дорожных знаков. Свинцовыми складками тяжело сминалась спящая Нева. Вдоль гранитной набережной тянулась унылая, выцветшая картонная декорация дворцовых фасадов, торчали безжизненные букеты фонарных столбов. Тревожно перемигивались жёлтые глаза светофоров на перекрёстках. Разбегались по своим ночным приютам последние прохожие. Торопливо прошмыгивали редкие автомобили. Город затихал, укладывался спать. Город пустел. Наступало ирреальное состояние «белых» ночей. Закат застывал в студенистой бледности и незаметно превращался в блёклое утро. Шевеление людского муравейника на городских улицах и проспектах замирало и тут же начиналось заново.

К вечеру грустный город вновь хмурился низкими тучами, мрачнел, томился без парадного освещения. Новый мэр экономил электричество. Шпиль Петропавловской крепости осиротел без Ангела, чёрной иглой раздирал нависающую над городом тяжёлую, грязную, промозглую вату облаков. «Белые» ночи зависали над городом серыми простынями.

Романтичное явление просветлённых ночей коренные петербуржцы не замечали.

Время тянулось тягостной, беспросветной и безрадостной резиной.

В городе Петра накануне прорвало метро, затопило «Площадь мужества». Петербуржцы выживали, воспитанные на мужестве блокадников. Нищие, стойкие бессребреники, они всё ещё верили в «светлое будущее», которое обещало им в недалеком прошлом совправительство, канувшее в Лету.

Нарушая гармонию каменного покоя вечного города, мимо монументальных, мраморных львов, с мокрыми добрыми мордами, по Английской набережной в туче водяной пыли, словно капля ртути по воде, пронёсся серебристый «мустанг». Уверенно, грузно, по-хозяйски важно следом проплыл чёрным броневиком джип. Асфальт набережной грозно шипел под колесами тяжёлой машины.

«Мустанг» юзом развернуло и занесло на мост Лейтенанта Шмидта. Джип протащило дальше по набережной. В сыром воздухе раздался треск выстрелов, будто ломались сучья старых деревьев от падения с высоты грузного тела. Звонкими брызгами стекла рассыпался плафон фонаря на мосте. Время тягостного беспредела пожирало город.

Синяя надпись белыми буквами на фасаде дома по Невскому проспекту до сих пор предупреждала: «При обстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

Под чёрными сводами арки мрачного питерского двора нервно и беспокойно помигивал синий маячок милицейского «воронка». В щупальцах фар передвигались по колодцу двора люди в форме, склонялись над двумя распростёртыми чёрными телами, застывшими в стекле луж на щербатом асфальте. Над людьми нависали, горбатились на жёлтых стенах их гигантские уродливые тени. Будто перелетала от подъезда к подъезду, ослепительно сверкала фотовспышка. Казалось, следом должны были раздаться раскаты грома и разразиться гроза. Но в колодце двора замер затхлый воздух, «застыла» мертвенная тишина, иногда нарушаемая цоканьем каблуков.

– Не наши. Явно. Залётный молодняк, – уверенно заявил милицейский капитан, хрипло, простуженно откашлялся. – Одежда простецкая. Морды тупые, крестьянские.

– Жуткая экспрессия смерти! – восхитился в состоянии ужаса и омерзения фотограф – лохматый парень в драной, джинсовой куртке, склонился для следующего снимка перед неестественно белыми, будто загримированными, ликами трупов. – Невыразимая дикость грани жизни и небытия! Маски Аида.

– Хорош базарить! Словоблуд. Не надо так крупно снимать! Детали делай, но ясные, точные, внятные! Не нужны твои изыски и художества! – возмутился интеллигент в шляпе и старомодном пальто, в тонких хирургических перчатках, судмедэксперт. Он беспристрастно осмотрел заголённые тёмно-бледные тела убитых, оценил огнестрельные раны груди, тяжко вздохнул. К смерти даже за тридцать лет работы в следственном отделе было невозможно привыкнуть.

– Не забывай об общих планах, Марат. Сделай несколько средних, – смягчился к живым, посоветовал эксперт. – Зафиксируй расположение тел. Детали выдели, важные для следствия, а не лично для тебя, художник с большой буквы Ху. Колото-резаную рану горла сними во всех ракурсах. Надо понять, чем резанули. Татуировки кадрируй, каждую отдельно. Прочитаем, где, кем и когда были набиты. Блокнот с выдранными страницами сними. Видишь, продавлины на листах, вероятно, от нажатия шариковой ручкой. Можно выявить текст. Ботинок… предположительно совместного производства, старые наручные часы «Полёт». Это поможет опознать трупы, – и судмедэксперт продолжил занудным тоном для диктофона с микрокассетой, что держал в левой руке:

– Второй труп. Молодой мужчина. Предположительно 25-27 лет. Огнестрельные ранения в количестве трёх. Явные подпалы одежды. Стреляли с минимального расстояния. В обоих случаях сделаны контрольные выстрелы в голову.

– Какая ты зануда, Флип! – недовольно проворчал фотограф Марат, оскалился в отвращении от собственного занятия, пощёлкал затвором фотоаппарата. Попыхал «блицем», отчего мрачные живые люди будто замирали в движении, а трупы напоминали поверженных древних актёров в гипсовых масках с застывшими, искаженными чёрными ртами и глазницами. – Ж-ж-жуть! Такое выстави в багетах, народ замрёт от ужаса. Мрак. Лица, не пойму, запудрены?

– Наркоту сыпанули. Похоже, пацанва на конкурентов нарвалась. Убрали курьеров, – терпеливо пояснил судмедэксперт, принюхался. – Ан нет! Мука. Похоже, простая гастрономическая мука, – поднёс ближе ко рту диктофон. – Лица погибших обильно посыпаны порошкообразным составом, предположительно, мукой…

– Пижоны в Питере завелись. Косят под колумбийцев. Галстук хотели вывесить, уроды, – прохрипел милицейский капитан, низко склонился, тронул труп молодого парня за подбородок. Из горла погибшего послышалось посмертное хрипение. – Не успели. Явно кто-то помешал.

Фотографу стало плохо. Он шарахнулся в сторону, долго, натужно гыкал в подвальное оконце дома, будто пугая домушников и выпивох. Ругаясь на собственную слабость, всё же спросил капитана:

– Галстук?

– Режут горло. Язык вывешивают на грудь, как… как… Что тут не понятного? Отвяжись!

Фотограф вновь безвольно откачнулся к черноте подвального провала.

По Фурштадской от Таврического сада медленно катило такси с зелёным огоньком, перед светофором у Литейного моста остановилось. За баранкой руля придуривался, чтоб отогнать усталость и сон, покачивался в такт «дворникам» мордатый, будто бульдог в щетине, таксист с выпученными от недосыпания и регулярной выпивки глазами.

– Крепче за шофёрку держись, баран! Рекламная служба «Русского радио»! – послышался из окна машины шутовской голос ведущего радио. Водила оскалился в улыбке, тут же скривился, глянув вправо, на пассажирское кресло, будто было там наплёвано.